Und du fragst, was mit mir ist Drei Worte, die du hören willst Doch ich steh' nur da Verdammt noch mal Schau mich nicht so an
— Правда или ложь? — повторил Томас все с большим нетерпением, граничащим уже с нервозностью. Роберт молча откинулся в кресле, довольно улыбаясь. Наблюдать за этими «страданиями» было настоящим удовольствием. Кто бы мог подумать, что дразнить Мюллера может быть так весело. — Роберт, не молчи, я сейчас с ума сойду! Это ведь не правда? — в голосе его было куда больше сомнения, чем тот бы хотел. Роберт изобразил оскорбленную невинность. — Конечно, ложь! И как ты только мог подумать, что я…?! — Да ну тебя, по твоему лицу… — Роберт моментально изобразил дьявольскую ухмылку. — Да, вот по этому самому! Кошмар, как от тебя люди по ночам не шарахаются! — Нормальные люди по ночам спят, только всякие… маньяки тащат ни в чем не повинных коллег на крышу, — снова не преминул напомнить ему он. После вчерашнего стало легче, как будто плотину скопившейся неловкости наконец прорвало, и теперь они вместе смеялись, дурачились, играли в «правда или ложь»… И прятались от мыслей о Дортмунде. Поезд мчал их на запад, назад, к его прежней жизни. Вот только — и он прекрасно помнил это большую часть времени — той жизни больше не осталось. Она сгорела дотла вместе с бургомистрией и ее пепел развеял над площадью ветер, треплющий желто-черные флаги на каждом доме, в каждом окне. Но иногда хотелось просто закрыть глаза… и представить, что все можно вернуть. Ночные бесцельные прогулки по спящему городу, вечера на чьей-нибудь квартире, забитой до отказа, даже долгие дни за работой, глупые шутки Кубы и смех Лукаша, саркастичные, но почему-то совсем не обидные комментарии от Анны… их всех. И Марко. — Твоя очередь, — веселый голос Томаса вырвал его из водоворота мыслей и воспоминаний. Уже не в первый раз. Роберт не знал, смог бы он удержаться, не утонуть, не раствориться в своем прошлом, если бы не этот нелепый человек напротив. Так мало осталось того, что держало его в настоящем. — Ты… — он задумался. Не то чтобы у него не было вопроса, как раз наоборот. Их было слишком много, но он не знал, имел ли он право задавать их сейчас. С такими играми всегда надо было быть осторожнее. Каждый вопрос — несмелый шаг по тонкому льду. Одно неверное движение… — Ты видел смерть человека. Правда или ложь? Томас выглядел удивленным. Словно Роберт каким-то невероятным образом попал в точку. Эта фраза давно крутилась у него в голове, ожидая только подходящего момента, чтобы прозвучать. Спроси его кто-нибудь сейчас, почему, откуда — он бы не ответил. Но иногда он ловил что-то странное в глазах Томаса, какую-то тень, отблеск сожаления… Томас долго молчал, опустив взгляд и внимательно разглядывая свои руки. — Правда, — тихо произнес он. — Но, пожалуйста, больше не спрашивай меня об этом. Я расскажу тебе, когда-нибудь, обещаю… но не сейчас. И — если бы он не видел это своими глазами, то ни за что не поверил бы — он моментально преобразился, снова став тем Томасом, которого знали все. С дурацкой ухмылкой на все лицо и вечной несерьезностью во взгляде. Ему стало не по себе. От того, какой внезапной и резкой была эта перемена, точно щелчок выключателем. И от того, что только сейчас он понял, что не знал Томаса. Совсем не знал. — И снова я, наконец-то… — Томас изучающе просканировал его взглядом. И очень нехорошо усмехнулся, точно придумав идеальный план мести. Вот теперь Роберту стало совсем страшно. Мстительный Мюллер — это же просто готовый ночной кошмар. — Ты сейчас влюблен. Правда или ложь? Роберт застыл, делая ответ очевидным и без произнесения вслух. «Ты сейчас влюблен». Почему? Как? Неужели это было так очевидно? — Правда, — выдавил он, старательно избегая взгляда Томаса. Он боялся увидеть там не насмешку — а понимание. Или, что еще хуже… Он не хотел признаваться даже себе, что первым лицом, промелькнувшим у него в голове, было совсем не лицо Марко.***
Дверь за ним закрылась раздражающе плавно. Хотелось хлопать дверями, бить посуду, ломать вещи, побиться об стену… или приложить об нее чертового Гомеса. Путь от кабинета министра до своего он преодолел за пару секунд, едва удерживаясь, чтобы не начать бежать. Дверь была незаперта, и раздражение только усилилось: ну кто там еще пришел по его душу?! Почему его не могут оставить в покое, хоть на один день? Он яростно дернул за ручку, привычно поморщившись от боли в руке… и просто застыл. — С возвращением! — напротив него, приветливо улыбаясь, стояло главное солнышко всего министерства, а по счастливому совпадению, еще и его секретарь — Бернд Лено. В руках он держал торт, на котором было очень аккуратно выведено примерно то же самое. Мануэль почувствовал себя очень виноватым. — Бернд, не надо было… но спасибо, — добавил он поспешно, заметив, как чуть потухла радость в глазах парня. — Как ты тут без меня справлялся? Тот только плечами пожал, как бы говоря «да ничего особенного», хотя Ману прекрасно знал, что это далеко не так. — Все самое срочное я переправлял министру, остальное — у вас на столе, рассортировано в порядке важности. Сначала посмотрите доклад из Вольфсбурга, там есть одна вещь… я выделил, может быть, ерунда, но сейчас любая мелочь важна, да ведь? Мануэль только кивнул, приятно удивленный, как и всегда бывало с Берндом. Нина, занимавшая должность до этого, свое дело знала, это уж точно, и замену себе нашла превосходную. — Какая жалость… такой шикарный торт, а Томаса нет! — усмехнулся он, разглядывая этот несомненный шедевр кулинарного искусства со всех сторон. — Ты ему только не говори, а то ведь неделю обижаться будет, что без него все съели. — Бернд-то не скажет, а вот за нас я не ручаюсь! — веселый голос Бастиана застал его врасплох. Отвлекающий маневр в виде торта сработал превосходно — пока он им любовался, за его спиной уже успела собраться большая компания. — С возвращением, Ману! — нестройным хором прокричали они. Кроме Бастиана, в его небольшой приемной оказались еще Миро с Тони, неразлучная парочка Роббен и Рибери, немного смущенный — видно, из-за утреннего происшествия — Алонсо, Марио Гетце, судя по его виду, сомневающийся, нужен ли он здесь, улыбающийся до ушей Киммих, даже Видаль… не хватало только Томаса. — Ну как? — тихо спросил у него Бастиан, сумевший наконец вырвать его из череды неловких объятий и бесконечных пожеланий здоровья, от которых уже начинало буквально тошнить. Найти тихий уголок оказалось еще сложнее, чем казалось, но — и тут точно был замешан если не Миро, то Бернд — все остальные охотно занялись тортом. — Я слышал, что… — Там был Гомес, — чуть не прошипел он. Раздражение нахлынуло с новой силой. И Мануэль на этот раз не стал пытаться его удержать. Так было легче притворяться, что ему не страшно. Но Бастиана этим было не обмануть. — Я много чего ожидал, но не того, что Лам устроит сценку в стиле «мирись-мирись, больше не дерись»! Если это у него называется «мирное урегулирование», то я хочу посмотреть, как они провернут такое с Тухелем! — Меня тоже в список приглашенных впишите, пожалуйста! — со смешком заметил Швайнштайгер. — Зрелище на века, действительно! — Может, не стоило мне соглашаться тогда? — задумчиво произнес он. Не то чтобы он жалел о том, что согласился на эту работу, по крайней мере — большую часть времени. Но порой, когда все доставало до невозможности, он думал о том, как бы все сложилось, если бы тогда, пять лет назад, он бы остался в родном Гельзенкирхене. Остался с Хеведесом. Простая мысленная игра в «А что если?», ничего серьезного. Впрочем, Бастиан это никогда так не воспринимал. — Ты хотел бы, чтобы ничего этого не было? Нас… — в его голосе не было обиды, но Ману все равно спохватился, поняв, как именно это звучало. — Конечно, нет, Басти… я просто… просто устал. Вот и все. Швайнштайгер наклонился к нему и заговорщицки прошептал: — Я могу выгнать их всех, если хочешь. Мануэль оглядел пеструю компанию, растерзавшую несчастный торт, и только покачал головой с улыбкой. Не лишать же людей праздника, в самом деле. Кто знает, когда еще жизнь предоставит им повод? Вот так, по-простому, собраться… И все же что-то во всей этой картине было не совсем так. Что-то успело измениться за те минуты их с Бастианом разговора. Он снова окинул взглядом приемную, задержавшись взглядом на каждом. Внезапно он понял.***
Кажется, никто и не заметил его ухода. В любом другом случае это было бы до ужаса обидно, но сейчас все сложилось как нельзя лучше. Торт — превосходный отвлекающий маневр, особенно если им занимался Бернд Лено. Кажется, этот парень просто не мог не быть совершенством. Что должно было раздражать. Но почему-то не раздражало. Разве что вызывало зависть. Как и то, что именно Лено всегда был рядом с Мануэлем, едва ли не круглые сутки, а не он. А Нойер, наверное, даже и не заметил его отсутствия… Интересно, подумал Йозуа, нажимая кнопку вызова лифта, жизнь всегда такая сложная, или только в девятнадцать лет? Двери перед ним открылись с мелодичным звяком. Зайдя внутрь, он улыбнулся черному глазку камере в углу — точнее, Матсу, наблюдавшему за ним через монитор. Все шло как нельзя лучше. Им даже не пришлось ничего делать: Лено, идеальный секретарь, сам все устроил, а Швайнштайгер позвал гостей. Осталось лишь намекнуть Кроосу, что надо взять с собой и своего заместителя… Лифт остановился. Одиннадцатый этаж, место обитания отдела внутренних расследований. По-хорошему, надо было бы начинать с Гомеса, но кто знает, сколько пройдет, прежде чем торт будет съеден, а Гетце окончательно осознает свою ненужность на этом «празднике жизни»? А вот общение с министром обычно затягивалось… Киммих тихо усмехнулся своим мыслям. Вот к чему приводят постоянные бдения перед монитором — впору выдвигаться на должность главного сплетника министерства, хотя выдержит ли он конкуренцию с Мюллером… Дверь в кабинет Марио-2, как любили его называть за глаза, разумеется, была заперта. Но это никогда не было проблемой. Мало кто знал, что у неприметного мальчишки из техотдела был дубликат ключей от каждого кабинета в министерстве. К счастью. Иначе жизнь стала бы куда сложнее. И куда скучнее. — Ты там долго копаться будешь? — заговорила рация у него в кармане голосом Хуммельса. Йозуа отвечать не стал, предпочитая просто закатить глаза — благо, отсюда его лицо прекрасно просматривалось. Когда он открывал дверь, руки его немного тряслись. До этого все было несерьезно, так, почти игра — но теперь он перешел черту. Если его застанут в кабинете у Марио, простым извинением не отделаешься. Он смутно представлял, что именно он рассчитывал найти. Какие-то доказательства, что Гетце работает с Гомесом, быть может, объяснение. Почему он вообще в это все ввязался? Этот вопрос он задал себе, когда, дергаясь от каждого шороха, начал рыться в бумагах на столе. Не то чтобы он рассчитывал, что ответы будут лежать на самом виду. Хотя — кто знает. — Корзину проверь! — Без тебя знаю, — прошипел Йозуа, залезая под стол. Потому что идиот он, вот почему. Захотелось ему интересной жизни. А еще потому что… но это было уже совсем глупо, и он об этой причине и думать не хотел. Забракованные отчеты, служебные записки от Крооса, билет в театр… надо же, кто бы мог подумать. Ничего интересного. — Йозуа, он уже идет, закругляйся! — в голосе Матса проскальзывала настоящая паника. Он разочарованно вздохнул и поставил корзину на место. Операция завершилась провалом, стоило признаться. Ладно, подождем, пока не вернется Мюллер, и начнем сначала. Время пока еще есть. Уже вылезая, он заметил забившуюся в угол тонкую полоску бумаги. Не без труда он вытащил ее на свет и рассмотрел озабоченно. Верхний край был неровный — бумагу явно порвали. Похоже, Марио пропустил этот кусок, когда выкидывал остальное. Сердце забилось сильнее, в предчувствии чего-то серьезного. — Йозуа, он в поднимается в лифте! Сваливай оттуда, черт возьми! — пытался достучаться до него Матс, но безрезультатно. Он и не слышал его голоса. На бумаге было всего две маленьких буквы, написанных ровным и аккуратным почерком. Инициалы. — Мать твою, Киммих, ты чуть не довел меня до сердечного приступа! — набросился на него прямо с порога Хуммельс. — Чтоб я еще раз согласился на ваши с Мюллером авантюры! Каким чудом тебя не заметил Гетце, я даже не знаю… кошмар. Еще и Гомес раньше времени притащился… — он вдохнул-выдохнул и продолжил. — Имей в виду, если что, ты будешь должен мне за лечение. Видя, что эта тирада не произвела на Йозуа никакого впечатления, он сменил тон: — Что такого ты вообще там нашел, рассказывай уже. На секунду Йозуа даже подумал о том, чтобы выложить Матсу все. Но что — все? Что это даст? Все, что у него было — всего лишь клочок бумаги с двумя буквами. И это не докажет ничего, даже ему самому. В конце концов, это же могут быть просто его домыслы. Пожалуйста, хоть бы это было так. — Ничего, на самом деле, — беззаботно улыбнулся он. — Надеюсь, с Гомесом повезет больше. Матс поверил — или, по крайней мере, сделал вид — и больше не стал спрашивать, вернулся к работе. Йозуа выдохнул облегченно и тоже занял свое родное место перед мониторами. На одном из них можно было увидеть, как Бернд Лено, нервно оглядываясь по сторонам, ставит на стол в архиве кусок торта. Только он туда не смотрел. В мерцающем свете экранов буквы разглядеть было куда сложнее, но они и так отпечатались у него в голове. Две проклятые буквы. М. Р. Марко Ройс?***
— Это… совсем не то, чего я ожидал, — произнес Томас, оторвавшись от окна. Хотя чего он ждал? Гигантского плаката с улыбающимся Ройсом и приветливой надписью «Добро пожаловать в Дортмунд! Смерть баварцам!»? Отсюда город выглядел совсем обычным. Как многие другие города, что они проезжали по пути. Небольшие домики, за городской чертой сменившиеся плотной застройкой, дым заводских труб… северо-запад во всей своей красе. Роберт выглядел ужасно потерянным, и Томас прекрасно понимал, почему. После тех вопросов они только молчали. Прятали глаза друг от друга. Должно быть, это была первая фраза, что он произнес за… несколько часов? Кошмар. Но почему Роберт это спросил? Как он узнал? И он тоже хорош, надо же было спрашивать про влюбленность. Чего он этим добивался? В глубине души Томас прекрасно знал, чего. Вот только от ответа легче не стало. Нельзя же было спрашивать «а в кого?», это уже совсем перебор. Получается, все это было зря. Из результатов — только неловкое молчание, от которого хочется на стенку лезть. Поезд плавно затормозил у платформы. Томас придирчиво оглядел и ее. Никаких следов, словно ничего и не было. Никакого восстания, костров на площади, Штурма… просто ничего. Роберт уже направился к выходу, не оглядываясь. И Томасу ничего не оставалось делать, только забрать чемодан (забывать его в поезде — уже совсем никуда не годится) и поспешить за ним. Там уже образовалась небольшая очередь. — Что происходит? — спросил Левандовски тихо, больше у себя. Томас сунулся посмотреть в ближайшее окно, глянул вперед. Ну наконец-то! А то он уже начал сомневаться, не завезли ли их случайно в какой-нибудь Кёльн. На выходе из вагона каждого пассажира ждала тщательная проверка документов и небольшая беседа по душам. Тем лучше! А тут как раз подходила их очередь. — Томас, ты же… — Роберт вдруг побледнел так, словно вспомнил что-то, что могло загнать их в могилу. — У тебя же… только не… Но он уже сунул суровому мужчине в форме свой новоиспеченный паспорт гражданина Герты. — Цель приезда? — шикарно, прямо как в военных фильмах. Всегда хотел почувствовать себя шпионом. — Я специальный корреспондент газеты «Берлинские вести», — он продемонстрировал полицейскому удостоверение. — Мы с коллегой направлены в командировку для проведения независимого журналистского расследования. Согласно пункту десять точка два Нового устава Свободной республики Боруссии, это является достаточным основанием для въезда на территорию данной республики. Роберт смотрел на него, едва не открыв рот. Но что поделать, если еще давно выяснилось, что берлинский говор ему лучше всего удается, когда он говорит чудовищными канцеляризмами. Шаг влево, шаг вправо — и вот уже снова вылезают баварские словечки. Стоп, так он поэтому так паниковал? Уж не думал ли этот глупый поляк, что они в министерстве не учли такую очевидную вещь, как немецкие диалекты? Полицейский уважительно покосился на Томаса, уже скорее для проформы просмотрел и документы Роберта, но все равно не нашел, к чему придраться. — Добро пожаловать в Дортмунд, герр Мюллер… и герр Левандовски. — Я думал, нам конец… — выдохнул Роберт, когда они чуть отошли от вокзала. Томас только усмехнулся. — Могли бы и предупредить, — чуть обиженно заметил Роберт. — Чтобы я не стоял там, как… — он попытался подобрать слово, но сдался и просто махнул рукой. — Ты понял. — Ладно, что теперь? Где там живет твой Вайгль? — Почти на самой окраине, только… надо сначала ему позвонить. — Ты что, до сих пор этого не сделал? — Томас даже остановился, и в него тут же врезался Роберт. — А если он… я не знаю, уехал или… Роберт укоризненно посмотрел на него, потирая колено. — Я звонил ему перед самым отъездом в Дортмунд. Он жив и здоров, если тебя это волнует. Но попросил перезвонить, как только приедем. Не знаю, как там у вас в Мюнхене, но мы здесь так привыкли. И как вообще ты мог подумать, что я… — Так, все, — Томас предостерегающе поднял руку. Робертовские претензии обычно быстро не кончались, а им еще задание надо было выполнять, вообще-то. — Звони Вайглю, пусть накрывает на стол или что там у вас в Дортмунде принято… Спустя пятнадцать минут они снова сидели в такси, петлявшем по улицам борусской столицы. Они оба не могли оторваться от окна. — Первый раз здесь? — таксист им попался разговорчивый. Томас кивнул. — Неподходящее вы время выбрали для путешествий, сами видите, что тут у нас… — пассажиры молчали, и таксист только вздохнул, сворачивая в очередной переулок. — Он объезжает площадь, — шепнул ему на ухо Роберт. — Очень большой крюк. Может, чтобы побольше денег взять, но почему-то мне так не кажется… И Томас понимал, почему. Они проехали всего одно административное здание, но даже по нему можно было понять, что за зрелище их ждало на площади. Окна были выбиты, от флага Объединенных республик остался лишь голый флагшток, стены покрывали нецензурные надписи. Чуть ли не из каждого окна свешивались желто-черные флаги. На дороге тут и там валялись осколки черного стекла. От камер, понял он. Ему стало не по себе. Роберт тоже глядел на это озабоченно. Впервые Томас пожалел, что приехал сюда. Но кто еще, если не они? Таксист содрал с них втридорога, но они и не пытались протестовать. Уж если играть роль глупых приезжих, то играть до конца, к чему лишние подозрения. — Еще и высадил не там, где надо, — пробурчал Томас ему вслед. — А, это не он, это я не тот адрес назвал. На всякий случай, — предусмотрительно, не мог не признать он. — Но тут совсем недалеко. Роберт махнул рукой куда-то влево, показывая направление. И Томас уже не в первый раз подумал, что Вайгля он знал куда лучше, чем говорил. Впрочем, ладно. Не его дело. Дом, хотя, скорее, домик Юлиана Вайгля ничем особо примечательным не выделялся. Он затерялся среди таких же домов на одной из окраинных улочек, и даже Роберт сначала запутался и чуть не привел их не туда. Низкое одноэтажное строение утопало среди пыльно-зеленых зарослей, которые когда-то были ухоженными кустами и деревьями. Дом постепенно приходил в запустение. Как и все вокруг. Роберт сделал несколько шагов по растрескавшимся ступеням и постучал в дверь: сначала несмело, но никто не вышел — и он забарабанил сильнее. — Роберт? — почти удивленно произнес молодой человек, открывший им. В полумраке он никак не мог хорошенько его разглядеть, черты словно смазывались, выделялось лишь только испуганное, едва ли не загнанное, выражение его глаз. Тут взгляд его наткнулся на Томаса, и он инстинктивно подался назад, как будто пытаясь спрятаться. — Это мой друг, Томас Мюллер. Я тебе о нем говорил, — как можно приветливее произнес Роберт, улыбаясь. — Его очень интересует история Юлиана, и я не смог ему отказать… — Да, я помню, — произнес он это странно, будто нехотя. И все же Вайгль распахнул перед ними дверь, приглашая войти. — Я попросил Юле приехать, как только сможет. Он сказал, что выберется не раньше завтрашнего вечера. Говорил он отрывисто, нервно, и Томас заметил, что у него дрожали руки. Роберт тоже беспокойно наблюдал за ним. — Он всегда такой? — тихо спросил он, едва представился шанс. Левандовски покачал головой. — Если честно, мне немного не по себе. Он огляделся по сторонам, напряженно ожидая — подвоха, ловушки, чего угодно. Это был очень старый дом. И хоть строили его хорошо, возраст уже начинал сказываться. Взгляд цеплялся за трещины в камне, за щели в скрипучих половицах, за мебель, которую уже давно нужно было сменить. — Роберт, скажи, а его семья… — он не заметил никаких фотографий, картин, ничего, что выдало бы отпечаток человеческой жизни, что этот дом был обитаем. Здесь было так заброшенно. Так тихо. — Мой отец умер месяц назад, а мать вернулась в свой родной Розенхайм, — Томас дернулся, точно пойманный на месте преступления. — Но вы ведь приехали не обо мне говорить. В этих словах не было ни упрека, ни — что было бы еще хуже — намека на то, что их замысел был разгадан. Просто слова. — Мне жаль, — Роберт выглядел ужасно виноватым. — Прости, я даже не подумал, что… — Нет, — спокойно согласился Юлиан. — Ты не подумал. Он поставил на кофейный столик перед ними две чашки с чаем. У одной из них откололся край, другую рассекала напополам наметившаяся тонкая трещина. Томас знал по взгляду Вайгля, что тот прекрасно замечал все это. Замечал — и не собирался извиняться. И тем более не собирался ничего исправлять. — Вы можете остаться в гостевой комнате, пока Юле не приедет. Правда, там всего одна кровать… Томас посмотрел на Роберта обеспокоенно, ожидая, что тот снова начнет спорить и протестовать. Но, похоже, на него тоже повлияло это затишье, прочно обосновавшееся в этом доме, и он промолчал. А потом вдруг выпалил, будто спохватившись: — Нет, Юлиан, я не могу… мы не можем так злоупотреблять твоим гостеприимством. Мы поедем в гостиницу. Тот только усмехнулся — улыбка, или что-то похожее на нее, впервые появилась на его бледном лице. Казалось, ему было совершенно все равно, останутся они или уедут. От всей этой сцены веяло какой-то потусторонностью: они словно разговаривали с призраком, равнодушному ко всему миру живых. И почему-то именно это заставило что-то внутри него закричать в протесте. Минуту назад он и сам не хотел оставаться в этом месте, но стоило Роберту сказать про гостиницу, и в нем вспыхнуло желание нарочно возразить ему. — Не думаю, что это хорошая идея, Роберт. Сам помнишь, когда мы ехали… Вайгль вдруг повернулся и уставился на него с чем-то, пусть отдаленно, но напоминающим интерес. — Так откуда вы, говорите? — Берлин, — ответил он осторожно, одновременно пытаясь понять, что мог сделать не так. Юлиан кивнул, глядя на него с нечитаемым выражением лица. — Да, конечно же… Роберт, ты можешь поехать в гостиницу, если хочешь, а Томас останется здесь. Он мне не помешает. Томас был почти уверен, что он откажется, но, к его большому удивлению, тот согласно кивнул. Что-то горело в его глазах, он не мог понять, что. И это беспокоило. Дортмунд странно влиял на них. Наверное, не нужно было его отпускать. Упереться, напомнить, кто здесь главный, настоять, чтобы он остался здесь. Но Томас просто… не стал. — Осторожнее там, — вот и все, что он сказал ему напоследок. Роберт кивнул серьезно, но мыслями он явно был уже не здесь. Дверь за ним плавно закрылась, и Томас остался с Вайглем один на один.***
Роберт неспешно шел по пыльной дороге, катя чемодан за собой, и злился. Эта его злость была совершенно глупой и бессмысленной, и оттого он злился еще больше — уже на себя. Почему Томас не удержал его? Он ведь видел, что он хочет уйти. Они могли бы остаться там, вместе с Юлианом, в этом полурассыпавшемся доме, заснуть на одной кровати… Да хотя бы уехать в гостиницу — но вдвоем! Но Мюллер позволил ему уйти, и все вышло ровно так, как ему и было нужно. Потому он и злился. Он обещал себе, что не сорвется. Что не будет бегать, как собачонка, по всему Дортмунду, в поисках Марко. Не будет ставить под угрозу их миссию — любую из двух. И что теперь? Отсюда до более-менее оживленной улицы, где есть шанс если и не поймать такси, то хоть сесть на автобус, было тащиться еще несколько километров, все по пыльным дорогам. Роберт посмотрел в небо. Дождя не было давно, а тучи, уже давно клубившиеся наверху, никак не проливались. Было тяжело дышать, и казалось, будто близится что-то… что-то страшное. Но это было просто его разыгравшееся воображение. Роберт передернул плечами и зашагал быстрее. Уже когда он почти подошел к остановке, грянул ливень. Он и не вздумал от него прятаться, открывшись потокам воды целиком и без остатка. И почти не удивился, когда рядом с ним затормозил небольшой автомобиль. Он и не сомневался, что Марко сам найдет его. — Хватит мокнуть, забирайся уже! — надо же, он приехал сам. Он мог бы чувствовать себя польщенным, наверное. Но все, что он чувствовал сейчас — это невыразимое, всепоглощающее восхищение. Даже обожание. Он ничего не мог с собой поделать, разве что держаться от Марко подальше. Но даже это, как видно, ему удавалось плохо. — Марко, я… — выдохнул он, забираясь на заднее сидение. Чемодан тоже пришлось брать с собой, как бы ни хотелось ему просто взять и выкинуть его, оставить здесь, под проливным дождем. — Помолчи, Роберт, — оборвал его тот, даже не оборачиваясь. В зеркале он видел его лицо, ничуть, совсем не изменившееся за то время, что его не было. Между бровями залегла глубокая складка, и ему захотелось дотянуться, прикоснуться — и убрать ее навсегда. Но он не смел. И просто продолжал сидеть неподвижно и неловко, не зная, куда деться. И не в силах оторвать жадного взгляда от того маленького кусочка Марко, что отражался в узком зеркале. Он резко тронулся с места: Роберт впечатался в сидение перед ним и только тогда понял, что забыл пристегнуться. Нос немного болел. Он дотронулся до него и искренне удивился, увидев на пальцах кровь. — Господи, Роберт… — это не звучало обеспокоенно или раздраженно, просто… устало. Не отрываясь от дороги, Марко нащупал в бардачке пачку салфеток и кинул ему назад. — Я думал, уж Мюнхен-то… но, похоже, тебя не исправить. Он не спрашивал про то, почему он здесь, даже не собирался. Он и так все знал. Роберт бездумно вертел салфетки в руках, взгляд его словно примерз к сидящей на водительском месте фигуре. — Салфетки, — напомнил Марко, и он спохватился, приложил бумажный комок к носу. — Не хочу, чтобы ты сиденье запачкал. Больше всего он чувствовал себя побитой собакой. Но разве не так все и должно было быть? Рядом с Марко Ройсом они все были просто никем. — Что же мне с тобой делать? — тон Ройса чуть смягчился, и он тут же ухватился за эту перемену, чувствуя, как внутри него просыпается теплая благодарность. — Нет, скажи мне, Роберт, что? — он снова свернул куда-то: за стеной дождя Роберт не видел, куда его везли. Впрочем, это было совершенно неважно. Они остановились. Марко смотрел вперед и молчал. — Скажи, зачем ты здесь? — почти прошептал Марко, наконец обернувшись. И он хотел бы ответить, хотел объяснить все, но не мог произнести ни слова, не мог даже пошевелиться. Только смотреть, не отрываясь, в эти глаза, на это лицо… больше всего это было похоже, думал он, когда наваждение кончалось, на какое-то заклинание. Не мог так смотреть человек. И не мог он чувствовать такое к человеку. Это было любовью? Если так, то эта любовь не была похожа на то, о чем писали в книгах и снимали кино. Не было похоже ни на что. Та любовь была светлой. Не всегда счастливой, отнюдь не всегда — взаимной, но в ней всегда было столько света жизни… то, что чувствовал он, когда был рядом с Марко Ройсом, было похоже на беспросветную бездну, готовую поглотить его без остатка. И Марко тоже чувствовал это, иначе зачем он отправил его в Мюнхен, на другой край страны, отослал его… как можно дальше. Ему нельзя было приезжать сюда, понял вдруг Роберт обреченно. И уж точно нельзя было уходить от Томаса. Теперь он совсем пропал. Томас… — Я хотел тебя увидеть, — сумел произнести он, и губы его почти не дрожали. — Не знаю, с чего я решил, что это будет хорошей идеей, но ты же знаешь… Марко Ройс наклонился вперед и прижался к его губам. Он замер, все мысли покинули его, и он мог лишь машинально фиксировать происходящее. За окнами машины льет дождь, мерный стук капель по стеклу, вспышка молнии, но грома он так и не слышит… Ройс целует его, не закрывая своих ореховых глаз, глядя бесстыдно прямо в упор, и его взгляд похож на взгляд снайпера. Снайпера, который только что промахнулся. — Неужели ты все же изменился, Роберт? — произнес Марко, разорвав этот странный поцелуй. — Даже не верится. Марко высадил его на ближайшей остановке, за несколько километров от места их встречи. И Роберт очень хотел найти подходящие слова на прощание, но так и не смог. Расстались они молча: Ройс долго смотрел на него как-то удивленно, прежде чем уехать прочь. Дождь постепенно утихал. Роберт стоял и смотрел на голубой кусок неба, выглянувший в просвет между тучами. Ему вдруг захотелось курить, хотя он давно уже этого не делал. Чемодан стоял рядом с ним, весь промокший, как, наверное, и все вещи внутри. Он думал о том, что только что произошло, и ничего не понимал. Он мечтал об этом с тех самых пор, как встретил Ройса, мечтал отчаянно и безнадежно… и вот оно случилось. А он не почувствовал совершенно ничего. Бездна, куда его успело затянуть по самую шею, вдруг смилостивилась и отпустила свою жертву. Перед ним затормозило такси, и он вдруг понял, что все это время стоял с поднятой рукой. — Куда поедем? — Роберт задумался на минуту, а потом усмехнулся и назвал адрес. На этот раз точный: смысла скрываться все равно больше не осталось. Дверь ему открыл Томас. Осмотрел удивленно его с ног до головы, промокшего до нитки, и ничего не спросил. — Я… подумал, что ты прав и лучше вернуться, — попытался он объяснить. Томас улыбнулся — не как обычно, а по-настоящему радостно. — Это хорошо. А мы тут с Юлианом как раз почти приготовили ужин. Поможешь нам с сервировкой, а то я не знаю, как у вас тут принято… — он протянул ему руку, перепачканную в муке. — Давай, помогу с чемоданом. Роберт, неожиданно даже сам для себя, взялся за протянутую ему руку и перешагнул порог. — Помоги лучше со мной.