Уголёк

      Антон проснулся в странном месте. В первое мгновение он даже испугался, что умер, так ему было хорошо — тепло, мягко, а в желудке непривычная, почти позабытая сытая тяжесть. В окно заглядывал тусклый диск полной луны. Ночь — сделал вывод Антон. В помещении света не было, но немного попривыкнув к сумраку, Антон всё же смог осмотреть очертания комнаты. Да, это однозначно была комната, а не закуток в подъезде, с которым было связано последнее адекватное воспоминание. Дальше сознание смешалось, Антон бредил и не мог разобраться теперь, что действительно было, а что в очередной раз сгенерировал воспалённый мозг. Антон помнил, как его тащили по лестнице, а он постоянно спотыкался, помнил плачущую мать и жадные толстые руки на бёдрах… Десятки рук. Они щипали, шлёпали, прижимали и длилось это бесконечно. Ещё он помнил острое лицо незнакомого мужчины, который что-то говорил, тыкал ложкой Антону в губы и грязно ругался, когда всё содержимое проливалось мимо рта, стекая по подбородку. Судя по ощущениям в животе, последнее воспоминание всё же было правдой. Интересно, зачем бы кому-то ему помогать? В голове вертелось только одно предположение, не вызвавшее в Антоне никаких эмоций, только хладнокровное смирение. В конце концов, он приглянулся этому мужчине в абсолютно «нерабочем» виде, и тот даже потрудился Антона вылечить. Наверное, он заслуживает… Благодарности.       Антон не хотел становиться шлюхой, как ему посоветовал один из приятелей по камере. «Антох, ты пацан красивый, не затасканный ещё. Даже зубы вот тебе не выбили. Найди себе спонсора и живи красиво. Всё равно больше ничего не умеешь» — это была неправда, но Антон не стал спорить. Да, он неплохо умел готовить, несколько лет неофициально работал на автомойке, профессионально драил туалеты (этот полезный навык он приобрёл уже на зоне) и имел красную корочку автомеханика, вот только кому до его умений есть дело, если плюсом идёт судимость? Ни один работодатель не хочет иметь дело с сидевшим, это как клеймо. Антон честно пытался: заходил чуть не в каждую подходящую контору, просил о работе, о любой, он готов был делать всё, что угодно за мизерную плату — только бы от голода не умереть. Но его всегда встречали недоверчивым, а иногда откровенно враждебным взглядом и кивали на выход с неизменно вежливым « вы нам не подходите». В один частный магазин его готовы были взять грузчиком даже без документов, но хозяин предприятия, как назло появился именно в тот момент, когда Антону почти удалось разжалобить весёлую краснощёкую продавщицу. «Зина, ты с ума сошла?! Что этот мумифицированный поднять сможет? Пакетик с попкорном?». В общем, опять не получилось. Антон перестал пытаться, слишком устал. И есть хотелось невыносимо. Он может быть и рад был бы продать себя, раз других вариантов нет, но понятия не имел, как это делается. Так и сидел, притулившись в углу зала ожидания автовокзала, урчал животом и жадно смотрел на заветренные хот-доги в витрине местного кафетерия, пока «клиент» сам его не нашёл. Это был грузный, обрюзгший мужчина неопределяемого возраста, он грубо ткнул Антона ботинком, привлекая внимание.       — Отсосёшь?       — Сколько? — Антон чуть не подпрыгнул от радости и спросил, так, для проформы, на самом деле он готов был оказать услугу за любую сумму, которая позволила бы ему приобрести хот-дог.       — Пятьсот рублей. Больше не дам, — и Антон, разумеется, согласился. Принялся за дело Шастун с энтузиазмом, но очень быстро его замутило и изображать старание стало гораздо сложнее. За несколько дней на свободе он успел отвыкнуть от вкуса немытых гениталий и лобковых волос, нет-нет попадающих на язык. Это отвратительно и к такому невозможно приспособиться с опытом, кто бы что не говорил. Антона всё-таки вывернуло. Хорошо, что они были в кабинке вокзального сортира, и Антон успел сориентироваться и развернуться к унитазу. Мужик не стал дожидаться, пока из Антона выйдет вся желчь и помог себе сам, с громким пыхтением спустив Шастуну на спину.       — По-хорошему, ты даже этого не заработал, — мужик небрежно бросил на пол смятую сотку и ушёл, напоследок зачем-то схватив Антона за ягодицу. Шастун поднял купюру как величайшее сокровище и больше не выпускал её из рук, опасаясь, что, положи он её в карман, она непременно потеряется. Его деньги. По крайней мере, честно заработанные. Даже проституция для Антона предпочтительнее, чем новая связь с криминалом. Он для себя решил — в тюрьму больше не вернётся. Какими бы ни были обстоятельства, нарушить закон его ничто не заставит. Никогда. Больше никогда. Он слишком дорого заплатил за ошибку, чтобы совершить ещё одну.       Покупать хот-дог Антон посчитал непростительной тратой драгоценных финансов и вместо этого купил большую булку хлеба. На радостях оприходовал сразу половину, а потом всю ночь мучился от боли в животе. Потом Антон покупал хлеб ещё два раза, пока деньги не кончились. Где достать новые он не представлял, с каждым часом он выглядел всё хуже и замызганней, вероятность привлечь мужчину уменьшалась с геометрической прогрессией, а уж когда он ещё и простыл… Шансов у него не было. И то, что ему всё же помогли было настоящим чудом. Антон готов был позволить этому мужчине всё, что тот захочет. Даже бесплатно. Так он благодарен за свою никчёмную жизнь. А ведь он не всегда был таким жалким… Нет, лучше об этом не думать. Тот Антон Шастун, из прошлого, умер в тот момент, когда в первый раз попросил себя трахнуть. Он был гордым, наглым и независимым, у него была куча друзей, он нравился девчонкам и выигрывал олимпиады по обществознанию, но он умер. То, что осталось стало примитивным существом, для которого не существует ничего важнее потребностей — поесть, поспать, избежать боли. Способ не важен, важен результат. И ничего, кроме первобытных инстинктов внутри у него нет, у этого человекоподобного, которое по нелепой ошибке всё ещё называет себя Антоном Шастуном. Антон прекрасно осознавал, насколько он бесполезный и жалкий, он знал, что у него нет ни единого шанса выбраться с того дна, на которое он сам себя опустил, и всё-таки он отчаянно боролся за жизнь. Отсутствие дома, денег, сменной одежды, постоянный голод, надменные взгляды людей — всё это просто неудобства. Главное, чтобы сердце билось, не останавливалось. Страшно умирать.       Антон поднялся с дивана, стараясь не шуметь, прошёлся по комнате. Входная дверь была заперта, что, на взгляд Антона, было излишней предосторожностью. Он не стал бы убегать, ему просто некуда. А тут тепло, уютно, ещё и кормят. Дверь во вторую комнату оказалась настежь распахнутой и Антон осторожно туда прокрался. На двуспальной кровати морской звездой раскинулся сухощавый хозяин квартиры. Антон наклонился, стараясь получше рассмотреть его лицо. Обычный мужчина, даже симпатичный: острый прямой нос, чёткие скулы, по-мужски жёсткий рот. Если он не будет слишком грубым, может быть, Антону даже понравится. Шастун вернулся к дивану, на котором проснулся, сел, чинно сложив ладони на коленях и принялся ждать утра.       Когда за окном начало светать, из соседней комнаты донеслась жизнерадостная музыка, потом гораздо менее жизнерадостный голос пробормотал что-то про дурацкие понедельники, и уже через минуту в дверном проёме показался заспанный обладатель голоса. Заметив Антона, он удивлённо округлил глаза, словно не сам притащил его в свою квартиру и не ожидал теперь увидеть, а потом улыбнулся как-то растерянно, от чего и Антон тоже пришёл в замешательство.       — Привет, — наконец-то прервал мужчина немую сцену, почему-то так и не решившись подойти к Антону ближе. — Как ты себя чувствуешь?       — Очень хорошо, — ответил Антон, напряжённо рассматривая своего спасителя. Чего от него ждать? В любом случае, лучше вести себя учтиво. — Спасибо.       — Отлично. Я рад. Как тебя зовут?       — Антон.       — А меня — Павел Алексеевич, — Павел Алексеевич, наконец, отмер и подошёл к Антону, приземлившись на диван рядом с ним. Он смешно дёрнул носом и поморщился. — Я тебе ушибы мазью смазал, она хорошо синяки рассасывает, но воняет — жуть. Надеюсь, ты не против? — Антон на это только плечами пожал. Воняет? Разве? Обычный запах лекарства. Антон любит такие запахи, ведь они означают приближение выздоровления. — Ты, наверное, сначала в душ сходи. Пропотел за два дня, да и мазь эта… Неприятно, наверное. А потом мы с тобой всё… Обсудим.       Антону сильно неприятно не было, для него привычно обходиться без душа неделями, но он промолчал. А что тут скажешь: хозяин — барин, очевидно, Павел Алексеевич хочет его чистым. И что это за многозначительная пауза перед «обсудим»? Неужели так трудно сказать прямо?       Антон старательно вымылся, немного порылся в шкафчике над ванной в поисках чего-то подходящего для… Подходящее нашлось очень скоро. Даже более, чем подходящее — «АНАЛЬНАЯ СМАЗКА» — значилось на внушительных размеров баночке. Надо же, какой продвинутый оказался этот Павел Алексеевич. Антон наскоро себя растянул, не желая заставлять Павла ждать понапрасну, и вышел из ванной как был, голым. Ну, а что, всё равно же раздеваться!       Павел Алексеевич, ошалев от такой красоты, поперхнулся соком и долго надсадно кашлял, яростно стуча себе кулаком в грудь. Он со странным выражением покосился на Антона и прокомментировал:       — Да уж, ты совсем без комплексов. Хоть бы полотенце повязал, — Антон только равнодушно приподнял брови — а зачем? Павел обошёл его по дуге и уже около санузла пробормотал, указав куда-то себе за спину: — Мне нужно побриться, скоро вернусь. Будь готов.       Антон потерянно моргнул: в смысле — будь готов? Он и сейчас готов. Может, речь о какой-то особой подготовке? Позу там принять, например. Антон перевёл взгляд на то место, куда указывал ему Павел Алексеевич, там стоял диван. Но он ведь очень узкий, они вдвоём точно не поместятся. Лучше уж тогда на полу. Он выбрал просторное место рядом с диваном, прямо напротив двери в ванную, чтобы Павлу, как только он выйдет, открылся роскошный вид. Антон не стал ничего выдумывать, принял привычную, единственную позу, какую знал — предплечьями опереться о пол, зад кверху, ноги пошире… У мужиков в колонии чуть не слюни текли от возбуждения, когда он так стоял.       Антон прождал так минут десять, а потом сзади послышался какой-то непонятный, полузадушенный звук. А в следующее мгновение к Антону подлетел злой, как чёрт, Павел Алексеевич и больно вздёрнул его за плечо, чуть не выворачивая руку из сустава. Антон всхлипнул и попытался снова осесть на пол, свернуться в комок, закрыться, чтобы, когда его будут бить, защитить хотя бы голову. А в том, что бить будут, Шастун не сомневался, уж слишком бешеным выглядел Павел.       — Что это было?! А?! Отвечай! — Павел Алексеевич тряс Антона за плечи, как тряпичную куклу, а Шастун только дрожал, тихо извинялся и не понимал, что сделал не так. — Зачем ты это сделал?! Зачем?       — Простите, пожалуйста, — в очередной раз пролепетал Антон, крепко зажмурившись. — Вы сказали: «Будь готов» и я… Простите. Я не совсем понял, что нужно. Если бы вы объяснили точнее, я бы сделал всё правильно. Простите, пожалуйста… Я сделаю всё, как вы скажете…       Павел, наконец-то, отпустил его и, как подкошенный, рухнул на диван, закрыв лицо руками. Долго сидел так и молчал. Антон тоже молчал, всё так же переминаясь рядом — обнажённый, напуганный, униженный.       — Одевайся, — Павел Алексеевич швырнул Антону одежду, которая, оказывается, всё это время находилась на спинке дивана. А Антон и не заметил… Так вот на что Павел указывал, когда уходил бриться. Антон вдруг остро ощутил, что где-то очень сильно, непростительно ошибся. — И жду тебя на кухне. Хотя, нет. Давай минут через пятнадцать. Мне надо успокоиться. А потом поговорим.