Rache

I always shoot first, never ask questions. Never think of consequences. I didn't feel a thing, I didn't feel a thing.

— Операция прошла успешно, — почти по-военному отчитался Мюллер. Роберт на него не смотрел — не мог. Смотреться в зеркало сейчас тоже было невыносимо до омерзения. Судя по взгляду Клозе, тот все прекрасно видел и понимал. Все вокруг них говорило о скором отъезде главы отдела. Со стола все убрали: там не осталось почти ничего, кроме растений, а сам Мирослав, хоть и слушал их, как всегда, внимательно, сейчас сидел, как на иголках, готовый уйти уже в следующую секунду. Их с Ламом вызвали в Бундестаг на срочное заседание совета министров. Обсуждать — снова — ситуацию в Дортмунде и Шальке. Наверняка будут там хвастаться, что добыли такой важный источник информации. Как же мерзко… Хорошо, что вернулись они с мюнхенскими оперативниками, которых очень вовремя вызвал Мюллер. Ехать на поезде он бы не смог. Просто не мог смотреть людям в глаза. Среди себе подобных было куда легче. Юлиан Вайгль так и остался лежать на полу без сознания — один, в пустом незапертом доме. Они же так спешили, к чему тратить драгоценное время на какого-то дортмундца? Роберт себя за это ненавидел. Как и Мюллера. И все министерство. Даже Ройса с Тухелем. Всех их. — Поздравляю, Роберт, Томас, — он дернулся, услышав голос Гомеса за спиной. Что он-то здесь делает? — Честно сказать, я и не ожидал, что все пройдет так успешно, учитывая, кого именно послали… — Томас передернул плечами, но промолчал. Намек, конечно же, все поняли прекрасно. — От своего имени и имени министра я хочу объявить благодарность… вам, Роберт. — Спасибо? — это прозвучало больше как вопрос. Невзлюбивший его Гомес — это страшно, но Гомес, который вдруг раздает ему благодарности, пугал куда сильнее. Он точно что-то задумал, но он никак не мог понять, что. — Но я не справился бы без Томаса. — Да, конечно же, — улыбнулся Гомес снисходительно. — Удивительная скромность. Вас ждет великая карьера, Роберт, а я вам в этом помогу. Вы ведь знаете, что я веду допрос Дракслера? — спросил он как бы между прочим. — Что? — вырвалось одновременно у Мюллера с Клозе. Роберт же молчал. Почему-то чего-то такого он и ожидал, еще когда Гомес только зашел сюда, с видом довольного хищника. — Какого черта?! — Томас был просто взбешен. — После того, что ты сделал с Нойером? Да как ты вообще… Гомес продемонстрировал приказ министра. — Министр сказал, что я могу выбрать ассистента на свое усмотрение, — теперь он смотрел прямо на него. И тогда Роберт все понял. Ловушка захлопнулась окончательно. — Нет, — выдохнул Мюллер. — Еще чего! — Марио, я не думаю, что это разумное решение, — кажется, Клозе пытался воззвать к его совести. Ему бы такую веру в людей. — Томас и Роберт только что вернулись из Дортмунда, им нужен отдых, и мне кажется, что физическое состояние Роберта не позволяет ему провести допрос, не говоря уже о моральном. Его состояние? Роберт вдруг почувствовал злость. А что насчет состояния Юлиана, на которого министр натравил своего любимого цепного пса? Что будет с ним после того, как Гомес с ним закончит? Об этом здесь хоть кто-то думает? Чертовы лицемеры! Что хорошего в Гомесе — он хотя бы не притворяется. — Если я нужен на допросе, я там буду, — кажется, Мюллер подумал, что ослышался. Клозе тоже смотрел на него удивленно и встревожено. Кажется, они так и не поняли. Ну и черт с ними. — Ведь долг перед страной превыше всего, не так ли? Гомес удовлетворенно кивнул, и по его взгляду Роберт видел, что вот он все прекрасно понимал. Только когда они вошли в лифт, Роберт понял, что натворил. Зачем он согласился на это? Его снова охватило то пугающее чувство, которое всегда появлялось наедине с Гомесом. Эта гнетущая тишина. Словно это его сейчас ведут на допрос. Лифт остановился на минус третьем этаже. Роберт никогда не бывал так глубоко — архив на минус первом был не в счет, он был похож на все остальное министерство, разве что без окон. Сейчас же он словно попал на изнанку, куда никогда не проникал солнечный свет. Первое, что он заметил — холод. Полумрак. Голые каменные стены. Это место было создано, чтобы внушать ужас, и со своим предназначением оно справлялось даже слишком хорошо — пугая не только заключенных, но и тюремщиков. Но только не Гомеса. Чтобы хоть как-то отвлечься от приступа паники, он начал считать двери камер, мимо которых они проходили. Массивные, уродливые и, наверняка, очень тяжелые. Три, четыре, пять… у шестой Гомес остановился, вытащил ключи. Роберту казалось, что если бы их звяканье не нарушало эту могильную тишину, все вокруг бы услышали, как сильно билось его сердце. Дверь открылась с отвратительным скрипом, и он, наконец, смог увидеть, что было внутри камер. Не то чтобы он этого хотел. Скорее наоборот. Внутри было темно, горел лишь огонек камеры, и он непроизвольно вспомнил про Нойера, отчего стало совсем тоскливо. Гомес щелкнул выключателем, но особо это не помогло — лампочка была совсем неяркая, ее хватало лишь, чтобы осветить самый центр камеры, где сидел Дракслер. Он уже очнулся — дозу мюнхенские медики подобрали идеально — и теперь оглядывался по сторонам, словно загнанный зверь. Он увидел Гомеса — и едва ли не вжался спиной в спинку стула. Ему было так страшно, что он даже не мог это скрыть. В камере было еще холоднее, и если бы не тусклый свет, он, кажется, мог бы даже различить пар, выходящий изо рта. На Юлиане была только тонкая футболка, в которой его привезли — на него было холодно даже смотреть. Но в глазах его горела неподдельная ярость. — Юлиан Дракслер, — начал Гомес почти приветливо. — Наконец-то мы увидели вас… во плоти, — он насмешливо скользнул взглядом по его торсу. Юлиана передернуло. — Я ничего не скажу, — это вышло совсем не так твердо, как он хотел. Голос дрожал, выдавая его страх. Гомес покачал головой. — Мы оба знаем, что это неправда. А я терпеть не могу, когда мне лгут, — Роберт слишком поздно понял, что за этим последует, и чуть не вскрикнул, когда тот с размаху ударил Юлиана по щеке. От удара его голова мотнулась, в глазах — какое-то детское изумление. Ребенок, он же совсем еще ребенок, что же они… — А теперь только правду. Что ты знаешь о Бенедикте Хеведесе? Юлиан молчал, глядя в сторону. — Гибнут люди, знаешь ли, — заметил Гомес. — Как будто вам есть дело… до людей, — процедил Юлиан, и Роберт напрягся, ожидая очередного удара. Но его не последовало. Гомес смотрел вполне благодушно, и Роберт даже подумал, что случай с Нойером его чему-то научил. — Возможно, это бы удивило твоих дортмундских друзей, но мы здесь как раз о людях и заботимся, — Юлиан только фыркнул презрительно, да и самому Роберту было тяжело оставаться бесстрастным, слушая такую откровенную ложь. Ведь не может же быть, чтобы Гомес всерьез в это верил, или же… — Мы лишь хотим остановить эту бессмысленную революцию. К чему хорошему привел ваш мятеж? Одни только разрушения и смерти. — От ваших же пуль! — выкрикнул Дракслер, весь страх в его глазах исчез без следа, его заменила ярость. — Вы думаете, арестовав меня, вы остановите революцию? — он рассмеялся, и Роберта передернуло от того, как неуместно звучал этот смех здесь и сейчас. — Черта с два! Вы лишь поднесете спичку, и пожар, который вспыхнет, вам не остановить! В наступившей тишине особенно отчетливо был слышан негромкий смешок Гомеса. Он именно этого и хотел с самого начала, понял Роберт, вывести его из себя, заставить говорить. — Изящные метафоры. Чувствуется рука умелого пропагандиста. Томас Тухель, я полагаю? Как? Откуда? Роберт — да и весь Дортмунд — думали, что им удалось скрыть настоящего руководителя всего это. Это Ройс был на виду, под прицелом камер и винтовок, Тухель же всегда оставался в тени. Точнее, так им казалось. То же замешательство было написано и на лице Дракслера. — Вопреки распространенному мнению, у нас в министерстве работают не только тупицы. Но дело даже не в этом. Бенедикт. Хеведес. — Почему бы вам не спросить у вашего дорогого замминистра? — уже оправившийся Юлиан снова начал дерзить. Это точно кончится плохо. Очень плохо. — У него с Бене были очень… близкие отношения. — В каком смысле? — подал голос Роберт. Юлиан посмотрел на него так, будто видел впервые. Гомес тоже смотрел разочарованно, будто своим вопросом Роберт разрушил установившуюся между ними хрупкую связь, как бы странно это ни звучало. — О, знаете, у Бене от меня секретов не было. Он мне все рассказывал, особенно про моих, скажем так… предшественников. Что? Неужели он намекал, что Нойер и Хеведес… Гомес, судя по его улыбке, намек тоже понял прекрасно. — Очень интересно. Но, боюсь, не совсем то, что нам с Робертом нужно. Видишь ли, любовные похождения Нойера — или кого-нибудь еще — нас совсем не интересуют. Другое дело — план Хеведеса. Юлиан замолчал, видимо, осознав, что слишком уж разговорился, и вернулся к своей прежней стратегии: молчать и прожигать взглядом. Роберт был совсем новичок в этом деле, но даже он понимал, что Гомес допустил ошибку. Секунду назад Юлиан сам говорил с ними, без принуждения. Сейчас же информацию из него можно было только… Выбить. От осознания ему стало плохо. Именно этого Гомес и добивался — неизвестно, то ли из желания наказать «предателя», то ли просто из-за садизма. Но он хотел дойти сегодня до конца. Внезапно камера показалась ему ловушкой, из которой нет выхода. Если бы только здесь был Мюллер…

***

— Вот эти записи — в архив. Это оставь для министра, пусть прочтет, когда вернется, — раздавал указания Нойер. — И свяжись, пожалуйста, с байерской бургомистрией, они опаздывают с рапортом на два часа. Лено только успевал кивать. Томас даже посочувствовал пареньку: столько обязанностей — и это за такую небольшую плату. Сейчас, когда Мануэль остался за главного, на их плечи свалилась куча работы, и это еще не считая того, что скопилось за время отсутствия Нойера, как уклончиво предпочитали называть это все остальные. Он называл это как есть — арестом и пытками. Повязки с левой руки уже сняли, но на правой все еще оставался гипс, а когда рукав пиджака чуть поднимался, можно было увидеть медленно заживавшие следы от ожогов. И, что было хуже всего, тот, кто это сделал, сейчас вел еще один допрос! Злость на Гомеса и Лама уже почти догорела. Сейчас он чувствовал другое: беспомощность. И — с каждой минутой все сильнее и сильнее — страх. Он не знал, куда себя деть, потому и пришел сюда, в единственное место, где он мог если не успокоиться, то хотя бы отвлечься. Наблюдать за привычной рутиной, представить, будто он снова вернулся в прошлое, где еще не было восстаний, не было допроса… Где он не знал Роберта. Только все равно ничего не вышло. Он смотрел за движениями Лено, доверху нагруженного бумагами, но все равно счастливого до невозможности, и подумал, что раньше он бы пошутил про то, что тот уж слишком зачастил в архив. Но сил не было. Все его мысли сейчас возвращались к одному. Роберт Левандовски. С Гомесом. На допросе. Неизвестность сводила с ума, ему казалось, что даже оказаться сейчас на месте Дракслера — и то было бы лучше, чем сидеть здесь, не зная, что происходит. Не в силах ничего изменить. Он сам не понимал, что с ним творится. — Ты просто сам не свой, — заметил Мануэль, когда Лено вышел. Значит, и он это видит. Прекрасно: не придется тратить силы и притворяться. — И выглядишь ужасно — заметь, это я тебе говорю. У него вырвался смешок — натужный, через силу. Он просто знал, что так нужно, и потому засмеялся. — Все так плохо? — Томас поднял голову и посмотрел на него, надеясь, что отвечать не придется. — Ох, Мюлли… — Что мне делать, Ману? — выдавил он из себя. Это было хуже, чем признание — это был приговор. И будь на месте Нойера кто-то другой, он никогда бы себе этого не позволил. — Это его первый допрос… а ты же знаешь Гомеса. Он его сломает. Он и так винит себя, что обманул Вайгля. А теперь это… я, наверное, говорю не как профессионал… да, так и есть! Я не профессионал. Я не могу сейчас думать трезво и бесстрастно, я вообще сейчас думать не могу. Мне хочется бежать, биться, кричать — только чтобы остановить все это. Мне плевать, что будет с Дракслером, но Роберт… — он остановился. Он не мог произнести больше ни слова — все его силы ушли на этот сбивчивый монолог. Ману слушал его внимательно, не перебивая. — Тебе было бы легче, если бы ты знал… если бы ты видел, что там происходит? — спросил он, когда понял, что Томас не собирается продолжать. Он кивнул, почти не задумываясь. А потом понял, что Нойер имеет в виду — и впервые за этот вечер почувствовал что-то похожее на радость. Мануэль нашел себе листок бумаги, написал несколько слов, неловко сжимая ручку, поставил размашистую подпись. — Все, это официальное разрешение. Если что — все претензии будут ко мне. Иди, Томас, я буду здесь, если что-то случится. Он осторожно забрал лист. Неровным, но все равно таким знакомым почерком, там было выведено следующее: «Разрешаю наблюдение за допросом». И подпись. — Спасибо, Ману, спасибо большое, — он не знал, как выразить свою благодарность. Тот только отмахнулся. — Пустяки. Я же все понимаю. Будь там Бастиан… Томас только кивнул торопливо, не желая больше тратить ни секунды. И только когда он вышел из кабинета и буквально пронесся к лифту, до него дошло, что именно сказал Ману и что он имел в виду последней фразой. Ему захотелось рассмеяться — потому что он даже и не подумал отрицать. Он просто кивнул, соглашаясь со всем. Должно быть, это просто стресс… да, наверное, все он виноват. — Тебе нельзя сюда, Томас, ты же знаешь, — даже как-то сочувственно встретил его Хаби. Он отвечать не стал — просто сунул ему в руки записку от Ману и прошел внутрь. Все было совсем как в прошлый раз. Все те же мониторы, мерцающий свет, Йозуа, напряженно вглядывающийся в экран. — Йозуа, отошел оттуда быстро! — рявкнул Алонсо, да так, что Томас чуть не подскочил на месте. Нервы совсем стали ни к черту. — Сколько раз я тебе говорил? — Киммих поднял на Хаби обиженный взгляд, но переговариваться не стал. Видимо, понимал, что это бесполезно. Где-где, а в этом вопросе тот был непреклонен. Глава информационной безопасности был твердо убежден, что, дословно: «Маленький еще, чтобы такое видеть. Случится у тебя нервный срыв, мне потом твоя дорогая матушка голову снимет. И по судам затаскают. Успеешь еще на это насмотреться». — Иди лучше чем-нибудь другим займись. А нет дел — можешь уходить домой, но к мониторам я тебя сегодня не подпущу, понял? Йозуа кивнул, бросив тоскливый взгляд на Матса — но тот, понятное дело, помочь ему не мог и не хотел. Тут он заметил Томаса — и весь встрепенулся. — Томас, мне нужно кое-что тебе рассказать! Это очень важно! — Не сейчас, Йозуа, — отмахнулся он. Слушать, чем бы это «важное» ни было, у него не было ни сил, ни желания. Хотелось скорее добраться до монитора и увидеть, что там с Робертом. — Интересно, что это всем сегодня вдруг стало так нужно непременно это увидеть? — устало вздохнул Алонсо, закрыв за Киммихом дверь. — Йозуа-то еще ладно, парень просто любопытный, а ты на кой-черт сюда примчался, как на пожар? Еще и связи задействовал… — он помахал листком. — Нужно, — только и смог ответить он. Алонсо явно ждал продолжения, но поняв, что ничего интересного он от него больше не услышит, разочарованно отвернулся. — Нужно так нужно, мне-то что — любуйся, — произнес он немного обиженно, не оборачиваясь. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что он перегибает палку: что с Йозуа, что с Хаби. И не надо бы так себя вести. Но мысль эта прошла незамеченной — просто потому, что сейчас его всего занимало другое. Изображение на экране. Полутемная допросная комната, второго типа — и уже от этого становилось неспокойно, хотя чего еще можно было ожидать. Когда речь шла о такой важной информации, цель оправдывала практически любые средства. Юлиан — в самом центре, привязан к стулу. Свет падает ровно на него, оставляя допрашивающих в тени. И все же, напрягая глаза, он смог различить два таких знакомых силуэта. Гомес… И Роберт. Судя по всему, ничего «такого» еще не произошло. Пока они просто разговаривали. Точнее, говорил Гомес — Юлиан молчал. Кто бы сомневался… Чем думал министр, назначая его на этот допрос? Это же было их дело, с самого начала, не логичнее было дать им довести его до конца? Но логика тут и близко не стояла, к сожалению. Томас не в первый раз задумался о том, что же будет, когда — если — Лам увидит настоящего Гомеса, каким знали его все остальные. Поверит ли он в то, что увидит? Или станет отрицать все даже тогда? Наверное, тяжело увидеть, что дорогой тебе человек — чудовище. И еще сложнее это принять. «Кому, как не тебе, знать о принятии правды, да, Томас?» Он послал внутренний голос — или подсознание, или вдруг разыгравшуюся шизофрению — куда подальше. Не сейчас. Рефлексией будет заниматься, когда все кончится. Чем бы это «все» ни было. Резкое движение на экране заставило его дернуться. Гомес вышел вперед, на свет. Все происходящее вдруг показалось ему нелепой театральной постановкой. Может, что-то наигранно-театральное промелькнуло в движениях Гомеса, а может, это все его уставший мозг. Но он никак не мог отделаться от того, что смотрит спектакль. Одна пьеса. Всего три актера. Давно известный финал. «А вот и главный злодей…» Томас смотрел слишком много записей допросов, чтобы хоть немного удивиться тому, что случилось после. Короткий замах. Сильный удар. Голова Юлиана откидывается назад. Он даже не моргнул. Не мог позволить себе пропустить ни секунды. Страшно больше не было. В голове промелькнуло только одно слово. Всего одно. «Началось».

***

Йозуа был раздражен. Нет, на самом деле, он был в бешенстве. И его вполне можно было понять. Он прекрасно знал, что ему всего девятнадцать, но, черт возьми, это был не повод обращаться с ним, как с глупым ребенком! Сначала Хаби с Матсом: «Иди, пацан, погуляй, пока взрослые дяди делом занимаются!». Но это ладно, к этому он привык… Но Томас! Он так долго ждал, когда он приедет, целыми днями искал улики — и ведь нашел! Он рисковал работой, да и не только… а теперь у него не нашлось даже минутки, чтобы выслушать, что он нашел! Ну и ладно, ну и пожалуйста, он прекрасно обойдется и без их помощи. А когда он достанет все доказательства, что Гетце — проклятый дортмундский шпион, и представит их министру… нет, сначала — замминистру, то тогда Нойер наконец обратит на него внимание. И все будет просто замечательно… у всех, кроме Гетце, разумеется. — Йозуа! Какое совпадение! А я как раз тебя искал! — от звука этого веселого голоса у него чуть не случился сердечный приступ. И правда, какое совпадение. Самое худшее из всех возможных. Марио Гетце шел ему навстречу, широко и приветливо улыбаясь. Вот сейчас ему совсем не хотелось притворяться и вести нормальный диалог, как ни в чем не бывало. — Да? — удивление было вполне искренним. Он понятия не имел, что Гетце его искал, и уж точно не знал, зачем. Но от одного факта уже было не по себе. — Что-то случилось? — Ой, да ничего страшного! — махнул рукой Марио, продолжая улыбаться. Это очень пугало. Потому что Йозуа не верил в счастливые (и не очень) совпадения. До этого дня их общение с Гетце ограничивалось разве что парой фраз раз в несколько месяцев. А тут у него вдруг какое-то дело? — Просто хотел попросить тебя помочь кое с чем. Видишь ли, оказалось, что из архива пропал один важный документ… Обычно люди в таких случаях говорят, что у них вся жизнь пронеслась перед глазами. Вот и у него тоже пронеслась — только не вся, а маленькая ее часть, если конкретно — та, которая относилась к его героическим похождениям в архиве. Какой же он идиот… Гетце наверняка заметил пропажу еще тогда, а потом оставалось только мило поинтересоваться у Тер-Стегена, кто недавно был в архиве — так, для интереса — и все, попался… — Меня попросили провести расследование — ты ведь, конечно, в курсе, что хищение документов — это довольно серьезное преступление? — как бы между прочим поинтересовался он. Но чтобы не заметить в этих словах прозрачного намека, нужно было быть либо глухим, либо идиотом. У него проблем не было ни с тем, ни с другим. — Ты ведь наблюдаешь за всем министерством — архивом в том числе. Не видел ничего подозрительного? Вчера, позавчера, может, раньше? Йозуа решил блефовать до конца. Наверняка Гетце все равно знать не может — не один же он в архиве бывает. И вряд ли Марио навещает архив каждый день, это было бы уж слишком подозрительно. Так что он далеко не единственный подозреваемый. И худшее, что сейчас можно сделать — выдать себя какой-нибудь глупостью. Он изобразил глубокую задумчивость. — Нет, прости… ты же знаешь, я за чем только не слежу, — извиняющимся тоном произнес он. — Все не запомнить… а записи уже стерли. Марио только руками развел — «ну, что поделать…». И по его лицу никак нельзя было понять, поверил он ему или нет. Йозуа почему-то ставил на второе. — Если вдруг что-нибудь вспомнишь… ну, ты сам понимаешь, — он медленно кивнул. Раньше ему казалось, что он прекрасно справится в одиночку, но теперь было ясно, что ему нужна помощь. Если Гетце понял, что он знает про них с Ройсом… Или все не так страшно, и Марио просто думает, что он просто слишком любопытный мальчишка, решивший поиграть в детектива? Хорошо бы, если так. Йозуа нащупал в кармане треклятый листок. Ну и что ему с ним делать? Незаметно вернуть в архив, как он хотел? Он не идиот — как и Гетце, который после такого точно поймет, кто забрал документ. Хранить при себе? Тоже рискованно… Избавиться от него? Это же чуть ли не единственная его улика. А, черт, ну почему все так сложно? Без лишней скромности, он был довольно умным, особенно для своих лет. Но он сомневался, что ему удастся перехитрить Гетце с Гомесом — а уж тем более Ройса со всем Дортмундом — в одиночку. А если попробует… это может кончиться для него очень и очень плохо. Внезапно до него дошло кое-что еще. Как вообще Гетце заметил пропажу? Не мог же он знать все документы по Ройсу наизусть. А значит… Значит, этот листок ему зачем-то был нужен. И вряд ли для чего-то хорошего.

***

— Министр Лам, наконец-то! — воскликнул Лёв, едва они с Клозе вошли в зал заседаний. Удивительно, но это звучало почти радостно. — И герр Клозе, просто замечательно. Президент, вопреки их опасениям, вовсе не выглядел разозленным или даже встревоженным. Со стороны можно было подумать, что это обычное заседание, и никакого восстания никогда не случалось — так спокойны были министры. Среди собравшихся он заметил незнакомое лицо. Мужчина средних лет с легкой насмешкой во взгляде. — Лукас Подольски, новый министр обороны, — представился тот, верно истолковав его вопросительный взгляд. Конечно же, он про него слышал. После ухода министра Кана все с затаенным дыханием ждали, кого же назначат его преемником. В такое непростое время ошибка могла стоить жизней — сотен, если не тысяч. Филипп узнал о новом министре одним из первых. Лукас Подольски, довольно молодой еще для такой должности человек, очень энергичный и деятельный, как говорили. Едва ли не первое, что он сделал, вступив в должность — попросил президента, чтобы революция перешла в ведение его министерства. Неудивительно, что он испытывал к нему не самые теплые чувства: в основном — раздражение, лишь немного, пожалуй, приправленное интригой. И вот теперь они встретились лицом к лицу. Филипп, как и положено, изобразил приятную улыбку и пожал протянутую руку. Теперь, когда со всеми приветствиями было покончено, можно было переходить прямо к делу. Лёв тянуть время сегодня не собирался: — Начнем с вопроса наибольшей важности. Министр Лам, я жду вашего доклада о мерах, принятых вами для устранения мятежа. В прошлый раз вы уверяли меня, что все под контролем, но уже спустя неделю к Боруссии присоединился Шальке. Мне нужны объяснения — и готовые решения. Клозе бросил на него тревожный взгляд. Объяснения у них были, как и возможное решение, дали бы времени. Вот только как раз его могло и не хватить… — Восстание в Шальке было результатом заговора тех же людей, что устроили Дортмундский мятеж. Томаса Тухеля и Марко Ройса, — ему показалось, что он услышал вырвавшийся у кого-то смешок. Впрочем, это вряд ли было возможно. — Путем долгого воздействия на бургомистра Шальке, они убедили его присоединиться к ним. — И как же именно они… воздействовали на него? — нет, ему все же не показалось. Этот Подольски откровенно над ними насмехался. Надеялся, что он сделает ошибку и дело перейдет к нему? Что ж, пусть себе мечтает… — Нашим контрреволюционным отделом было обнаружен Юлиан Дракслер, агент Дортмунда, который по их приказу вступил с Хеведесом в… близкие личные отношения, — говорить все это перед целым собранием министров, да еще такими словами, было мучительно неловко. — Что, по нашему мнению, и стало решающей причиной. Лёв задумчиво кивнул, соглашаясь с его доводами. — И что вы будете с этим делать? — снова подал голос Подольски. Господи, ну почему он не может просто промолчать, неужели ему так нужна эта нелепая демонстрация власти? — Вы в своем министерстве слишком сильно увлечены поиском причин. «Кто это сделал? Почему?» Вы тратите наше драгоценное время. Зовите меня утилитаристом, но я больше беспокоюсь о последствиях. Как я уже упоминал, герр президент, если мы не начнем действовать сейчас, мы можем потерять весь северо-запад, и это только по самым оптимистичным прогнозам. Пока министр Лам, при всем уважении, занимается теоретизированием… — Мы арестовали Дракслера! — не выдержал он. И тут же пожалел об этом. Не стоило показывать, что слова Подольски так его задели. — Сейчас его допрашивают. Мы надеемся добыть важные сведения о Хеведесе и Ройсе, что поможет нам остановить революцию — без многочисленных жертв, — последние слова он процедил, глядя Подольски прямо в глаза. Какого черта он продолжал улыбаться — почти незаметно для всех, кроме него? Лёв, очевидно, почувствовал, что назревает настоящий скандал, и поспешил вмешаться. — Министр Подольски, я понимаю вашу обеспокоенность, но я доверяю решениям министерства внутренних дел и Филиппа. Если он говорит, что можно решить дело без использования оружия — значит, так и есть. Сообщите мне о результатах, — это уже относилось к нему. — Так, вопрос закрыт. Теперь об экономической ситуации. Фрау Крюгер… Они с Клозе переглянулись. Эта «победа» вовсе не ощущалась таковой. Да, сейчас президент был на их стороне, но этот Подольски… его не покидало чувство, будто он знал что-то, чего пока не знали они, и это ужасно раздражало. А еще пробуждало в нем смутную, не до конца оформившуюся тревогу. Филипп подумал, что, может быть, стоило отложить допрос до его возвращения. Одна ошибка — и все рассыплется, как карточный домик.

***

— Знаешь, в чем главная ошибка Дортмунда? — поинтересовался Гомес, отступая на шаг — любуясь своей работой. Вряд ли Юлиан его слышал. Его голова безжизненно свесилась, кровь медленно капала на колени с разбитого лица, и только редкое подрагивание пальцев выдавало, что он еще жив. Роберт не мог оторвать взгляд от его руки. Поднять глаза выше было слишком страшно — страшно было встретиться с неопровержимым доказательством преступления, соучастником которого он стал. Допрос длился уже почти два часа, по крайней мере, если верить его часам. Но здесь, внутри камеры, время шло совсем иначе. Оно ощущалось как чертова вечность. Оно все тянулось и тянулось… А вопросы Гомеса все никак не кончались. Ему самому все сильнее хотелось рассказать все, что он знал — лишь бы это прекратилось. Чем дальше, тем больше казалось, что это его допрашивают. Конечно, это было не так. Он мог бы уйти в любой момент — в отличие от Юлиана. Но он не смог бы успокоиться: зная, что допрос все еще идет, помня все, что он здесь видел… этот допрос продолжался бы. В его голове. — Вы считаете нас чудовищами, поработившими вас, тиранами, следящими за каждым вашим шагом, могущественным злом… и в то же время, вы думаете, что мы — полные идиоты. Вам всем давно стоило бы понять: что-то из этого должно быть ложью, — Юлиан шевельнулся и простонал что-то неразборчивое. Неужели он все еще был в сознании? Роберт заставил себя дышать глубоко и размеренно, отчаянно пытаясь успокоиться. Не выдавать себя, не выдавать себя… иначе на месте Юлиана будет он. А он не сможет так. Он сломается. И тогда… тогда здесь окажется Марко. Только не это. Он пожертвовал бы тысячами Юлианов ради Марко. Что угодно, кто угодно, но не он. Нет. Что-то было не так. Привычная мантра больше не работала. Слова, которые всегда помогали безотказно, теперь отдавали фальшью. Но даже их хватало, чтобы убрать сочувствие с лица. Пока. С каждым разом это становилось все сложнее. — Могу вам дать подсказку, — Гомес все продолжал нести бред с вдохновенным лицом. И это даже могло бы быть забавно, если бы он не был чертовым садистом с полной индульгенцией от министерства. — Мы не идиоты. На самом деле, нам уже известно довольно многое. Давай так, Юлиан. Я начну, а ты продолжишь. Договорились? Дракслер дернул головой. Гомес приподнял его подбородок, заставив смотреть прямо в глаза. Он был похож сейчас на хищника, уже готового растерзать свою жертву. Игра света на его лица еще больше усиливала это впечатление. — У Тухеля с Ройсом есть план, это из разряда очевидного. Спрашивать тебя про него нет никакого смысла: не думаю, что ты входишь в их круг доверенных лиц… ты просто мальчик с миленьким личиком, которого можно подложить под Хеведеса… в качестве приятного бонуса, — того передернуло, когда он услышал такое описание, и это не укрылось от Гомеса. — Не криви лицо, ты прекрасно знаешь, что это правда. Дело в другом, Юлиан. Зачем Дортмунду так сильно нужен Шальке? Это же их исторический недруг — неужели нельзя было найти себе цель попроще? Вольфсбург, Вердер, даже Байер… И в самом деле. Почему именно Шальке? У Роберта никогда не было времени задуматься над этим по-хорошему. Шальке был самым близким к Дортмунду регионом — но до чего сложно, наверное, было получить их поддержку. Вся эта история с Дракслером, наверняка еще куча обещаний — и все ради чего? Что вообще такого было в этой республике, что так сильно нужно было Дортмунду? И почему Дортмунд хотел, чтобы Юлиан оказался у них? Что за план придумали Тухель с Ройсом? Господи, сколько же вопросов… одного Дракслера им не хватит, чтобы ответить даже на десятую часть. — Так вот, Юле, что мне от тебя нужно. Почему Шальке? Почему Хеведес? — Я не знаю, — это прозвучало так тихо и обессилено, что у Роберта сжалось сердце. — Я правда не… — он закричал. Гомес сжимал его руку еще несколько бесконечных секунд, а затем отпустил — будто нехотя. Юлиан рвано дышал сквозь сжатые зубы. — Это — нервный узел. До этого я был очень и очень мягок. Больше такого не будет. Поверь, я знаю, как причинять людям боль, — что было хуже всего, это даже не звучало, как угроза. Он говорил это так буднично, будто рассказывал о своих познаниях в географии или математике. — Что нужно Дортмунду от Хеведеса? Дракслер вдохнул и выдохнул, собираясь с силами. — Я понятия не имею, — проговорил он отчетливо, глядя Гомесу прямо в глаза. И голос его почти не дрожал. В отличие от пальцев. Его тело предавало его. Роберт знал, что не смог бы так. И будь он на месте Дракслера, он уже, наверное, рассказал бы все. Он слишком боялся боли. Поэтому Марко почти ничего ему и не говорил. Так было лучше. Юлиан Дракслер был куда сильнее и храбрее его. Именно поэтому он и на секунду не сомневался, что на самом деле он знал ответ. Впрочем, как и Гомес. — Когда ты уже запомнишь, что мне бесполезно лгать? — крик заполнил тесную камеру, эхом отдаваясь от каменных стен. Роберт хотел бы заткнуть уши, только чтобы не слышать это. Закрыть глаза, спрятаться, исчезнуть. Но он не мог.

***

Томас уже начал жалеть, что пришел сюда. Да, мучиться в неизвестности было ужасно, но, как оказалось, видеть все это, не в силах ничего сделать… было хуже в десять раз. Он застыл перед монитором, вглядываясь в изображение до боли в глазах. Но как бы близко он не подошел к экрану — этого все равно было недостаточно. Почему, ну почему не он был там? Все могло бы быть иначе! Он бы ни за что не пустил бы туда Роберта. Ему сейчас нужен был отдых, нужно было забыться, отойти от случившегося в Дортмунде… меньше всего ему была нужна еще одна причина винить себя. Наверное, это было в чем-то бессердечно — так сильно беспокоиться о Роберте, не думая при этом о Дракслере, о Вайгле, о… но на всех жалости не напасешься. Дракслер сам выбрал свою судьбу. Согласившись помогать Боруссии, он, можно сказать, сам подписал себе приговор. Конечно, лучше бы он достался не Гомесу… такого даже врагу не пожелаешь. Но с этим он ничего не мог поделать. Как же мало можно было разглядеть отсюда! Весь свет падал на Юлиана, Гомес оставался на самой грани, наполовину в тени… а Роберта было не видно вовсе. Только силуэт, черная тень в полумраке камеры, не увидеть выражения лица, не услышать голоса… только всматриваться, пытаясь распознать движения — вот и все, что ему оставалось. Он так устал… у него не было времени отдохнуть, а ведь было уже за полночь. Голова казалась такой тяжелой… сконцентрироваться на картинке становилось все сложнее и сложнее… но разве он мог сейчас отдыхать? Это было бы… как если бы он бросил Роберта одного. Это было бы предательством. Он не мог… Томас потер уставшие глаза и снова уставился в экран. Все то же самое. Камера. Юлиан. Гомес. Роберт… Полутемная камера. Томас видит ее целиком — но не на экране. Он смотрит через затемненное стекло, невидимый для тех, кто внутри. Вокруг него — темнота. Единственный свет падает сверху, освещая человека в центре камеры. Он медленно поднимает голову. По лицу его стекает кровь. Томас отмечает ссадины, синяки, порезы… И только потом он его узнает. В центре камеры сидит Роберт Левандовски. Почему-то он не чувствует никакого удивления. Он не чувствует совсем ничего. Он просто смотрит через стекло. Ему требуется еще немного времени, чтобы осознать, кто стоит напротив Роберта. Марио Гомес. Он не видит его лица, но все равно знает, что тот улыбается. Он мог бы даже представить эту улыбку, больше похожую на оскал. Медленно и очень четко он видит замах — и удар. Голова Роберта откидывается назад. За стеклом он не слышит звука удара. Не слышит вообще ничего. Он только смотрит. Удар. Кровь из разбитого носа течет по подбородку. Удар. Роберт раскрывает рот в беззвучном крике. Удар. Удар. Удар. И тишина. Томас в панике открыл глаза. Это сон, убеждал он себя, пытаясь унять безумно скачущее сердцебиение. Это просто чертов сон. Выдумка его уставшего мозга. Он и не заметил, как вырубился прямо перед монитором. Сколько же он спал? Здесь не было окон, поэтому так сразу сказать было нельзя. Но, судя по тому, насколько разбитым он себя чувствовал, вряд ли больше часа. Томас поднес руку с часами к монитору… — Что…? — вырвалось у него. Это было невозможно. Он не мог проспать почти шесть часов. А потом он поднял взгляд выше, на экран. И сначала не поверил в то, что увидел. Это казалось продолжением его кошмара… Только теперь наяву.

***

Заседание уж слишком затянулось, и Мирослав все сильнее чувствовал себя ненужным. Его мнение здесь точно никого не интересовало, куда больше министрам нравилось спорить друг с другом по давно устоявшимся поводам: Дортмунд, Шальке, революция, очередной закон, народные волнения, сокращение бюджета… он был на достаточном количестве таких собраний, чтобы успеть выучить все аргументы наизусть. Сам он в спорах участвовать не любил. Вместо этого он наблюдал. Сейчас его, конечно же, больше всего интересовал Лукас Подольски, который явно объявил войну их министерству — и Ламу в частности. Открыто выступать он больше не стал — видимо, президент для него все же был авторитетом, что радовало. Но это все равно было видно: хотя бы по этой скрыто-агрессивной улыбке, которая сопровождала каждую его фразу, обращенную к Ламу. Нормальные люди столько не улыбаются. Только те, кто в мыслях уже вырыл вам могилу и положил цветы на надгробие. Или конченные психопаты. Кстати, о них. Гомес. Прямо сейчас ведет допрос Дракслера, один, без присмотра… Мирослав знал своего заместителя слишком хорошо, чтобы не понимать, чем все это может кончиться. И, откровенно говоря, им стоило бы уже вернуться, если бы только не это бессмысленное заседание, которое все никак не кончалось… С каждым следующим часом он чувствовал все большее и большее беспокойство. Зачем вообще Лам взял его с собой? Это было его собственное желание, или так хотел президент? Или же это было условием Гомеса? Но последний вариант ему очень не нравился, и он не хотел о нем думать. Потому что если так, это бы значило, что их министр больше не может принимать самостоятельные решения, а это — настоящая катастрофа, особенно сейчас, когда они — единственные, кто хочет и может удержать страну от гражданской войны. — Всем спасибо, заседание окончено, — объявил президент Лев, и он облегченно выдохнул. Наконец-то. Наконец-то. — Я уже начал думать, что оно никогда не кончится, — тихо сказал ему Лам, выходя из зала. — Черт, до пресс-конференции всего два часа, а я не спал уже целые сутки! Точно, пресс-конференция… он почти забыл о ней. Это же событие национального масштаба — сам министр внутренних дел выступает перед прессой, чтобы ответить на все возможные вопросы. Он уже представлял, что именно могут придумать журналисты, если дать им полную свободу слова. Оставалось надеяться, что министр был к ним готов. — Министр Лам, герр… Клозе, постойте! — они обернулись не с самым приятным выражением на лицах. Подольски. А сейчас-то что ему от них нужно? Не хватило времени на заседании? — Как новоиспеченный министр, я решил нанести визит в остальные министерства. Наладить контакт, можно сказать. И начать бы я хотел именно с вас. — Сейчас не лучшее время для походов в гости, — отрезал Лам. Да, не очень тактично, но Клозе его полностью поддерживал. Что бы Подольски не задумал, он ему помогать в этом не хотел. Да, у них была общая цель, вот только представления о том, какие средства можно использовать для ее достижения, сильно отличались. Наверное, они бы поладили с Гомесом, подумал он. При мысли о том, что бы это получился за союз, его передернуло. — Президент очень поддержал эту идею, — как бы между прочим заметил Подольски. — Он думает, нам нужно преодолеть разногласия и научиться работать вместе на благо нашей страны. — Ну, если так хочет президент… — Лам был на грани, это было видно. Любому, кто знал его достаточно долго. Внешне он оставался все таким же спокойным, как и всегда, но то, что его совсем не безграничное терпение подходило к концу, можно было заметить. По тону голоса, по выбору слов, по выражению глаз. Как же это все не вовремя! Пресс-конференция, «дружественный» визит Подольски, допрос Дракслера — и это все в один день. Так и до срыва недалеко. Пока Филипп держался. — Прекрасно. Буду рад вас принять. Правда, должен предупредить, что через два часа у меня очень важная пресс-конференция, так что визит получится довольно коротким. Лукас Подольски торжествующе улыбнулся. Нет, эту улыбку точно стоило использовать, как учебное пособие по скрытой агрессии. Такой хрестоматийный экземпляр… — Поезжай один, проверь, как идет допрос. Я не хочу никаких проблем, когда у нас в министерстве посторонние, — произнес тихо Лам, убедившись, что Подольски его не слышит. Он кивнул, про себя радуясь, что с министром все еще в полном порядке. То есть — да, он назначил Гомеса на этот допрос, но в остальном его здравый смысл еще никуда не делся. Что очень хорошо. Пока Лам отвлекал Подольски светской беседой — с переменным успехом — Клозе вышел из здания Бундестага и сел в машину. Он так и не обзавелся личным водителем, что сейчас было только к лучшему. Так получилось быстрее. Еще когда он подъезжал к министерству, он знал: что-то случилось. Потому что над крышами Мюнхена уже начало подниматься солнце, а если оставить Гомеса без присмотра одного, с полной свободой действий, так надолго… только бы он ошибался. Только бы он успел, и ничего непоправимого еще не случилось. Сначала он собрался на четвертый этаж, к техотделу — но тут же отбросил эту мысль. Лучше не тратить время зря. Если оно у него еще осталось… Минус третий этаж… как же он не любил бывать там. Впрочем, как и все, у кого он спрашивал. Это место просто было создано для того, чтобы его бояться и ненавидеть. И он не мог бы точно ответить, чего он чувствовал больше. Он понял, что опоздал, когда только вышел из лифта. Запах. Этот тошнотворный, сладковатый запах, до боли знакомый… а потом он услышал выкрики. — Открой чертову дверь, Гомес! — кричал Томас, отчаянно бросаясь штурмом на железную дверь камеры. Он даже не заметил его, даже когда он подошел вплотную. Он не замечал сейчас совсем ничего. Все, что он видел — это преграду, которую нужно было уничтожить. — Томас, отойди, — вот теперь он его заметил: отшатнулся, глядя так, будто видел его впервые. — Марио, открой немедленно дверь, это приказ! — он и не надеялся, что это сработает. Придется идти за запасными ключами, тратить еще больше времени… Но дверь все же открылась. Запах стал еще сильнее, но теперь к нему примешался еще и металлический привкус… кровь. Боже, что же он успел натворить? Ему очень не хотелось заходить в камеру. Но у него не было выбора. Томас оттолкнул его и кинулся туда, прямо внутрь. Мирослав вдохнул, готовясь к тому, что он увидит — и переступил порог. Он не был готов. За время своей работы он видел многое — но это… это было едва ли не самым худшим из всего. Усилием воли он заставил себя отвести взгляд от тела Дракслера. Этим займутся медики. Хотя он и без них знал, что именно его убило. Точнее, кто. Он повернулся. Томас пытался привести в чувство Роберта, который стоял и смотрел вперед остекленевшими глазами. Смотрел в сторону Дракслера, не моргая. Гомес стоял в углу камеры, и на его лице не было ни сожаления, ни вины. Миро вспомнил про допрос Мануэля, и ему очень захотелось сделать то, чего он не делал никогда в жизни. Ударить Гомеса по лицу. Как это сделал Тони. Как ни странно, именно это и привело его в чувство. Нужно было действовать, прямо сейчас. — Герр Клозе? — услышал он рядом удивленный возглас. Как раз вовремя. Почему бы Гетце здесь ни оказался, это было очень кстати. — О, нет… — тот замер в дверях, тоже глядя на Дракслера. Он подошел и встряхнул его за плечи, заставив смотреть прямо ему в глаза. Тут у него и так был Роберт в состоянии шока, да и Томас был к этому близок, не хватало еще, чтобы и Гетце… — Вызови медиков. И приведи ко мне Тони, сейчас же! — отрывисто приказал он, едва не сорвавшись на крик. Гетце бросил быстрый испуганный взгляд на Гомеса и тут же кинулся прочь. Так, что дальше? Мысли путались, он сам поддавался этой панике. Тони займется Гомесом, медики — тем, что осталось от Дракслера, Томас… — Томас, уведи его отсюда, — твердо, но спокойно произнес он. Мюллер кивнул, но он прекрасно видел, как дрожал у него подбородок. Это было страшно: видеть, как теряют самообладание такие, как Томас или Гетце… пожалуй, даже страшнее, чем-то, что случилось с Дракслером. И этого он Гомесу никогда не простит.

***

И как он сразу об этом не подумал? Озарение было настолько же внезапным, насколько запоздалым. Как он мог забыть, что кроме Томаса у него был еще один союзник. Тони Кроос, глава отдела внутренних расследований — то есть настоящий профессионал, для которого поиск компромата — будничное дело. А еще он был начальником Марио. Если бы он только додумался прийти к нему раньше, может быть, они бы уже нашли неопровержимые доказательства. Ладно, лучше поздно, чем никогда, убедил себя Йозуа, стучась в дверь Крооса. К счастью, он все еще был здесь, несмотря на позднее время, и даже почти не удивился, увидев его на пороге. — Вы должны были сказать мне раньше! — с упреком воскликнул Тони, выслушав историю его не слишком успешного расследования. — Не могу поверить, что Мюллер… и ты тоже хорош, устроил тут партизанство. Конечно, Марио понял, что под него копают, не зря же я его замом назначил, — прозвучало это с какой-то гордостью, хотя Йозуа бы точно не стал гордиться, что сделал шпиона из Дортмунда своей правой рукой. Черт, а если Тони тоже…? Нет, если подозревать каждого встречного, недолго и параноиком стать. Он должен довериться хоть кому-то. — И что мне делать? — Тони тяжело вздохнул, глядя на него, как разочарованный родитель на непослушного ребенка. — Нам, Йозуа. Теперь, конечно, будет сложнее, но мы устроим настоящее расследование. Надеюсь, Марио не успел замести все следы… а может, сумеем подловить на чем-нибудь Гомеса. Надо будет сообщить министру, когда тот вернется… — Кроос уже явно строил масштабные планы. — А пока… — он развел руками. — Остается лишь ждать и продолжать наблюдение. Йозуа был очень разочарован. И это все? Ждать — это его план? Пока Гетце или Гомес не допустят ошибку, на которой их можно будет поймать? Нет, он понимал, что из-за его неопытности все доказательства заговора если и были, то пропали бесследно или были уничтожены. Но… если они будут ждать, кто знает, что еще может случиться? Гетце может узнать что-то очень важное, а Гомес так вообще подобрался к министру ближе некуда. — Я понимаю, что ты хочешь действовать здесь и сейчас, но все не так просто. Особенно если мы говорим о Гомесе, ты же сам понимаешь… но, думаю, много времени это не займет. Вот увидишь. Министр вернется утром, и я немедленно с ним поговорю. Обещаю. Домой Йозуа так и не пошел — смысла не было. Он улегся спать на диване прямо в приемной у Тони и заснул мгновенно, хотя думал, что и глаз не сомкнет. Когда он проснулся, уже светило солнце. Тони не было. Он осторожно приоткрыл дверь и вышел в коридор. Там тоже было пусто. Странно. Здесь уже должно было быть много народу… У него появилось очень нехорошее предчувствие. Что же могло случиться, пока он спал? Он знал один превосходный способ это выяснить. — Матс, ты не знаешь, что случи… — он не договорил. У них был посетитель. Причем не просто посетитель. Перед монитором стоял, скрестив руки на груди, Мирослав Клозе. Вид у него был мрачный и очень разозленный. Он никогда его таким не видел. На его появление он никак не отреагировал. В отличие от Матса, выскочившего из ниоткуда. Выглядел он… просто ужасно. Под глазами черные круги от недосыпа, взъерошенные волосы, мятая одежда — но это было знакомо и привычно. Удивляло и пугало другое — выражение лица. Матс был в настоящей панике. — Йозу, что ты здесь делаешь так рано?! — принялся отчитывать его громким шепотом. — Хаби сказал тебе уходить домой, разве не так? — Что случилось? — так же шепотом спросил Йозуа, покосившись на Клозе. Отсюда он не мог разглядеть, что на экране, но он прекрасно помнил, что там было, когда он уходил. Та самая камера, где вел допрос Гомес. То смутное предчувствие чего-то плохого начало обретать вполне конкретные очертания. Но ему нужно было знать точно. Вместо Матса ему ответил Мирослав Клозе, и после шепота его голос прозвучал оглушительно громко: — Юлиан Дракслер мертв. Убит во время допроса.