Who's gonna sound the alarm when the bridges collapse? Is this the point where the bomb reaches critical mass? All aboard on the ghost ship of cannibal rats All aboard on the ghost ship of cannibal rats
— Сегодня вечером идем в бар. Ты с нами? — вместо приветствия сообщил ему Томас в пятницу. Впрочем, за четыре с половиной дня Роберт уже привык к его своеобразным манерам. И даже биться головой об стену тянуло уже значительно реже. Роберт уже начал осваиваться на новом месте. Работа в контрреволюционном отделе велась в авральном режиме, но по сравнению с Дортмундом даже многолюдная и шумная комната казалась образцом спокойствия. Роберту доверили работу на самом спокойном направлении. Шальке. Их главный союзник — главным образом благодаря правилу «враг моего врага», потому что мало кто ненавидел Дортмунд так, как они. Час за часом Роберт получал информационные сводки, бегло пролистывал или прослушивал сообщения, а затем составлял подробный, по всем правилам, отчет, суть которого могла уместиться в одном предложении. «Все в порядке». Мюллер, глядя на его старательность из-за соседнего стола, только саркастически хмыкал. Он занимался Вольфсбургом, где все было куда напряженней, но все равно успевал поболтать с каждым человеком в комнате, должно быть, раз десять за день. Как он при всем при этом умудрялся накатать безукоризненный отчет, для Левандовски так и оставалось загадкой. Время от времени к ним на четырнадцатый этаж заглядывал Гомес, отчего каждый замирал настороженно, а вот Клозе, наоборот, не появлялся — не выносил шума, как просветил его Мюллер. Пару раз приходил и Нойер, и вот его, в отличие от Гомеса, встречали радушно, совсем не по статусу. Фамильярности, правда, никто кроме Томаса не позволял, но видно было, что замминистра здесь любят и уважают. Коллеги у него тоже были, в общем-то, ничего. После обеденного перерыва, который они с Томасом благополучно пропустили, он все равно устроил ему целую церемонию знакомства. Мелькали лица и имена, которые Роберт забывал почти сразу же, как только они исчезали из виду. Роббен, Рибери, Бернат… все, что он делал — пытался мило улыбаться и мечтал, чтобы это поскорее кончилось. На следующий день стало легче. Главным образом потому, что он хорошо выспался в своей квартирке, пустой и тихой, и оттого невероятно спокойной. Спал он почти без сновидений, что было даже хорошо, поскольку всю прошлую неделю ему снились только кошмары. Только уже под утро ему приснился Мюллер. Они сидели на крыше и смотрели на небо. Небо было желтым в черную полоску. — Извини, у меня дела, — соврал Роберт машинально, снова наклоняясь над отчетом. До конца рабочего дня оставалось всего ничего, и ему очень не хотелось сидеть здесь еще час. Идти же в бар с Мюллером и вовсе похоже было на увеселительную поездку в ад. — Неправда, нет у тебя никаких дел, — тот был, очевидно, слишком проницателен. — Давай, Роб, выберешься хоть куда-нибудь из своего хомячьего колеса «дом-работа», — Мюллер заискивающе посмотрел ему прямо в глаза. — Кто знает, что может случиться, а ты даже отдохнуть нормально не успел… ты вообще пробовал настоящее баварское пиво? — вдруг спросил он. И Роберт понял, что проиграл. Мюллер тоже это понял, в зеленых кошачьих глазах вспыхнули веселые искорки. Он хлопнул его по плечу: — Заканчивай со всей этой ерундой, и пойдем отдыхать! Заодно поближе с Марио познакомишься… — Гомесом? — не поверил своим ушам Роберт. Вот уж с кем, а с ним он бы хотел сближаться в последнюю очередь. — Нет, с другим Марио. Из «внутряка». Веселый парень, тебе понравится. Мы его хомяком зовем. Только ему не говори. «Нет-нет-нет-нет. Не может быть» — пронеслось в голове у Роберта, пока Мюллер продолжал беззаботно болтать у него под ухом. Все эти дни он, как мог, избегал контакта с Гетце, не зная, сможет ли сдержать себя в руках. Оказалось, от судьбы все же не уйдешь. Отказываться сейчас было бы слишком подозрительно. — Мне работать надо, — произнес он наконец. Мюллер снова только хмыкнул, но ушел — донимать кого-то другого. Его отчет уже давно лежал на столе у Гомеса. Роберт потер виски. Очередной бессмысленный день составления отчетов, прослушивания телефонных звонков, беглый просмотр телеграмм… сколько ему еще так жить? А теперь еще Томас, которому, кажется, свет клином на нем сошелся. И Марио… Зазвонил телефон. Перевод с внутренней линии. Значит, звонили Клозе, тот, как всегда занятой, перевел на Гомеса, а тот скинул звонок ему. Великолепно. Левандовски поднял трубку. — Да? — устало спросил он и машинально перевел взгляд на настенные часы. До конца оставалось еще двадцать минут. Только бы ничего не… — Говорит Бенедикт Хеведес, код доступа 1-703-4. Как бургомистр Шальке, я объявляю об аннулировании договора Объединения и выхода Шальке из состава Объединенных Республик. Щелчок — и говоривший отключился. Послышались гудки. Роберт застыл на месте с трубкой в руках. Что делать? Господи, что ему делать? — Томас… — выдавил он. — Томас! — крикнул он так, что заоглядывались все. Тот обернулся и по глазам прочитал — что-то случилось. Веселая ухмылка мигом слетела с его лица. — Что такое? — буквально подлетев к его столу, спросил он. Вместо ответа Роберт нажал на кнопку воспроизведения. Тогда он еще не мог до конца поверить, что это происходит. Но когда Томас распахнул на него изумленные глаза, в которых застыл глубочайший шок, он понял — это и вправду случилось. Шальке восстал. То, что казалось им «всего лишь» беспорядками, превращалось в настоящую революцию. — Значит, так, — собравшись с мыслями, произнес Мюллер, серьезный, как никогда. — Я — к Клозе, ты — сиди на телефоне, вдруг что еще произойдет, — страдальчески закатив глаза, он прошептал себе под нос. — Черт, а ведь такой вечер намечался…***
О том, чтобы уйти домой, теперь никто и не помышлял. И без того беспокойный, отдел превратился в настоящий улей, и растерянный Роберт оказался в самом его центре. Пришел Клозе, с глубокой тревогой во взгляде, за ним по пятам — косящиеся друг на друга с неприязнью Гомес и Мюллер. Дальше — больше. Люди все прибывали, и, судя по обеспокоенным взглядам и перешептываниям, высокопоставленные люди. В одном из них Роберт узнал того самого Крооса. Но апогеем всего этого безумия был приход самого министра. То, что герр Лам заглянул к ним на четырнадцатый этаж, означало, что ситуация и в самом деле критическая. Нойер за его спиной выглядел скорее как охрана, слишком большой была разница в росте. Все они обступили его стол, раз за разом прослушивая короткое сообщение. — Получается, мы никому не можем доверять, — сказал Кроос, скрестив руки на груди. — Если даже Шальке… даже Бенедикт… что тогда говорить про остальных? — министр кивнул, взъерошив волосы в мальчишечьем жесте. Роберт перевел взгляд на Гомеса, и успел заметить, как при этих словах в его глазах зажегся опасный огонь. — Министр, — кажется, он даже улыбался, едва заметно. — Я считаю, необходимо полное расследование с участием всех… неблагонадежных лиц. Сначала Левандовски подумал, что речь идет о нем, но вот только смотрел Гомес совсем не в его сторону. Проследив за его взглядом, Роберт вздрогнул. — На что ты намекаешь? — тут же встрепенулся Мюллер. — Если ты считаешь, что… — Успокойтесь, Мюллер, — отчеканил министр. — Я считаю предложение Гомеса рациональным. К тому же, Кроос, вы и сами говорили… — тот выглядел растерянным, попавшись в собственную же ловушку. — Ситуация и правда чрезвычайная. Он развернулся и произнес: — Герр Нойер, вы арестованы по подозрению в государственной измене. Все, кто находились в комнате, выдохнули в унисон. — Господин министр, я считаю, что сейчас едва ли уместно… — начал было Клозе, но тот жестом заставил его замолчать. Все взгляды сейчас устремились на Нойера. Тот побледнел, но все равно стоял спокойно и прямо. Это напоминало какой-то невообразимо глупый фарс. Разве не его сейчас должны были арестовать и допрашивать, новичка из Дортмунда, а не заместителя министра, пусть из Шальке, пусть друга Хеведеса (этот факт ему разболтал, конечно же, Мюллер)… это было просто нелогично! Растерянность на лицах говорила сама за себя. Клозе, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, предложил: — Допрос могу возглавить я. Министр только головой покачал. — Нет, сейчас у нас есть задача куда важнее. Думаю, твой заместитель вполне сможет с этим справиться. Роберт сглотнул, одна только мысль о том, что может сделать Гомес, если ему развязать руки, вселяла ужас. И не ему одному — он успел поймать тень страха в глазах Клозе, Мюллер же и вовсе откровенно паниковал. — Вы не можете… — снова попытался он что-то объяснить, но ледяной взгляд министра заставил его съежиться и умолкнуть. Конечно же, он мог. Это было его правом — если не обязанностью. Томас отчаянно искал взглядом хоть чьей-нибудь помощи. — Господин министр, — вдруг подал голос Кроос, и все взгляды тут же устремились на него. — Как начальник отдела внутренних расследований, я имею право присутствовать на допросе. В конце концов, это и моя юрисдикция. Министр коротко кивнул, и по комнате пронесся облегченный выдох, слишком очевидный для любого. Томас смотрел на Крооса с благодарностью, Мирослав и вовсе улыбался. Один Нойер оставался все таким же невозмутимым. Казалось, известие о его аресте никак не задело замминистра — и все же плечи его чуть расслабились, когда он услышал слова Крооса. — Присутствовать ты можешь, — добавил министр. — Но руководить допросом будет Гомес. Это не обсуждается, — и, развернувшись к Мирославу, добавил отрывисто. — Клозе, нас уже ждут. Остальные — немедленно возвращайтесь к работе! Мне нужно наблюдение по всем направлениям. При любых признаках — докладывать мне лично. Мюллер, теперь ты следишь за Шальке. Мне нужна подробная аналитическая сводка к концу дня! Новичка — на Вольфсбург, до него все равно еще далеко. Министр ушел, в сопровождении Клозе. За ним — Гомес, Кроос и Нойер — без конвоя и наручников, отчего легче не становилось. Кое-что просто не укладывалось у него в голове. Как Лам, здравомыслящий в общем-то человек, может так безоговорочно доверять Гомесу, если каждому, даже ему, новичку, ясно, что он опасен? Как он мог отдать ему на растерзание своего заместителя, которому так доверял — из-за происхождения?! — Чертов Гомес, — процедил Мюллер зло, глядя вслед процессии ненавидящим взглядом. — Крутит министром, как хочет. А Ману… — он опустил голову, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. — Слезай, слышал, что Лам сказал? Меняемся… Роберт тихо поднялся с места, стараясь не разозлить Мюллера еще больше, и проскользнул за другой стол. Была половина седьмого.***
Половина седьмого, отметил машинально он, когда они зашли в лифт. Тони — слева, явно нервничая, теребил ремешок часов, старательно избегая его взгляда. Гомес — справа, у панели лифта. Повернув голову, он увидел, какой этаж тот нажал — и даже не удивился. Конечно же. Куда еще отвезти изменников родины? Слово «изменник» казалось непривычным и чужеродным, и он раз за разом прокручивал его в голове, пытаясь привыкнуть к звучанию. Он, Мануэль Нойер, изменник. Сейчас он должен был, наверное, чувствовать обиду. Страх. Шок. Он не чувствовал ничего, кроме какого-то усталого облегчения. Он знал. Еще когда Филипп, только вступивший в должность, переступил его порог, он знал, что когда-нибудь все кончится этим, как бы абсурдно подобное ни звучало. Арестом и комнатой на минус третьем этаже. Лифт ехал медленно до невозможности, и он мысленно начинал подгонять его — ну же, быстрее. Хотелось, чтобы это поскорее началось. Он сам усмехнулся таким пессимистическим настроениям. Не будут же они вот так просто, без суда и следствия, применять к замминистра — пусть даже, возможно, и бывшему — физическое воздействие третьей степени? Кроос не позволит. По крайней мере, не будут сразу. И если зам Крооса, которому он уже успел поручить расследование, не окажется ушлым вундеркиндом и не раскопает чуть более подробную историю их знакомства с Хеведесом за те часы, что его будут допрашивать, то до такого не дойдет и вовсе. Дойдет до первой — почти наверняка, хоть и не в первые минуты. Второй, возможно. Но не третьей. А это уже не страшно. На нем все заживает быстро, дали бы шанс. С таким осторожным оптимизмом он и ступил в темный коридор на минус третьем этаже. Он бывал здесь нечасто — и каждый визит сопровождался неприятными воспоминаниями — а потому в очередной раз поразился резкому контрасту «верхнего» и «нижнего» министерства. Вместо сверкающих люстр — неяркие лампы через каждые пять метров, от чего коридор утопал в полумраке. Стены не из мрамора, а из бетона, и — он ненавидел этот факт всей душой, но все равно не мог выбросить из головы — превосходно звукоизолированы. Шаги гулко отдавались в его ушах, и он не смог не заметить, что даже Кроос вздрагивал от этого звука. И только Гомес, похоже, чувствовал себя здесь как дома. — Прошу, — произнес он, распахивая перед ним дверь комнаты. Камеры, если быть честным. Кроос легко сжал его плечо — видимо, пытаясь ободрить. Бред, подумалось ему. Но до чего логичный и закономерный. Внутри камера выглядела ровно так же, как и остальные: стол с лампой — чертовски яркой лампой, как он помнил, три стула, черный глаз камеры в углу. Красный огонек, означавший, что ведется запись. Больше ничего. Он опустился на стул, по-прежнему не чувствуя страха. Напротив сел Гомес, Кроос — чуть в отдалении, бледный до ужаса. Кажется, у него даже руки дрожали. Забавно, если подумать — разве не ему нужно было бояться? — Итак, — Гомес включил лампу. Яркий свет резанул по глазам, хоть та и не была повернута в его сторону. На столе перед Марио лежало досье — его собственное. Бастиан достал, по первому же приказу министра, испуганный и шокированный до невозможности. Ради его же блага, Мануэль надеялся, что он не вытащил оттуда никакие документы. Впутывать в это дело кого-нибудь еще ему вовсе не хотелось. Достаточно было и того, что подставился Кроос, да и Томас с Миро явно теперь будут в немилости. — Начнем со стандартных вопросов. Думаю, тебе не нужно объяснять, что мне нужны только правдивые ответы? Мануэль взметнул брови. Интересный Гомес выбрал тон беседы. «Между нами девочками», как назвал бы ее Томас. Он допрашивал того дортмундца, тоже поляка… Якуб, кажется. Фамилию он уже не вспомнит. Рвался Гомес, но почему-то (почему же? никак не вспомнить…) достался он все же Томасу. Он присутствовал на допросе, по настоянию министра. Там, где Марио уже дошел бы до третьей, Мюллер продолжал шутить, будто и не находился на десять метров под землей в глухой камере, и будто там, всего за пару сотен километров, не шла сейчас настоящая революция. Гомес, похоже, видел запись — и сейчас попытался провернуть тот же трюк. Но у Томаса это выглядело естественно, попытки же Марио он видел насквозь. Тонкий, мягкий допрос никогда не был его сильной чертой. В отличие от другого. — Итак, Мануэль Нойер, тридцать лет, последняя занимаемая должность — замминистра внутренних дел Объединенных Республик, не состоит в браке, место рождения — Гельзенкирхен. Так? — Да, — он вздрогнул на словах «последняя занимаемая должность». Но голос, к счастью, не подвел, и ответ получился твердым. Гомес перелистнул страницу. — Очень хорошо. Расскажи, какие отношения тебя связывали с Бенедиктом Хеведесом? Он ждал этого вопроса. И все равно оказался не готов. Еще вчера эта строчка в его биографии была всего лишь интересным фактом. Теперь она превратилась в полновесную улику. Интересно, знает ли Кроос? Томас не знал, это точно — иначе бы знали уже все, и беседовали бы с ним сейчас по-другому, может, даже в другом месте. Знал Бастиан. Мирослав — в этом он почти был уверен, потому что глава контрразведки каким-то непостижимым образом узнавал все — но молчал. Но Тони? Может быть, и нет. Оставалось надеяться, что не знал и Гомес, потому что иначе это все превращалось в извращенное подобие игры в «кошки-мышки», а он такие игры не любил. — Мы выросли вместе, — наконец произнес он. Это было правдой — по крайней мере, ее частью. Тот сделал жест рукой, призывая продолжать. — Вместе учились в школе, потом — в университете, начали работать в одном отделе… — он остановился. Следующие его слова уже были бы ложью, и он не знал, сумеет ли Гомес ее распознать. — Мы с ним были лучшими друзьями. Впрочем, уже и это делало его неблагонадежным. Лучшие друзья — бывшие или нет, еще неизвестно — с губернатором-предателем… — Ману, мы же договорились — только честность, — от снисходительного тона Гомеса его всего передернуло. Он представил, как допрашивал бы его Миро. Клозе не любил допросы, но когда иначе обойтись было нельзя, вел их в совершенно особенной манере. Здесь не было жестокости Гомеса или фамильярности Мюллера, слепых вспышек ярости Видаля или небрежности Берната, едва не стоившей ему как-то увольнения. Мирослав вел с арестованными долгие разговоры, расспрашивая их с почти отеческой строгостью — и каким-то невероятным образом это всегда срабатывало. Какими бы пространными ни казались порой его беседы, он никогда не забывал о своей главной цели — информации. Он не вытаскивал ее клещами, не выбивал — арестованные сами давали ему кусочки, ничтожные осколки фактов, из которых он собирал правду. В этом плане ему не было равных. Но каждый раз после такого он уходил на больничный — на неделю, иногда, если дело было особенно тяжелым, две. В который раз он подумал, что Мирослав был слишком хорошим человеком для этого места. — Я сказал правду, — наконец отогнав свои мысли, ответил он. Знать бы еще, блефует ли Гомес, или он и вправду чем-то себя выдал. Он кинул быстрый взгляд на Крооса — тот помотал головой. Значит, блеф. — Холодно здесь, правда? — невпопад отозвался Гомес и кивнул на дверь. Кроос нахмурился, но все же поднялся и закрыл дверь камеры. Холодно не было, даже наоборот — душно. И он был не дурак, понимал, к чему это все ведет. Точнее, так он думал. — Я закурю, — это не было вопросом. Мануэль чуть сжал кулаки. Тони смотрел на него обеспокоенно. Он знал, разумеется, все знали — он не переносил запаха табака. Так же, как Мирослав не переносил шума. Видимо, Марио понял, что уловки Мюллера ему не удаются, и вернулся к методам проверенным. На первую степень это не тянуло, и Кроосу даже предъявить ему было нечего. Пока это не причиняло вред его здоровью и оставалось в рамках закона — Гомес мог делать, что хочет. Тот достал из кармана пиджака тонкий дорогой портсигар, но его внешность была обманчива. Курил он отвратительную, убойную гадость, и Мануэль задумался о том, сколько раз он уже проделывал такое с другими. Какой изящный способ обойти «Регламент о допросах»! — Марио, зачем ты это делаешь? — в голосе Крооса прорезался металл. — Могу я тебя попросить убрать сигареты и продолжить допрос по регламенту? — Если ты укажешь, какие именно пункты регламента я нарушаю, я сразу же уберу, — и Тони нечего было ответить. Вспыхнул огонек зажигалки, и воздух внутри камеры постепенно начал наполняться едким дымом. Он закашлялся, от тошнотворного запаха понемногу начинала кружиться голова. Гомес затянулся с явным удовольствием и выпустил дым ему в лицо. — Гомес! — услышал он возмущенный голос Тони, но самого его не увидел — слишком слезились глаза. — Прекрати это сейчас же! Он буквально чувствовал, что не может вздохнуть. Вокруг его горла словно затянули железный ошейник, сжимавшийся с каждой секундой все туже и туже. Он согнулся пополам в разрывающем легкие кашле. Он не знал раньше, как убийственно это — все убирали сигареты по первой его просьбе. Но сейчас… Господи, да когда это кончится? Он попытался что-то произнести, но изо рта вышел только отвратительный хрип. — Ублюдок! — слова долетали до него, как сквозь толщу воды. Как и лязг открывающейся двери. Только вдруг стало — пусть и на секунду — легче дышать, и мир снова вернул себе свои очертания. Тони не было. Мануэль поднял слезящиеся глаза на Гомеса. Красный огонек на камере больше не горел. — А сейчас, — сказал Гомес, вновь закрывая дверь. — Только правду… Нойер не мог отвести глаза от горящего конца сигареты, приближавшегося к его запястью.