Уголёк

Павла Алексеевича Антон почти боготворил. Шастун называл его только так — по имени, отчеству и на Вы — хотя тот и проявил желание перейти на более фамильярный тон, Антон не смел: этот человек казался слишком невероятным для простого «Паши». Он не приставал больше к Антону с расспросами, но осторожно заботился и помогал. И относился как к человеку. Антон чувствовал всё это очень остро — слишком уж давно никто не проявлял к нему подобной чуткости, даже собственный отец. Особенно отец… Когда Шастун начинал об этом думать, становилось горько, и ещё более удивительным казалось поведение Павла Алексеевича — совершенно постороннего человека, который решил помочь бывшему наркоторговцу, шлюхе и бомжу в одном лице выбраться из дерьма. Просто так, за спасибо, ничего не требуя взамен. Вскоре Антон узнал, что Павел Алексеевич работает учителем, но этот факт скорее озадачил, нежели объяснил абсолютную доброту и жертвенность этого человека. В понимании Антона, все учителя были чопорными лицемерами с необоснованно завышенной самооценкой. Когда Антон прилично учился и вовремя сдавал деньги «на ремонт» учителя хвалили его, называли «любимым учеником» и не гнушались посылать зарабатывать награды в копилку школы, но как только у него начались проблемы в семье, а сам он медленно начал сворачивать с правильного пути, с пути закона, они первые отвернулись. И судачили потом, как злобные бабки у подъезда, что у него всегда были «наклонности», и скрытая агрессия за ним, оказывается, давно замечена, и что пора бы исключить проблемного ученика, чтобы он своим существованием не портил репутацию заслуженным учителям. Антон слышал всё это обрывками, злость и обида сильнее вскипали в душе и толкали на ещё более вызывающие поступки. Почему же в его школе не было такого, как Павел Алексеевич? Казалось, что если бы он был тогда рядом, ничего плохого с Антоном бы не случилось… Антон был так бесконечно благодарен, что готов был сделать для Павла всё. Если бы тот сказал, что нужно звезду с неба достать, Антон бы только покорно улыбнулся и пошёл искать стремянку повыше. Но, в том и дело, что Павел Алексеевич ничего не просил, совсем ничего. Он планировал просто предоставить Шастуну все вводные для нормального существования — новые документы, работу, жильё, и оставить его наедине с собой выстраивать новую, лучшую жизнь. Он хотел дать Антону всё то, о чём тот совсем недавно и мечтать не смел, и всё безвозмездно. Вот только теперь Антон боялся того момента, когда всё окончательно решится. Потому что тогда Павел Алексеевич исчезнет из его жизни, и Антон снова останется совсем один. Ему не привыкать, и, в общем-то, он давно уже не страдал от одиночества, но именно сейчас не хотелось оставаться одному. Даже не так — не хотелось отпускать Павла Алексеевича. Хотелось, чтобы он был рядом. Чтобы спрашивал, с размаху распахивая входную дверь: «Антош? Ты уже дома?». Такое уже было пару раз и в эти моменты у Шастуна сбоило сердцебиение. Как жаль, что ласковое обращение из уст Павла Алексеевича не означало ничего, кроме его хорошего настроения. Очень хотелось чувствовать себя особенным, но когда Антон жадно подслушивал телефонные разговоры Павла (да, было немного совестно, но это не самое плохое, что Антон делал в своей жизни), с разочарованием отмечал, что тот всех друзей и даже бывшую жену иногда называет этими милыми уменьшительно-ласкательными именами. По идее, Антон должен радоваться, что его почти приравняли к категории друзей, но он почему-то не был рад. Неужели влюбился? Антону не хотелось это признавать. Прошло ещё слишком мало времени… Хотя, это уж совсем слабое оправдание — влюблённость штука такая, сразу происходит, либо «да», либо «нет», не нужны годы, чтобы её осознать. Нескольких недель вполне достаточно. И у Антона это вполне оформившееся троекратное «да». Было стыдно перед Павлом Алексеевичем, пусть даже тот и не подозревал о новообразовавшихся любовных метаниях Шастуна. Он сделал для Антона так много, что не расплатиться за целую вечность, он впустил его в свою квартиру и свою жизнь — жалкого, больного, забитого и никому ненужного… Но стоило Шастуну немного оправиться, былые амбиции вдруг взыграли с новой силой, требуя всё больше и больше. Теперь было недостаточно хорошего отношения, недостаточно добрых слов и целомудренных прикосновений. Хотелось проникнуть в жизнь своего спасителя как можно глубже, врасти корнями, чтобы избавиться можно было только с кровью и мясом, чтобы никогда не оставил и не забыл. И чтобы стал для Антона «Пашей», не формально разрешив, а по-настоящему. Антон ругал себя за недостойные желания, клялся себе же, что ничего не будет предпринимать и уйдёт сразу же, как предоставится удачная возможность. Но Павел Алексеевич действительно очень тепло и внимательно относился к Антону, настолько, что тот просто не мог заставить себя перестать мечтать. Павел возвращался с работы уставший, но это никогда не мешало ему поинтересоваться у Антона, как прошёл его день, выслушать малопереводимое бурчание и задать дополнительные вопросы. Если Павла и утомляли эти ежедневные неловкие диалоги, он это умело скрывал и с завидным упорством каждый раз выпытывал у Антона подробности похода в магазин за хлебом и творогом или встречи с соседкой бабой Лидой. Шастун понятия не имел, зачем Павел это делает, но честно пытался отвечать, не мямля и не пылая маковым цветом, настойчиво сигнализируя «Вы мне нравитесь! Возьмите меня прямо на этом столе!». Честно сказать, получалось не очень, но Шастун очень надеялся, что Павел Алексеевич списывает его поведение на природную ущербность. Когда Павла Алексеевича не было дома, а Антон уже там был, он иногда читал книги, но чаще, всё-таки, смотрел телевизор. Однажды он машинально переключал каналы и внезапно наткнулся на матч «Реал-Барселона» на спортивном канале, и вдруг вспомнил, как сильно раньше он любил футбол. Никогда больше Антон так внимательно не смотрел матч, как в тот день: он следил за происходящим не отрываясь, приоткрыв рот от напряжения, громко радовался забитым мячам и грязно ругался, когда игроки допускали ошибки. Болел за «Реал», разумеется. Антон так увлёкся, что не заметил даже, когда Павел пришёл и окликнул его, опомнился только тогда, когда Добровольский, уже переодевшийся и домашний аккуратно тронул его за плечо, усаживаясь на диван подле: — Держи, в горле пересохло уже, наверное, от переживаний, — Павел Алексеевич улыбался, протягивая Шастуну банку холодного пива. Антон готов был в очередной раз самоиспепелиться от стыда. Кажется, несколько минут назад он зарядил довольно длительный, экспрессивный и сквернословный монолог на тему, почему арбитр такой слепошарый недоносок. — Я не… Хочу… Я пойду. Извините меня, отдыхайте, пожалуйста, — у Шастуна на глаза наворачивались слёзы, казалось, он снова всё испортил. Хотелось скрыться в другой комнате и не выходить оттуда, пока Павел не уснёт или не уйдёт куда-нибудь. Обычно Антон так и делал, когда Павел Алексеевич заканчивал свой допрос с пристрастием и отпускал его. Потому что Антон разучился общаться и что бы он не говорил, делал только хуже. А с Добровольским не хотелось, чтобы было хуже. Только не с ним. — Что, и матч не досмотришь? — Павел схватил Антона за запястье, хотя редко позволял себе прикасаться к нему, тем более с намёком на принуждение. Но в этот раз держал крепко. И смотрел тёмным взглядом, так что создавалось впечатление, будто он зол, но голос оставался абсолютно спокойным. Такой диссонанс вводил в замешательство. — Я… Не хочу мешать, — Шастун затравленно глянул на сомкнувшиеся на его руке пальцы. Они были сухими и тёплыми, ощущать их было приятно. Если бы Добровольский держал его за руку весь вечер… Но он отпустил. И тут же всунул в безвольную ладонь обжигающе-холодную «Балтику». — Нечему мешать. Сегодня пятница, я устал и не собираюсь больше ничего делать. Только пить пиво и смотреть футбол в хорошей компании. Антон весь подобрался, тут же представив, как сейчас в квартиру набежит куча мужиков, настоящих друзей Добровольского, и все они будут смеяться с ним, обнимать и обсуждать футбол. Будут делать то, чего Антон никогда не сможет себе позволить. Уйти захотелось ещё сильнее. А потом до него дошло. Хорошая компания — это он. Это его Павел имел в виду, его одного. Антон просиял. До конца матча оставалось всего пять минут, так что насладиться им вместе с Добровольским Антон не успел, но следом неожиданно удачно началась трансляция чемпионата мира по кёрлингу, что тоже оказалось достаточно захватывающим зрелищем. Мнения болельщиков разделились — Антон переживал за Швецию, потому что у их команды были забавные жёлто-синие «щётки», а Добровольский поддерживал Канаду, потому что именно она была чемпионом в прошлом году (откуда он вообще об этом знает?). Дух соперничества неожиданно раскрепостил Антона, он много смеялся и спорил с Добровольским, искренне радовался, когда «камень» его команды всё-таки достигал мишени. Очень давно Шастун не чувствовал себя настолько счастливым и настолько дома. С тех пор общалось с Павлом Алексеевичем немного свободнее, но душа у Антона от этого болела только сильнее. Хотелось обнимать, целовать, трогать, но нельзя было даже смотреть. Точнее, смотреть было можно, но Антон боялся это делать, потому что тогда Добровольский всё бы понял, прочитал бы его так же легко, как букварь для первоклассника. Поэтому Антон всегда смотрел в пол, на свои руки или на галстук Добровольского, но только не ему в глаза. Потому что Шастун оказался не готов к тому, чтобы наступил конец. Потому что хотелось тянуть и тянуть каждое мгновение с ним наедине, превращая его в бесконечность и оставляя в памяти в самом укромном уголке, чтобы хранить как величайшую драгоценность. Да, в глубине души Антон всё ещё оставался немного романтиком. Антон каждый день очень ждал Павла Алексеевича с работы, хотя, когда тот наконец-то приходил, Шастун норовил скорее скрыться в комнате и не отсвечивать, типа он весь такой воспитанный и не хочет навязываться. На самом деле Антон знал, что Добровольский не даст ему куковать в одиночестве, обязательно накормит ужином и будет разговаривать о разном. И пусть эти догонялки повторялись ежедневно, Антон продолжал подчёркивать таким образом всю шаткость своего положения в этой квартире. Так самому себе он напоминал, что всего лишь гость, причём нежеланный. Ну, а ещё, где-то глубоко в душе, Антон надеялся, что его скромность производит на Добровольского хорошее впечатление. Но, дело в том, что возвращался из школы Павел Алексеевич, чаще всего, очень поздно — уроки столько точно не идут. Антон переживал из-за этого, но спросить не решался. Из обрывков телефонных разговоров Шастун узнал, что у Добровольского есть бывшая жена и сын, но этой информации было ничтожно мало, чтобы сделать хоть какие-то заключения. Уточнение «бывшая» определённо радовало, но вот то, что Павел Алексеевич иногда, забывшись, называл её «Лясей» очень огорчало. И где он пропадает до позднего вечера? Есть ли у него сейчас женщина? Влюблён ли он в кого-то? Или до сих пор страдает по бывшей жене? Антон изнывал от неизвестности. Глупо. Из-за всех этих любовных баталий внутри себя Шастун даже забывал на время о насущных проблемах. Была пятница, Антон уже и не надеялся увидеть Павла Алексеевича раньше восьми вечера. Уже давно его подмывало подкараулить Добровольского после школы и выяснить, куда же он постоянно исчезает после уроков, но остатки здравого смысла пока ещё удерживали Шастуна от слежки. Антону в этот день выдали его первую зарплату и отпустили пораньше, так что с утра он пребывал в приподнятом настроении и старался не думать о том, что Павел Алексеевич снова проведёт вечер с кем-то другим. И всё же Антону хотелось его порадовать и, может быть, как-то отблагодарить за то, что он такой замечательный, и лучшим способом это сделать, исходя из имеющихся финансов, оказался яблочный пирог. Вообще-то у Антона с выпечкой отношения натянутые, это с мясом и салатами он на короткой ноге, но, так как Павел Алексеевич больше благоволит к сладкому, Шастун решил рискнуть. К тому же, мука и яблоки не в пример дешевле мёртвой коровы. Не успел Антон как следует расположиться на кухне, из коридора послышался скрежет открываемой двери. В груди благоговейно затрепетало — Павел Алексеевич вернулся, он пришёл раньше, пришёл домой, к Антону, и никуда не исчез. И пусть Шастун не успел исполнить задуманное, это уже было не так важно. Антон уверен, под присмотром Добровольского пирог обязан будет получиться идеальным. Антон сделал пару робких шагов в стремлении выйти к Павлу Алексеевичу. — Ты! — мальчик лет семи, вывернувший навстречу, кинулся к Антону с такой неподдельной радостью, что Шастун на секунду испугался, не его ли это внебрачный сын. Осознание, что детей у него нет и быть не может пришло позже, а пока мозг отказывался воспринимать тот факт, что какой-то совершенно незнакомый ребёнок вешается на Антона как на родного. — И где же ты был? Сказал, что живёшь здесь, а я тебя больше так и не видел! Я скучал… — мальчик обнял обалдевшего Шастуна за ногу и доверчиво ткнулся носом в его колено. — И как тебя зовут? В прошлый раз я забыл спросить и мне было очень от этого грустно. Антон лихорадочно соображал, когда он успел познакомиться с любвеобильным школьником, который, ко всему прочему, кажется, оказался ещё и сыном Павла Алексеевича. Он смутно припомнил тот день, когда его по счастливой случайности занесло в одну из неприметных многоэтажек. Он тогда пребывал в конкретном невменозе и воспоминания приходили рваными обрывками. Кажется, именно этот мальчик тогда открыл Антону дверь в подъезд. И как же его зовут? Роман? Рональд? Робин? — Меня Антон зовут, а тебя? — решил уточнить Шастун. С сыном Добровольского сразу же захотелось подружиться, хоть Антон и не очень умел взаимодействовать с детьми. — Роберт. Ты что же, не помнишь? — мальчик обиженно надул щёки и быстро задышал, пытаясь сдержать порыв разрыдаться на месте от такого предательства со стороны Антона. — Я просто… В тот день был очень болен, — торопливо начал оправдываться Шастун. Только детской истерики ему для полного счастья не хватало. — И почти ничего не помню из-за этого. — Ладно. Только теперь не забывай меня больше, всю жизнь помни, — тут же успокоился Добровольский-младший и стал по хозяйски расхаживать по помещению, заглядывая во все посудины, расставленные Антоном на столе. — А мне папа не говорил, что ты теперь у нас живёшь, — как бы между делом заметил Роберт. — О, ну, — Шастун весь раскраснелся от неловкости и досады. Ну, конечно, Добровольский не хотел рассказывать о нём своему сыну. С чего бы? — Да просто всё так неожиданно получилось… — всё, что Антон смог из себя выдавить. Он хотел добавить ещё что-то более конкретное, но замешкался, не зная, что ребёнку вообще можно знать из всего трэша, что с ним произошёл. К счастью, Роберт удовлетворился и таким невнятным ответом, только оглядел Антона как-то особенно пристально, но промолчал и продолжил осмотр наполовину нарезанного яблока. — Хочешь что-то вкусное приготовить? — Да, вот, пирог яблочный затеял… — Я могу помогать, — с воодушевлением заявил Роберт, к ужасу Антона, сразу же потянувшись к ножу. — Мне вообще нравится еду готовить, но мама не любит это делать, а папа не умеет. — Хорошо, тогда давай я возьму на себя яблоки, а ты займёшься тестом, — предложил Антон, предусмотрительно подвинув нож поближе к себе. Если Роберт увлечётся нарезкой и порубит себе пальцы, Павел Алексеевич Антона точно прикончит. Кому оно надо? — Давай, я яйца разобью, а ты замесишь всё вместе. — Я сам умею бить яйца, — с достоинством ответил Роберт, демонстративно взял яйцо, тюкнул серединкой о край кастрюли и вылил содержимое в чашу, не проронив ни единой скорлупки. — Ты профессионал, — уважительно похвалил Антон своего нового младшего помощника. — Даже я бы так не смог. Какое-то время они работали молча — Антон быстро шинковал яблоки, а Роберт мужественно пытался мять слишком крутое тесто. В общем-то почти идиллия, Антон даже как будто почувствовал себя частью этой семьи… Но Роберт долго молчать не мог, к сожалению. — Антон, а вы с папой трахаетесь? — буднично поинтересовался ребёнок, не отвлекаясь от неравной борьбы с тестом. У Антона из ослабевших пальцев выскользнул нож и с громким стуком проехался по паркету. — ЧТО?! Откуда… Откуда ты вообще такое взял? — К маме тётя Лена недавно приходила, они на кухне разговаривали громко. Я не подслушивал, — строго уточнил Роберт, словно подозревая, что Антон может наброситься на него с обвинениями. — И что же они говорили? — Антон встал позади Роберта как вкопанный, позабыв про ускользнувший нож, руки у него нервно подрагивали. — Мама сказала, что папа теперь хочет трахаться только с мужиками. Поэтому он больше с нами не живёт. Тесто готово, что там яблоки? Антон был ни жив ни мёртв, услышанная информация его шокировала. Но он всё же нашёл в себе силы расставить все точки. — Послушай, Роберт, э-э… Твой папа просто мне помог, он позволяет мне жить здесь, а я за это буду платить ему денежку. Мы просто соседи, понимаешь? — Антон дождался недоверчивого кивка и решил попытать счастье ещё раз. Чтобы Роберт, не приведи боже, не спросил чего-нибудь подобного у Павла Алексеевича. — Я думаю, ты маму просто неправильно понял. Ведь у слова «трахаться» есть значение «драться». Может, она имела в виду, что папа хочет драться с мужчинами, заняться боксом или восточными единоборствами, например. Роберт посмотрел на Шастуна как на абсолютного кретина. — Я уже не маленький и знаю, что означает «трахаться». Взрослые трахаются, когда у них любовь, чтобы быть счастливыми. Антон едва не взвыл. Ну, за что ему это? — Э-э, ну хорошо, раз ты такой такой прошаренный, просто закроем тему. Я тоже желаю твоему папе счастья, но мы просто живём вместе, не более. И то, это не надолго, — в последнем предложении Антон не смог скрыть горечь. Роберт, на удивление, не стал настаивать на продолжении темы и просто переключился на обсуждение их будущего кулинарного шедевра. Антон был благодарен ему за это. Они раскатывали тесто, мешали яблоки с сахаром и разговаривали о всякой ерунде, точнее, разговаривал Роберт — рассказывал о школьных друзьях и о том, сколько слов может прочитать в минуту, Антон же только улыбался и поддакивал, где нужно, не в силах выбросить из головы слова Роберта об отце. Сердце тревожно стукало — что же делать? Вдруг, есть шанс? А потом вернулся Добровольский. Ворвался в дверь с напуганными глазами, не раздетый, прямо в пальто и ботинках, кинулся к Роберту, сразу же отгораживая его от Антона, словно защищая. Антон отступил. Потом ещё на шаг, и ещё. Он не ожидал такой реакции. Ещё больше он не ожидал, что от этой реакции ему будет так плохо. — Ты почему ушёл? Я же сказал, ждать в библиотеке! Почему ты меня никогда не слушаешься? — Павел Алексеевич остервенело тряс за плечи непослушного сына, попутно зачем-то ощупывая его. — Всё нормально с тобой? Точно? Что вы делали? О чём говорили? Точно всё хорошо? Почему нож валяется? — Добровольский беспрестанно тормошил Роберта, совершенно не обращая внимания на Антона, словно его и вовсе рядом нет. Антон вышел в прихожую, машинально накинул свою старую куртку и выскользнул из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Вряд ли его отсутствие кто-то заметит.