Rache

The tide keeps pulling me down I try to reach higher ground I'll never give up and drown Even though I just can't

Юлиан Вайгль проснулся один в пустом доме. Когда он очнулся, в окна снова светило солнце. Он не сразу понял, что лежит на полу, и где-то минуту не мог вспомнить, что произошло вчера. Картина, предложенная памятью, казалось слишком абсурдной. Голова раскалывалась на части, а перед глазами все расплывалось. Он поднялся на ноги и снова чуть не упал — от внезапного головокружения. Все тело ломило, как при простуде. Он осмотрелся вокруг, машинально отмечая — поваленный стул, разбитое стекло, грязные следы на полу. Шатаясь, дошел до коридора, остановившись только у распахнутой настежь двери. И только тогда он понял: это случилось по-настоящему. Его Юле забрали. Куда, было не так и важно. Его не было — и все. Первой его мыслью было бежать искать его — но куда? Он даже не знал точно, кем на самом деле был тот «журналист» Мюллер. Хотя это было очевидно. Он был из Мюнхена, а вовсе не из Берлина. Как и Роберт. Они просто обманули его, провели, как мальчишку — и все же добрались до Юле. Столько усилий, столько предосторожностей — только чтобы устроить их редкие встречи. И никто ничего не знал. Ни Хеведес, ни мюнхенцы… так они думали. Оказалось, все это можно было разрушить так просто. Нужен был всего лишь один старый знакомый. И очень много лжи. Он вернулся на кухню, теперь уже чуть тверже держась на ногах. Так сложно было поверить, что только вчера вечером все было хорошо. Только вчера вечером он обнимал Юле, думая, что их ждет еще целая ночь и целый день вместе. У него задрожали руки. Что они с ним сделают, там, в Мюнхене? Он никогда не вникал в политику: ему это было неинтересно. Но он все равно слышал что-то на улицах, иногда читал в газетах, порой ему что-то рассказывал Юле, и тогда он забывал, что не любил политику — его он мог слушать вечно. Особенно когда тема его действительно задевала, и он принимался вдохновенно говорить про Дортмунд, про планы Ройса, про чудесные стратегии Тухеля. Его размашистые жесты, взгляд, устремленный куда-то вдаль, словно он видит то будущее, о котором говорит, прямо перед ним — он любовался этим и не мог наглядеться. Тогда он любил его даже больше, чем всегда. И вот из этих обрывков информации он знал про Мюнхен. И знал про Шестой отдел. Что там делали с… с такими, как Юле. С «мятежниками». Неужели они и его тоже…? Он заметался по кухне, не зная, куда деться. Что он мог сделать — против всего Мюнхена? Он был совершенно один, без друзей, без союзников… Хотя последнее было не совсем верно, понял он вдруг. Юле работал на Дортмунд. Он был для них важен. И они должны были помочь его спасти. Обязаны. После того, что он для них сделал… Теперь, когда у него был план, стало даже легче дышать. Не теряя больше драгоценного времени, он выбежал из дома, даже не став закрывать дверь — там все равно не было ничего ценного. Он собирался прямо к Ройсу или даже самому Тухелю, делать то, что раньше бы не решился сделать никогда — просить, нет, требовать от них помощи. Вместе они смогут вернуть Юле обратно, он это знал. И тогда все снова будет хорошо, даже если он опять будет с Хеведесом — неважно. Главное, что его Юле будет в безопасности. Он добежал до остановки и буквально запрыгнул в уже отъезжающий автобус. Еще где-то полчаса — и он будет в центре города. Оттуда всего пара минут до штаб-квартиры сопротивления. Юлиан еще давно ему рассказал, как ее найти, просто на всякий случай. Все в порядке, он все уладит, только подожди, мысленно попросил он Юле. Женщина напротив него читала газету. С озабоченным лицом переворачивала страницы. Сегодня все были взволнованы, заметил он. У него появилось нехорошее предчувствие. …а потом он увидел первую страницу. Было похоже, будто его ударило в грудь. С размаху, чем-то тупым и очень тяжелым, так, что вышибло весь воздух из легких. Он просто не мог вдохнуть. Не мог пошевелиться. И не мог отвести взгляд от фотографии. Нет, прошу тебя, Боже, что угодно, пожалуйста, только не это. Пусть это будет неправдой, пусть это будет сном… умолял он, но чем дольше он смотрел на фото, тем больше понимал — это было реальным. То, что он видел. Над фотографией был заголовок — буквы разбегались и расплывались у него перед глазами, но он все же смог его прочитать. «Правосудие по-баварски». Господи, нет… — Что… что это? — едва выговорил он. Женщина недовольно подняла взгляд — и тут же ее лицо смягчилось. — Вы не видели? Этот ужас передавали сегодня по всем каналам! Не могу поверить, что кто-то действительно способен на такое… бедный мальчик! Его замутило. Она говорит это о Юле, подумал он, это он… это он на этой фотографии. Это с ним сделали… У него вырвался всхлип — и он зажал рот ладонью. Опоздал, он опоздал… сколько он лежал там, на полу? Двенадцать часов, больше? Пока он был без сознания, они убили его Юле. Замучили, запытали до смерти. Зачем, зачем, зачем? — Вы его знали? — сочувственно спросила женщина. Он просто не мог этого больше выносить. Ни минуты. Ему нужно было выйти отсюда, сейчас же. Двери открылись, и он выскочил наружу. Его всего трясло. Фотография из газеты все еще стояла у него перед глазами. И тут же, рядом — их последняя встреча. Улыбка на лице Юле, его объятия… он все еще помнил, что хотел приготовить ему на ужин. Он не… он не мог умереть. Это было настолько неправильно, что весь мир должен был сейчас рушиться и выворачиваться наизнанку. Но ничего не происходило. Люди все так же шли и шли по тротуарам, все так же ехали машины, светило солнце, будто ничего и не произошло. «Бедный мальчик» из газеты — вот кем для них был Юле. Скоро они его забудут, как забывают всегда и всех, кроме себя. А для тех, кто сделал это с ним, он и вовсе будет всего лишь еще одним именем в списке. Еще одним арестованным. Еще одной жертвой. И никто из них не будет знать, какие шутки и истории он рассказывал, что он любил, а что ненавидел — и какими теплыми были его карие глаза, когда он приезжал к нему домой… Его больше нет. Юле больше нет. Его убили, и его даже не было рядом, чтобы помочь, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить его страдания… или хотя бы попрощаться. Он больше никогда его не увидит. Это конец… Без сил, он опустился прямо на тротуар. Ноги больше не держали. Почему он не может просто проснуться? Чтобы все снова было хорошо. Или заснуть и никогда больше не просыпаться… что угодно, только не жить, только не чувствовать все это. Он сидел, сжавшись в комок, давясь рыданиями, пока прохожие проходили мимо — кто-то пытался узнать у него, что случилось, но он ничего не слышал и не видел. Просто сидел и плакал, пока слезы не кончились, вспоминая о Юле… у них было так мало встреч. Так мало. Если бы он знал, он бы ни за что не отпускал его от себя. Никогда. Он бы не позволил Дортмунду, Мюнхену, Шальке — кому угодно — забрать его. Если бы он только знал… — Прости, Юле… — вырвалось у него между всхлипами. Что ему делать? Вернуться назад, в этот пустой дом, похожий на, как там Роберт всегда говорил — склеп? Даже думать об этом было противно. Там не осталось ничего. Совсем ничего. Этот дом всегда был только оболочкой. Как и он сам. Юле наполнял их теплом и жизнью — но теперь его не стало. Он так ненавидел этот дом. Почти так же, как свою жизнь. Внезапно он понял, что именно он сделает. План был настолько хорош, что он даже улыбнулся. Они думают, что Юле — просто один из многих? Он заставит их запомнить его. Они никогда, никогда его не забудут. Они будут помнить его до самой смерти. Решимость придала ему сил. Он поднялся на ноги, вытер лицо. Ему лишь нужна небольшая помощь — а дальше он сам. Ради Юле он готов был сделать все, что угодно. — Простите, вы не можете так просто попасть к… — молодой парень смотрел на него чуть ли не испуганно. Можно представить, как он сейчас выглядел. Но ему было плевать. Совершенно. — Скажите Ройсу, что это Юлиан Вайгль. Он поймет, — с нажимом повторил он. — Юлиан! — окликнули его откуда-то справа. Он обернулся. Ну надо же — сам Ройс вышел его встречать. На лице его была хорошо изображенная печаль. Настолько хорошо, что даже слишком. — Мне очень жаль, — начал он. — То, что случилось… — Мне нужен билет в Мюнхен, — оборвал его Юлиан. Он не хотел сейчас слушать эту чушь. То, что он задумал, звало его вперед, заставляло торопиться. Марко Ройс кивнул понимающе: — Да, конечно, но послушай… — ничего слушать он не собирался. Тем более что он сам еще не закончил. Ему было нужно еще кое-что. — Билет в Мюнхен… и пистолет.

***

Видя, как Роберт смотрит в никуда застывшим взглядом, молча, не двигаясь, словно парализованный, он понял, что все его усилия пошли впустую. Столько сил, потраченных на то, чтобы хоть немного вернуть его к нормальному состоянию… и все разрушено, одним коротким видео. Теперь Роберту было едва ли не хуже, чем раньше. Эта запись… как она попала в руки дортмундцев? Что произошло за то время, пока их не было? Их министерство всегда славилось своим неукоснительным соблюдением правил безопасности, и теперь эта утечка — это было просто нелепо. Не сейчас, одернул он себя. Обо всем этом он будет думать позже, когда выведет Роберта из этого транса. — Роберт, — окликнул он его, заставив повернуться к себе. И вздрогнул — такими пустыми были сейчас его глаза. Он так боялся, что это случится — еще до их поездки в Дортмунд. Он видел, как смотрел на Роберта Гомес. Неизвестно, что такого он в нем усмотрел, но Томас всегда боялся, что тот окажется с ним на допросе. Он вспомнил свой сон — кошмар, порожденный его усталым мозгом… ему и раньше снилось такое. Роберт на допросе у Гомеса. Сегодня этот кошмар почти сбылся. — Теперь все это видели, — очень тихо произнес Левандовски. — То, что я сделал… Томас машинально огляделся по сторонам. На них сейчас никто не смотрел: не до этого было. Все посетители обсуждали увиденное, бар гудел, точно пчелиный улей. «Это министерский, я его по телеку видел недавно, как его там… Гомес, что ли» — донеслось до него. И он от всей души поблагодарил Бога, что Роберта на записи узнать было невозможно. — Пойдем отсюда, — наклонившись к нему, попросил Томас. Роберт никак не отреагировал. Слышал ли он его сейчас? Понимал ли, что он говорит? Казалось, будто Гомес сегодня допрашивал двоих. Казалось, будто сегодня умерли двое. Он положил деньги на стол. Мог бы уйти и так, все равно бармену сейчас до них не было дела — он яростно спорил с одним из посетителей, жестикулируя так активно, что даже сбил кружку со стойки. Он не заметил и этого. Но уходить, не заплатив, ему казалось как-то неправильно. А ему так хотелось, чтобы хоть что-то в его жизни оставалось нормальным. — Пошли, Роберт, — он буквально поднял его с места. Никакого сопротивления — он будто тащил за собой куклу, манекен в человеческий рост. — Тебе надо отдохнуть… Если тот, конечно, сможет заснуть. Но если он не сбился со счету, Левандовски не спал уже больше суток. Ему нужно было поспать. — Где ты живешь? — попытался он вызнать у него. Безрезультатно. Если бы он узнал раньше… Он знал адреса всех своих коллег, бывал почти у каждого, но Роберт всегда держался немного в стороне. Никого не впускал в свою жизнь. Даже не так. Больше было похоже, что никакой жизни, кроме работы, у него и не было. Ему пришла в голову мысль, куда он мог отвезти Роберта. Его собственная квартира была совсем рядом, буквально рукой подать — удобнее было только жить на работе, как он всегда говорил, хвастаясь. В обычное время они могли бы дойти и пешком, но только не когда Роберт в таком состоянии. Поэтому он поймал машину. — Не думал, что это случится при таких обстоятельствах, знаешь, такой волнительный момент… — нес он какую-то чушь, пытаясь подобрать правильный ключ. Это оказалось куда сложнее, чем кажется. Руки дрожали — то ли от усталости, то ли действительно от волнения. Роберт рассматривал его дверь, и взгляд его был даже почти осмысленным. Вообще-то, он и правда представлял, что пригласит его к себе домой — но только в его мыслях все шло по совершенно иному сценарию. Но жизнь вообще не выносила его планы, как он уже успел понять. — В общем, добро пожаловать, — произнес он, наконец справившись с замком. — Чувствуй себя как… — конец фразы застрял у него в горле. От того, как именно все происходило, в горле царапались слезы. Ну почему все было именно так? — Извини за беспорядок, — машинально произнес он, понимая, что вряд ли Роберту сейчас до этого есть дело. И вряд ли он сейчас это замечал. — Пойдем, вот здесь спальня, я… Ему показалось, что он услышал какой-то тихий звук. Будто бы звонок телефона, только очень приглушенный. Ну уж нет, не сейчас. Сначала — Роберт, потом — все остальное. Тот уже еле держался на ногах — теперь это было совсем очевидно. Томас буквально уложил его на кровать, словно ребенка, даже не раздевая. Только стянул ботинки. Повинуясь какому-то странному импульсу, коснулся ладонью лба — он был горячим. И Роберта била мелкая дрожь. Это нервный срыв, понял Томас. Все было даже хуже, чем он думал. — Спи, — прошептал он, укрывая его одеялом. Роберт никак не ответил, но глаза все же закрыл. Облегченно выдохнув, он развернулся, собираясь уходить. — Постой, — Роберт схватил его за руку, не пуская. Томас удивленно обернулся. — Останься со мной… пожалуйста, — почти умоляюще произнес он. — Не боишься, что снова останешься в синяках? — вырвалось у него прежде, чем он смог подумать и пожалеть о том, что сказал. Роберт чуть приподнял уголки губ — всего на мгновение, едва ли это можно было считать улыбкой — но все равно видеть это было облегчением. — Думаю, еще один раз я смогу это пережить. «Всего один?» — чуть не спросил он, но вовремя прикусил язык. — Может, и не один, — добавил Роберт, словно отвечая на его незаданный вопрос. — Просто… не оставляй меня одного. Томас скинул с ног ботинки, даже не развязывая шнурки, снял пиджак. На большее не хватало сил. Да и к черту все это, в конце-то концов. — Подвинься, — потребовал он. Роберт снова улыбнулся и перекатился на другой край. Он вдохнул глубоко, словно перед погружением, и лег рядом. Это было так странно: лежать в одной кровати, на расстоянии всего пары сантиметров, но все равно не касаться друг друга… и все же сейчас этого было достаточно. Он не хотел бы, чтобы это кончалось. Не хотел уходить. Просто остаться здесь навсегда — это все, что ему было нужно. — Спасибо, — прошептал Роберт. — Если это поможет тебе уснуть — всегда пожалуйста, — так же тихо ответил Томас. Он правда не знал, что с ними происходило. Но ему это нравилось. — А теперь быстро спи. Тот послушно закрыл глаза. Он и не думал, что это сработает. Уснуть после такого он сам вряд ли бы смог. Но уже спустя несколько минут он слышал размеренное дыхание Роберта. Он потянулся вперед и коснулся его руки. Кажется, дрожать он тоже перестал. Томас уже собирался вернуться в свое исходное положение, вот только сделать ему это не дали. Роберт вцепился в его руку, не сознательно — чисто инстинктивно, но при этом так крепко, будто от этого зависела вся его жизнь. Если в итоге они проснутся в объятиях, это будет даже более неловко, чем в прошлый раз, подумал он, но руку все равно выдергивать не стал. Роберту нужно было это. Нужен был кто-то живой, за кого можно было держаться. С кем можно было чувствовать себя в безопасности. Не обязательно он. Почему-то думать об этом было очень больно. — Спокойного сна, Роберт, — почти беззвучно произнес он, глядя на лицо Левандовски. Он был таким расслабленным сейчас, едва ли не безмятежным… хотя бы во сне все его тревоги исчезли. Ему казалось, что сам он не сможет заснуть. Только не сейчас, когда он весь превратился в сплошной адреналин. Так ему казалось. И все же он провалился в сон почти сразу же, убаюканный спокойным дыханием Роберта. И на этот раз ему — что было так странно — не снился допрос. Ему не снилось совсем ничего. Он просто провалился в черноту без сновидений, точно погрузился с головой в темный бездонный омут… …и вынырнул оттуда, разбуженный отрывистым звуком звонка. Томас открыл глаза. Белый дневной свет уже успел потускнеть, и он задумался, сколько же он проспал. Судя по всему, близился вечер, то есть точно не пару часов. Звонок, разбудивший его, снова прозвучал совсем рядом, протяжно и долго. Черт, телефон. Причем не просто телефон — его личный. Он еще давно понял, что гораздо удобнее иметь два телефона: один — рабочий, который он бог знает когда заглушил почти до минимума. Кажется, именно его он слышал, когда только вошел. И другой — личный. Мало у кого был этот номер. И еще меньше было тех, кто знал оба. Томас прикинул список — и хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Телефон продолжал надрываться. Спящий Роберт обеспокоенно заворочался, потревоженный этим звуком. Быстрее, чтобы не разбудить его, Томас дотянулся до прикроватного столика и снял трубку. — Алло? Да, он был прав. — Боже, Томас, наконец-то! — воскликнул Клозе так громко, что у него зазвенело в ушах. — Я несколько часов пытаюсь до тебя дозвониться! — Извини, просто… — он кинул быстрый взгляд назад. Кажется, Роберт успокоился и снова мирно уснул. — Не до этого было. Прости… — Я понимаю, — уже мягче сказал Мирослав. — Но ты сейчас очень нужен в министерстве. Нет, зачем, не скажу. Жду тебя как можно скорее. Томас положил трубку и очень тихо выругался. Ну вот что это такое? Нет, он не и не надеялся, что его так просто отпустят в самый разгар… чем бы это ни было. Но хотя бы один день отдыха он заслужил! Он бросил тоскливый взгляд на теплую и уютную кровать, так и манящую к себе… Остается надеяться, что Роберт не проснется до того, как он вернется, подумал он с беспокойством. Левандовски сейчас был в очень нестабильном состоянии, и ему совсем не хотелось оставлять его одного в незнакомом месте. И лучше бы Клозе позвал его за чем-нибудь хорошим… — Поздравляю с назначением! — вместо приветствия сообщил ему Клозе, который, судя по виду, смертельно куда-то опаздывал. — Спасибо, ты очень вовремя, а теперь пойдем скорее! И, ничего больше не объясняя, очень быстро зашагал в сторону лифта. Быстрее даже, чем обычно, что означало совсем нечеловеческие скорости. — Подожди! — окликнул его Томас, догнав уже только у самого лифта. — Куда мы идем? И какое еще назначение? — Теперь ты мой заместитель, — как-то рассеянно пояснил Мирослав, нажимая кнопку… восьмого этажа. — И мы уже почти опаздываем на совет. Так, подождите-ка… Томас очень медленно соображал сегодня, но даже его заторможенные мозги смогли сложить два и два. — В смысле… на тот совет? — с почти благоговейным трепетом спросил он. — И я твой… — Знаешь, я уже начинаю об этом жалеть, — со вздохом произнес Клозе. — Шучу, — добавил он, выдержав эффектную паузу. Томас закатил глаза, всем своим видом показывая, что это он шуткой не считает. Ладно, может быть, в конце концов это было что-то хорошее. Если теперь он заместитель Клозе, это значит, что Гомес им больше не является. Просто чудесная новость, подумал он, откровенно злорадствуя. Мирослав был прав — ждали только их, остальные уже давно сидели на своих местах. Все начальники отделов и их заместители, во главе с министром, расположились вокруг длинного стола в зале заседаний. Томас рассматривал его, чувствуя необычайное волнение: ему еще никогда не выпадал шанс бывать здесь. Раньше у него на это не было права. — Я не думал, что нам придется собирать этот совет, особенно сейчас, — начал Лам, серьезно оглядев всех присутствующих. — Но последние события, о которых мы все прекрасно знаем, не оставили иного выхода. Нам нужно решить эту проблему, причем как можно скорее. Именно поэтому я выношу вопрос на голосование. Томас почти наверняка знал, о какой проблеме говорил министр. И то, что он созвал совет… это значило очень многое. Здесь собралось все руководство министерства внутренних дел, что говорило лишь об одном: то, что они собирались обсуждать, касалось всех. «Внутренний совет» на его памяти до этого созывался еще только дважды, и каждый раз это было что-то неотложное. — Я предлагаю внести поправку в Регламент о допросах. Пункт о недопустимости применения воздействий третьего уровня — в принципе. И о существенном ограничении воздействий второго уровня. Никто не подавал голоса, все слушали очень внимательно и серьезно. Происходило действительно что-то эпохальное. Министерство менялось у них на глазах, и очень заметно. И Томасу нравились эти изменения, хотя и вызвали их довольно печальные события. — Если есть какие-то дополнения и уточнения, предлагайте. Если же нет — начинаем голосование. За всю свою жизнь, Томас еще никогда не участвовал в этом. Сюда, за закрытые двери зала заседаний, допускалась только верхушка, а он оставался простым работником — до этого дня. Он был заместителем Клозе едва ли десять минут, но уже получил право голоса в таком важном вопросе. От этого захватывало дух. — За, — Мирослав поднял руку сразу же, не раздумывая ни секунды. Пусть формально поправку предлагал ввести министр, Томас знал, от кого на самом деле исходила эта идея. Клозе уже давно добивался более гуманных методов ведения допросов, но до сих пор ему не удавалось переубедить министра. — За, — тут же отозвался и Тони. Мирослав бросил ему благодарную улыбку. В Тони он тоже не сомневался. Он видел, каково ему было после допроса Ману. Он сам тоже поднял руку, голосуя «за». После того, что случилось с Дракслером, не осталось уже никаких сомнений, что с их законами что-то было не так. — Против, — он подумал, что ослышался. Конечно, Томас и не думал, что решение будет единогласным, но ожидал, что против будет совсем другой человек. Но… Бастиан? Ему казалось, что в этом вопросе у них с ним было одно мнение. Тем более, учитывая, что случилось с Ману… Сам Мануэль тоже выглядел удивленным. Лам ожидающе посмотрел на Швайнштагера, как бы требуя объяснить. — Я не оправдываю того, что сделал Гомес… но его методы, какими бы негуманными они не были, помогли добыть ключевую информацию. И скорее всего, ничто другое бы не сработало. Именно это и называется «оправдывать»! То, что ты сейчас делаешь, подумал он раздраженно. Какого черта он тут устроил? Он сам на себя не был похож. — Я считаю, контрразведке нужны разные работники, с разными методами. Даже такими. Поэтому я голосую против. Лам кивнул, как бы соглашаясь с его доводами. — За, — негромко, но отчетливо произнес Нойер, глядя прямо на Швайнштайгера. — Потому что мы прежде всего должны оставаться людьми. А если этот аргумент для кого-то не работает — не стоит давать республикам дополнительные причины для ненависти. Бастиан отвел взгляд, но сожаления он явно не чувствовал. Да что с ними происходит? — Против, — о, ну надо же, кто бы мог подумать… Марио Гетце совсем не смутился от пристального внимания, направленного теперь прямо на него. — Я — утилитарист. Для меня важнее результаты, а не мотивы. Как будто он не знает, что с результатами все тоже совсем плохо. Наверное, все республики видели, что случилось с Юлианом. Это было в оппозиционных газетах, это показывали по всем каналам… и если лояльные Мюнхену граждане могли отмахнуться от этого, посчитав это пропагандистской ложью, то сомневающиеся сейчас точно поменяли свое мнение — и отнюдь не в их сторону. И это он даже не вспоминал о том, кем именно приходился Дракслер бургомистру Шальке… и насколько далеко Хеведес будет готов зайти в своей мести. Но Гетце почему-то упорно продолжал поддерживать Гомеса. Мюллер вспомнил про их с Йозуа так и не начатое расследование… надо бы все же в этом разобраться, если хватит времени и сил. Больше против никого не было. Решение было принято большинством голосов. Гетце выглядел очень разочарованным, а Швайнштайгер, похоже, ничего и не ожидал, так что лишь пожал плечами. Министр Лам внес дополнение в Регламент о допросах. «Поправка 17», вот как это теперь называлось. Томас почувствовал, что с души у него свалился камень. Пусть этот груз был всего одним из многих, ему все равно полегчало. Дракслер был последним. Больше такого ни с кем не случится. Ни с кем и никогда.

***

Мануэль Нойер поставил свою подпись рядом с остальными — одним из последних. Даже не верилось, что это и в самом деле случилось. Мирослав добивался этого уже несколько лет, должно быть, еще с тех пор, как был введен Регламент о допросах, но в конце концов победили не его логические и этические доводы, а… Он точно не знал, как это назвать. Ошибка, грозящая превратиться в настоящий скандал? Или все же чудовищно жестокое убийство? Что из этого заставило Лама сменить свою позицию? Может быть, сейчас это было неважно. Может, Гетце был в чем-то прав, и им сейчас стоило думать не о мотивах, а о последствиях. Потому что поправку приняли, и не все ли равно, почему. Последним подпись поставил Бастиан, очень неохотно. Да, протокол предписывал, что раз принято, то принято, но почему-то Басти совсем был недоволен. Он вообще не понимал, что с ним происходит. Он помнил еще, что когда тот навещал его в больнице, он яростно обещал, что порвет Гомеса на кусочки — и вдруг такое решение. Так странно и нелогично. Его это очень тревожило. Казалось, что-то происходило с Бастианом, вне его поля зрения, что он упускал… Но ведь этого просто не могло быть, правда? Швайнштайгер снова отвел взгляд и молча пошел к выходу. Ну уж нет, дорогой, так просто тебе от разговора не убежать. Собственно, ему и не удалось. Но не стараниями Ману. Просто в дверях все вдруг остановились и замерли, будто увидели привидение, как минимум. Как максимум… Ману, пользуясь преимуществом высокого роста, посмотрел поверх голов. Это еще что за… Подольски?! До этого вживую ему с ним встречаться не приходилось, но фотографии он видел, как и слышал рассказ Клозе о том, что собой представлял новый министр обороны. Что Ману вынес из этого рассказа, так это то, что желанным гостем здесь он не был. Министр, растолкав всех, пролез вперед — и тоже замер. Еще бы: вряд ли кто-нибудь ждал Подольски здесь уже так скоро. — И снова здравствуйте, министр Лам! — радостно, слишком радостно воскликнул тот. — Прошу прощения, что беспокою вас снова, но, боюсь, это не может ждать, — тут он посмотрел куда-то влево и улыбнулся еще сильнее. — Привет, Басти! Ману мог поклясться, что он ему подмигнул. Что за хрень… — Что вы здесь делаете, Подольски? — ледяным тоном спросил Лам. — Мне казалось, я ясно выразился насчет моего отношения к вашим внезапным визитам. Министерство — не ваш дом, чтобы вы могли приходить сюда, когда вам вздумается. Подольски торжествующе улыбнулся: — Боюсь, министр, насчет последнего вы немного ошибаетесь… Начиная с сегодняшнего дня, вы отчитываетесь о каждом своем шаге непосредственно мне. Больше никаких самостоятельных решений — особенно тех, что касаются революции. Считайте, что теперь ваше дорогое министерство — просто подразделение министерства обороны. Они все слушали, не понимая, о чем он таком говорит. Это казалось каким-то бредом, но бредом очень тревожащим. — И на каком основании? — поинтересовался Филипп. Он явно не верил. Просто не хотел верить. — Указ президента. Сейчас, подождите… — Подольски вытащил из своей папки лист бумаги и продемонстрировал всем желающим. Лам изучал его дольше всех, пристально и очень придирчиво. Мануэлю даже не нужно было смотреть, чтобы удостовериться, что это — чистая правда. Достаточно было просто взглянуть на лицо Филиппа. Он выглядел потерянным, даже опустошенным. — Но… почему? — спросил он тихо, и этот вопрос был равнозначен признанию в поражении. — Почему? — переспросил Подольски удивленно и слегка разочарованно. — Я думал, вы в курсе. Или вы все так сильно были заняты собственными проблемами, что упустили из вида то, чем должны были заниматься? У Ману по спине пробежал холодок. Именно так. Они искали источник утечки информации, думали над наказанием для Гомеса, созвали совет ради поправки в Регламенте… и все это время контрреволюционный отдел работал сам по себе. Если вообще работал. А если вспомнить, что там не было и Левандовски с Мюллером, которые как раз отвечали за… — В Вольфсбурге начались антиправительственные выступления. Говоря проще — бунт. Двенадцать человек убито. Из них семь — наши сторонники. У бедной республики откуда-то появилось оружие… не знаете, откуда? Как же они облажались… это была настоящая катастрофа, вот что это такое. — Если кто-то еще не понял, — Подольски даже голос повысил. — У нас тут гражданская война. А война — моя специальность.

***

(несколькими часами ранее) — Да? — Марко снял трубку, уже зная, кто ему звонит и зачем. Он не ошибся. — Уже видел? — странный у Анны был голос. В нем словно смешалось сдержанное торжество… и ужас, иначе и не скажешь. — Думаю, теперь уже все это видели, — Анна тихонько хмыкнула. — Как ты так быстро успела все провернуть? — О, это не я, это… скажем так, подарок от твоего ненаглядного, — Марко непроизвольно улыбнулся. — Видел тебя на пресс-конференции. Ловко, ничего не скажешь… — Разве это не вырезали? — искренне удивилась она. — На федеральном — да, хотя один раз вроде даже там прокрутили. Но в Берлине транслировали точно. Мы бы тоже показали, не закрывали бы нам доступ… — Чудесно, просто чудесно, — едва ли не промурлыкала Анна. — Хеведес уже здесь? — А он и не уезжал. Мы с Тухелем задерживали его, как могли. Бенедикт Хеведес, собственно, главная цель их плана, на этот раз приехал к ним сам, еще вчера. И вовсе не по политическим причинам. Искал «блудного сына» Дракслера. Ройс, прекрасно знавший, не только где сейчас Дракслер, но и, что куда важнее, где он будет уже через несколько часов, если Левандовски с Мюллером каким-то образом не облажаются, с самым честным лицом убеждал бургомистра Шальке, что понятия не имеет. А заодно, как бы между прочим, намекнул про соглашение. Хеведес, мягко говоря, снова ответил отказом, а если уж говорить честно, просто послал их. Собственно, ничего другого он и не ожидал. То, что Хеведес уже был здесь, упрощало все до невозможности, им с Тухелем оставалось только уверять его, что они примут все возможные меры, чтобы найти пропажу… а на самом деле, задержать Хеведеса до тех пор, пока не будет уже слишком поздно. И эта запись появилась как раз кстати — Хеведес уже собрался уезжать. — Как раз сейчас они с Тухелем подписывают соглашение. К вечеру оружие должно быть уже у нас. А может быть, даже в Вольфсбурге, если повезет. — Все же твой план сработал, — с восхищением произнесла она. — Даже не верится. Марко, ты монстр. — Знаю, — вздохнул он совсем невесело. И повесил трубку. Он добился всего, чего хотел — и даже больше. Но до чего же паршиво было на душе. Быть может, Анна ошибалась, и у него все же осталась совесть? Марко уронил голову на ладони, совсем обессиленный. Дальше будет только хуже, напомнил он себе. Теперь, когда у них будет оружие, начнется настоящая война. Еще больше жертв, еще больше разрушений. Еще больше страданий для его любимой страны. Это было невыносимо — причинять столько боли его родной Германии. Но это было необходимым злом. Как лихорадка, сигнализирующая, что организм еще борется с болезнью. Где-то чуть в отдалении хлопнула дверь. Марко узнал звук: это был кабинет Тухеля. Значит, все уже закончилось — так или иначе. Он подскочил с места и выбежал в коридор как раз вовремя, чтобы чуть не столкнуться с Хеведесом. Тот смерил его тяжелым взглядом и молча прошел мимо, чуть зацепив его плечом. — Ну что? — с нетерпением спросил он, едва дождавшись, пока фигура бургомистра не скроется из вида. — Все, соглашение наше. Ты бы его видел, Марко… он просто рвал и метал. Если бы я его не остановил, он помчался бы в крестовый поход на Мюнхен один, с голыми руками. Часть отправят еще и Вольфсбург, они там уже заждались. В общем, все, чего мы хотели и еще немного. Вот только… — Тухель вздохнул. Он знал, знал, что без «но» здесь не обойдется! Это же был Хеведес, в конце концов. А человека просто так главой Шальке не выберут… — И что он хочет? — немного резко спросил он. — Ему нужно, чтобы мы достали ему того, кто сделал это с Юлианом. Он хочет мести.

***

После громкого заявления Подольски повисла тишина. Все они пытались осознать то, что произошло. Их министерство теперь и не было министерством в буквальном смысле этого слова. Так, придаток минобра, пляшущий под их дудку… Всего одна запись — а какой эффект. Нет, конечно же, дело было не только в ней. Это началось еще давно. Недоверие к их министерству все копилось и копилось, одновременно с тем, как разворачивались события на северо-западе. Сегодняшняя утечка стала лишь последней каплей. Или первым камнем в лавине? — Что теперь? — спросил Мирослав, ни к кому конкретно не обращаясь. Лам повернулся к нему, устало вздохнул. Он выглядел просто изможденным. — Мирослав, Мануэль — идите домой. Отдохните. Томас, передай новости своим, оставь кого-нибудь отвечать за Вольфсбург и Шальке — и тоже можешь идти. Вы мне нужны отдохнувшими и со свежей головой. Тони, мне жаль, но тебя я пока отпустить не могу. С этой утечкой нужно разобраться — и чем быстрее, тем лучше. И насчет Гомеса… — он снова вздохнул. — Понимаю, — отозвался он, позволив Ламу не заканчивать свою мысль. Тони и не рассчитывал уйти сегодня. Или завтра. Вот уже несколько дней он буквально ночевал на работе, но жаловаться на это было бессмысленно. Он понимал, что был нужен сейчас. Да и сам министр не спал уже двое суток, так что… Оставалось пить кофе вместо воды и пытаться как-то пережить приступы мигрени. — Гетце, я прошу тебя заняться конкретно пропавшей записью. Вот это ему не очень понравилось. После того, что ему рассказал Йозуа, доверять Гетце стало, мягко говоря, сложно. Почти невозможно. И он даже не знал, что хуже — дать ему расследовать дело Гомеса, с которым у них был союз — или же, что ничуть не лучше, отправить его искать виновника утечки. Конечно, Йозуа мог и ошибаться, и именно поэтому он не мог прямо сейчас выложить министру свои подозрения. Слишком рано, слишком мало улик — Гетце может сорваться с крючка. А не давать ему делать совсем ничего — это очень подозрительно. А у него, к тому же, было и так мало людей. К черту, пусть Марио ищет виновных — он ведь совсем не обязан с ним соглашаться, в конце концов, это он здесь начальник. — Удачи тебе с расследованием, — на прощание сказал Миро, чуть сжав его плечо. Как же хотелось сейчас уйти домой вместе с ним, а не оставаться здесь бог знает насколько… В последнее время они почти даже не пересекались. Мимолетные встречи, обычно — по работе, такие спешные, почти случайные, прикосновения — вот и все, что им оставалось. Поцеловать его хотелось просто невыносимо. Если бы только не все эти люди, если бы только они были одни… — Боже мой, да обнимитесь вы уже хотя бы, не тяните время! — не выдержал Мюллер. — Тоже мне, устроили тут государственную тайну из своих отношений. — Мюллер! — испуганно воскликнул Миро, чуть ли не в панике глядя на министра. Тот только закатил глаза и махнул рукой. Кажется, об их отношениях действительно знали уже все… Тони решил, что терять ему уже нечего, и прижал Миро к себе. Объятья вышли очень неловкими, потому что он никак не мог отделаться от мысли о том, что на них сейчас смотрят несколько человек, двое из которых — его непосредственные начальники. — Возвращайся скорее, — шепнул ему Миро. — Отдыхай, — ответил он, улыбаясь. — Помнишь, это приказ министра. Он с сожалением отпустил его. Нужно было возвращаться к работе. — До свидания, — смущенно улыбаясь, попрощался Клозе, и поспешил поскорее уйти. Тони уже представил, сколько шуток Мюллера ему придется вынести, и заранее ужаснулся. — Как же замечательно, что у наших отделов такие близкие отношения! — восторженно воскликнул Томас. Началось… Нойер выразительно кашлянул, как бы намекая, что тому пора бы остановиться. Томас сделал вид, что ничего не понял, и продолжал радостно ухмыляться. — Ох, ну бога ради… — в сердцах воскликнул он, не выдержав. — Мне работать надо, как и вам! — и ринулся прочь, чувствуя, как горят у него щеки. И надеясь, что больше никто этого не видит. — Есть идеи, кто это может быть? — почти небрежно поинтересовался он у Марио, пока они ехали вниз. К счастью, тот не был свидетелем его позорного бегства, потому что ушел чуть раньше. Тот задумался… нет, изобразил задумчивость, так хорошо, что разница была почти незаметна, но Тони занимал свою должность не зря. В чем, а в людях он разбирался. — Может быть, — осторожно ответил Гетце, но его уже было не провести. Он знал теперь точно, что у него уже был ответ. Больше, чем идея — кандидат. Это ему очень не нравилось. — Министру нужны улики, — напомнил он, посылая ясно читаемое между строк сообщение. «Я не приму твое решение, если у тебя не будет достаточно улик, так что даже не пытайся скинуть вину на первого встречного». — Доказательства. — Виновный, — продолжил цепочку Марио. — Понимаю. Интересно, действительно ли он все понял? Нет, ну как же все это сложно… А тут еще и Гомес, для большей радости. — И снова здравствуйте, герр Кроос, — Гомес встретил его с энтузиазмом. — Закончили со всеми важными делами и теперь принялись за меня? — Прекрати паясничать, — оборвал его резко Тони. — У тебя большие, очень большие проблемы. Повезет, если отделаешься увольнением. Это же скандал на всю страну, не меньше — и всем нужен козел отпущения. А ты вполне подходишь на эту роль. К тому же, видел я эту запись — ты там вполне узнаваем. Энтузиазма у Гомеса немного поубавилось, но все равно он не расстроился так сильно, как Тони рассчитывал. К сожалению. — Кстати, так как тебя там не было… совет внес поправку в Регламент о допросах. Большинством голосов. Его почти не удивляло, что против был Марио Гетце, учитывая, что они с Гомесом были заодно… но Швайнштайгер? Странно, так странно. — Ту поправку, о которой все время болтал Клозе? — Выбирай слова, — пожалуй, даже слишком раздраженно бросил Тони. Не стоило показывать Гомесу, что его так просто задеть, но сейчас все они были на пределе. Стресс открывает истинную сущность человека, как говорил его отец. Ты не будешь знать, кто есть кто на самом деле, пока не увидишь его во время кризиса… Или себя. Ему не нравилась эта идея. Если все люди на самом деле такие, какими он видит их сейчас, если он сам такой человек… есть ли в этом мире хоть что-то хорошее? — Думаете, это хорошая мысль? Сложить оружие, в то время как противник вооружается? Думаете, ваш так называемый гуманизм настолько их впечатлит, что они просто сдадутся без боя? Вы сделали все только хуже, герр Кроос, вот увидишь, ты еще вспомнишь об этом когда-нибудь. Потому что у них нет вашего гуманизма, им на него плевать, Ройсу, Тухелю — плевать, и все. Результаты важнее, мой дорогой. Все великие революционеры должны быть утилитаристами. Он почти не разбирал того, что говорил Гомес, слова просто проносились мимо его сознания. Все, кроме последней фразы. «Я утилитарист» — сказал Марио Гетце, голосуя против поправки. Ему важнее результаты. И Йозу ведь говорил… Словно в затмении, он вскочил с места. — Я должен… — в последний миг он спохватился и оборвал фразу. Ни к чему Гомесу было знать. Он видел теперь то, что упустил Йозуа Киммих. Марио Гомес не был шпионом Дортмунда, он просто… Просто что? Он же видел все то же, что и он сам, он общался с Гетце так долго, что не мог не видеть этого. И все же они оба не замечали, пока им не указали пальцем. Это было очевидно, как дважды два равно четыре. Гомес даже говорил этими же словами, и все равно не понимал… Он должен предупредить министра, пусть даже у него нет достаточных улик и доказательств, пусть пока это больше звучит, как припадочный бред… Он должен сказать ему, пока не поздно. Тони не знал, что уже опоздал. Все было кончено еще когда министр поручил Гетце найти виновного. Может быть, даже раньше. У него уже не было шансов что-то изменить.

***

Йозуа подвинул телефон на его родное место и с облегчением потянулся, чувствуя, как ноют уставшие мышцы. После ночи на диване у Тони все тело и так болело, как будто он спал на камнях, а несколько часов, проведенных в скрюченном виде под столом, делу совсем не помогли, а вовсе даже наоборот. Нужно больше заниматься спортом, подумал он в очередной раз. Иначе он своим образом жизни вгонит себя в могилу годам к тридцати-сорока. Чаще бывать на свежем воздухе, вот это вот все. Мать уже давно пыталась затащить его к врачам — пока безуспешно. Может, не стоило так сильно сопротивляться? Он уже по опыту знал, что этот порыв угаснет совсем скоро, как оно всегда и бывало. У него просто не было времени думать о здоровье. Обычно его голову занимали совсем другие мысли. Интересно, где сейчас Мануэль? Он так быстро ушел, оставив его одного разбираться с телефоном — понятное дело, что у замминистра была куча всяких обязанностей, о большей части которых он не имел ни малейшего представления. И все же было бы лучше, если бы тот остался здесь… Так, хватит этого бреда, одернул он себя. Нойер позвал его только по делу, чтобы починить его телефон — что оказалось куда сложнее, чем он думал. Работа и больше ничего, понимаешь ты или нет? Как и вся его жизнь. Работа, работа и еще больше работы. Йозу отряхнул чуть запылившиеся штаны. Быть может, когда-нибудь позже, когда он станет старше… а пока приходилось довольствоваться тем, что есть. Пора все же показаться на глаза Хаби. Ох, какой же будет скандал… Что случилось что-то неладное, он почувствовал, еще когда выходил из лифта на своем этаже. Он не знал еще, почему, но идти стало тяжелее, каждый шаг давался с большим усилием. Будто его подсознание уловило что-то… какой-то предвестник беды. За долю секунды до того, как он толкнул их дверь, он вдруг понял, что это было. Лифт уже был на четвертом этаже, когда он его вызвал. Кто-то приехал к ним сюда совсем недавно. — А вот и он, — министр, если только глаза его не обманывали, поднялся со стула — его стула, и ему захотелось захлопнуть эту дверь и бежать. — Уверяю, это просто недоразумение, — произнес Матс. — Не думаю, чтобы он и в самом деле хотел… Кто-то, неслышно подобравшийся со спины, положил руку ему на плечо, и Йозуа дернулся. Что происходило? Он просто не понимал… — Министр, я искал вас, чтобы сообщить о возможном подозреваемом, — это всего лишь Тони, подумал он с облегчением. Все в порядке. — Не стоило, Марио уже все мне рассказал. Марио Гетце, с лицом, на котором было глубочайшее и искреннее беспокойство, вынырнул откуда-то справа, встав рядом с министром. Он не один был здесь, теперь, когда его глаза чуть привыкли к полумраку, Йозу мог точно это сказать, кроме него здесь был еще и Швайнштайгер, а совсем в глубине стоял, скрестив руки на груди… Мануэль Нойер. — Удалены, — сообщил Гетце. Министр нахмурился. — Я не понимаю, — решился он подать голос. — Что случилось? — он знал, что это было что-то невероятно серьезное, иначе министр и все они не были бы здесь, у них в отделе, и еще… оно было как-то связано с ним. Но это же было невозможно. — Йозуа Киммих, вы арестованы за саботаж и государственную измену, — Марио Гетце улыбался, произнося это, отметил он машинально. А потом до него дошел смысл сказанного. — Что? О чем вы… Я не… — связного предложения никак не получалось, да и сами мысли никак не хотели выстроиться во что-то осмысленное. Потому что он просто не мог понять, как это может быть. — Марио, это какой-то бред! — воскликнул Тони, его рука успокаивающе сжала его плечо. — У тебя есть какие-нибудь доказательства? — Больше, чем какие-нибудь. Думаю, герр Алонсо вполне может подтвердить мои слова, как и Клозе со Швайнштайгером. Мирослав Клозе посмотрел запись и поручил отнести ее в архив, Алонсо приказал сделать это Киммиху, то есть запись была у него. Дальше он должен был, очевидно, отдать ее Швайнштайгеру… вот только этого не произошло. Он начал понимать. Общая картина все еще не могла сложиться, но он чувствовал, что вот-вот, и он все осознает, и осознание это будет ужасным. — Вместо этого он сказал Швайнштайгеру, что его якобы вызывали вы, — министр кивнул, как бы соглашаясь со сказанным. Его план! Это же был просто его дурацкий план, чтобы столкнуть Бастиана с Подольски. Но дело же было не в этом, правда? — Но я запер дверь, когда уходил, я точно это помню, — подал голос Швайнштайгер. Он тоже выглядел сбитым с толку. — Он не смог бы… Марио Гетце удрученно вздохнул. — Тони, ты не можешь проверить его карманы? Нет, нет… подумал он, холодея. Это же не… — Кроос, обыщите его, — приказал министр. — Не надо, — почти беззвучно прошептал он. Но Тони все равно залез в его карманы. Ключи лежали во внутреннем кармане кофты. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы найти их и вытащить на свет. — Это же… — Дубликаты ключей. Тут не все, я уверен. Думаю, у него есть ключи от всех дверей министерства. — Это не то, что вы думаете! — выкрикнул он, понимая, как глупо это звучит. Но с каждым новым словом Гетце его все глубже и глубже затягивало в трясину. — Я сделал эти дубликаты, просто чтобы… Он не нашел слов. Это было просто что-то вроде игры. Ему нравилось иметь ключи от всех дверей. Так он чувствовал себя хозяином всего министерства. А еще… еще они пригодились ему, и уже не раз. Когда он проверял кабинет Гетце, да и когда вытащил Мануэля из камеры, в конце концов! — Так что это объясняет, почему дверь была не заперта, когда его увидел Нойер. И, если я правильно понял, он сказал, что за архивом следит Тер-Штеген? Мануэль кивнул. — Он оставил запись в условленном месте для своего сообщника, чтобы тот потом ее забрал. Или же подождал и забрал ее сам. К сожалению, узнать, кто это был, мне не представляется возможным — по вполне понятным причинам. — Записи уничтожены, — закончил за него Лам. — Очень хорошая версия, но все же не единственная, — Тони явно был на его стороне, может быть, едва ли не единственный из всех. — Вам не кажется, что этого маловато, чтобы отправлять человека под трибунал? — Помнишь, я сообщал о пропаже документа из архива, несколько дней назад? Пожалуйста, нет… ну не может же быть так, что всё против него? Это чертово сочинение, которое он так и не выбросил, жгло ему карман. Идиот, какой же он идиот… — И каким образом это связано? — едко поинтересовался Тони Кроос, продолжая держать его за плечо. Только теперь это все больше напоминало захват, а не ободряющий жест. Ему хотелось бежать, но так он бы только признал себя виновным… в чем бы они его ни обвиняли. И поэтому он просто стоял, не в силах выдавить ни слова в свое оправдание, погребенный под лавиной обвинений, которые по отдельности все были правдивы, но вместе… — Если ты найдешь у него этот документ, я могу показать. Не только тебе, всем. Йозуа молился, чтобы оно где-нибудь потерялось, выпало, пока он ползал под столом Ману или просто испарилось в воздухе. Но сегодня небеса явно были не на его стороне. После недолгих поисков Тони достал из еще одного его кармана пожелтевший листок. Все удивленно выдохнули. Не удивлялся лишь Марио. Уголки его губ поднялись — почти незаметно. — Это… — Тони вгляделся в текст. — Школьное сочинение Марко Ройса, одно из первых проявлений его… взглядов, — как, не понимал Йозуа, как можно так врать, глядя в глаза своим врагам, врать прямо им в лицо, притворяться столько лет… — Вот здесь, подчеркнутое слово. — Rache…- потрясенно произнес Кроос. — Это же… это же та подпись. — О чем вы говорите? Какая подпись? В чем вы меня обвиняете? — не выдержал он. — Не притворяйся, Йозуа, ты знаешь сам. Ты украл запись допроса из министерства и отдал его своим дортмундским друзьям на телевидении. А они пустили это в прямой эфир. А потом ты вернулся сюда и стер все записи с камер, причем так, чтобы это выглядело как сбой. — Но это не так! — с облегчением выкрикнул он, осознав, что ему есть, что сказать в свое оправдание. — Меня не было здесь несколько часов! Я работал в кабинете у Нойера, он попросил разобраться с его телефоном. Скажите, что я говорю правду, герр Нойер! — почти умоляюще воскликнул он, глядя замминистру прямо в глаза. Тот отвел взгляд. — Мы встретились в архиве, это правда, но я ничего у тебя не просил. Мы разошлись сразу же после нашего разговора. Почему он говорит это, почему он говорит неправду, в отчаянии подумал Йозу. Он же прекрасно помнит, что дал ему поручение, он сам довел его до кабинета, почему же сейчас он… предает его? — Пожалуйста… вы же знаете, что все было не так… — пролепетал он, сам понимая, как жалко это звучит. Мануэль отвернулся, лицо его исказилось. Но Йозуа успел заметить в самый последний момент быстрый взгляд, брошенный в сторону Гетце. И он все понял. Они с Гомесом как-то добрались и до Ману, они заставили его врать. Он понятия не имел, что у них на него было… но они шантажировали его. Вот и все. — Ты приходил сюда, когда Хаби и Матс ушли на совещание, — услышал он незнакомый голос. Это был тот парень, Феликс, что ли… блондин, о котором он не знал почти ничего. И только сейчас, когда увидел их вместе с Марио, он понял, до чего же они похожи. Последний кусочек паззла встал на место. — А потом снова ушел, как раз незадолго до сбоя. Ему захотелось рассмеяться — такая странная и неправильная реакция. Все вышло так гладко и складно, он сам бы поверил, будь он на месте министра. Ему казалось, что он с ними борется, но в итоге… просто помог им. А этот Феликс все время был здесь, в его отделе. Гетце знал о каждом его шаге, постоянно… какой же он дурак. Глупый ребенок, который возомнил себя достаточно умным, чтобы обхитрить Дортмунд. А в итоге попался сам. — Думаю, на основании всех улик и показаний… его признают виновным, — подвел итоги Гетце. Гетце-старший. Йозуа замер, не в силах даже пошевелиться, пока Тони надевал на него наручники, стараясь не выворачивать сильно руки. Все равно он ничего не чувствовал. Все это время он смотрел только на Мануэля. Тот больше не отводил взгляд. В глазах его было сожаление. — А учитывая ключи… думаю, он и раньше шпионил за нами. Это измена. А за нее наказание одно — смертная казнь. Сейчас ему показалось смешным то, что совсем недавно он переживал, что из-за своего образа жизни умрет лет в сорок. Теперь он вряд ли доживет до сентября. Странно — но страшно почти не было. Было лишь ощущение какой-то обреченности. Так и должно было случиться, думал он отрешенно, пока его уводили. Это просто его судьба. Никто не мог ничего исправить. Тем более — он сам.

***

Тони провожал взглядом спину Киммиха, пока его Марио и подоспевшие очень быстро охранники уводили его прочь, и его не покидало ощущение ужасающей неправильности происходящего. — Господин министр, вы уверены, что он — именно тот, кого мы ищем? — Доказательств этому достаточно, — напомнил ему Лам. — Больше, чем достаточно. Слишком много… — произнес он задумчиво. — Думаете, это возможно: столько времени успешно скрываться и шпионить, а потом выдать себя так глупо? Я понимаю, что виновного нужно найти как можно быстрее, но я хочу быть уверен до конца… Не думаю, что агент Дортмунда, которого мы так долго искали — девятнадцатилетний парень. — Вы сами знаете, Кроос, Тухель любит работать с молодыми людьми. А эти грубые ошибки — результат неопытности. — Слишком грубые, — не унимался он. — Это уже похоже на конспирологию, Кроос. Я думал о вас лучше. Вот и весь ответ. Марио молодец, Марио добыл ему виновного в рекордный срок, да еще и с такими убойными доказательствами, что суду даже совещаться не придется — виновен, и все тут. И есть только одна мелочь: это было не так. Он сам уже почти начал сомневаться, когда нашел ключи и услышал рассказ Швайнштайгера. Но потом он увидел лицо Нойера. Он лгал. И не просто так — потому что боялся. А значит, то, что говорил Йозуа, было правдой, и он был невиновен. Это было самое страшное: из-за того, что он вовремя не смог распознать в Гетце двойного агента, умрет невинный человек. Ребенок, по сути. Йозуа было всего девятнадцать, и все равно он был достаточно умен и внимателен, чтобы понять, кто Марио на самом деле. В отличие от всех остальных… — Министр, — предпринял он последнюю попытку. — Я думаю, — он понизил голос. — Думаю, у Боруссии есть шпион… с доступом к самой секретной информации. Не просто парень из техотдела — кто-то посерьезнее. — Если вы найдете мне этого шпиона, Кроос, — в тоне министра уже начало слышаться раздражение. — Я буду вам очень благодарен. А пока… займитесь Гомесом, как вам и поручили. Тони непроизвольно сжал кулаки, справляясь с приступом гнева. Такое чувство, будто министр ни во что не ставит его мнение. Он никогда не числился параноиком, ошибался так редко — и все равно Лам не удосужился его даже выслушать? Одно радовало. У него все еще было достаточно оснований, чтобы выгнать Гомеса к чертям — и до чего же приятно будет это сделать. Уже уходя, он поймал на себе взгляд светловолосого парня у монитора. Того самого, кто сказал, будто Киммих удалил все записи. Еще тогда Тони показалось, что он похож на… От того, что он успел увидеть в этом быстром взгляде, ему стало не по себе.

***

Последнее, что Роберт помнил, перед тем как уснул, было ощущение тепла и спокойствия. Оно осталось с ним и после того, как он проснулся. Он не помнил точно, что ему снилось, но это точно не было похоже на кошмар… И тут он все вспомнил. Все, что случилось с ним. Дортмунд, допрос, Гомес… Юлиан. Его опять затрясло, он метнулся в сторону, чтобы снова найти то тепло… но там никого не было. Томаса не было. Он ушел. А он остался один… где он был? Роберт огляделся по сторонам. Воспоминания были слишком отрывочными и смазанными, и все же он вспомнил: квартира Мюллера. Он был у Томаса дома, в его постели. Он провел ладонью по простыне. Так странно… это успокаивало, почему-то, даже когда самого Томаса не было на месте. По крайней мере, дрожать он перестал. Может быть, эта тишина была к лучшему, так у него было время подумать. О том, что с ним происходит. Последние несколько дней его жизнь мчалась, как поезд, сошедший с рельс, а ему оставалось лишь беспомощно наблюдать за этим. И вот только сейчас у него появился шанс разобраться со всем. Хорошо, теперь по порядку. Марко Ройс хотел, чтобы Юлиан Дракслер умер на допросе. От этой мысли его передернуло. Но это было так. И эта запись — тоже часть его плана. Плана по… он задумался, что-то вертелось у него в голове, воспоминание о чем-то, что Юлиан сказал во время допроса. Вспоминать об этом было тяжело, как если бы он возвращался мыслями туда, в эту камеру… озарение было похоже на вспышку молнии в темноте. Оружие! В Шальке было оружие, жизненно необходимое в Дортмунде… и не только. Мало ли кто решился присоединиться к восстанию теперь, с таким преимуществом. Теперь у них появился шанс. И ради этого, без всяких сомнений, Марко легко мог бы пожертвовать одной жизнью. Марко, что же ты такое творишь? Теперь он понял, что с самого начала он чувствовал к Ройсу не только восхищение. Но и страх. Он так сильно боялся его, боялся той силы, что двигала его к цели, несмотря ни на что. Просто раньше он этого не замечал, ослепленный своими чувствами. Что же изменилось сейчас? Роберт задумчиво коснулся рукой простыни на другой стороне кровати. Холодная… Это ведь не было любовью, то, что он чувствовал к Марко? Наверное, нет. Тогда на что она вообще была похожа? Он так отдалился в последнее время, не только от Марко, от них всех. От Дортмунда… он не понимал больше, что правильно, а что нет. Кто прав, а кто нет. Все вдруг стало таким сложным. Раньше, в Дортмунде, его жизнь делилась ровно пополам — две полосы, угольно-черная и золотая, как на борусском флаге. Все, что в Мюнхене — черное, все, что против них — золотое. Это было так просто. Все было так просто… …пока он не приехал сюда. Попроси его кто-нибудь сейчас поделить весь мир на темное и светлое, он бы не смог. Двух цветов стало вдруг слишком мало. Интересно, сколько он спал, внезапно подумал он. За окном было уже совсем темно. Поздний вечер, если не ночь. Комната слабо освещалась уличным фонарем, и в его свете предметы можно было различить только по едва угадываемым в полумраке силуэтам. Он поднес левое запястье к лицу, но разглядеть циферблат ему так и не удалось, сколько бы он не напрягал глаза. Роберт поднялся с постели. Голова чуть кружилась, он даже пошатнулся. Нужно найти выключатель. С n-ой попытки он все же нащупал его на стене. Комнату залило желтоватым светом. Сейчас она выглядела очень… уютно? Даже не верилось, что это было жилье Томаса. Хотя настоящего хозяина квартиры выдавал беспорядок, который можно было назвать художественным. Распахнутая дверца платяного шкафа, куча странных предметов, заваливших столик, небрежно брошенный пиджак на полу у кровати — все эти детали делали комнату более живой, обитаемой. Роберт не мог не вспомнить свою съемную квартиру: голые стены, покрашенные еще бог знает когда в тошнотворный желтый, пустые полки шкафов, всегда безукоризненно заправленная кровать. Будто он и не жил там. Это никак нельзя было назвать домом. Наверное, дома у него больше и не было. И не будет. Хотя ему хотелось бы остаться где-нибудь так надолго, чтобы это место стало для него родным. Не в этой жизни, очевидно. Роберт спохватился и посмотрел на часы. Надо же, почти полночь… весь день просто канул в никуда. Ну и черт с ним. В тишине пустой квартиры, нарушаемой только его дыханием, звук поворота ключа в замочной скважине прозвучал оглушительно громко. Роберт вздрогнул, едва борясь с желанием броситься бежать. Это Томас, все хорошо, успокоил он себя с некоторым трудом. — Роберт, ты уже встал? — удивленно воскликнул тот, столкнувшись с ним на пороге спальни. Он придирчиво оглядел его с ног до головы и, видимо, остался довольным результатом, потому что беспокойство на его лице сменилось явным облегчением. Впрочем, это было ненадолго, потому что в следующий же миг Томас накинулся на него с вопросами. — Как ты? Как спалось? Прости, что оставил тебя одного, Клозе срочно вызвал… жара нет? Голова не болит, не кружится? — Томас, пожалуйста, не надо так обо мне переживать, — попросил он, с трудом найдя место, чтобы вставить реплику. — Я уже взрослый человек, должен сам со всем справляться. Томас только отмахнулся. Он был очень взбудоражен. — Раз у тебя все хорошо… Не хочешь прогуляться? Подышать свежим воздухом… Здесь рядом есть очень милый ресторанчик, который открыт допоздна. — Спим в одной постели, ходим ужинать в ресторан… — задумчиво произнес он. — Что дальше? Помолвка? — Сначала знакомство с родителями, — в том же тоне ответил ему Томас. — Ой, да ладно, соглашайся, я угощаю! — И с чего бы такая щедрость? — Меня повысили! — улыбаясь во весь рот, выпалил он. Кажется, он ждал случая сказать это еще с тех пор, как только вошел. — В самом деле? И ты теперь… — Зам Клозе, ага! — он просто сиял. Подождите-ка, но если он зам, то Гомес… — То есть Гомеса… уволили? — недоверчиво спросил он. Он и не надеялся, что когда-нибудь доживет до этого счастливого момента. — Ага, именно. Видишь, сколько у нас поводов. Так что не ломайся, идем в ресторан! Роберт очень подозрительно посмотрел на Мюллера. — Мне кажется, или ты мне наплел все это, просто потому, что очень сильно хочешь затащить меня в ресторан? — Ну, на крышу я тебя уже затащил, — хмыкнул тот. — И это было очень легко. Думаешь, мне пришлось бы заморачиваться и придумывать все это просто ради похода в ресторан? На этот мощный аргумент ему возразить было нечего. — Хорошо. Надеюсь, меня вообще туда пустят, а то, знаешь ли… — он осмотрел себя. Костюм его выглядел просто ужасно. Да и он сам, наверное, был не лучше. — Ммм, — задумчиво протянул Мюллер. — Думаю, рубашку все же нужно поменять. Подожди секунду… — он зарылся с головой в одежный шкаф. — Так, где же это… а, вот, — вынырнул он с темно-красной рубашкой в руках. Причем совсем не мюллеровского размера. — Представляешь, все же пригодилась. Примерь. Роберт — что ему еще оставалось — снял свою уже катастрофически помятую рубашку и надел эту. На удивление, сидела она почти идеально. — Шикарно, — вынес вердикт Томас, закончив его рассматривать. — Нет, ну надо же. — Откуда она? — спросил он, застегивая пуговицы на рукаве. И тут же подумал, что, возможно, вовсе не хочет услышать ответ. Рубашка ведь совсем новая… а вдруг она осталась от… Почему-то Роберту очень бы не хотелось, чтобы она осталась Томасу от какого-нибудь его… бывшего. — Родители прислали подарок, еще на Рождество, — все же не от бывшего, с облегчением подумал Роберт и сам удивился тому, что чувствовал. Это еще что за новости? — Только вот с размером не угадали, как видишь. Я слишком долго у них не был, такими темпами они совсем забудут, как я выгляжу, — Мюллер вроде шутил, но звучало это как-то грустно. — Но, к счастью, их подарок все же не пропал зря, — уже беззаботнее добавил он. — Чудненько. Роберт огляделся в поисках зеркала. — Тебе идет этот цвет, — вдруг сказал Томас. Он удивленно на него посмотрел, даже не зная, как на такие комплименты реагировать. Тем более… темно-красный — это был цвет Мюнхена. Разве он мог ему подходить? Вряд ли, конечно, Томас имел в виду именно это… — Спасибо? — после некоторой паузы неуверенно ответил он. — Кстати, это подарок тебе. У тебя ведь скоро день рождения, да? — черт, а он и забыл об этом. Совсем уже замотался. — Уже… — Томас посмотрел на часы. — Нет, еще только завтра. Ох, чуть не опоздал. Дурацкий подарок, знаю, но тут уж что есть… Извини. Обещаю исправиться к следующему году! — закончил он с виноватой улыбкой. «Меня не будет здесь в следующем году» — чуть не вырвалось у него. — Честно сказать, я бы и забыл про него, если бы ты не напомнил, — сказал он вместо этого. — И подарков я точно не ждал. Так что… спасибо тебе. — Так, если мы сейчас же не прекратим этот обмен любезностями, — спохватился Томас, — то даже этот ресторан закроется, и нам придется ужинать тем, что осталось у меня в холодильнике, а я еще жить хочу. Роберт тоже хотел жить. И в ресторан. На улице уже окончательно наступила ночь, причем довольно холодная, особенно для конца августа. Роберт поежился от ветра, жалея, что не догадался накинуть сверху хотя бы пиджак. Томасу же все было нипочем. Он явно наслаждался этой погодой и последними летними днями. Роберт не мог его догнать, поэтому плелся чуть позади. — Хей, поляк, не замерзай только тут, уже скоро! — бодро воскликнул тот, обернувшись. Роберт глубоко вздохнул: веселый, слишком веселый Мюллер — это всегда не к добру. Опять все кончится прогулками по крыше или чем еще похуже… Они завернули за угол, и тут Томас неожиданно остановился, так резко, что Роберт сначала даже не понял, что происходит и чуть в него не врезался. — Что… — начал он было. — Подожди! — шикнул на него Томас, оглядываясь по сторонам, будто зверь, почуявший что-то неладное. — Мне кажется… кажется, за нами кто-то следует. Я еще раньше это почувствовал, еще когда шел сюда, но думал — показалось. Он говорил очень тихо, едва различимым шепотом, продолжая всматриваться в темноту. У Роберта от этого пробежал холодок по спине. Кто мог их преследовать? И главное — зачем? — Я так и думал, что вы меня заметите, — от стены отделилась тень: по крайней мере, так ему показалось. И голос… — Но это уже не важно, правда? — говоривший вышел вперед, на свет — и Роберт отшатнулся. Чувство было, будто он увидел привидение. Он не мог быть здесь, просто не мог… — Юлиан, что ты здесь… — Юлиан Вайгль вытащил руку из кармана, и окончание фразы застряло у него в горле. В руке он держал пистолет.

***

Казалось, будто время замерло, а вместе с ним — весь мир вокруг. Вся вселенная сжалась до одного предмета: пистолета в руках Вайгля. Направленного прямо на Роберта. Он шагнул вперед — импульсивно, не задумываясь о том, что делает. Только чтобы закрыть его собой. Но прежде, чем он успел сделать второй шаг, он отчетливо услышал звук, который нельзя спутать ни с чем, если ты когда-нибудь его слышал. Юлиан взвел курок. — Не стоит, — предупредил он, и Томас послушно замер на месте. У Вайгля совсем не тряслись руки, заметил он, и это было очень плохо. Потому что до Роберта ему было несколько шагов — вряд ли он промахнется. Юлиан подошел ближе, все так же держа Роберта на прицеле. Это было похоже на какой-то кошмар, настолько нереальным было все происходящее. Свет от фонаря играл на лице Вайгля, только еще сильнее усиливая впечатление. В этом свете он не был похож на себя. — Ты обманул меня, — Юлиан сделал еще один шаг. Теперь он стоял вплотную к ним, пистолет упирался Роберту в живот. Тот прикрыл глаза. Нет, пожалуйста, только не так, взмолился он. Роберт не должен был умереть… — Даже хуже, Роберт. Ты меня использовал. Я думал, мы были кем-то вроде друзей, но ты… — его голос сорвался на последнем слове. Роберт вздрогнул: Вайгль поднял пистолет выше, прижав дуло к груди Левандовски. С левой стороны. Там, где сердце. — Ты забрал его у меня! — выкрикнул он. — Это ты виноват в том, что он умер! Думаешь, это не так?! Роберт помотал головой. — Я не… мне жаль, Юлиан, — произнес он очень тихо. Он был сейчас бледным, как простыня. Его всего трясло. Боже, он же только оправился — и тут это. Томас ненавидел Юлиана сейчас, хотя понимал, почему он это делает. Дракслер был для него всем — а они это отняли. Вайгль посмотрел на него так, будто услышал его последнюю мысль. И он вдруг понял: то, что он сейчас делает — месть им обоим. — Нет, тебе еще не жаль. Ты думаешь, со смертью Юле все кончилось? — он усмехнулся, но Роберт этого видеть не мог: он смотрел сейчас только на пистолет, приставленный к его груди. — Все только начинается, Роберт! Ты даже не представляешь, что ты натворил… сколько смертей будут на твоей совести! Ты ничего еще не понимаешь, Роберт… — почти прошептал он, глядя ему прямо в глаза. Последние остатки сомнения пропали из его взгляда, там была лишь отчаянная решимость. Он сделает это. Сейчас. А он никак не может его остановить, только смотреть… — Юлиан, пожалуйста! — воскликнул он в последней попытки остановить непоправимое. Он же не вынесет, если Роберт умрет, он же не сможет… не сможет жить… — Я заставлю тебя понять, — по лицу Юлиана текли слезы, но он улыбался — и улыбка эта была безумной. — Ты не забудешь нас, никогда! — крикнул он. Он бросился вперед, чтобы хоть попытаться спасти Роберта, уже зная, что не успеет. Все происходило так стремительно и в то же время бесконечно медленно. Выстрел. Кровь. Тело падает на землю. Он уже мертв, еще до того, как касается земли. Кто-то кричит. Должно быть, он сам. — Нет!.. нет… По лицу Роберта стекает кровь. Тот вытер ее, чисто машинально, а потом без сил упал на колени. Рядом с телом Вайгля, который пустил пулю себе в голову.