Wo bist du hin? Meine innere Stimme, ich brauche dich! Du sechster Sinn, meine innere Stimme, ich hör dich nicht!
— Входите, — послышалось из-за двери. Можно было и не стучать, но он не мог переступить намертво въевшуюся привычку, сколько бы Филипп не просил его перестать. — Марио, ну я же говорил… Он лишь плечами пожал, как бы говоря «ничего не могу с собой поделать». Начинать разговор он не спешил, сначала по привычке окинул кабинет обеспокоенным взглядом. Со вчерашнего дня, как и стоило ожидать, не изменилось ничего. Разве что прибавилось бумаг в безукоризненно ровных стопках на столе, и Фил… Министр Лам выглядел совсем потерянным. Съежился, словно пытаясь спрятаться, и именно сейчас он казался таким маленьким и беззащитным… если бы только он узнал, о чем он думает, он бы его убил, подумал Марио и улыбнулся. Он никому не позволял видеть себя таким: усталым, растрепанным, похожим на попавшего под дождь воробья. Для всех он был грозным министром, несгибаемым, почти что не живым. Только он видел его настоящего… Да еще, может быть, этот Нойер. Мысль о замминистра потянула за собой неприятные воспоминания про допрос, про чертового Крооса… вот если бы можно было просто взять и… — Я так не могу больше, — совсем тихо произнес Филипп, но ему хватило и этого короткого признания, чтобы забросить планы мести куда подальше. На время. — Марио, это все какой-то дурдом… ты бы видел то, что мне только что передал Нойер, — он развернул к нему листок, касаясь его, будто чего-то ядовитого. — Мало нам было Дортмунда и Шальке, теперь еще это. — Значит, еще и Вольфсбург? — он отодвинул листок. — Этого стоило ожидать. Учитывая наполеоновские планы Тухеля и Ройса, можно было понять, что Руром они не ограничатся. А уж агитация у них была налаженная, надо отдать должное, кто бы ни был этот загадочный А., писавший статьи для газет и брошюры, теперь разлетавшиеся по Вольфсбургу и Вердеру, как горячие пирожки. А сколько пройдет, прежде чем их будут читать в Кельне, Берлине? Мюнхене? — Я здесь сижу в этом кабинете, как на бомбе замедленного действия. Каждую секунду жду нового взрыва. И хуже всего то… что я не знаю, что делать, — это звучало так отчаянно и так беспомощно, что у Марио чуть ли не перехватило дыхание. Он облокотился на стол, стараясь не нарушить идеальный порядок, и накрыл руку Фила своей. Она казалась такой маленькой, и он едва подавил порыв прижать его к груди, как ребенка, потому что знал, что тот ему такого ни за что не простит. А Лама будто прорвало, и он все говорил и говорил, не в силах остановиться. — Звонят из министерства обороны, чуть ли не каждый день. Одна ошибка — и это уже будет не наше дело, а их. А у них на все только один ответ, сам знаешь. Вот как раз это было бы неплохо. Но объяснять это Филиппу — себе дороже, он уже пытался. И все равно он почувствовал легкий укол совести. Обманывать остальных — ерунда, но Фила… — Пускай звонят, — с нарочитой беспечностью отмахнулся он. — Если Мюллер с этим… как его… Левандовски не упустят единственный шанс доказать свою полезность, то у нас уже завтра будет сам Юлиан Дракслер. И тогда дело за малым: нужно всего лишь, чтобы его допросил кто-то умелый — и минобру до нас уже не добраться. — Твои бы слова… — вздохнул Фил, но уже совсем не так безнадежно. Отнял ладони от лица, и смотрел теперь прямо на него. Марио всегда поражался этому его взгляду: при всей их разнице в росте Филипп всегда умудрялся смотреть на него — да и всех остальных — сверху вниз. Но самое удивительное было даже не это — мало ли он встречал заносчивых людей, мнивших себя выше других. И только у Лама это выходило иначе: не обидно, не снисходительно, а… может быть, заботливо? Он не знал. Знал он лишь, что ему очень хотелось его поцеловать. Наклонившись вперед, он собирался только быстро коснуться губ, но Филипп схватил его за воротник и притянул к себе. И от того, каким властным и в то же время отчаявшимся было это движение, он окончательно потерял здравый рассудок. — Стой, — выдохнул он, вырвав секунду среди лихорадочных поцелуев. Вот так, по доброй воле прекратить все это — было, без сомнения, худшей пыткой из тех, что он знал. А в этом он разбирался. Но все его «хочу» сейчас упирались в глухую стену «надо». Фил и сам не простит ему, когда опомнится и поймет, на что они тратили драгоценное время — что не остановил, не привел в чувство. Но тут чужие губы коснулись ключиц — и весь его с таким большим трудом достигнутый самоконтроль полетел к чертям. Он никогда не мог бороться с эмоциями, отсюда и все проблемы. Но сейчас, возможно, это было даже к лучшему… — Я хочу… — он расстегнул рубашку, — чтобы ты… — одно неосторожное движение — и бумаги разлетелись по всему кабинету, но они едва заметили это, поглощенные друг другом. — Провел допрос… Где-то на полусознательном уровне Марио отметил это, как очередную свою победу. Но этот маленький триумф, как и все остальные мысли, быстро исчез, когда Филипп дотянулся до его ремня.***
Солнце светило ему прицельно прямо в глаза, очевидно, намекая таким образом, что надо иметь совесть и вставать уже, в конце концов. Томас сделал вид, что намека не понял, и повернулся… — С добрым утром, — мрачно произнес лежащий рядом с ним Роберт. И он даже успел немного запаниковать, прежде чем его полупроснувшийся мозг не вспомнил: Дортмунд, Вайгль, гостевая комната… — Хотя я не знаю, что в этом может быть доброго. — А что такое? — как можно более невинно поинтересовался Томас. — Если бы я знал, что ты сделаешь все, чтобы не дать мне уснуть, я бы остался в… гостинице! — гневную речь Левандовски очень сильно подпортило то, что он замялся на последнем слове. И хотя Томас уже пообещал себе, что не будет спрашивать, что на самом деле случилось вчера вечером, любопытство его было так просто не заткнуть. — Неужели я так ужасно храплю? — удивление в его голосе было самым неподдельным. Насколько он помнил, с этим у него проблем не было. Хотя, с другой стороны, если вспомнить, когда он в последний раз спал не один… — Лучше бы ты храпел, — процедил Роберт, с ненавистью глядя в потолок. После этого заявления воображение Томаса начало подкидывать ему совсем странные варианты, один другого непотребнее. — Ты меня всего испинал! — Томас выдохнул с облегчением и некоторым разочарованием. — Как настоящая лошадь… Хотя нет, лошадь хотя бы не вертится, как… я не знаю даже, кто так вертится, но ты чуть не сбросил меня с кровати. Дважды! Синяки, наверное, всю неделю не сойдут! — закончив эту тираду, он добавил уже чуть поспокойнее. — В общем, спать я с тобой больше не буду! — Какая жалость, — не преминул съязвить Томас. Роберт пнул его в ногу. — Ай! — И вот так — всю ночь! Мстительный Роберт — это что-то новое. Но ему это нравилось. Хоть выглядел живым, а не той бледной тенью, что шаталась всегда по коридорам министерства, как их персональное привидение. — Можешь пинать меня весь день, если тебе это поможет. Потому что если что — ночевать ты снова будешь здесь. Ни в какую гостиницу я тебя не отпущу, хватит, нагулялся. — Лучше уж на пол, — пробурчал Роберт. — Хотя, зная тебя, ты меня и там достанешь… — Ты такой милый, когда сердишься, — восторженно заявил Томас. Тот посмотрел на него взглядом, способным убивать. — Я сейчас точно тебя ударю, — пообещал он. Томас затих в притворном испуге, но в голову ему уже пришла новая идея. Он откинул одеяло и внимательно начал рассматривать левый бок Роберта. — Ты что творишь? — долго ему это делать не дали. Ничего не понимающий и шокированный Левандовски попытался сначала вернуть одеяло, потом — уползти, а под конец решил вернуться к проверенным методам. И снова пнул его по ноге. Очень больно. — Так и знал! — воскликнул Томас, потирая ушиб. — Никаких синяков! А вот у меня они точно будут… — Так тебе и надо, — сделав это мощное заявление, Левандовски встал с кровати. Томас тоже попытался, но в итоге просто скатился на пол, запутавшись в одеяле. У Роберта вырвался легкий смешок. — Вот оставлю тебя тут лежать, сам выбирайся. Актер из него был совсем никакой, или он совсем не старался, пытаясь изобразить хоть капельку суровости на лице. Томас решил, что рано или поздно его распутают, поэтому пока можно наслаждаться видом. Солнышко светит, птички поют, Левандовски стоит рядом с ним с голым торсом… Ну что за чудесное начало дня. Еще бы нога не болела, и было бы совсем хорошо. Про Юлиана — обоих Юлианов — он старался пока не думать. Но мысли о деле все равно лезли в голову. Ему точно нужен отпуск, а то станет как Лам: работа, работа, работа… но об отпуске сейчас можно было даже не мечтать. Даже он, со всем его воображением, не мог придумать, что должно произойти, чтобы Лам расщедрился на такое. — Вставай уже, smutek moj, будем завтрак готовить, — произнес Роберт, усаживаясь рядом на кровать. Томас понятия не имел, что значили те два слова, но звучало это ласково. — Помочь? — Сам справлюсь, — гордо отказался он и попытался, изворачиваясь, как червяк, выпутаться из кокона одеяла, но в итоге запутался еще больше. Пришлось признать поражение. — Не справлюсь. Роберт тяжело вздохнул и принялся вытаскивать его из одеяльного плена, что у него получилось куда легче и быстрее — еще бы, с двумя-то свободными руками. На кухню они выбрались подозрительно помятыми, и будь он на месте Вайгля, уже точно что-нибудь бы заподозрил. Но тому, похоже, не было дела. Он лишь скользнул по ним почти ничего не выражающим взглядом и снова принялся читать газету. — Я думал, ты политикой не интересуешься, — заметил Роберт, приглаживая на ходу волосы. Хотя что там приглаживать, все и так лежит превосходно. Томасу же сейчас в зеркало лучше было не смотреться — нечего себя пугать. — Не интересуюсь, — согласился он, перевернув очередную страницу. — Но хорошую фантастику всегда любил. Томас посмотрел на название газеты — и усмехнулся. Мюнхенское «Время». Стоило признать, Вайгль явно не был лишен чувства юмора — пусть и довольно своеобразного. — Юле звонил. Он приедет сегодня вечером, — сообщил Вайгль, не отрываясь от чтения. Томас вздохнул с облегчением: еще одного дня здесь даже он бы не вынес. Да и Роберт, наверное, рад, что больше не придется делить с ним постель. — Еда в холодильнике. А то они не знали! Все-таки Вайгль его немного пугал. Интересно, он и с Дракслером такой же? Почему-то он сомневался. Наскоро приготовив что-то похожее на съедобный завтрак (Роберт умудрился разбить яйцо и чуть не опрокинуть чашку с кофе, заставив Томаса всерьез задаться вопросом, как он вообще выживал в этом суровом мире), он задумался о том, что они будут делать. Сидеть здесь ему совсем не хотелось, так и с ума можно сойти. — Поехали в центр, — предложил он. Роберт почему-то отреагировал совсем не радостно — чуть не поперхнулся кофе. — Я журналист или кто, в конце концов? Судя по взгляду Роберта, прямо высказать ему, кто он такой, мешала только секретность миссии. В центр он явно не хотел. Интересно, почему… — Хочешь — поезжай один, без меня, — Вайгль хмыкнул, что почему-то очень разозлило Томаса. Да что же этот поляк постоянно хочет его бросить? На память почему-то пришла старая пословица «Пусти козла в огород…». — А кто мне экскурсию проведет? А если я заблужусь? — Тогда оставайся здесь, — развел руками Роберт. Томас очень старательно закатил глаза. — Мы договорились, что я познакомлю тебя с Вайглем — я познакомил. Устроить встречу с Дракслером — устроил. Про поход по Дортмунду уговора не было. Вот же… kurwa. Другого слова он не нашел. — Я всегда говорил тебе, Роберт, что… — начал было Юлиан. — Это тут при чем? — процедил Роберт. Тот явно понимал, о чем он. В отличие от Томаса, что ему совсем не нравилось. Это он здесь «радио Мюллер», он должен знать все и всегда раньше всех. — Думаешь, ты все знаешь лучше всех? Посмотри вокруг — да ты и себе помочь не можешь! — он даже с места вскочил. Томас никогда не видел его таким разъяренным. И хорошо, что эта вся злость была направлена не на него. — Так что, думаю, я обойдусь прекрасно и без твоих советов, спасибо! Теперь их вышвырнут из дома, прекрасно, подумал Томас меланхолично. Роберт и сам понял, что наговорил лишнего, и тихо опустился на стул, отводя взгляд. О сказанном он жалел, но извиняться явно не собирался. — Прости, — услышал он и не поверил своим ушам: извинялся… Вайгль. — Думаю, я немного ошибся. Роберт все еще молчал. А Томас совсем ничего не понимал в происходящем и просто бесплодно надеялся, что кто-нибудь все ему объяснит. По доброте душевной. — Пойдем, — Роберт поднялся с места, все еще не глядя в сторону Юлиана. — Если хочешь все успеть, выходить надо сейчас. Похоже, объяснять ему никто ничего не собирался. Ну и ладно. Что бы это ни было — оно сработало, а это главное. — Прекрати пялиться, — прошипел Роберт, когда он в очередной раз обернулся посмотреть в окно автобуса. — Ты привлекаешь слишком много внимания. — Я полагаю, сейчас беспокоиться об этом уже слишком несвоевременно, — его уже тошнить начинало от такой речи, но светиться баварским диалектом в автобусе, полном дортмундцев, было бы еще хуже. Хорошо Левандовски с его акцентом — никто в здравом уме не станет его ни в чем подозревать, ну поляк и поляк. А тут приходится издеваться над языком, только чтобы звучать, как берлинец. Очень больной на голову, но берлинец. Старичок, сидящий перед ними, оглянулся на них подозрительно и только головой покачал. А смотреть было на что, зря он ругался. В отличие от таксиста, автобус вез их прямо по центральным улицам, и борусская столица предстала перед ними во всей своей красе. Флаги, флаги, опять разбитые камеры — но стекла уже убрали. На асфальте — черные следы копоти. От костров, догадался он. Многие магазины были наглухо закрыты и даже заколочены. В других были выбиты стекла. Они проехали мимо выгоревшего до черного остова здания. Редакция про-мюнхенской газеты, как подсказал ему Роберт. Но хуже всего было даже не это. Что-то случилось с городом, что нельзя было выразить словами и нельзя было увидеть, только почувствовать. В том, как мало было людей на улице, и совсем не было детей, в выражении лиц. Город затих, но это было очень нехорошее затишье. Не как перед бурей, скорее — как после долгой и кровопролитной битвы, когда уже закончили считать раненых и погибших. Весь Дортмунд словно затаил дыхание. Автобус сделал очередной поворот — и тут у него самого перехватило дыхание. Они въехали на главную площадь. Роберт тоже теперь смотрел, забыв про собственные предостережения, не в силах оторваться. — Matka Boża, — услышал он тихий, точно вздох, его голос. А Томас запоздало понял, почему он так не хотел ехать сюда. Даже для него это было пугающим, а что чувствовал Роберт, проживший здесь три года и успевший, наверное, полюбить этот город. Это была ратуша — воплощение самой мюнхенской власти. Когда-то не так давно она была величественным, хоть и не самым красивым зданием. Теперь от нее остались лишь сгоревшие стены и пустые окна, похожие на глазницы. Перед ней, примерно половину площади, тоже была лишь выжженная земля. Нет, не выжженная. Выкрашенная. В черный. Он опустил глаза ниже — и почти не удивился, увидев желтый цвет. Вся площадь была одним флагом, одним громким криком протеста целой республики, слившимся в унисон. И вот от этого нерушимого единства ему и стало страшно — больше, чем от разрушений, оставшихся после мятежа, тем более, что почти все уже успели убрать. Они сошли здесь, молча, не глядя друг на друга. Двигались они будто в полусне. Хотя больше это было похоже на кошмар наяву. В каждом сантиметре, в каждом глотке воздуха, в каждом взгляде была ненависть к Мюнхену. А значит, и к нему. От этого словно горела кожа. Ему захотелось вцепиться в руку Роберта, только чтобы почувствовать хоть какую-то защиту, но он не мог. И просто шел, осторожно ступая по асфальту. — Смотри, — Роберт первым нарушил молчание, и он был безумно благодарен ему за это. Он указывал на противоположную от бургомистрии сторону площади. — Мемориальная доска. Это и правда была доска — должно быть, бывшая школьная. Но разглядеть точно не позволяли фотографии. Они покрывали ее, не оставляя ни миллиметра свободного места. Большие и маленькие, цветные и черно-белые… Роберт остановился напротив, разглядывая снимки. Лицо его мрачнело с каждой секундой. Пожалуйста, уйдем отсюда, хотел уже взмолиться он, не надо так мучить себя, просто уходи. Он видел, что эти снимки причиняли ему настоящую боль, видел по его лицу. Его знакомые, друзья, а может быть, и… он вдруг увидел знакомое лицо — и вздрогнул. Якуб Блащиковски. Роберт тоже смотрел прямо туда. На снимке он был изображен с еще одним молодым человеком. Они улыбались. И Томас понял, что просто не может больше молчать. Не может больше врать. Если он ждал того самого момента, то он настал сейчас. — Я видел, как его расстреляли, — у Роберта вырвался какой-то неясный звук, похожий на выдох — или всхлип. — Вот чью смерть я видел. Я не хотел быть там, но протокол… Он понял, что правда все же вырвалась. По распахнувшимся вдруг глазам Роберта — в осознании. — Это был не Гомес, — почти неверяще произнес он. — Протокол предписывает, чтобы выносящий смертный приговор присутствовал при его исполнении, так ведь? Ты мне врал. Все это время, все, что мы… — он оборвал себя на полуслове. — И ты просто продолжал врать, даже сейчас, даже когда… Ты сделал это с ним — и скинул всю вину на другого! — ему бы стоило сейчас бояться, что их услышат. Они были в самом центре чертового Дортмунда, и если тут был кто-то из ройсовской команды — им конец. Но ему не было страшно — не из-за этого. Из-за того, как смотрел на него Роберт. Когда он думал о том, что случится, если Роберт все же узнает про Якуба, он боялся, что увидит в его глазах ненависть. Или холодную ярость, что уничтожит все, что у них было. Он боялся, что Роберт будет смотреть на него, как на неприятного незнакомца. Или как на врага. Но правда оказалась куда больнее. В глазах Роберта почти не было ненависти. Так, как смотрел он, смотрят не на врага. Так смотрят на друга. Друга, вонзившего нож в спину. — Роберт, мне очень жаль. Прости, пожалуйста, прости меня, — уже ни на что не надеясь, прошептал он. Он посмотрел на него… и вдруг рассмеялся, страшно и нервно. — Иди ты к черту, Томас Мюллер. Просто иди к черту. Он развернулся и ушел, оставив его посередине площади, неспособного ни шевельнуться, ни крикнуть. Только стоять и смотреть вперед, на удалявшуюся быстрым шагом фигуру того, кого он ни за что не должен был отпускать.***
— Ты это видел? План сработал! Левандовски в городе, — вместо приветствия сообщил ему Шмельцер. — И тебе доброе утро, Марсель, — устало произнес Марко, потирая виски. Все-таки оказалось, что спать два часа — еще хуже, чем совсем не спать, а кофе почему-то и вовсе не помогал. — Я рад, что вы так сильно беспокоитесь о нем, но это уже четвертый доклад о том, что я и так уже знаю. — Мы с Марко даже поспорить успели, — а вот и Анна. Наконец-то. — Кто из вас будет последним. Я ставила на Шюррле. А он — на тебя. Увы, Марко… — она эффектно развела руками. — Ты проиграл. Он с трудом выцарапал из памяти нужный эпизод. И вправду спорили. Ладно хоть, не на деньги, у него и так почти ничего не осталось. — А кто был первым? — поинтересовался Шмельцер азартно. — А ты как думаешь? — усмехнулась Анна. У него тоже вырвался смешок. Действительно, глупый вопрос. — Ладно, а из наших? — не унимался он. — Эрик, — Марсель раздосадованно произнес что-то, похожее на «я так и знал». Это их извечное соперничество было одним из немногого, что его веселило. — Поймал его на вокзале вместе с Мюллером. — Левандовски и Мюллер… — протянула Анна. Марко кинул на нее предостерегающий взгляд, в ответ она очень мило улыбнулась. — Интересное сочетание, да? Она его дразнила, разумеется. Дело привычное. Проблема в том, что его это почему-то начало задевать. Сама мысль о Роберте и этом Мюллере — вместе — была ему противна. Странно, так странно. Он вспомнил вчерашнюю встречу. Не может же быть, что… — А теперь они прямо на площади. Чуть сцену не устроили, — сообщила Анна, которая, похоже, только за этим и пришла. — Знаешь, как говорят, милые бранятся… Марко вдохнул-выдохнул, пытаясь успокоиться. Почему его это так сильно раздражает? Это же хорошо, что они поссорились. Нет, даже не так. Какого черта его вообще это волнует? — И что они там делали? — он силой заставил себя вернуться к делу. — Гуляли, очевидно. Любовались достопримечательностями. Говорят, их особенно заинтересовал мемориал. Даже своим заспанным мозгом он сумел сложить два и два. — Блащиковски? — Анна довольно усмехнулась, картинно поаплодировала, отдавая ему должное. — Прекрасно… ладно, хватит уже сплетничать. Если Тухель нас здесь увидит, получим по полной. Анна, у тебя же еще статья не готова, да? — Ходишь по тонкому льду, Ройс, — предупредила она. — Все же хорошо, что Тухель не дал тебе самому писать речи. Тебе не хватает такта даже на то, чтобы прогнать нежеланных гостей. Изящно поднявшись, она махнула на прощание рукой и гордо удалилась, утянув за собой и Шмельцера. Марко удовлетворенно вздохнул, наслаждаясь долгожданной тишиной. К сожалению, продержалась она недолго. Минут через пять в дверь раздался тихий, но настойчивый стук. Эрик проскользнул в дверь, стараясь не шуметь. Ну хоть для кого-то его головная боль была очевидна. — Вот, как вы и просили, — негромко сказал он, положив на стол перед ним на стол плотный коричневый конверт. Он, чувствуя какое-то нетерпение, открыл его и взглянул на содержимое. Рассматривал долго, закусив губу. — Очень, очень хорошо. Учитывая обстоятельства — просто отлично. Я всегда говорил тебе, Эрик, что у тебя талант. Тот прямо-таки засветился от похвалы и, смущенно улыбаясь, пролепетал что-то вроде «ну что вы, не надо…». — Спасибо, Эрик. Можешь позвать мне Марка? — тот, сообразив, что это значит, чуть ли дыхание не задержал. Кивнул испуганно и тут же исчез за дверью. Мальчишка, какой же он еще мальчишка… но без него все было бы намного сложнее. Марк Бартра вошел без стука, как и всегда. Он знал, что его ждали — и этого было для него достаточно. Марко протянул ему конверт. — По обычному адресу. Осторожнее с этим, Марк. Это очень, очень важно. — Когда я не был осторожен? — удивился тот, аккуратно забирая конверт. — Будет там уже к вечеру. Они в своем Мюнхене даже и не догадываются, подумал он с мрачным удовлетворением. Они не знают ничего. И не узнают, пока не станет слишком поздно.***
— Ты сегодня работать вообще собираешься? — поинтересовался Матс ни с того ни с сего. — Я работаю, не видишь что ли? — ответил Йозуа, не отрываясь от монитора. — Да, если теперь это так называется… мне кажется, или эти записи должны были оказаться в архиве еще два дня назад? — он и так знал, о чем тот говорит, поэтому даже не стал оборачиваться. — Серьезно, Йозуа, у тебя уже проблемы. Ты либо целыми днями, как маньяк, следишь за каждым движением Гетце, либо — как еще больший маньяк — шпионишь за Нойером. И если первое еще как-то объяснимо, то второе… найди себе уже кого-нибудь реального. Йозуа в ответ только и смог, что закатить глаза. «Найди себе кого-нибудь реального» — прелесть, а не совет. Особенно учитывая, от кого он. Тоже мне, гуру отношений. Тем более что как раз таки сейчас он занимался делом. Мюллер должен был вернуться уже завтра, и к его приезду ему нужно было быть готовым. Он даже проверил кабинет Гомеса, но все безрезультатно: видимо, в заметании следов он преуспел куда больше, чем Марио-2. Получается, пока у него был только этот клочок бумаги с инициалами, и он собирался выжать из него все, что только можно. Стоп. Что там Матс сказал? Отнести записи в архив? А что, можно… а заодно проверить кое-что. — Пойду, отнесу записи, — он поднялся с места. Матс посмотрел на него так, будто впервые видел. — Что? Ты же вроде сам этого и хотел! По дороге в архив, владения великого и ужасного Бастиана Швайнштайгера, Йозуа успел продумать, что будет говорить. От начала до конца, во всех подробностях. Вот только оказалось, все было зря. Начальника архива на месте не оказалось, а его помощник, Тер-Стеген, от своей работы явно в восторге не был и делал ее «на отвали». Молча забрал у него записи и скрылся где-то в глубинах архива, предоставив Йозуа самому себе. Что ему и было нужно. — Ройс, Ройс, Марко Ройс… — и как они только сами не теряются в этом гигантском лабиринте из полок? Йозуа запоздало подумал, что нужно было попросить Марка-Андре ему помочь. В конце концов, он же не ищет ничего запрещенного. Ну любопытно ему — что такого? Но теперь уже ничего не поделаешь, придется самому искать нужный раздел, стараясь не попасться на глаза Тер-Стегену. Ну где же эта чертова буква «R»? Он всегда думал, что тут все было в алфавитном порядке, но, похоже, все было куда сложнее: он только что прошел мимо буквы «K», а спустя буквально пару шагов уже был у полки с табличкой «S». Никакого порядка. Проходя мимо полок, заставленных коробками, он зацепился взглядом за знакомую фамилию. Швайнштайгер. Это к делу не относится, убеждал он себя, не трать время на всякую ерунду… Ну что такого он мог там найти? Это же Бастиан Швайнштайгер, непогрешимый и надежный, прямо под стать Нойеру. Он даже сделал несколько шагов в сторону — и все равно вернулся. Он прекрасно осознавал, что им сейчас двигало вовсе не любопытство, а чувство куда похуже. Ревность. Глупая, бессмысленная, детская. В коробке почти ничего не было. Резюме, стандартное досье, собиравшееся на каждого — где-то там лежало и его собственное — и несколько рекомендаций. Йозуа бегло пролистал их. Как и ожидалось, ничего интересного. И что только Ману в нем нашел?! Он уже собрался было поставить коробку на место, но тут заметил что-то интересное. Строчка в краткой биографии. Детство. Лукас Подольски? Где-то он это имя слышал… спустя минуту мучительного вспоминания память все же заработала. Свеженазначенный министр обороны. Настолько свеже, что не было еще даже официального сообщения в прессе. Спасибо Хаби — у него в минобре был хороший знакомый, делившийся новостями и сплетнями. Поэтому они все узнавали чуть ли не самыми первыми. А вот до Бастиана в архив все дойдет еще только через неделю… в голове у него появился план. Пока только черновик, схема. Возможно, ему удастся отправить Швайнштайгера куда подальше… а с глаз долой, как известно… А вот теперь точно надо было возвращаться к делу. Ему повезло: едва он повернул направо, как наткнулся на нужную полку. Марко Ройсу здесь было отведено три полностью забитые коробки. Рядом стояла четвертая, пустая. Впрочем, вряд ли она останется пустой надолго. Йозуа решил начать по порядку — с самой левой. Среди кучи фотографий, записей, отчетов и сообщений найти то, что ему было нужно — если оно вообще существовало в природе — было задачкой посложнее, чем договориться с заглючившим монитором третьего поколения, который славился своим упрямством. Но, похоже, ему действительно везло, и он почти сразу заметил пожелтевший листок, весь исписанный от руки. Школьное сочинение Марко Ройса? Ответственно ребята из шестого отдела к работе подходят, ничего не скажешь. Он уже приготовился читать, но тут он услышал вдали голоса и дернулся, словно преступник, застигнутый на месте преступления. — Я сам отнесу, спасибо, Марк, — ну вот как такое возможно? Из всех людей, которым могло срочно понадобиться заглянуть в архив, ему достался… Гетце? Йозуа спешно сложил листок и сунул его в карман. Нужно было валить отсюда, и побыстрее, тем более, что, судя по звуку шагов, направлялся Гетце как раз сюда. — Раз уж ты сегодня такой деятельный, может, и записи сотрешь? — встретил его Матс, когда он вернулся из архива, призвав на помощь все свои скрытые партизанские способности, чтобы пройти незамеченным. — А то Хаби скоро придет, а у нас тут, как всегда, бардак. — Как и везде, — буркнул Йозуа, устраиваясь перед монитором. Он так скоро совсем зрение посадит, ну и ладно, зато платят неплохо. И мать довольна, что он работает «при правительстве». Пророчит ему великое будущее. Ага, конечно. На госдолжности-то. Ему не терпелось заняться с таким трудом добытым листком, но как это сделаешь, если Хуммельс стоит за спиной и следит за каждым его движением? Если он сейчас не начнет работать, он ему голову откусит. А не он, так Хаби. Не жизнь, а сплошное подай-принеси. Действительно, великое будущее. Прямо под стать настоящему. Стирание записей было делом исключительно нудным и монотонным. И хуже всего было то, что нельзя было просто взять и стереть все подчистую — а вдруг он пропустит что-то невероятно важное, это же все, конец министерству, а с ним и всей Баварии заодно. Удивительно, как это оно до сих пор не рухнуло, учитывая, что Хаби постоянно не было на месте, Матс занимался чем угодно, но только не делом, — как бы он ни пытался убедить всех вокруг в обратном — а он сам… ну, в общем, да. И это еще не считая их сменщиков, которых он и в глаза-то никогда не видел. Зато сколько пафоса — «Отдел информационной безопасности». Ну что сказать, удачи Баварии — с такой-то защитой она точно не пропадет. Нет, он не просто в сплетника превращается, тут все куда хуже. Он превращается в старого ворчливого деда — и это в девятнадцать. Вот до чего сидение перед монитором доводит… с другой стороны, а что поделать? Тяжело вздохнув, Йозуа окончательно примирился с неизбежным и начал стирать записи. Как он и думал, ничего интересного. Обычный день в министерстве. Все ходят туда-сюда, Швайнштайгер наведывается в кабинет к Нойеру — Йозуа снова вспомнил про свой план и очень нехорошо улыбнулся, нажимая на кнопку «стереть». Так, а здесь что? Ни-че-го. Четырнадцатый этаж, доблестная контрразведка. Сидят, работают, ну что за молодцы. Стереть. Пятый этаж… так, это стираем сразу, не глядя, там Клозе с Кроосом, нужно же хоть каплю уважения иметь. Пока запись стиралась, Йозуа выкроил минутку и вытащил листок на свет. Рядом положил многострадальный клочок бумаги из кабинета Гетце. Ну что, шпионом он уже был, партизаном — тоже, почему бы не попробовать себя в роли криптографа? Универсальный специалист, все по резюме. Сначала он собирался просто найти те самые буквы и сравнить, но Марко свое дело знал хорошо. Сочинение притягивало внимание уже своим названием. «Нет». Просто — «Нет». Похоже, юный Марко не сильно отличался от себя теперешнего. «С детства против навязанной нам баварской гегемонии и за свободную Боруссию», ну или как-то так. Здорово, маме бы точно понравилось. Она всегда ему советовала найти себе какое-нибудь увлечение.Нет.
Нет, я не буду писать о своей любви к родине. То, что я чувствую сейчас — не любовь, а жалость. Мне жаль, что моя страна превратилась в то, что она есть сейчас. Мне жаль мою родную республику, где люди вынуждены постоянно работать, только чтобы свести концы с концами, в то время как в Мюнхене строится очередной дворец. Нет, я не буду врать и писать про «прекрасные леса» и «невероятной красоты архитектуру», не буду говорить про нашу уникальную культуру. Потому что леса вырубаются, чтобы стать углем, дома разваливаются на части, потому что до них никому нет дела, а наше «великое наследие» покрывается пылью. Нет, я не буду превозносить наши технические достижения. Почему я должен преклоняться перед камерами, если все, на что они годны — это уничтожение последних крупиц нашей свободы? Чиновники в Мюнхене думают, что мы стадо, за которым нужен постоянный надзор, и вы с ними согласны, раз молча терпите это. Но есть и другие. Я верю, однажды они получат то, что заслуживают. Это будет настоящая месть. Нет, я не германоненавистник, герр Хюттль. Мне глубоко наплевать, что вы поставите за это сочинение и что вы скажете моим родителям. Вы можете позвонить в полицию или куда еще обращаются в таких случаях «обеспокоенные граждане». Мне все равно. Я лишь хотел сказать правду. Йозуа прочитал все это на одном дыхании. Нет, он точно не сам пишет те свои знаменитые речи, не его это стиль. Тут было больше искренности и меньше сдержанной тактичности, что так привлекала еще не до конца определившихся. Интересно, что ему за это было? За такое ведь вызовом родителей не отделаешься… Так, нет, ему сейчас не это было нужно. Он и так слишком много времени потерял. Йозуа снова скользнул взглядом по листку — и замер, от волнения забыв даже, как дышать. Да, это оно. Слово было выделено особо. «Rache» — месть. Не нужно было даже рассматривать придирчиво оба листка. То, как была написана буква «R» — размашисто, единым вдохновенным порывом — не оставляло никаких сомнений. Это был чертов Марко Ройс. В кабинете у Марио Гетце лежал фрагмент письма лично от Марко Ройса. И никто ни о чем даже не знал! Как… И что ему теперь делать? Бежать с этим к Кроосу или сразу к министру? Не вариант. Попробуй докажи, что он нашел это именно в его кабинете. И как со всем этим связан Гомес? Неужели он тоже… Растерянность постепенно превращалась в настоящую панику. Что делать? Господи, что ему… — Йозуа, ты вообще смотришь, что делаешь? — окликнул его Матс. Он машинально кивнул, забыв о том, что тот никак его не может видеть. Поднял взгляд на монитор, но картинка перед его глазами была совсем не той, что на экране. Он видел только две буквы. М.Р. Лучше бы он и не начинал это расследование…***
Роберт Левандовски шел, не разбирая дороги. Редкие прохожие шарахались, с удивлением глядя ему вслед — но он ничего не замечал. Он вспоминал. Начиная с самого своего приезда в Мюнхен. И не понимал, как такое могло случиться. Отправляясь туда, он был готов ко всему, но только не к тому, что встретится с обычными людьми. Со своими радостями и печалями, своими особенностями и недостатками. С людьми, в которых было много хорошего. Он слишком хорошо вжился в роль, стал частью этой большой и странной, но все-таки дружной… семьи. И забылся. Забыл, что ему здесь не место, что он — враг. И что они могут улыбаться и шутить, зная, что убили человека. Ему нужно было ненавидеть Мюллера с самого начала, и ничего бы этого не было. Но правда была в том, что он не мог ненавидеть его даже сейчас. Даже зная, что он сделал и чего не сказал. Он убил Кубу. Не своими руками, конечно же. Но он вынес смертный приговор, он допрашивал — и, наверное, пытал его. А потом солгал, свалив вину на другого. Он не должен был доверять ему, не должен был… а, черт! Он ничего не мог с собой сделать, совсем ничего. И зачем он только поехал сюда, ведь знал же, что ничего хорошего не выйдет. Но Юлиан всегда говорил ему, что это его добровольное затворничество и есть причина, почему он до сих пор один, что он сам рушит свою жизнь, и ему пора уже выйти из раковины и зажить по-нормальному, по-человечески. И он почему-то послушался, его, Юлиана Вайгля, для кого та пресловутая «нормальная человеческая жизнь» представляла из себя редкие свидания с Дракслером, из которого Дортмунд сделал полит-проститутку, а в остальное время — гниение в этом ветхом гробу, что он звал своим домом! Почему он подумал, что у него все будет иначе? Внезапно он остановился, словно очнувшись. Ноги сами принесли его сюда, туда, где все началось. В ту самую забегаловку недалеко от его старого дома. Пройти еще пару кварталов, повернуть направо — и вот он, дом с его бывшей квартиркой, которую они снимали все вместе. Четверо друзей, приехавших из Польши в поисках лучшей жизни — и что они получили в итоге? Он толкнул обшарпанную дверь и вошел. Кажется, время было не властно над этим местом. Все — от старых стульев до неряшливо сваленных на стойке бокалов — было точно таким же, что и несколько лет назад. Вот здесь, в углу, сдвинув два стола, они сидели вчетвером, празднуя первую публикацию Анны, повышение Кубы, дни рождения, рождество… А вот здесь, почти у самого выхода, он сидел, когда познакомился с Марко. Он сел на тот самый стул, двигаясь как в полусне. Он не знал, почему он не уходил. Это место было наполнено воспоминаниями, причинявшими боль. Зачем же…? Но даже думать о возвращении к Вайглю было тошно. Лицо Мюллера и так маячило у него перед глазами, увидеть же его вживую… Что угодно, только не это. — Закажете что-нибудь или так просто сидеть будете? — а бармен сменился, отметил он почти равнодушно. — Можно мне… что у вас там самое крепкое, — сейчас напиваться было никак нельзя, но ему было наплевать. Его и так вечно пытались контролировать. Здесь долг, там правила, тут регламент… пошло оно все к черту! Бармен молча кивнул с понимающим взглядом. Видимо, для него такое было привычным — слишком часто к нему приходили, чтобы залить боль. Проклятая Бавария, устроившая себе утопию за счет других республик. Проклятый Мюнхен. Сволочное министерство, сующее свой нос в каждый город, в каждый дом. — Не слушай его, Штефан, он не в себе, — она села рядом, совсем как Марко тогда. И Роберт должен был удивиться, вот только сил уже ни на что не осталось. — Дай-ка нам лучше по кружке пива и какую-нибудь закуску. Привет, Бобек. Так и думала, что найду тебя здесь, — последнее уже относилось к нему. — Ты никогда не меняешься, что бы там Ройс себе ни удумал. — Да неужели, — усмехнулся он невесело. Говорить по-польски было куда легче, и, видит Бог, он по этому скучал. — Влюбляться в того, кто потом разобьет тебе сердце — это твой конек. Так что — да, ты совсем не изменился. А вот напиваться в самый ответственный момент — это уже что-то новенькое, не находишь? Пьяным в стельку ты даже Дракслера не сумеешь арестовать, а за провал операции тебя в Мюнхене по головке не погладят. И все — прости-прощай, чудесный план Марко! — Плевать я хотел на Мюнхен, да и на Марко с его планом! — в сердцах выпалил Роберт. Анна звонко рассмеялась. — Хорошо, Тухель этого не слышит… о, спасибо, Штефан! — бармен поставил перед ними две кружки пива. Она забрала одну, отпила. — И что Марко не нравится, тоже мне, ценитель… Слушай, Роберт, — ее тон изменился, да и выглядела она куда более серьезной. — Я не Ройс, и я не буду вещать про священную революцию, или что он там обычно плетет. Мне все равно, выйдет у них что-нибудь или нет. Мне даже плевать, на чьей быть стороне. Все, чего я хотела — чтобы мои слова меняли мир. И именно поэтому я здесь. А почему здесь ты? — она допила оставшееся в несколько глотков и поднялась с места. — Не говори мне. Не говори никому. Главное, чтобы ты сам знал ответ. Она положила на стол купюру и ушла, так же неслышно, как и появилась. С улицы послышался шум мотора. Роберт сидел неподвижно, словно примерзнув к месту. Перед ним стояло нетронутое пиво. Вдруг он сорвался с места и бросился прочь. — Ты все же вернулся, — удивился Вайгль, открывая ему дверь. — Ты как раз вовремя, Юле вот-вот должен подъехать. — У вас что-то случилось? — спросил он тихо, пока они шли по коридору. Роберт не ответил. Мюллер сидел в углу гостиной, забившись в кресло. При виде него он было встрепенулся — и тут же снова поник, наткнувшись на его взгляд. Опустил глаза виновато. Как нашкодивший щенок. В Роберте даже проснулась жалость — впрочем, это быстро прошло, стоило только вспомнить Кубу. Больше он на Мюллера не смотрел, прошел мимо, усевшись ровно в противоположном углу. В наступившей душащей тишине тиканье часов било по ушам. Роберт думал, прокручивая раз за разом тот странный разговор с Анной. Почему он здесь? Еще совсем недавно он ответил бы, что из-за Марко, загадка легкая. Но теперь он понимал, что этого хватило только чтобы начать, ввязаться во все это. Что же держало его теперь? Вот это был вопрос куда сложнее. И на этот вопрос у него ответа не было. Звук подъезжавшей машины они услышали одновременно — и тут же вскочили, полные нервного возбуждения. Особенно Вайгль — тот буквально метеором пронесся из гостиной к двери. Роберт никогда, даже в самые лучшие годы, не видел его таким живым. И в нем даже проснулась зависть. Хотел бы и он любить кого-то так же. Они с Мюллером стояли молча, не глядя друг на друга. Но Роберт и так знал, о чем тот думает. Вот он, тот самый момент. Кульминация всей этой нелепой поездки. Скоро все будет кончено, и они вернутся в Мюнхен, к обычной своей работе. Осталось немного, всего лишь такая малость… Роберт проверил карманы. Оно было на месте. — А потом этот таксист вдруг вздумал везти меня какими-то подворотнями — ну ты представляешь? — голос у Дракслера оказался ровно таким, каким он и представлял: живым, звонким, заполняющим все пространство. А ведь они собирались… ужасно. — Я тебе кофе сварил, хватит, пока ужина ждешь. Ты, наверное, голодный? — Вайгль буквально за руку втащил его в гостиную. Оба они были так увлечены друг другом, что не замечали ничего вокруг. Наверное, именно поэтому Дракслер не сразу увидел, что они не одни. — Умираю с голоду, можешь что-нибудь… — он не договорил. — Кто это? — настороженно спросил он, переводя взгляд с него на Мюллера и обратно. — Неужели Юлиан не сообщил вам? — Томас шагнул вперед, протягивая руку. — Мое имя Томас Мюллер, я — корреспондент газеты «Берлинские вести». Меня очень заинтересовала ваша история, и я решил встретиться с вами, чтобы узнать все, так сказать, из первых уст. Дракслер руку пожал, но так до конца и не расслабился. И Роберт подумал, что, возможно, выполнить задуманное будет куда сложнее, чем они всегда думали. Юлиан явно привык к опасности, и застать его врасплох будет совсем непросто. И даже если у них выйдет его арестовать, легко он точно не сдастся. А значит, придется… при мысли о том, что могут сделать с Дракслером, его замутило. «Миссия превыше всех и всего» — напомнил он себе. Напоминание прозвучало голосом Марко. — Допустим, я вам верю, — произнес он это так, что любому было ясно, что к Мюллеру он испытывал что угодно, но только не доверие. — Ты бы знал, что я наплел Хеведесу… — он поморщился. Вайгль тоже передернул плечами при одном его упоминании. — И это все ради… а, впрочем, какая разница, главное, я здесь! Герр Мюллер, вы не против отложить свой допрос на время, пока мы не поужинаем? Если бы ты знал, Юлиан, если бы ты только знал, подумал он, медленно делая шаг вперед. Он не мог этого сделать, сейчас он понял это со всей ужасающей ясностью. Не мог — и все, и гори оно все синим пламенем. Потому что если он это сделает, Юлиан никогда его не простит. А он не простит себя. Но у него ведь не было выбора, не так ли? Ни у него, ни у Мюллера. Все происходящее, ровно с того момента, как они рассказали о своем плане Клозе — нет, наверное, с тех пор, как он рассказал все Мюллеру — все просто шло, одно за другим. Все это — просто инерция, а кто они, чтобы спорить с законами физики? И кто он, чтобы спорить с Марко? Он знал теперь, с той самой их встречи, что ареста Дракслера хотел не только Мюнхен. Этого хотел, по непонятной для него причине, и Ройс — иначе бы он, или Анна, или кто угодно другой, его давно бы остановили. Этого хотел Тухель. Этого хотел Дортмунд. У него дрожали руки. Но это уже неважно. И неважно, сможет ли он простить себя когда-нибудь. — Прости, Юлиан, — сказал он, сам не зная, кому именно. Одно простое движение. Он прижал электрошокер к шее Дракслера. Откуда-то издалека, словно из-под толщи воды, он услышал вскрик Вайгля, тут же оборвавшийся. И глухой удар тела об пол. Сам он держал Дракслера на руках, не зная, куда деться. Сейчас, без сознания, он выглядел еще младше — почти ребенок. — Господи, что же мы… — он беспомощно оглянулся на Мюллера, ища помощи. Во взгляде его на мгновение промелькнуло сожаление — и тут же пропало, сменившись холодной отстраненной решимостью. Машина. Монстр. И хуже всего, что теперь и он сам стал таким же. Он сам стал чудовищем.