Another press conference Nothing gets accomplished The war is in the street Watch history repeat
— Роберт, пожалуйста, посмотри на меня, — повторил Томас уже… какой, седьмой раз за последние пятнадцать минут? Да, точно, седьмой, машинально отметил он. Интересно, когда он успокоится и уйдет? Просто оставит его в покое. Одного. Он не хотел смотреть на него. Ни на кого. Он сидел на полу в туалете, прислонившись спиной к холодному кафелю, и смотрел вниз, на пол, отделанный под мрамор. Не хотелось думать ни о чем. Но он все равно думал. Больше всего это было похоже на заевшую пластинку. Одна и та же сцена, прокручивается перед глазами, во всех красках, во всех подробностях, без остановки. Постоянно. Стоит только прикрыть глаза или даже просто моргнуть… Запах горелой плоти… он заполняет всю камеру, не давая даже продохнуть. Юлиан пытается отодвинуться от огня, убежать — и кричит, кричит из последних сил, срывает голосовые связки, и крик превращается в хрип, смешанный с тихой мольбой о помощи. Роберт, кажется, тоже кричит, просит Гомеса прекратить, так отчаянно, будто это его самого поджигают заживо, забыв про все роли, желая только одного — чтобы это остановилось. Томас снова попытался взять его за руку. Роберт отодвинулся еще дальше. Он не хотел думать, что будет, когда он упрется в стену. Он просто надеялся, что Мюллер поймет все сам и уйдет. Чтобы говорить, у него не осталось ни сил, ни голоса. Все осталось в той камере на минус третьем этаже. Вместе с иголками, лезвиями и зажигалкой. Вместе с пятнами крови на полу. Смешалось с чужими криками и отрывистыми вопросами, которым не было конца. Даже когда прозвучали ответы. Наверное, он тоже умер там, вместе с Дракслером. Какая-то его часть. — Все уже кончилось, — от этих слов не стало легче. Совсем наоборот. Он хотел, чтобы это кончилось. Но только не так. Юлиан снова потерял сознание, так он подумал. Который раз. Он уже сбился со счету. И они каждый раз приводили его в чувство, чтобы продолжать снова… и снова, и снова… Это тянулось так долго, что иногда ему казалось, будто ничего, кроме этого, нет и никогда не существовало. Были только они трое. В этом каменном мешке без окон и путей к отступлению. Гомес попытался его встряхнуть, но ничего не получалось. Роберт не помнил, сколько прошло времени, прежде чем Гомес понял, что он мертв. Что он умер от болевого шока. Что они убили его. Он помнил только его лицо, когда он сказал ему об этом. Оно было… таким радостным. Именно тогда его стошнило. Его буквально выворачивало наизнанку, а перед глазами мелькали две картинки, сменяя одна другую. Вайгль и Дракслер, еще ничего не знающие, улыбаются друг другу, забыв про весь остальной мир… и сразу за этим — изуродованное, обезображенное тело Дракслера. И улыбающийся Гомес. Он не знал, кого он тогда ненавидел больше — его или себя. — Роберт… — снова начал Томас. И он не выдержал. — Я просил его перестать, но он не слушал, он просто продолжал, продолжал, хотя он уже рассказал ему все, все, что он хотел, несколько раз, — слова выходили из него каким-то бессвязным потоком, раздирая горло, а он все продолжал говорить, сбиваясь на хриплый шепот. — Он рассказал ему все, а он все равно, все равно… — у него вырвался всхлип. — И я ничего не сделал, просто смотрел, как он его… Томас прижал его к себе, и он не стал отстраняться. Ему так нужно было что-то… кто-то живой. Настоящий. От которого пахло не кровью и болью. Нужен был тот, кто заберет его от всего этого. Хотя бы на минуту. А потом он вспомнил — и ему стало страшно. — Ты тоже…? Тогда, с Кубой… ты тоже с ним так… — отрывисто спрашивал он, уткнувшись лицом в чужое плечо. — Нет, Роберт, нет, я бы никогда так не сделал, — убеждал его Томас, гладя по волосам, точно ребенка, и ему очень захотелось поверить. Потому что иначе было совсем невыносимо. — Боже… если бы я только знал… я никогда больше не оставлю тебя с ним одного, обещаю, Роберт. Никогда в жизни, клянусь. Этого больше не случится. И он снова ему поверил. Они сидели на полу, прижавшись друг к другу, цепляясь друг за друга так, будто больше у них ничего не осталось.***
— Эту запись никто не должен увидеть, — произнес Клозе, когда закончил смотреть. — Это — готовая информационная бомба, и если она попадет не в те руки… вы понимаете, что случится. Йозуа не видел сам допрос — ему так и не дали, но он мог представить, что там было. И Клозе, конечно же, был прав. Так много республик еще не определились, за кого они… но если дать им доказательство того, что Мюнхен так ужасен, как говорят революционеры, они выберут сторону. И это точно будет не их сторона. — Так что мне нужно, чтобы… Черт, конференция вот-вот начнется! — спохватился Мирослав. — Как же все не вовремя, а тут еще и этот проклятый Подольски… — Подольски? — вырвалось у него. — Да, министр обороны. Решил зачем-то, как он сказал, «нанести визит»… и, конечно же, в самое неподходящее время. Ладно, черт с ним… — он задумался на минуту. — Отнесите запись в архив, отдел хранения действующих улик. Пусть побудет там до конца пресс-конференции, потом я ее оттуда заберу. Он посмотрел на часы и, воскликнув, «я совсем опаздываю!», быстрым шагом отправился прочь. Ну просто вылитый Белый кролик из «Алисы в стране чудес»… — Йозуа, слышал, что Клозе сказал? Отнеси запись в архив, — Матс оправился от шока довольно быстро и снова начал отдавать приказы. Йозуа огляделся по сторонам в поисках того, на кого можно было свалить ответственность. Хаби, к счастью, не было, зато в углу сидел молодой блондинистый парень, их сменщик, чье имя он никак не мог запомнить. — Почему я? — возмущенно спросил он. — Есть же еще он. — Во-первых, у «него» есть имя, во-вторых, он еще совсем неопытный, а в-третьих, Бастиан его не знает в лицо, в отличие от тебя. И вообще, хватит пререкаться и иди уже в архив! — против таких мощных аргументов он устоять не смог. Да и к тому же, он прекрасно понимал, что сейчас было совсем не время дурачиться. Матс передал ему кассету, держа ее так, будто она была ядовитой. В каком-то смысле, так оно и было. Ладно, скоро это будет уже не его заботой, а Бастиана Швайнштайгера… кстати говоря. Его словно ударило током. Подольски! Лукас! Был здесь! Прямо сейчас! А у него был план… ну, или что-то вроде. Скорее, он просто знал, что нужно сделать, и ждал удобного момента. И вот он — тот самый момент. Лучше не придумаешь. Нужно было действовать прямо сейчас, кто знает, когда министр обороны решит снова наведаться сюда. Зная их министра — вряд ли скоро. Так что решено: сейчас или никогда. — Бастиан! — позвал он начальника архива. Тот появился довольно быстро, в отличие от Тер-Стегена, которого не дозовешься. Что же такое придумать? Особо заморачиваться Йозу не стал. — Скорее, тебя зовет министр. Это очень срочно! Ох, надеюсь, Подольски еще не успел уйти, иначе ему влетит по первое число. — Что случилось? — Йозуа пожал плечами, как бы говоря «а кто мне скажет?». Кажется, Швайнштайгер поверил. Ура! — Черт, как назло, Тер-Стеген уже ушел… придется закрыться. И он ушел! Йозуа просто не верил своей удаче. Как все шикарно складывается. Его план потихоньку начинает выполняться, Тони поможет ему с расследованием, на Гомеса уже завели дело… да он просто счастливчик! А то, что Швайнштайгер запер дверь на ключ — ерунда, если у тебя есть дубликаты. Так, теперь осталось только отнести эту запись в отдел хранения — и его работа на сегодня окончена. Хотя Матс вряд ли так думает… и ему вряд ли понравится, что он пропал так надолго. Как и подсказывала интуиция, этот самый отдел находился совсем недалеко от входа — что логично, потому что там были вещи, которые еще понадобятся. В самом скором будущем. Вообще, это больше напоминало камеры хранения на вокзалах. От которых у него не было ключей. Придется, видимо, ждать возвращения Швайнштайгера. Блин. Йозуа открыл одну из незапертых ячеек. А если… он сунул запись туда и прикрыл дверцу. Если не знать, не отличить от запертых. Так, а теперь быстро назад, предупредить Матса, а то он его разберет на запчасти, «за злостное уклонение от своих прямых обязанностей». Вот только, кажется, ему и вправду сегодня везло. Уже в дверях он столкнулся с самим Мануэлем Нойером. — Йозуа, что ты здесь делаешь? — удивился он. И прежде, чем он успел ответить, сменил тему. — А где Бастиан? Это было даже обидно. Хотя было очень глупо обижаться на такое. Кто он Нойеру? Никто. Но вот если его план сработает… — Он куда-то вышел, оставил Тер-Стегена присматривать за архивом, — соврал Йозуа, не моргнув и глазом. Кажется, Мануэль немного расстроился — но тут же встряхнулся и добавил чуть повеселее: — Кстати, Йозуа, раз уж мы встретились… давно хотел попросить тебя наладить телефон. В последнее время со звонками происходит что-то странное, особенно по внутренней линии. То их не слышно, то обрываются, то помехи… проблем со связью быть не должно, я уже вызывал специалистов, то есть дело в аппаратуре. Можешь посмотреть, что там? Он не верил своим ушам. Сегодня точно его день. — Да, разумеется! В конце концов, ну что может случиться, если он ненадолго оставит архив открытым? Что там может понадобиться? Донельзя счастливый, он отправился за Мануэлем Нойером, сдерживаясь из последних сил, только чтобы не начать улыбаться до ушей. Все было просто замечательно.***
Подольски оказался не таким плохим собеседником, как ожидал Филипп. Раздражающая насмешка никуда не делась, как и эта улыбка, и подсознательно он все еще ожидал от него чего-то плохого. Но если закрыть глаза на все эти мелочи, Подольски был человеком с широким кругозором и довольно интересными взглядами. Большинство из них он не поддерживал, но тем интереснее было вести дискуссию. Особенно с бутылкой хорошего вина. И особенно — когда эта дискуссия отвлекала министра обороны от всего остального, о чем ему не стоило знать. Филипп очень надеялся, что Клозе успеет все уладить, пока министерство не наводнили журналисты. Скандалы в прессе — это последнее, что ему сейчас было нужно. — Нет, герр Лам, дело вовсе не в отдельных личностях… и уж точно не в системе, как бы господа пропагандисты из Дортмунда не пытались нас убедить в обратном. Это все закон природы. У каждого действия есть противодействие. — Третий закон Ньютона? Значит, мешаете физику и политику? — поднял брови Филипп. Этот диалог действительно начал его увлекать. А может, так действовало вино. Сейчас они обсуждали проблему революции — и уже дошли до самых истоков. — Почему бы и нет? — Подольски сделал еще один глоток из бокала. — В конце концов, и то, и другое придумано людьми. И то, и другое описывает наш мир. Я мог бы сослаться еще и на биологию — там тоже можно найти множество прекрасных примеров… но, как вы уже говорили, у нас не так много времени. Точно. Он посмотрел на часы. Двадцать минут до начала! Он совсем потерял счет времени. Кто бы мог подумать… — Думаю, мне уже пора. Как и вам, — Филипп с легким сожалением отодвинул бокал. На самом деле, он с куда большим удовольствием пообщался бы сейчас с Подольски, а не с этими проклятыми журналистами. Но что поделать. Он министр, а значит, от подобных мероприятий никуда не денешься. — Надеюсь в скором времени продолжить нашу дискуссию. — Жду с нетерпением, — улыбнулся тот, и на этот раз даже почти по-человечески. Они поднялись. Времени на этикет почти не оставалось, но проводить Подольски было нужно — хотя бы чтобы точно убедиться, что он ушел. В дверь постучали. — Господин министр, вы меня звали? — за дверью стоял Бастиан Швайнштайгер. Что он здесь делал? Филипп честно попытался вспомнить, мог ли он его позвать и забыть об этом. Нет, он точно не был настолько пьян. — Нет, не думаю… так, Бастиан, у меня на это нет времени. Герр Подольски… — он повернулся к министру, и окончание фразы так и застыло у него в горле. Подольски смотрел на Швайнштагера распахнутыми в изумлении глазами. — Басти? — неверяще произнес он. — Лукаш? — с точно такой же интонацией переспросил Бастиан. — Не может быть! — Это и правда ты! — и вот то, что случилось дальше, повергло Филиппа, повидавшего многое, в глубокий шок. Начальник архива и министр обороны бросились друг к другу и обнялись. «Да что здесь происходит?» — вопрошал его взгляд, адресованный Швайнштайгеру. Ему нужны были объяснения. Сейчас же. — Это мой лучший друг детства, мы как-то потеряли связь… из-за какой-то глупой случайности. И вот только сейчас встретились. Можете поверить, такое совпадение… Вообще, нет. Филипп проработал здесь достаточно долго, чтобы не верить ни в какие совпадения. — Так, дай я на тебя посмотрю… — Подольски отодвинулся и принялся придирчиво рассматривать Швайнштайгера. — А ты ни капли и не изменился, Швайни! — вынес он вердикт. Вся эта сцена напоминала какой-то индийский фильм, а он их никогда особо не любил. А еще у него не было на это времени. Пресса ждать не будет, они прямо на месте придумают тысяча и одно объяснение его опозданию, одно хуже другого, а уже вечером это будет в газетах. Лучше не давать им повода. — Это правда очень трогательно, но, как я уже сказал, причем несколько раз, мне уже давно пора идти общаться с журналистами, так что… — заканчивать предложение он не стал. Вместо этого он бросил на эту парочку выразительный взгляд, надеясь, что те сами поймут намек. — Пойдем ко мне в архив, — предложил Бастиан. — Расскажешь, что у тебя, как докатился до жизни такой… А ведь действительно хорошая идея. Конечно, лучше бы Подольски ушел совсем, но так он хотя бы не будет шататься по его министерству без присмотра, а разве ему не это было нужно? Мануэлю бы это не понравилось, совсем бы не понравилось, подумал Филипп, глядя, как не совсем трезвый Подольски рассказывает что-то Швайнштайгеру, приобняв того за плечи. Ладно, а теперь к конференции. Когда он вышел, на ступенях министерства уже собралась настоящая толпа. Посторонних не пускали, об этом позаботилась полиция, но все равно количество собравшихся поражало воображение. И у всех у них к нему были вопросы. При его появлении вся эта толпа, больше напоминавшая улей, оживилась, пришла в движение, послышались возгласы. Он поправил галстук — больше для того, чтобы успокоить нервы, ведь перед выходом наружу он привел себя в порядок — и шагнул еще вперед. В лицо ему было направлено несколько камер и с десяток микрофонов и диктофонов. Так, поехали… — Министр Лам, «Вести» Берлина, как вы прокомментируете ситуацию в Шальке? Берлин — нейтральный — нужно быть осторожнее. Такая цепочка промелькнула у него в голове. И, конечно же, он знал, какие его ждут вопросы. Дортмунд, Шальке, снова Дортмунд, Ройс и его выступления в Вольфсбурге и Байере, может быть, что-то еще… он был готов ко всему. Но, честное слово, как бы ему хотелось сейчас снова оказаться в своем кабинете, слушать рассуждения Подольски и пить вино… — Один последний вопрос, — объявил он после, кажется, сорока минут конференции. Хотя на самом деле ему казалось, что прошло намного, намного больше. Он сейчас чувствовал себя как чудом выживший после артобстрела — а вопросы все никак не кончались. Слава богу, что все они были ровно такими, как он и предвидел. Но у него все равно начала жутко болеть голова, а после бутылки вина и двадцати семи часов бодрствования клонило в сон так неудержимо, что он удивлялся, как еще держится на ногах. Один-единственный вопрос — и это закончится… — Господин министр, — молодая журналистка оказалась куда быстрее ее собратьев по перу. Что-то в ней было неуловимо знакомое, хотя он мог поклясться, что видел ее впервые. Темные забранные волосы, очки, строгий костюм… Дело было даже не во внешности, тут что-то другое… — Что вы думаете о ситуациях, когда сотрудники министерства превышают свои полномочия? Это был очень странный вопрос. И ему это очень не нравилось. Эта почему-то знакомая ему журналистка, неожиданный вопрос… у него появилось дурное предчувствие. — Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы… — это даже не было планом, чтобы потянуть время. Он действительно не понимал, к чему она клонит. — Позвольте, я приведу пример… — она изобразила задумчивость. — Скажем, если работник контрреволюционного отдела будет проводить допрос подозреваемого… и немного перегнет палку. И подозреваемый умрет. Что вы будете делать в этом случае? Нет, этого не может быть… это просто совпадение, что она заговорила об этом именно сейчас. И он был даже готов поверить в это, отбросить подальше свои убеждения в том, что совпадений не бывает… если бы не эта ее улыбка. Журналистка смотрела ему прямо в глаза и улыбалась. Едва заметно, чуть приподняв уголок губ. А он не мог найти слов. — Думаю, если такое случится, я буду разбираться с виновным… — буквально выдавил он из себя ответ. Слова никак не складывались в складные фразы, потому что все его мысли занимало сейчас только одно: Гомес. И то, что случилось на допросе. — Впрочем, это уже не относится к сегодняшней теме, — спохватился он. — Конференция окончена. Всем спасибо. Он развернулся и ушел, не обращая внимания на выкрики за его спиной. Проклятье. Что это была за журналистка? Уже у самого входа он схватил за рукав одного из охранников: — Та журналистка, которая задала последний вопрос. Проследите за ней. Мне нужно знать, кто она. Кое-что он уже мог сказать почти наверняка. Он вряд ли бы ошибся, предположив, из какого она города. И, черт возьми, если Марио сделал то, на что она намекала прямым текстом… он его убьет!***
— Думаю, пресс-конференция уже скоро закончится, — отрешенно заметил Миро, глядя в окно. — Значит, министр скоро будет здесь. И тогда… — И что случится тогда, м? — Гомес удобно откинулся на стуле. Тони бы очень хотелось запереть этого ублюдка в камере, чтобы он на своей шкуре почувствовал себя на месте тех, кого пытал. Но, увы, правила-правила-правила. Он был связан ими по рукам и ногам. Хотя какие-то полномочия у него все же были. Например, отстранить Гомеса от службы на все время расследования. Что он и сделал. С большим удовольствием. Он видел тело Дракслера. И этого было достаточно, чтобы пробудить в нем ненависть. Юлиан Дракслер, он помнил его фотографии «до»… он же был совсем мальчишкой. Едва ли старше его брата… или Йозу. И то, что с ним сотворил Гомес… кем бы ни был Дракслер, что бы он ни сделал, он этого не заслуживал. Может быть, хотя бы этого хватит, чтобы наконец открыть глаза Ламу? Так и не дождавшись ответа, Гомес усмехнулся. — Вы смотрите на меня так, будто я преступник, — черт, неужели он действительно не осознает… этого же просто не может быть. Он же должен понимать: то, что он сделал — просто чудовищно. Тони неверяще смотрел на него, но так и не находил на его лице даже тени вины или раскаяния. — Может быть, тогда хоть кто-нибудь из вас объяснит мне, в чем именно я нарушил закон? Я допрашивал мятежника, который хочет уничтожить все наше государство — и вас в том числе. Да, пока вы тут притворяетесь белыми и пушистыми, заботитесь о гуманизме, они уже строят планы по нашему уничтожению. И Дракслер об этих планах знал. Поэтому я сделал все возможное, чтобы их выведать. И уж простите, если при этом я ранил ваши нежные чувства. Хотя нет, на самом деле мне плевать. Главное, что я добился того, чего хотел. — И какая же информация, по-твоему, может оправдать такое? — тихо спросил Клозе, но Тони прекрасно слышал скрывавшуюся за этим спокойствием ярость. — В Шальке, недалеко от Гельзенкирхена, находится военная база. Полузаброшенная, охраны едва ли с десяток наберется, но вот вооружения там еще достаточно. Уж точно хватит, чтобы вооружить революционеров, когда они пойдут штурмовать Бундестаг. Или чтобы переманить на свою сторону какую-нибудь республику, у которой не так много средств. Например, Вольфсбург. Или Вердер. Теперь Дортмунду нужно только разрешение бургомистра — и все, прощай, революция, здравствуй, гражданская война! В комнате стало очень тихо. Мирослав развернулся, в глазах — настоящий шок. Тони тоже не мог поверить тому, что услышал. Это объясняло очень многое. Начиная от того, зачем Боруссии так понадобился Шальке… до того, почему министерство обороны так страстно желало перехватить у них дело. Но ему очень хотелось, чтобы это было неправдой. — Мы сидим на бомбе… — почти прошептал Мирослав. Он думал о том же. Бомба, которая в любой момент взорвется. Вопрос лишь в том, у кого взрыватель. — О, кажется, вы начали что-то понимать… — протянул Гомес. — Знаете, что мне еще рассказал Дракслер? У Марко Ройса был какой-то план на него. — И какой же? — резко поинтересовался он, устав любоваться издевательской ухмылкой Гомеса. Да, теперь он начал немного понимать его мотивы, но это совсем не значило, что он его одобрял. Или что он стал хоть чуть-чуть менее раздражающим. — Увы, этого мне Юлиан так и не сказал… — развел руками тот. — Скорее всего, он и сам не знал. И все равно он продолжал пытать его, пока тот не умер? Даже зная это? Зачем… он просто не мог понять, что за человеком нужно быть. Тони снова и снова смотрел на него, но видел только абсолютную уверенность в своей безнаказанности. Чего стоила хотя бы его ухмылка, которая не исчезала с тех самых пор, когда он привел его сюда. Он даже не нервничал. Как будто знал, что ему все это сойдет с рук. Даже сейчас. Ну уж нет, подумал Тони, начиная злиться. Он что угодно сделает, но на этот раз Гомес не сможет отвертеться. Если понадобится — он дойдет до самого президента. И никто не помешает ему, даже сам министр… Дверь распахнулась так, что ударилась о стену с оглушающе громким звуком. — Марио Гомес Гарсия! — раздражающая улыбка Гомеса мигом слетела с его лица. На пороге стоял Лам, и по нему было видно, что он готов был начать убивать. Кажется, президента беспокоить не придется, подумал он с облегчением. Хотя видеть настолько разъяренного министра было очень страшно. — Оставьте нас! — отрывисто приказал он, и они с Клозе поспешили убраться из кабинета, пока там не разразилась настоящая буря. — Мануэль! — с удивлением воскликнул Мирослав, только сделав шаг от двери. Замминистра, удобно устроившийся на подоконнике, помахал им рукой. Нойер выглядел немного обеспокоенным — впрочем, это было вполне объяснимо. Сейчас уже все знали о том, что случилось во время допроса. Новости распространялись по министерству со скоростью урагана, слухи — еще быстрее. — Это какой-то сумасшедший дом, — пожаловался Мануэль. — Ладно хоть, журналисты все же убрались, хотя я всего десять минут назад проводил до выхода одну особу, которая «заблудилась, пока искала туалет». Заходил к вам, на четырнадцатый этаж — там просто настоящий хаос. Никто не знает, что происходит, но у каждого есть своя версия, одна веселее другой. Томас и Роберт… — он просто вздохнул. Все было понятно и так. Больше, чем Юлиана Дракслера, Тони жалел только Левандовски. Он уже был на допросе с Гомесом, и знал, каково это. — А тут еще и Бастиан куда-то запропастился… — А что с министром? — спросил Тони. У Нойера вырвался тихий смешок. — Ну, я, скажем так, ввел его в курс дела. И это ему очень не понравилось. Хотя, — добавил он уже серьезнее. — Он уже сразу после пресс-конференции немного… не в себе был. Не знаю, что ему там задали за вопросы… но Гомесу я не завидую. Он сказал вам, что выяснил? — вдруг спросил он. Тони с Миро переглянулись, вздохнули и рассказали ему все, что успели узнать, пока не появился Лам. Тревога на лице Ману только усилилась. — Я всегда считал, что эти разговоры про базу — просто дурацкие слухи. Честно сказать, я и думать об этом забыл… Не знаю. Меня больше тревожит этот план Ройса, о котором нам ничего не известно. Ненавижу сюрпризы, особенно такие… Дверь снова хлопнула — и они синхронно, как по команде, обернулись. Лам вышел из кабинета, на вид еще более разозленный, чем раньше. — Где запись допроса? — спросил он так, что заставил Клозе дернуться. При всех своих габаритах, Филипп Лам умел внушать самый настоящий ужас. — Должна быть в архиве, отдел хранения… — договорить он так и не успел. — Какого черта она там делает, герр Клозе, позвольте узнать? — министр теперь говорил очень тихо и вкрадчиво, отчего по спине Тони пробежал холодок. — Я думал, хотя бы вы должны были понимать последствия… мне она нужна, немедленно. Они с Мануэлем переглянулись с полнейшим непониманием во взгляде. Да что такое случилось на этой конференции, что их обычно спокойный министр был как никогда близок к срыву? — И еще, Клозе, — добавил он уже в спину уходящему Мирославу. Тот обернулся, не ожидая ничего хорошего. — Назначьте нового заместителя до конца дня. И постарайтесь, чтобы он был лучше предыдущего. Тони выдохнул, не веря своим ушам. Неужели… неужели министр уволил Гомеса? Это казалось чем-то невозможным. Но по измученному взгляду министра он видел, что это все же было правдой. Они… победили?***
— Министр, я думаю, вам нужно немного отдохнуть… — осторожно начал он, уже готовясь к очередному взрыву эмоций. Но Филипп был на пределе. И отдых был бы для него самым лучшим выбором. — Я знаю, Мануэль… — устало вздохнул тот. Он выглядел таким разбитым сейчас, полная противоположность того грозного человека, каким он был всего несколько минут назад. Будто эта последняя вспышка окончательно исчерпала его до дна. — Но я не могу… не сейчас, когда тут происходит такое… Мануэль огляделся по сторонам. Клозе сейчас должен был быть на полпути к архиву, Крооса министр приказным тоном отправил «заниматься делом», и тот был настолько напуган, что даже не стал уточнять, имел ли он в виду дело Гомеса или просто какое-то абстрактное дело. Так что сейчас они остались здесь вдвоем. Да еще совсем рядом, всего через одну запертую дверь от них, сидел Гомес. И он знал, что должен это спросить. — Что произошло? На пресс-конференции, — Лам поморщился. — Сейчас это даже неважно. И, надеюсь, не будет никогда, — он потер глаза. — Господи, как же я устал… — Отдохните, — снова предложил Ману. — Ничего не случится за пару часов. Ничего, с чем мы не смогли бы справиться сами, — Филипп с сомнением кинул взгляд на дверь. — Я присмотрю за Гомесом, — добавил он, верно истолковав намек. По правде говоря, ему очень бы не хотелось этого делать, но если это единственный способ уговорить министра прекратить издеваться над собой и поспать хотя бы пару часов… что ж, значит, так тому и быть. Лам подумал еще немного, а затем кивнул. Значит, он все же ему доверял. Хорошая новость. Это все, что ему сейчас было нужно — немного хороших новостей. То, что Гомес больше не был заместителем Клозе, пока точно лидировало в этом коротком списке. — Мануэль Нойер, надо же… — Марио Гомес выглядел довольно подавленно, и даже привычная ухмылка, которую он попытался изобразить, вышла кривоватой. — Такая честь. Видимо, Лам таки устроил ему настоящую трепку. Наконец-то. Наверное, этого момента с нетерпением ждали все. А ведь он еще не видел запись… — Ты ведь уже знаешь, что уволен? — поинтересовался Ману. Вопреки его ожиданиям, тот никак на это не отреагировал, и он почувствовал какое-то разочарование. — Похоже, даже у министра больше нет сил тебя терпеть. Это было ужасно мелочно и низко с его стороны — так злорадствовать. Но если подумать, разве у него не было на это права? После того, что Гомес с ним сделал… Мануэль поморщился и непроизвольно коснулся бинтов. Ему постепенно становилось легче, он даже почти перестал бояться замкнутых пространств, хотя сейчас он все равно чувствовал себя очень неуютно. Быть здесь, в закрытом помещении, наедине с Гомесом — это пробуждало в нем болезненные воспоминания. Теперь все иначе, напомнил он себе, это Гомес заключенный, а он во главе, он контролирует все… — Знаешь, Мануэль… Юлиан рассказал мне кое-что про тебя. Точнее, про вас. Черт. Черт-черт-черт. Он думал, все уже кончилось, что он в безопасности… Ему снова было страшно, даже пока Гомес еще ничего не сказал. Он и так знал. То, о чем Гомес продолжал спрашивать, ломая ему пальцы и прижигая сигаретами руки. То, ради чего он пытал Дракслера. И то, что тот кричал, пока умирал в агонии. Бенедикт Хеведес. Конечно же. — Ты ведь понимаешь, о чем я. Кто бы знал, Ману, что у вас с Юле есть столько общего, — Гомес покачал головой. — Интересно, только ли в этом? Мы можем скоро узнать… Это была угроза, как он моментально распознал. Подтекст в последней фразе не оставлял никаких сомнений, особенно если посмотреть на Гомеса. Тот больше не вел себя так, словно был заключенным. Или хотя бы — облажавшимся по полной работником. Он говорил так, будто у него еще была власть. Что хуже всего — она у него была. — И, между прочим, меня не уволили. Всего лишь сместили с должности, — добавил Гомес и улыбнулся. Мануэля передернуло.***
— Ты не куришь? — спросил неожиданно Роберт. Первая фраза, которую он произнес за целый час или даже больше. Томас помотал головой. — Почему-то очень хочется курить, — почти прошептал Роберт, глядя куда-то мимо него, на посеревшее мюнхенское небо. Похоже, собирался дождь — снова. Томас вытащил — в буквальном смысле, едва ли не за руку — Левандовски из затхлого министерства, где каждый уголок, казалось, пропитался запахом крови, боли и смерти. Привел его сюда, в бар, куда он звал его еще давно. До того, как все рухнуло. Но легче все равно не стало. Больше не было ни слез, ни разрывающих душу признаний — все это осталось там, в министерстве. Теперь же Роберт просто застыл. Ушел в свою раковину, закрылся наглухо. Молчал. Пиво, которое Томас им заказал — хотя сейчас ему точно нужно было что-то покрепче — так и стояло перед ним совершенно нетронутым. — Расскажи мне про Блащиковски, — попросил он, неожиданно даже для себя. Разве это было хорошим решением, бередить старые раны, особенно сейчас, когда Роберт был настолько разбит. Но в удивленном взгляде Левандовски не было ненависти и боли. Только грусть — куда более живая, чем-то оцепенение, в котором он был до сих пор. — Про Кубу, — поправил Роберт, опустив взгляд. — Зачем тебе? Томас не знал, что ответить. Может быть, чтобы отвлечь его от мыслей о Дракслере, а может, он хотел узнать о том, кого отправил на смерть. Раньше он был одним из многих — просто арестант, обвиненный в измене. Он выносил смертные приговоры, и, в конце концов, это перестало хоть как-то его задевать. Превратилось в почти рутинную работу. Томас невольно задумался о том, насколько же сильно он на самом деле отличался от Гомеса. Похоже, между ними было куда больше сходства, чем он всегда думал. Но потом Блащиковски перестал быть для него просто еще одним именем в списке. Когда он узнал, что этот поляк был другом Роберта. Возможно, именно этого он на самом деле и хотел — узнать больше о дорогом для Роберта человеке? Левандовски не стал ждать его ответов. Быть может, он понял все и так? Все так же глядя вниз, он вполголоса начал говорить: — Однажды мы… и еще один наш друг, Лукаш, сбежали с уроков. Был конец весны, жара невозможная, солнце светит… никто даже думать об учебе не мог. Так что мы решили, что с нас хватит. Рванули на реку — она как раз недалеко была. Лежали на песке, болтали, плавали на мелководье… пока нам это не наскучило. И тогда Лукаш предложил на спор переплыть реку — кто быстрее. Дурацкая идея, но тогда мы думали, что это ерунда — река обмелела, вода теплая, мы вполне сносно умели плавать — что могло случиться? Томас уже знал, по его тону и появившейся между бровями складке — что-то все же случилось. И он догадывался, что. — Я переплыл первым, оглянулся — и увидел почти сразу за мной Кубу. А Лукаш… — глубокий вздох. — Он тонул. Мы не слышали ни криков о помощи, ни всплесков. Ничего. Вот он плыл прямо за нами — и вот уже уходит под воду, молча. И только шумит река. Я тогда просто… застыл. Растерялся, запаниковал — не знаю. И не могу себе этого простить до сих пор. Что просто стоял на берегу, как дурак. А вот Куба не терял ни секунды. Он уже почти доплыл до берега, но повернул назад. Вытащил его, откачал. А я все так и стоял… — Роберт уронил голову на руки. — Как и сейчас. С Дракслером. Просто стоял и смотрел. Ничего не делал. Ничего… Плечи его снова задрожали. Он хотел отвлечь его от случившегося, но это было невозможно. Роберт снова и снова возвращался к этому. Возвращался туда. — Роберт, ты не… — начал снова Томас. — Я не что? Не виноват?! — отрывисто выкрикнул Роберт. На них начали оглядываться. — Ты можешь это говорить, сколько хочешь, Томас. Я знаю сам, что это неправда. Я должен был что-то сделать! Тогда бы Юлиан был все еще жив! Это я сам привел его к Гомесу, я придумал весь этот план, я обманул Вайгля, все это я смог сделать… но только не спасти его! И ты думаешь, я не вижу, что ты жалеешь сейчас не Дракслера, а только меня? Зачем? — он снова перешел на почти шепот. — Зачем жалеть убийцу, а не жертву? Он поверить не мог, что Роберт действительно так думает. Считает себя убийцей. Какой у него был выбор? Кто мог знать, что его план приведет в итоге к такому? Предугадать это не мог никто. И то, что случилось с Юлианом — это сделал Гомес. У Роберта не было никаких шансов его остановить, что бы он себе ни думал. Даже он не мог ничего сделать. Потому что были правила. Закон. И получается, что те, кто его соблюдают, беззащитны перед тем, кому на него плевать. Вот так. Раньше он думал, что в жизни есть справедливость. Но, оказалось, у жизни было совсем другое мнение. — Ты не убийца, — Роберт только усмехнулся. — Смотря как определять это слово. Я считаю себя убийцей. И ты этого не изменишь, даже не пытайся. — Ты точно не хуже Гомеса, — не сдавался он. — Может быть, не хуже. Но и не лучше. Мы с ним оба были там, вместе вели допрос. Разница лишь в действиях — но итог один. Томаса уже начинало злить это его упрямство. Поляк выстроил себе целую философию, только чтобы и дальше продолжать себя изводить. Вот как до него достучаться, как ему объяснить, что он не виноват? — Роберт, послушай… — фразу он так и не закончил. В баре висели экраны, на которых по вечерам показывали матчи, а днем — либо музыку, либо какие-то странные программы. Сейчас там не было ни того, ни другого. Сначала по экрану пошли помехи, а затем картинка сменилась. Сперва он подумал, что сошел с ума. Потому что этого просто не могло быть. Но это видел не только он. Все смотрели на это, не понимая, что происходит, в полнейшем шоке. Даже с такого расстояния ошибиться было невозможно. Это и так отпечаталось у него в памяти. И он бы предпочел никогда не видеть этого. На всех экранах было одно и то же. Последние минуты жизни Юлиана Дракслера. — Нет, нет… — вырвалось у Роберта, пока он потерянно смотрел, не в силах отвести взгляд. — Томас, как это возможно? Он не знал. Он правда не знал.***
— Это крутили по всем каналам. Везде. В течение почти пяти минут. Не могу сказать точно, сколько человек это видело… — Но и так понятно, что достаточно, — Филипп закрыл лицо рукой. Ему удалось поспать ровно час, и от этого головная боль еще только усилилась. Думать стало настолько сложно, что он почти наяву слышал, как скрипят шестеренки в его голове. Он оглядел собравшихся. Нойер, очень подавленный — какого черта он вообще оставил его с Гомесом, учитывая, что произошло… Алонсо — как раз он и увидел запись. Их запись, которая должна была лежать в архиве, если верить Клозе… Он тоже был здесь. Бледный, с виновато-испуганным выражением лица, каким он его никогда не видел. Они с Алонсо пришли почти одновременно. Один — чтобы доложить о потере кассеты. Другой — что она найдена. И что ее увидел чуть ли не каждый. — А в конце… — подал голос Нойер. — Полагаю, подпись. И запоминающаяся фраза — все, как учил Тухель. — Как они успели все это? — в отчаянии произнес Клозе. — Пару часов назад запись была здесь, я сам держал ее в руках! — Мирослав, успокойся, — не выдержал он. Да, Клозе совершил очень большую ошибку, просто катастрофическую, но он не собирался отдавать его за это под трибунал или даже увольнять. По крайней мере, до тех пор, пока не разберется по-хорошему. — Как и кто — мы выясним, будь уверен. Кроос и его заместитель уже этим занимаются, — делу это особо не помогло, и нервничать тот совсем не перестал. Филипп снова посмотрел на последний кадр. Черная надпись на ярко-желтом фоне. «По делам их узнаете их» — кажется, это что-то из библии. Кто бы мог подумать… И, чуть ниже — действительно, как подпись. «Rache» Они молчали, пытаясь понять, как такое могло случиться. Что они сделали не так? Что-то мелькнуло у него в мыслях, что-то связанное с… с тем, что Гомес узнал на допросе. — Дракслер сказал, что у Шальке есть оружие… — произнес он задумчиво. Клозе кивнул. — И что у Дортмунда был план… — добавил Нойер. Осознание пришло к ним одновременно. — Он и был планом! — воскликнули они вместе с Нойером. Клозе удивленно распахнул глаза — до него тоже дошло, что это значило. И то, насколько плохо все было… — И что, черт возьми, это значит?! — только Алонсо пока ничего не понимал. И честно сказать, Филипп сейчас так ему завидовал. Он глубоко вдохнул — что сразу же отозвалось болью в голове — и попытался подобрать слова. Но это и не понадобилось. Мануэль сделал все за него. — Это значит, что мы на пороге гражданской войны.