Der neue Gott

Как обычные законопослушные волшебники, не связанные никоим образом с Азкабаном, представляют себе заключение в этой тюрьме? Толпы дементоров вокруг, душевная боль, бесконечная апатия, дементоры, одиночество, которое так и давит со всех сторон, страдания от вновь и вновь переживаемых плохих воспоминаний? Ах да, ещё дементоры. Сириус Блэк, находящийся здесь уже пять лет, мог бы сказать: первое, что ты чувствуешь, заходя в Азкабан, — холод. То, что сопровождает тебя годы твоих заключений — лютый собачий мороз. То, что не покинет тебя даже после освобождения, когда тебя обогреют хоть сто каминов разом, — гадкая мерзлота. И шум моря будет звенеть в ушах до самой последней минуты твоей жизни, хоть снаружи и кажется, что внутрь не смогут проникнуть даже звуки. Неудивительно, что здесь сходят с ума. Как он сам ещё держался? Как не скатился в бездну отчаяния? Почему бесконечная череда самых ужасающих воспоминаний, проносящаяся в его голове, до сих пор не заставила его выть от отчаяния? Почему он не сломался? Его мать сказала бы: "Лишь из-за того, что ты Блэк". Вполне возможно. Играла роль не фамилия, не длинная родословная, даже не гордость, семейная, как указала бы Вальбурга. Блэки испокон веков были тёмными волшебниками. Пытаться идти против своей сути казалось заманчивой идеей, когда шла речь о выборе факультета, изучаемой магии и друзей. Но сейчас, находясь наедине со своими страхами, наедине с собственным отчаянием, стоило признать: лишь тьма в его душе не позволяла Сириусу покориться, сломиться под напором судьбы. Было странно стараться стать тем, кем не являешься. Добродушный пёс, как изредка (с уважением, стоит заметить) называли друзья Сириуса, был лишь частью его натуры. Самой безобидной и светлой частью, верх жестокости для которой — издевательства над полукровкой со Слизерина, слабым исключительно в плане физическом. Его воля лишь закалялась и крепла, это стоило считать больше дружеской помощью, нежели вредом. Иным Северус Снейп вырасти бы не смог, как ни крути. Шутки, пакости и откровенные хулиганства все мародёры по определению считали безобидными. Являлись ли они таковыми — вопрос, над которым никто из них не думал. Но что же тогда было пределом для другого, тёмного Блэка, незнакомого даже близким друзьям? Он не мог сказать точно, но те пять лет, которые он провёл с мыслями о мести грязному предателю, были лишь верхушкой айсберга. Возможно, Джеймс или Ремус в конце концов начали бы винить в сложившейся ситуации себя. Ведь если бы Хранителем Тайны всё же стал Сириус, как планировалось изначально, такого бы не произошло. Но Блэк не был одним из них. Он был собой и понимал, что фальсификация личности Хранителя была необходима. Ремуса в лояльности Лорду он подозревал слишком сильно (хотя, Мордред его задери, как же трудно было думать об этом), оставался Питер, заподозрить которого в предательстве было труднее, чем Лунатика, хотя бы по причине его бесконечной трусости. Даже на такой низкий поступок нужно было решиться. Кто мог знать, что он всё же сделает это? Сириус не предавался самобичеванию, хотя оно могло бы отпугнуть дементоров, питающихся радостью и счастьем, не признавал ошибку. Он мечтал об убийстве Петтигрю, старательно прикрывая жаждой крови мерзкой крысы теплившуюся в его груди надежду на встречу с Гарри. На то, что ему удастся выбраться. На то, что ему поверят и примут Блэка. Для всего этого необходимы были доказательства его невиновности, стребовать которые с трупа невозможно. Воспоминания самого Сириуса могли бы быть легко изменены сильным легилиментом, а потому им бы вряд ли поверили. Вначале нужно было найти и представить магическому миру живого Петтигрю, а уже потом, скажем, при отправке в тот же самый Азкабан он абсолютно случайно (по официальной версии) погибнет. Это можно было бы считать сладкими грёзами, греющими душу. Однако холод магической тюрьмы, в которой находился Блэк, пропитывал её насквозь, места для тепла не оставалось, а если оно вдруг появлялось, дементоры быстро избавляли от неожиданно приносящего боль жара радости. Нет, Сириус был не настолько глуп. Это был его план, которого он собирался придерживаться, когда выберется на свободу. А он обязательно выберется. Как оказалось, безмолвные стражи Азкабана обладали чутьём лишь на людей. Даже анимаг, принявший свою животную форму, в первый же миг после превращения становился для них настолько же интересен, как, предположим, дерево. Возможно, изучением этого вопроса никто не занимался ввиду опасности дементоров. Эмоции существ, живущих исключительно на своих инстинктах, должны быть ярче, чем у людей. Или же они чересчур примитивны? Блэк обязательно бы занялся исследованием этой темы, если б от одного вида тёмной фигуры в рваном балахоне внутренности не скручивались бы в комок. Слишком много они поглотили из его души. Не всё, лучшее он оставил для Гарри, но постепенно терять частицы самого себя было ужасающе больно. Сириус находил своё спасение в обличье Грима. У него было слишком мало сил, чтобы поддерживать эту форму долго, и копить магию заключённому приходилось достаточное время, но это того стоило. Стража тут же переставала его замечать, а он, забравшись в самый тёмный, но отчего-то уютный уголок своей одиночной камеры, предавался надежде и настоящим мечтам. Мечтам о жизни с крестником. А ещё в эти редкие мгновения он отдыхал. Шерсть пропускала не так много холода, как человеческая кожа; иногда, после довольно длительного пребывания в шкуре пса, Блэку казалось, что он перестал наконец дрожать от мороза, что он отогрелся не только телом, но и душой. Правда, это оказалось иллюзией, пусть и очень сладкой. Сейчас был как раз один из тех самых периодов отдыха. Большой чёрный пёс, облюбовавший дальний угол, точно знал, какой сегодня день. Конкретное время было ему неизвестно, правда, но это ощущение он ни с чем спутать не мог. Сегодня был день рождения Гарри Поттера. У Сириуса удивительно точно работало чувство времени. Срок своего пребывания в тюрьме он отсчитывал по количеству дней рождения крестника, которые всегда отзывались теплом в его промёрзлой душе. Звуков в Азкабане на самом деле было очень много. Самый главный из них — шум Северного моря, окружавшего здание. Если гулять по коридорам, можно попеременно слышать доносящиеся то из одной, то из другой камеры голоса сошедших с ума волшебников. Когда Блэк впервые вошёл сюда, завывания какой-то женщины и пронзительный крик подростка сильно его испугали. Он до жути боялся этой участи. В одиночных же камерах ничьих голосов, кроме своего, не услышишь. Можно кричать, не щадя связки, можно молчать и попытаться отвлечься на единственное, что вообще можно уловить, на плеск волн, разбивающихся о каменный остров. Со временем даже нехотя учатся различать, когда в море полнейший штиль, когда шторм только начинается, а когда потихоньку начинает стихать, хотя на самом деле кажется, что он разыгрался с новой силой. Некоторые даже думали, что море живое и с охотой ответит им, поддержит разговор. Сириус как-то слышал такую беседу, звучало крайне глупо и жалко. Дементоры же всегда передвигаются бесшумно, даже решётки открывают без скрипа. Будто бы они поглощают не только положительные эмоции, но и даже звуки. Однако сегодня Блэк различил нечто странное в привычном шуме прибоя. Точнее, он услышал то, к чему морские воды не имели никакого отношения. Гулкие шаги, тяжёлые и властные, наверняка усиленные магией для большего эффекта, рушили привычную картину мира. Заскрипели решетчатые двери; камеры одна за одной пустели. Навряд ли Министерство выписало всем заключённым амнистию; выходить сейчас Сириус посчитал глупым. Впрочем, это действительно можно было бы посчитать помилованием, выписанным и заверенным Волдемортом. Кто ещё мог бы так войти в Азкабан? Голос этого безумца был слышен в глубине тюрьмы, куда наверняка прибежали его верные шавки. Дементоры, видимо, на время покинули тюрьму по просьбе Тёмного Лорда. Не зря Дамблдор не доверял этим тёмным существам. Дождаться, пока Пожиратели со своим главарём уйдут? Да, пожалуй, это будет лучшим решением. Ни к чему рисковать сейчас, когда появился шанс освободиться. Сердце Бродяги радостно затрепетало в предвкушении побега. Можно было различить среди слов Волдеморта его обычный бред о верности его последователей, всесилии чистокровных волшебников, будущей победе над Светом и прочую ересь. Блэк даже не вслушивался. Как оказалось, зря. Он внезапно почувствовал, что не может пошевелиться; его тело замерло, не имея возможности даже дышать, но мозг по-прежнему реагировал на происходящее. Похоже, его оглушили невербальным парализующим заклятием. Суки. Голоса потихоньку утихли. Те самые тяжёлые шаги, которые Сириус слышал вначале, становились всё громче, предупреждая о приближении самого Лорда... К нему? А вот это уже серьёзно. Но снять заклинание нет никакой возможности, даже палочка бы не помогла. Магических сил на это попросту не оставалось. — Сириус Блэк, — с шипящим свистом поприветствовал Волдеморт вынужденно молчащего собеседника. - Приятно познакомиться с тобой лично. Можешь не отвечать, я уверен, ты рад настолько же, насколько и я. — Спорный вопрос. — И будешь рад ещё больше, когда узнаешь, что я здесь затем, чтобы освободить в том числе и тебя. — Правда, что ли? — Однако сделаю ли я это, будет зависть от того, согласишься ли ты на моё предложение. — Предложение стандартное о присоединении к Пожирателям, одна штука. Обязательства: убийства магглов и несогласных с политикой Волдеморта. Награда: сомнительное расположение со стороны Тёмного Лорда и всё остальное по ходу решения уже после предполагаемой победы. Приложения: Метка и плохая репутация Пожирателя (всё остальное уже было уничтожено ложным обвинением в убийстве). — Я бы не советовал тебе сейчас язвить. Гораздо лучше было бы, чтобы ты просто внимательно слушал меня. Это в твоих интересах. То, что Волдеморт читал его мысли, было вполне объяснимо и даже разумно: как иначе узнать от обездвиженного человека (ну, и собаки тоже) о его согласии? Лорд почему-то был абсолютно уверен, что ему удастся переманить Сириуса на свою сторону. — Итак, начнём с того, что тебе некуда вернуться. Все твои бывшие друзья уверены, что ты жестокий убийца и предатель, Блэк. Пресловутый Дамблдор, к слову, не сделал ничего для пересмотра твоего дела. Даже для дознавания при помощи Сыворотки Правды. — Жгучая обида. Да, он не раз думал над этим. Как бы раньше ему не клялись в верности, сейчас всё осыпалось прахом. Но перейти из-за этого на сторону врага? Это слишком подло и низко. — Но я знаю, почему тебя так быстро запрятали в Азкабан. У твоего любимого крестника не должно было остаться никаких близких родственников в Магическом мире, чтобы со спокойной душой сплавить его магглам. — Магглы? Но почему? Неужели не осталось никого? Да лучше обратиться к дальним родственным связям и отправиться к Малфоям, чем к магглам! — Именно, мой блохастый друг, магглы понятия не имеют о воспитании волшебника и дисциплинировании его магической силы. Странно, не так ли? Но Дамблдор лично оставил Гарри, когда он был младенцем, у них на пороге. Даже не озаботившись тем, чтобы позвонить в дверь. Если Волдеморт знал это, он был прекрасно осведомлён и о том, где Гарри сейчас находится. А значит, ему ничего не могло помешать убить его. А вообще он упустил момент, когда стал Темнейшеству другом, ещё и "блохастым". Они успели выпить на брудершафт? Библейская, блять, скорость. — Но здесь наши с тобой интересы соприкасаются. Мне абсолютно не выгодна смерть Гарри Поттера, — змеиная улыбка скользнула по губам Волдеморта. — Как я узнал, наоборот, лучше бы мне озаботиться его благополучием и полнейшим здравием. Ты мог бы быть рядом со своим крестником и даже его воспитывать. Но для этого ты должен стать моим союзником. Твой выбор невелик и очевиден: зыбкое прошлое или уверенное будущее. Кроме того, если ты откажешься, Гарри Поттер никогда не узнает правды о себе и своих родителях. Ты этого хочешь? Если раньше Блэк не знал предел того, что могла себе позволить самая тёмная его сторона, то теперь примерно представлял. Скорее всего, Лорд специально не на шутку его разозлил, вынуждая принять выгодное ему решение. Готов ли Сириус окончательно перечеркнуть прошлое? Впрочем, его жизнь уже давно была перечёркнута кое-кем другим. И предатель должен быть наказан. — Хвост будет в твоём распоряжении после того, как мы заберём твоего любимого крестника в поместье Малфоев.

***

Желудок неприятно ныл, давая знать о голоде, голова кружилась. Который сейчас час? Какое сегодня число? Гарри ничего не знает. Не знает, сколько он уже сидит в чулане и тыкает в пауков карандашом, не знает, когда его отсюда наконец-то выпустят. Сначала он плакал, просил, чтобы его выпустили, но кто его послушал? Такое происходит не в первый раз, но это очень неприятно и обидно. Когда же кто-нибудь придёт и заберёт его? Какой-нибудь дальний родственник, или, быть может, мама или папа на самом деле живы, и они придут совсем скоро и заберут его. Гарри в это верит. Ему обидно. Почему Дадли окружён вниманием и заботой, каждый день может делать что душе угодно, с лихвой празднует день рождения, окружённый друзьями и подарками? У Гарри нет друзей, а когда его день рождения он даже не знает. Когда это всё закончится? Ведь ничто не вечно, когда-то этому придёт конец, всем этим страданиям, этой вечной темноте чулана, этим бесконечным паукам, которые то и дело падают на голову или ноги. Он замер и прислушался: включен телевизор, дядюшка и тётушка что-то обсуждают недалеко от двери чулана, Дадли, судя по характерным звукам, что-то снова жуёт. Желудок снова заныл. Хоть крошку хлеба, хоть что-нибудь поесть. Голова уже перестаёт ясно соображать. Ну что-нибудь, пожалуйста... От резкого шума Гарри подскочил. Кто-то со всей дури бился в входную дверь, чуть не снося её с петель. Дурсли резко замолчали, даже телевизор резко стих. Кто же это? Гарри открыл глаза и с надеждой посмотрел туда, где должна быть дверь чулана. Может, это наконец-то за ним? Послышался шум возни и переговоров: наверное, Дурсли испугались, ведь они никого не ждали в этот день. Разве что почтальона, который уже заходил, передав им газету и письмо об взносе в очередной фонд. Раздался щелчок замка и Гарри приник ухом к двери, силясь услышать, кто же это пришёл. Пожалуйста, пусть за ним. Пусть это мама и папа. Часть разговора он не смог услышать, лишь отдельные звуки и слова. Но по приближающимся звуков шагов и голосам Гарри понял, что гостей пригласили в дом, скорее всего на кухню. Там всегда чисто: зеркальный кафель без единого изъяна, окно с видом на соседний земельный участок, где великолепный сад, на столе всегда ваза с цветами, которые миссис Дурсль меняет ежедневно. После готовки всегда убирают все крошки и пятна сразу же, чтобы не оставалось следов на скатерти или плите. Иными словами, на кухне всегда всё сверкает. В гостиной тоже, но уборка там проходит в разы реже. Но именно кухню Гарри помнит во всех деталях, начиная с классической люстры на потолке и дубового навесного шкафа и заканчивая прохладными приятными плитками на полу с причудливым узором. Возможно, потому что она ему больше всего нравится или же он провёл там много времени: часто его заставляли помогать с уборкой и готовкой, нагружая множественными мелкими поручениями. Он же маленький, что он может сделать? — Сириус, тише... — послышалось за дверью. Этот голос Гарри слышал впервые. Бархатистый, с властными нотками, обладающий какой-то властью над другими людьми. Гарри прижался к двери сильнее, пытаясь услышать разговор. — Зачем вам мальчик? — услышал Гарри голос дяди Вернона. Сердце тотчас забилось быстрее, а руки вспотели. Неужели за ним? Неужели его молитвы были услышаны? Огонёк веры разгорелся вновь. Ещё несколько минут Гарри слышал только возгласы: один из гостей был очень импульсивным и громким. Гарри подскочил. Вероятно, кто-то ударил рукой по столу, очень громко и неожиданно. — Я понимаю, что вам не очень приятен разговор на эту тему, но мальчик должен... — Гарри услышал вкрадчивый мужской голос, но другой отрывок фразы он не услышал: на голову упал очередной упитанный паук, которого пришлось стряхивать — пытался заползти за шиворот. Ещё с полчаса Гарри пытался разобрать слова, что произносились на кухне, но так и не смог понять о чём идёт речь. Зато он узнал, что сегодня - его день рождения. Он и не узнал бы об этом, если б один мужчина не выпалил эти слова. Откуда они об этом знают, кто же они? Вдруг дверь открылась, и взору Гарри предстал высокий привлекательный мужчина с холодным жестоким взглядом. Он слегка улыбнулся мальчику и протянул руку: — Собирайся, мы уходим.