Этого нет во мне, меня нет в этом...

Каждый с возрастом приходит к одному важному, неутешительному выводу: мы никогда не знаем, что есть правда. Да, несомненно, есть ложь и есть её антоним - правда. Но ни то ни другое не может существовать друг без друга. Вот же парадокс - мы всегда примешиваем немножко сладкой лжи к правде, чтобы она казалась мягче, и, наоборот, в "большую" ложь мы добавляем крупицы правды, чтобы ложь казалась убедительнее; мы делаем это непременно, но всегда размеренно и мудро, осторожными вкраплениями, подобно скульптору, который жаждет добавить черты живого существа неживому мрамору. Так где же истина? Должно быть, истина - есть то, что называется границей водораздела между двумя абсолютами, не соединившимися воедино материями: между водой и маслом...между правдой и ложью. Но если ни той и ни другой нет в чистом виде, раз они всегда являются непременными, вековечными спутниками друг друга...то что тогда? Тогда, каждый сам решает где истина. - Что же, Брамс, - Гретта нервно сглотнула, ей было очень трудно поверить в слова убийцы, - почему ты не убил брата раньше? Почему не сказал отцу и матери правду? Зачем ты ждал так долго? И для чего этот концерт? Ты нездоров, конечно, я понимаю, столько лет в заточении, но я бы могла тебе помочь... - Вы, американцы, очень много болтаете, - порывисто вздохнул Брамс. Он был разочарован, - ты здесь не первая няня для куклы, Гретта. За последние 5-6 лет здесь было около семнадцати девушек. Они все имели связь с моим братом...Они не ухаживали за куклой так, как ты. Они получали деньги, жили в этом доме, ублажали себя и брата, а когда всё открывалось родителям...они выгоняли нянь. Я никогда не давал о себе знать ни одной, кроме тебя. Ты смогла полюбить мальчика... ты поверила ему, что он живой... хотя никто раньше этого в упор не видел. Ты пыталась следовать странным правилам. Ты была тут не из-за денег, не из-за Малкольма... Ты была тут из-за меня. На мгновение Брамс затих. Кажется, он будто бы перестал дышать. Гретта видела как из темной полосы, находящейся за пределами освещённого круга, медленно, словно большая змея, по бетонной стене скользила бледная рука Брамса. Худые, длинные пальцы неспешно щёлкнули клавишей выключателя. Странно, но всё это напоминало игру на пианино. Вот пианист лёгким, уверенным движением касается клавиш инструмента и сладкое предвкушение концерта и великолепной игры захватывает всё твоё существо... Однако, этот концерт запомнится Гретте до конца жизни. Брамс - тонкий ценитель и совершенно больной человек... с изящным вкусом. Он смакует. Смакует эту атмосферу напряжения, смакует этот холодный воздух, наполненный запахом сырой земли, смакует страх в глазах Гретты, смакует собственную трагедию всей его жизни. - Брамс, пожалуйста... - колени Эванс предательски задрожали. Она снова ощутила себя добычей, отупевшей от животного ужаса, - верни свет...я прошу. - Нет, не сейчас. Я верну его позже, - утробно и глухо сказал Брамс. Его длинные, тонкие пальцы легли на сотрясающиеся от немых рыданий плечи Эванс. Сквозь тонкую ткань халата Гретта почувствовала могильный холод этих пальцев. Плечи заныли под тяжестью рук убийцы. На мгновенье воспаленный мозг Гретты исказил её воспоминание о пальцах Брамса. Ей вдруг стало казаться, что это и не пальцы вовсе, а длинные, белые могильные черви, которые питаются едва остывшими покойниками. Слепые, бледные и холодные, они тянутся туда, где еще совсем недавно теплилась жизнь, чтобы в полной мере вобрать в себя те толики восторга, которые неизменно дарит им ещё мягкая, податливая плоть. С трудом подавив в себе приступ накатившей рвоты, Гретта сидела неподвижно, вслушиваясь в тишину. Она чувствовала, как Брамс гладит ее спутавшиеся волосы, как молча вдыхает их запах. Она чувствовала как учащённо бьётся его сердце, кожей ощущала его безмолвное торжество и превосходство над ней. Он мог сделать с ней всё что угодно, но ничего не делал. - Ты зря боишься, моя Гретта. Я не убью тебя никогда, с одной оговоркой. Только если ты меня отвергнешь. Я не смогу с этим жить. Я слишком долго был здесь один. Меня никто никогда не слышал, кроме тебя и не верил мне. Но теперь есть ты... и мне очень повезло с тобой, - наконец, прошептал Брамс, почти вплотную прижавшись губами к уху Эванс. Это влажное тепло его дыхания вновь вернуло уверенность девушке. Это живой человек.С ним можно бороться. Его можно обмануть. Гретта медленно поднялась со стула. Ноги предательски тряслись, но в голове, подобно проблесковому маячку спасательной машины, светилась одна безумная, сумасшедшая идея. Этой идее тысячи, а, быть может, миллионы лет. Эта идея - порочный ребёнок страха и безысходности; уродливый и нежеланный ребёнок, которого презирают все и каждый, но никто не брезгует в тайне им воспользоваться... В голове Гретты зрел обман. Будто бы слепой котёнок, Эванс доверчиво выставила обе руки вперёд, навстречу непредсказуемому безумию, жестокосердию и братоубийству. Узкие ладони наткнулись на грубую шерстяную ткань, скрывающую жилистые, сильные руки. Её ладони осторожно скользнули вниз, где соединились с мазолистыми холодными и влажными мужскими ладонями. О, это отвратительное ощущение похолодевших и влажных ладоней! Похоже, Брамс волнуется. Возможно, это усыпило его бдительность. - Брамс, я поняла одно сейчас - ты меня любишь и всё это... это неважно, Брамс! Меня никто так не любил, как ты...я и мечтать не могла... - Эванс осеклась. Брамс сильно сжал ее ладони и вплотную прижался своей щекой к её: - Я могу терпеть всё, но не отторжение, Гретта. Сейчас ты отторгаешь меня. Твои слова диктует страх, я не верю тебе. Но то немногое, что сдерживает меня...это то, что я выучился читать по лицам, по запахам и звукам...Ты боишься меня до безумия, но есть и что-то ещё, внутри тебя, что сейчас толкнуло тебя взять именно мои руки... но ведь я знаю как они были неприятны тебе. Я надеюсь, что однажды это затаённое чувство победит страх и ты откроешься мне. Ведь я знаю и чувствую всю тебя, не пытайся солгать. Будь добра к Брамсу и Брамс будет добр к тебе, - прошептал Брамс и отстранился. Через несколько минут вновь зажглась лампочка и лишь где-то вдалеке послышались уже едва уловимые шаги этого проницательного, безумного человека.