Bitte rette mich. Rette mich, Wer kann. Bevor es zu spät ist…
(днем ранее)
— Мне нужна твоя помощь, — с порога начал Марио. Времени на вежливость или что-то еще больше не оставалось. — Тебе? — нервно усмехнулся Гомес, который, судя по его виду, за пару дней с Кроосом подрастерял всю свою самоуверенность. — Кто бы мог подумать… Кстати, я думал, Кроос тебя ко мне не пускает. — Ну, я не обязан ему докладывать о каждом своем шаге… — немного раздраженно отозвался он. К чему вся эта язвительность, будто он не может ни с кем говорить нормально, без вот этого вот… Господи, как же он его достал. Скорее бы… Но до этого было еще очень далеко, а учитывая то, что случилось… еще дальше, чем ему казалось. — Так что там у тебя, бедный ты наш, стряслось? — Нойер изменил показания. Прямо на суде. Вот так просто взял — и вывалил судье всю правду! — на последней фразе он не выдержал и сорвался почти на крик. Но он имел на это право, разве нет? Столько усилий, столько времени потрачено на то, чтобы построить эту ловушку, куда Киммих так радостно шагнул. Идеальное дело — и он его просто взял и развалил. Совесть, видите ли. А что теперь у министерства снова нет официального виновника, а пресса их с потрохами сожрать готова — на это ему плевать. — Киммиха, конечно же, после такого отпустили. Отправили куда подальше, но… черт! — И все? И это твой конец света? — Гомеса его рассказ не тронул. — Кроос разошелся по-полной, задействует все свои связи… ты вообще знал, что они у него есть? В лучшем случае отделаюсь увольнением — но какой это к черту «лучший» случай? Так что радуйся, что хоть от Киммиха все же избавились — так или иначе. Если бы все было так хорошо, как думал тот, если бы все было так просто… — Кроос знает. Про наш с тобой… Или, по крайней мере, догадывается. Феликс слышал, как он пытался убедить министра, что арестовали не того. Кажется, Йозуа все-таки успел его просветить… если только его… Гомес очень тихо выругался. О, видимо, до него начало доходить. И это он еще половины не знает. К примеру, что Хеведес очень жаждет его крови — единственное, чем удалось его уговорить. И ему бы очень хотелось выдать Гомеса шалькерам, вот только где он еще такого союзника найдет? А один он здесь не справится, по крайней мере, пока не… — Так что да — у меня проблемы. Точнее, у нас. И нам нужно как-то их решать! — Как, черт возьми?! — Гомес уже был на грани. — Кроос теперь копает под нас обоих, и нам его никак не остановить! Вот если бы ты был главой отдела… Если бы он был… Озарение было прекрасным и пугающим, как вспышка молнии. Если бы они могли убрать Крооса, он стал бы главой отдела и убил бы сразу двух зайцев. Точнее, даже трех. — Марио… — улыбнулся он Гомесу. — Думаю, я понял, как решить все наши проблемы. За один раз.***
Тони открыл глаза. Ничего не изменилось. Вокруг него было все так же темно. Он огляделся — скривившись от боли в шее — ни одного источника света. Попробовал шевельнуться — и с ужасом понял, что его руки и ноги были привязаны к… он нащупал гладкую холодную поверхность под ладонями. Кажется, к стулу. Блять. Где он? Он помнил, что шел по улице, домой, когда… от попыток вспомнить, что же случилось, где-то рядом с правым виском запульсировала сильная боль. Проклятье. Он подергал руками, пытаясь как-то освободиться. Веревки не поддавались. Слишком крепко… Кто мог его похитить? Кому он к черту сдался? Зачем… От этого вопроса — точнее, от ответов, промелькнувших в его голове — его охватила паника. — Ну же, сволочь… — зашипел он, отчаянно дергая веревки. — Давай же… — едва не срываясь на всхлип. Ничего. Только саднили содранные запястья — а веревки, затянутые намертво, так и не ослабились. Ни на чертов миллиметр. Если бы он хоть видел, где он… Почему-то именно эта кромешная тьма пугала больше всего, больше даже, чем-то, что он в плену у кого-то… Почему он ничего не видит? Почему? Ни одного чертового светлого пятна. Может быть, он… Ослеп? От этой мысли у него вдруг сдавило грудную клетку. Он попытался сделать вдох — но никак не мог. Тонет, он словно тонет в этой беспросветной черноте, обступившей его со всех сторон. Как вода на самом дне океана, где умирают последние лучи света. И остается только тьма, проникающая в легкие, лезущая прямо в душу… Миро, солнце, где же ты? И где я…? Дыши, приказал он себе, дыши, черт возьми. Успокойся. Он не мог просто взять и ослепнуть. И глаза его не болели — в отличие от рук, шеи, головы… Здесь просто очень темно. Они специально оставили его здесь без света, чтобы запугать. Они… кто они? Он скоро узнает и так, но хотелось быть к этому готовым. Кто-то из Дортмунда? Больше ему ничего в голову не приходило. Но зачем? И как… как они вообще про него узнали? Он персона не публичная, в новостях не светился, до него вообще было сложно добраться. Если только… это же не может быть кто-то из друзей Гомеса? Решили его припугнуть, чтобы он закрыл расследование? Точно, должно быть, так и есть. Эта мысль его окончательно успокоила. Гомес думает, что его можно вот так просто запугать? Ну-ну… он совсем расхрабрился, и дышать стало куда легче. Теперь ему уже даже не терпелось встретиться с этими придурками лицом к лицу. И — надо же — ждать этого счастливого момента пришлось недолго. Сначала откуда-то слева послышался звук шагов (судя по звуку, всего один человек), потом в невидимой ему замочной скважине повернулся ключ — и вот дверь открылась, разрывая темноту стерильно-белым светом из коридора. Такой резкий контраст — до звенящей боли в висках. Тони зажмурился, пытаясь привыкнуть. И когда снова открыл глаза, видеть он стал уже лучше, хотя перед глазами все равно остались пятна. Именно поэтому он сначала подумал, что ему показалось. Потому что там стоял сам Бенедикт Хеведес. Когда тот переступил порог, свет упал на его лицо — и от того, как он смотрел на него, ему захотелось кричать. — Уже очнулся? — спросил тот почти дружелюбно, и если бы не этот взгляд… Тони вспомнил Дракслера. И вопрос «зачем?» отпадал сам собой. Он был вовсе не идиот, он понимал, чего хочет бургомистр Шальке. — Это какая-то ошибка, — попытался объяснить он, стараясь оставаться спокойным. — Я никак не причастен к тому, что случилось с Юл… Хеведес одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и со всего размаху ударил его по лицу. Всю левую щеку обожгло болью. — Не смей произносить его имя, — прошипел тот, держа его за подбородок стальной хваткой. — И даже не пытайся оправдываться. Твою шкуру это все равно не спасет. Кровь текла тонкой струйкой из лопнувшей губы. Щека все еще горела, но хуже всего было то, что это всего лишь начало. Почему-то Хеведес был уверен, что именно он сделал это с Юлианом… и объяснять ему что-то было попросту бесполезно. В таком состоянии он был совершенно глух к любым оправданиям и мольбам. Все равно, что пытаться переубедить мчащегося на тебя разъяренного тигра. Вайгль любил Дракслера — и поэтому не смог жить, когда он умер. Хеведес Дракслером обладал — а потому хотел наказать тех, кто посмел его отнять. Месть, все снова сводится к мести. И все же он мог хотя бы попытаться. — Я ничего не делал с… ним, прошу, поверьте! Я даже не из шестого отдела, я… — договорить ему не дали. Хеведес сжал его горло железной хваткой, и вместо слов у него вырвался только сдавленный хрип. — Закрой. Свой. Рот, — отчетливо произнес тот, с каждым словом сдавливая горло все сильнее и сильнее. Тони задергался, пытаясь как-то вырваться из этой хватки. Ничего не получалось. — Я не собираюсь слушать всю эту хрень, — он задыхался. Перед глазами начало темнеть. Но прежде, чем он потерял сознание, Хеведес его отпустил. Тони закашлялся, с наслаждением вдыхая драгоценный воздух. Горло до ужаса саднило, но какая разница — он же был жив. — Знаешь, что я собираюсь сделать? Я буду причинять тебе боль. Медленно. Наслаждаясь каждой секундой. Все, что ты сделал с Юлианом — то же я сделаю с тобой. Господи, подумал Тони, холодея. Лучше бы он умер.***
Было уже одиннадцать утра, и Миро начал проваливаться в панику. Вчера вечером он задержался намного, намного дольше, чем планировал — и уже предчувствовал разнос, который ему устроит Тони, когда он все-таки вернется. Вот только когда он добрался, сквозь ливень и темноту, домой, их квартира встретила его тишиной. Тони не было. Первой его мыслью было, что тот окончательно на него обиделся. Впрочем, этот вариант он отмел почти сразу. Его Тони никогда так бы не поступил — и ругался бы только за то, что он «так себя мучает этой работой». Потом он подумал, что он устал его ждать и пошел обратно в министерство — встретить. Вот именно тогда в нем шевельнулась — еще не тревога, но беспокойство. Дождь за окном все не утихал, а тусклого света фонарей во время комендантского часа едва хватало, чтобы осветить улицы. И он пошел… один, без машины? Мирослав включил свет, попутно пытаясь понять, что же делать. Идти искать Тони? А если они снова разминутся? Тут взгляд его скользнул по вешалке — и вот тогда он начал тревожиться по-настоящему. Потому что зонт его все еще был здесь. Как и пальто. А чтобы идти без всего под проливной дождь ночью — нужно быть безрассудным, или и вовсе самоубийцей. Тони ни к тем, ни к тем не относился. Но если он не взял зонт… и его здесь не было, так? Или, может, он все же здесь, просто не слышит, потому что… уснул, дожидаясь его прихода? Миро сорвался с места, не разуваясь, оставляя грязные следы на паркете. Бросился проверять все комнаты, в глубине души уже зная, что никого там не найдет. Пусто. Пусто. Ничего. И снова пусто. Последняя дверь. Пожалуйста, пусть он будет… Он проверил все. Тони здесь не было. С самого утра. Он без сил опустился на стул в гостиной, беспомощно глядя куда-то перед собой. Воротник пальто вдруг начал сдавливать шею, и он расстегнул его непослушными пальцами. Тони вышел из министерства несколько часов назад… и не дошел. От этой мысли у него закололо где-то в груди. Сердце? Он знал, что у него есть с этим проблемы, врачи предупреждали. Но это же еще не приступ, верно? Только таблетки помогли ему немного успокоиться и прийти в себя. Отгородиться от тех ужасов, что начало рисовать его воображение. Ведь Тони мог просто задержаться где-нибудь… или же снова случилось что-то срочное, требующее его немедленного присутствия — такое уже бывало раньше. Но с каждым следующим часом поверить в это было все сложнее. Той ночью он не сомкнул глаз, ожидая, что вот-вот — и откроется дверь, а за ней — Тони, который будет долго извиняться, а потом обязательно расскажет, где он столько пропадал. Рассвет застал его застывшим, где-то между сном и параличом, машинально перебирающим в руках какую-то ткань. Очнувшись, он понял, что все это время держал шарф, который Тони оставил у него. Именно тогда он понял, что ждать бесполезно, и нужно что-то делать, пока не… Пока не поздно. — Мирослав? — голос Нойера вырвал его из размышлений. Он с надеждой поднял взгляд, но Мануэль только покачал головой. — Пока ничего. Похоже, ты последним его видел. — А камеры? — уже безнадежно спросил он. — Матс просмотрел все записи — он ушел сразу же. Обычным маршрутом, мы проследили его путь почти до самого вашего дома… а потом он просто пропал из поля зрения. Что значит «пропал»? Как, куда… он до сих пор не мог понять, что же случилось, но теперь он уже явственно ощущал предчувствие надвигавшейся катастрофы. — Матс говорит, там как раз «слепое пятно», они все собирались это исправить… Томас ответил? Миро помотал головой. Он звонил ему уже несколько раз, но трубку все время брала его мать, приятная и вежливая женщина. Он даже не знал, чем ему мог бы помочь Мюллер, но казалось, что даже просто присутствие его заместителя немного бы его успокоило. Мануэль успокаивающе положил ему руку на плечо, заглянул в глаза: — Миро, я обещаю, мы его найдем. Он только покачал головой устало. Было уже одиннадцать утра, и он переставал верить в обещания.***
Звенящий крик эхом отразился от стен и ударил по ушам, прежде чем внезапно оборвался, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это он кричал. Боль же и вовсе существовала теперь в каком-то ином измерении, в отрыве от его сознания. Будто он разделился надвое: то, что Хеведес делал, происходило не с ним, а просто с кем-то. Просто с каким-то телом. А он сам оставался только наблюдателем, безучастно фиксирующим происходящее. Потому что это не могли быть его руки. Исполосованные ножом: рваные раны начинались от самых запястий, самые глубокие Хеведес прижег, раскалив нож в огне. Как он сказал, «не хочу, чтобы ты сдох раньше времени». Это не могло происходить с ним. — Слишком глубоко получилось, — и уже зная слишком хорошо, что будет дальше, его тело — или все-таки он? — дернулось, в еще одной бесплодной попытке освободиться или хотя бы просто отодвинуться. Бесполезно. — Не надо… — снова вырвалось у него. Он уже знал, что никакие мольбы, никакие доводы, ничто не сможет заставить Хеведеса остановиться. Но что-то внутри него не могло просто сдаться, признать очевидное. Признать, что он умрет здесь. Хеведес убьет его за то, что он никогда не делал, просто потому, что ему нужно было выместить на ком-то свою ярость, свою боль. Rache… месть и только месть. — Юле тоже говорил так тебе, тоже умолял прекратить… но ты просто продолжал, пока он не умер, верно? — вспышка боли. И он снова закричал, выгибаясь. Больно. Почему это все так же больно, как и в первый раз? Почему он все еще в сознании? На руке остается еще один уродливый шрам. А в комнате начинает пахнуть горелой плотью, совсем как там, совсем как… Он всхлипнул. Он не хотел, он не хотел умирать… Миро, спаси меня, Миро, пожалуйста, найди и спаси… пожалуйста, умоляю… — Прошу, Миро… — последние слова он произнес вслух — но понял это только по улыбке Хеведеса. Страшной улыбке. — П-просто п-поверьте, — запинаясь, снова — в который уже раз? — начал Тони. — Я не участвовал в допросе, я не участвовал… клянусь… я из отдела внутренних расследований, я не тот… — Бенедикт ударил его в лицо, и он точно слышал, как хрустнуло что-то… он сломал ему нос. Кровь стекала по подбородку вниз, и он даже дернулся было, чтобы ее вытереть. Почему-то неудобство от невозможности убрать кровь с лица было сейчас даже сильнее, чем боль, пульсировавшая в районе переносицы. Забавно. — Еще раз я услышу эту херню — начну ломать тебе пальцы, — предупредил Хеведес, глядя ему прямо в глаза. — За каждое твое нытье — по пальцу. Я устал все это слушать, и твои крики для меня будут куда приятнее. Мы договорились? Тони сжался, жалея, что не может уменьшиться совсем, просто исчезнуть. — Я спрашиваю: мы договорились? — он угрожающе повысил голос, и Тони поспешно кивнул, чувствуя со стыдом, как по щекам начинают течь слезы. Было бы проще, если бы это был просто допрос, если бы Хеведес выпытывал у него информацию о… чем угодно, тогда во всем этом был бы смысл. Тогда можно было бы стиснуть зубы и перетерпеть, ради какой-то высшей цели. Но ее не было. Все это было только ради одного. Причинить ему как можно больше боли. А теперь он не мог даже умолять. Только молчать — или кричать. Больше ничего. До самой… Его затрясло. Миро, солнце, помоги, помоги мне, я не хочу умирать, я хочу, чтобы это прекратилось… Бенедикт Хеведес отложил в сторону нож и взял в руки свечу. Пламя отбрасывало странные тени на потолке и стенах. Лицо Хеведеса, наполовину освещенное, было непроницаемым. — Знаешь, думаю, нам нужно сделать небольшой перерыв, — здесь должен быть какой-то подвох, он не может просто дать ему передохнуть, не может просто уйти и оставить его здесь оправляться от ран. И свеча… — Не беспокойся, скоро я вернусь, и мы продолжим. А пока, чтобы ты не скучал… Он слишком поздно понял, что он задумал. Слишком поздно, чтобы успеть сдержать короткое «Нет…», сорвавшееся с губ. Хеведес поставил свечу ровно под его левую ладонь. Пламя начало греть ему руку, пока едва заметно, но он мог представить, что будет через минуту, пять минут… полчаса? Он не сможет… не сможет… Тони поднял умоляющий взгляд на Хеведеса, только чтобы найти в нем безжалостный лед. — Если я вернусь, и свеча не будет гореть… — тот не договорил, но он и сам мог представить последствия. Уже у самой двери Хеведес повернулся и добавил. — Да, главное, не забыть сломать тебе палец, когда я вернусь. И он ушел, захлопнув за собой дверь. Господи, почему, почему он здесь, за что… тепло уже превращалось в настоящий жар, а ведь он только ушел… Тони откинул голову назад и стиснул правой рукой подлокотник, сжав зубы. Больно, боже, как же больно… Если бы он мог как-то отвлечься… он попытался считать секунды, но каждый раз сбивался. Ноющая боль в руке все усиливалась, пока не заполнила звенящим отзвуком все пространство, отдаваясь у него в голове. — Я хотел… жить в Испании, Миро, — всхлипывая, произнес он, царапая ногтями железный подлокотник. — Там так тепло… и красиво, синее море… и там были такие счастливые люди… — слезы стекали по щекам, разъедая незажившие порезы. — Я хотел, чтобы и мы были такими же. Я устал… — он вдохнул — тошнотворно-сладкий запах сбил его с мысли, снова возвращая к боли и страху. И он едва сумел удержать вскрик. — Я устал от этой зимы, от этих людей… от всего… мы с тобой… жили бы там, у моря… ты знаешь, почему Испания? — он почти мог увидеть, как удивленно вскидывает брови Мирослав, в немом вопросе. — Мне просто… просто понравился язык, — слова вытесняли боль, хоть немного, но помогали. Поэтому он продолжал говорить. Неважно, что. — Такой красивый… как ты. Ты знаешь… — боль прорвалась сквозь завесу, вырвав у него полувскрик-полустон. Говорить, нужно продолжать говорить… — по-испански «я тебя люблю» это… Te amo… Миро, te amo, слышишь? — надрывно крикнул он в пустоту. На секунду ему показалось, что он почти слышал ответ.***
— Никакого ответа, никто из агентов не знает, где он… — удрученно произнес Томас, положив трубку. Мирослав уронил голову на руки. Уже прошел почти целый день, а у них не было ни одной зацепки, абсолютно ничего… Он просто пропал, бесследно. Даже вернувшийся Мюллер, которого он выдернул в самый разгар отпуска, ничем не мог ему помочь. А он не мог взять себя в руки и успокоиться, придумать какой-нибудь план… все, что он видел перед собой — это тупик. — Миро, ты сам понимаешь, что остается только один регион. Тот, где у нас больше нет агентов. Конечно, он понимал, от этого становилось только хуже. Он надеялся, что Тони будет хотя бы в Дортмунде… это был бы ужасный сценарий, и все же не самый худший. — Он в Шальке, — глухо произнес он, принимая неизбежное. — И это конец. Будь он в Дортмунде, можно было бы договориться… но Шальке… И можно было только догадываться, почему, зачем они забрали его туда, но Хеведес, только что потерявший Дракслера — это было страшно. Он так хотел, чтобы он ошибался. Потому что иначе они не успеют найти Тони… живым. — Так, не надо отчаиваться, — вот откуда в Томасе было столько этого оптимизма? Он так и бил через край, даже после всего плохого, что с ним произошло. — Мы же… вроде подразделения минобра, да? Так ведь Подольски сказал? То есть можно подключить их к решению нашей проблемы, со всеми их ресурсами. Хотя бы попытаться. А это была мысль. Хоть какая-то польза от Подольски с его военными амбициями. — Задействуем Лама? — предложил Томас. Клозе покачал головой. — У них не очень хорошие отношения. Быть может, будет лучше, если я поговорю с ним открыто и напрямую. Ехать в министерство обороны, пусть оно и находилось не так далеко, он не стал: времени и так не было. И что плохого в том, чтобы решать дела по телефону? — Да, я вас слушаю, — судя по тону Подольски, позвонил он едва ли в подходящий момент. — Добрый день, это Мирослав Клозе, начальник отдела контрразведки… — О, герр Клозе! — теперь уже воодушевленно воскликнул он. — Что-то случилось? И как ты, черт возьми, догадался… Он в паре слов обрисовал ситуацию, добавив в конце: — У нас нет агентов только в Шальке, и если он там, то без вашей помощи нам никак не обойтись. Понимаете, он очень ценный сотрудник и просто… — договорить он так и не смог. Слова просто не находились. — Я боюсь того, что с ним могут сделать, — очень тихо закончил он, закрыв глаза. Лукаш Подольски долго молчал, и Миро уже даже начал молиться, потому что он не знал, что будет делать, если министр откажется. Сам поедет в Гельзенкирхен? Он был в таком отчаянии, что готов был и на это. — Думаю, военное столкновение с Шальке было неизбежно. А похищение министерского сотрудника — вполне себе повод, да и в прессе будет выглядеть хорошо… — рассуждал тот. — Все, можете больше не волноваться, я беру это дело под личный контроль. Мирослав облегченно выдохнул. Но сидеть сложа руки и ждать он все равно не мог. Этого ему хватило прошлой ночью и утром. — Я могу поехать с вами? Не хотелось бы быть в стороне… Откуда-то издалека донесся голос, вопрошающий что-то вроде «Ты долго еще?». — Сейчас, дорогой, — вполголоса ответил Подольски. — Давайте так, Мирослав. Встретимся в министерстве через… скажем, полтора часа. Обсудим все. Договорились? — Да, только… — но тот уже повесил трубку. Миро так и продолжал стоять, сжимая телефонную трубку в руках. Его переполняла странная смесь страха и надежды. Не менее странно было другое. Тот голос, кого Подольски назвал «дорогой»… показался ему очень знакомым. Похоже было, будто это… Бастиан Швайнштайгер?***
Он и подумать не мог, что будет так счастлив возвращению Хеведеса. Уже ничего не помогало, и последние несколько — бесконечность — минут он уже даже не кричал. Буквально выл от боли, из последних сил сдерживаясь, чтобы не погасить свечу, потому что знал — так будет еще хуже, хотя масштаб этого «хуже» он даже не мог сейчас представить. И, боже, до чего же прекрасным был звук открывающейся двери. Он знал, что это ничего не изменит, что боль не прекратится — но это будет уже другая боль, хоть какое-то спасение от этой монотонной пытки. — Пожалуйста… — выдавил он, захлебываясь слезами. Он был таким жалким сейчас, но все, что его волновало — чтобы это прекратилось. Хеведес медленно, очень медленно подошел к нему, наклонился и внимательно осмотрел его руку. Он улыбнулся, и Тони понял, что он сейчас скажет. — Знаешь, говорят, можно вечность смотреть на две вещи… Тони всхлипнул. Нет, только не это, не тогда, когда его избавление было так близко. — Прошу… остановите… — Как ты относишься к ставкам? — от удивления боль даже чуть утихла. О чем он говорит, какие ставки? — Сколько пальцев ты согласен сломать ради того, чтобы я убрал свечу? Назови число. Если оно меня устроит, так и будет, если нет… я оставлю ее еще минут на пять. А потом спрошу снова. Итак? — В… восемь… — слова вылетели даже быстрее, чем он успел подумать. Господи, а если Хеведес решит, что этого мало? Еще пять минут он не выдержит… он и так едва не горит заживо. Бенедикт решил потянуть время, явно наслаждаясь тем, как трясет его от боли и страха того, что эта боль не кончится. — Принято. Он протянул руку, и — о, боже, неужели это и в самом деле происходит? — убрал свечу. Боль не утихла сразу же, но он чувствовал, что она понемногу успокаивается. Он едва не расплакался снова — на этот раз от облегчения. — Восемь плюс еще один за тот раз. Итого девять… — он так буднично об этом говорил, как будто речь шла о цене за килограмм мяса, а не о его пальцах. Девять… как минимум четыре на той руке, куда он не мог даже смотреть. — Начнем? Хеведес осторожно, почти бережно взял его за запястье — правое, слава богу. Тони закрыл глаза, но все равно чувствовал, что тот сжимает его за указательный палец. Хруст, боль вспыхивает теперь и в правой руке, но это еще можно терпеть, еще можно… — Один, — судя по тону, Хеведес улыбался. — Осталось еще восемь… — Тони стиснул зубы. Он справится, он выдержит… потому что у него нет иного выбора. — Все, — спустя целую вечность он отпустил его изуродованное запястье, напоследок разодрав ногтями незаживший ожог. Тони взвыл от резкой боли, ему казалось, что Хеведес достал до нервов, до кости — настолько сильной она была. — Что бы еще с тобой сделать… Он сморгнул с ресниц слезы, пытаясь вернуть зрению четкость. Видеть лицо и действия Хеведеса было страшно, но неизвестность была для него еще страшнее. — Кто такой Миро? — спросил он вдруг, заставив его дернуться. Это имя звучало так неправильно из его уст, он не должен был, не смел произносить его… — Давай же, ты так часто его звал… — он продолжал молчать, уже понимая, что кончится это плохо. — Я спрашиваю, кто он такой? — повторил он, выворачивая его запястье, заставляя его вспомнить одновременно и о свече, и о медленном ломании пальцев — потому что вся его ладонь сейчас резонировала болью, сплетая ее в чудовищную какофонию, отдаваясь эхом в его голове. — Может быть, мне поставить свечу под вторую твою руку, чтобы тебя разговорить? — М-мирослав К-клозе, — выговорил он, запинаясь на каждом слоге. Похоже, Хеведес имя вспомнил, но все равно ему было мало этого ответа, и он продолжал держать его ладонь, угрожая в любую секунду вернуть боль. — М-мой… — он ненавидел себя сейчас. Будто упоминание Миро переносило его сюда, в это ужасное место, будто он предавал его каждым словом, которое слышал Хеведес. Но он ничего не мог с собой поделать, он так боялся боли… — Мой любимый. Он пожалел о том, что сказал это, в ту же самую секунду — когда увидел, как у Бенедикта Хеведеса загорелись глаза.***
— Он сказал никого к себе не пускать, — услышал он из-за двери решительный голос Лено. К сожалению, пришедший оказался еще решительнее, потому что всего через мгновение дверь в его кабинет распахнулась. — Я занят! — бросил он, даже не глядя на того, кто вошел. — Думаю, ты все же сможешь найти минутку для разговора. Марио Гетце, какой сюрприз. Он все же не смог удержаться от вздрагивания, услышав этот голос. Хотя знал, что это было неизбежно, и когда-нибудь — очень скоро — Гетце оправится от шока и придет к нему, говорить о последствиях. К счастью, теперь он был к этому готов. — Мануэль, извините, он буквально силой пробился, я пытался его остановить! — Марио бросил на него выразительный взгляд. Ману намек прекрасно понял. — Бернд, можешь оставить нас ненадолго? — попросил он. Взгляд Лено был понимающим и немного встревоженным. И видно было, что он не хотел бы оставлять их одних. Но того, о чем они с Гетце собирались говорить, не должен был слышать больше никто. — Знаешь, я долгое время удивлялся: как это у Гомеса так легко получилось тебя достать? Понятно, что в нынешней ситуации такие близкие отношения с Хеведесом — не лучшая страница твоей биографии, но все же… чтобы ради этого почти пожертвовать жизнью другого… не сходилось, понимаешь ли, с твоей личностью. И я все бился над этой загадкой… пока не нашел это. Марио положил на стол перед ним фотографию. Мануэлю стоило только быстро взглянуть на нее, чтобы убедиться. Не то чтобы он сомневался в способностях Гетце… — Ты не поверишь, сколько труда на это ушло… — доверительно рассказывал ему Гетце, при этом продолжая мило улыбаться, как будто жаловался приятелю на вконец надоевшую работу. — Фото, наверное, единственное в своем роде. Что оно уцелело — настоящее чудо. И что ты его нашел — тоже чудо… было бы, не знай он того, что знает сейчас. Он снова опустил взгляд на фотографию. Боже, как давно это было… целую жизнь назад. Красочный снимок, бьющий по глазам кобальтово-синим флагов и кричащими лозунгами на табличках демонстрантов, а в самом центре этого хаоса — они двое. Хеведес обмотан шарфом по самые глаза, но все равно вполне узнаваем, а он сам размахивает синим флагом, на такого же цвета футболке ослепительно-белая надпись призывает: «Свободу Шальке!». Уезжая, он попросил Бенедикта найти и уничтожить все свидетельства. И все же неудивительно, что одно фото уцелело: Хеведес порой был очень сентиментален. — Удивительно, как многое может измениться за несколько лет… — протянул Гетце. — Даже не верится. — Люди иногда творят глупости из-за любви. Впрочем, тебе ли об этом не знать, да, Марио? Или мне лучше сказать… Марио Гетце-Ройс? — тот удивленно и испуганно распахнул глаза, застигнутый врасплох. Вся его решительность и уверенность куда-то испарилась, стоило ему произнести последние два слова. — О чем ты… — он все еще пытался сделать хорошую мину при плохой игре. — Перед своим исчезновением Тони успел передать мне полный отчет о расследовании. Расследовании тебя. Ты, конечно, проделал просто впечатляющую работу с этой фотографией… но твой начальник может куда больше. Но не мне тебе об этом рассказывать. Ты думал, что хорошо замел следы, но кое-что все же осталось на поверхности. Например, собор святого Себастьяна в Леверкузене, где вы с Ройсом… — Хватит, я понял, — оборвал его Гетце, отойдя от шока. — Ты все знаешь. И что ты собираешься делать со всей этой информацией? Пойдешь к Ламу? Или сразу в суд? — Мы ведь оба понимаем, что это патовая ситуация, — вздохнул он. Ему хотелось поступить правильно, но фотография в руках Марио — убийственная улика, а значит, теперь они оба были связаны по рукам и ногам. — Для обеих сторон. Если кто-то решит раскрыться — нам обоим конец. Марио кивнул, нехотя признавая его правоту. Он шел сюда победителем, а в итоге оказался участником обоюдного шантажа. — Думаю, Тони не зря оставил отчет мне, а не понес сразу Ламу, — предположил он. — Видимо, он догадался, что вы с Гомесом меня шантажируете, вот и дал мне защиту. Так что, Марио, нам придется заключить договор. Я молчу о твоей тесной связи с Дортмундом, а ты — о моем бурном шалькском прошлом. Договорились? Он протянул Гетце руку. Тот пожал ее с недовольным видом. — Договорились. Не буду больше отвлекать, хорошего дня! — пожелал Гетце на прощание, мило улыбнувшись — ну точно ангелочек с рождественской открытки, и даже улыбка такая же приторно-сладкая, аж до тошноты. — Надеюсь, я не исчезну так же загадочно, как Кроос… — бросил он в спину Гетце. Тот застыл на миг, но так ничего и не ответил. Впрочем, даже этой короткой заминки было уже более чем достаточно. Мануэль обессилено откинулся на стуле, устремив взгляд в потолок. То, что он сейчас сделал, эта сделка с Гетце — вот это уже было государственной изменой. Как-то даже иронично было, что, пытаясь избежать обвинения в преступлении, он его совершил. Но это был вопрос банального выживания. И почему-то сейчас совесть не мучила его так сильно, как в случае с Киммихом. Не мучила почти совсем. Может быть, подумал он, люди никогда не меняются до конца?***
Когда Мирослав приехал в министерство обороны — несколько раз по пути едва не врезавшись, так плохо он сегодня себя контролировал — там уже вовсю кипела бурная деятельность, множество людей в камуфляже обменивались указаниями, и во всем этом столпотворении понять, куда идти, было практически невозможно. К счастью, он заметил министра — тот, энергично жестикулируя, давал инструкции целой группе солдат. — О, герр Клозе! — от этого воодушевления в голосе Подольски ему было как-то неуютно. С чего вдруг такой энтузиазм? — Пунктуально, даже очень. Подождите секунду, закончу с инструктажем… «Секунда» заняла у Подольски минут пять, и все это время он, с трудом найдя себе тихий угол, с тревогой следил за перемещениями всей этой людской массы. Масштаб того, что готовил Подольски, впечатлял и внушал какой-то тихий ужас. По сути, он сам это вызвал, его звонок дал старт всему этому… это пугало. Ему не хотелось быть причиной войны. Он просто хотел найти Тони. — Значит, так, — деловито начал Подольски, наконец подойдя к нему. — Операция будет быстрая, с малой группой. Судя по информации, которую удалось найти, вчера к Хеведесу домой действительно привезли кого-то. Плюс в том, что его дом — на окраине, причем не Гельзенкирхена, а Эссена, не придется тратить много боевой силы, больше уйдет на то, чтобы справиться с его охраной. А она у него, уж поверьте, нехилая. Во время активных действий будете сидеть со мной и координаторами, в безопасном месте. Никуда не высовываться, следовать моим приказам неукоснительно. Все ясно? — во время этого разговора Миро поймал себя на мысли, что ему хочется вытянуться по стойке смирно, хотя в армии он никогда не служил. Так на него действовал командирский тон министра, явно знающего, как заставить людей подчиняться. — Да, только… Вы уверены, что это хорошая идея — самому участвовать в операции? — все же спросил он, отогнав от себя наваждение. Он не его подчиненный, пусть приказ президента и утверждает обратное. — Не слишком ли рискованно… — А, ерунда, — отмахнулся он. — При Кане я всегда руководил такими операциями, парни просто уже не примут никого другого. К тому же, я и так слишком засиделся в этом министерстве, мне нужно действие. И как вообще я могу оставаться в стороне от такого веселья? — вот сейчас он выглядел еще моложе своих лет, почти мальчишкой, с горящими от восторга глазами. — Насчет риска — не беспокойтесь, я вам гарантирую полную безопасность. Как будто она его сейчас волновала. Найти бы Тони. Живым… на то, что он будет целым и невредимым, он уже больше не надеялся. Но они со всем справятся, он сможет все наладить, только бы успеть найти его и спасти. Какой бы сволочью Подольски ни был, он будет благодарить его всю жизнь, если ему это удастся. — Выдвигаемся через двадцать минут, — предупредил его Подольски. — Вы когда-нибудь летали на вертолетах?***
— Готово, — Хеведес отнял нож от его груди и отошел на пару шагов назад — полюбоваться своей работой. Тони трясло, от чего становилось еще больнее — потому что боль теперь причиняло каждое движение, даже поворот головы, даже взмах ресниц. Боль заполнила его до краев, и ему казалось, что еще чуть-чуть — и он уже не выдержит. И все же он был в сознании, все еще чувствуя все это, все еще страдая… дурацкое, глупое тело… зачем он продолжало бороться? Зачем? Просто сдаться было бы так просто. Упасть в черноту, спасительное ничто, где нет боли, нет Хеведеса, вырезающего на его груди алые буквы. Послание. Для Миро… — Думаю, он оценит. Остался только один последний штрих. Знаешь, я подумал об этом, еще когда первый раз тебя увидел, — зачем он так много говорит? Для чего все эти монологи, думал он отстраненно, глядя на полуразмытую фигуру бургомистра. — Такое блядски красивое лицо. Интересно, понравится ли твоему любимому главе контрразведки, когда он увидит, что я с тобой сделал? Это ведь справедливо, правда? Вы отняли у меня моего Юле, вы сделали это с ним, так что… вы оба это заслужили. Словно в тумане, он увидел, как Хеведес потянулся к его брюкам. И его мозг, работающий сейчас вполсилы, не сразу осознал, что он собирается сделать. Что он собирается… — Нет, — вырвалось у него, когда он понял. — Нет-нет-нет-нет, — шептал он обессилено, уже зная, что ничего не сможет сделать, что никак не сможет это остановить. — Не надо, прошу… — у него даже не осталось сил бороться. Только умолять, срывая голос. С тех пор, как он попал сюда, он вытерпел столько всего, но это… — Пожалуйста, нет… — всхлипнул он, пока Хеведес стаскивал с него штаны. Это происходит не с ним, не взаправду, это просто кошмар, просто… плохой сон, который никак не кончается, сейчас Миро разбудит его, прижмет к себе и все снова будет хорошо. Все будет хорошо, ему нужно только проснуться… Он крепко зажмурил глаза. Удар по щеке. И сразу — еще один, до звона в ушах. — Смотри. Прямо. На меня, — прошипел Хеведес, раздвигая ему ноги. Боже, почему он не может просто проснуться? Миро, разбуди меня…***
Полет занял больше трех часов, и каждая минута его была мучительна. Он знал, что быстрее до Эссена никак не добраться, и все же ему казалось, что лопасти вертолета крутятся невероятно медленно, хотя от их шума закладывало уши. Всего вертолетов было три, их — последний в треугольнике. Как и обещал Подольски, Миро сидел с командным центром. Но что они там делали, его не интересовало, и почти все время он просто смотрел в стену или же вниз, на проносящуюся с огромной — и все же недостаточно быстро — скоростью землю под ним: размытые пятна зеленого и желтого. — Сколько их там? Ясно. Да, две группы, действуем по стандартной схеме, — Подольски продолжал раздавать указания по рации, и Миро подумал, что камуфляжная куртка подходила ему куда больше, чем пиджак, и зря, наверное, президент выдернул его из гущи событий, усадив в душный кабинет. Подольски нужно было быть в центре боевых действий. Может быть, именно поэтому он так отчаянно добивался войны? — Теперь ждем, пока мои парни не проведут зачистку, а потом уже можно будет и идти. Только наденьте это, — Лукаш запустил в него что-то, на поверку оказавшееся бронежилетом. Наверное, именно это и вернуло его к реальности. Это происходило на самом деле. Он был в Шальке, прямо сейчас, в зоне военных действий… с Подольски? Господи, во что он ввязался… Но, по правде говоря, он ввязался бы и в тысячу раз худшее — ради Тони. Он посмотрел на часы. Прошло уже восемнадцать часов. Что с ним могло произойти за это время? Что с ним могли сотворить? Не думать, не думать сейчас об этом, приказал он себе, дрожащими руками застегивая бронежилет. Этим ему никак не поможешь. Он разберется со всем после, когда найдет Тони и заберет его отсюда, домой, в безопасность. Таблетки он принял заранее, ударную дозу, но все равно не знал, хватит ли. Если у него случится приступ… — Хеведеса взяли. Обыскивают дом. В принципе, мы можем уже выдвигаться, если… — Подольски внимательно на него посмотрел. — Если вы уверены. Иначе, зачем бы он летел сюда? Он знал, что это будет больно, но он не мог остаться в стороне, не мог оставить Тони, не мог бросить его. Он должен был быть с ним. Когда, если не сейчас? Они вышли из вертолета. Посреди пустого поля, в траву по колено. Дом Хеведеса, как подсказал ему Подольски, был за деревьями, в нескольких сотнях метров отсюда. — Вагнер, — приказал Подольски одному из солдат, указав на Миро. — Под твою личную ответственность. Если с ним хоть что-то случится… — он не договорил, но тот все равно понял. Судя по его взгляду, угроза была совсем не пустой. Сердце колотилось, как безумное, и чем ближе они подходили к дому, тем сильнее. Он шел в самом центре, под пристальной опекой Вагнера, на несколько шагов отставая от Подольски, поэтому он не услышал, что именно ему передали по рации. Только увидел, какой взгляд он бросил на него, обернувшись. Они нашли Тони, понял он по этому взгляду. И все очень, очень плохо. Господи, пожалуйста, пусть он будет жив, пусть он только будет жив, я ничего больше не прошу, только это… Он плохо помнил, как они шли, в памяти остались только трупы охранников, на которые они то и дело натыкались, длинные пустые коридоры внутри дома Хеведеса — слишком большого для него одного… Лучше всего он запомнил железную дверь в самом конце одного из коридоров. Потом она снилась ему каждую ночь, как и то, что за ней. Подольски остановил его у самой двери: — Клозе, я вас предупреждаю, вам лучше не… — Я должен его увидеть, — произнес он тихо, не дослушав. — Я должен… Он не должен был. Никогда. Никто на свете не должен был видеть такое. Никто из людей не должен был делать такое с другим человеком. В ослепительно-белом свете лампы бросалась в глаза каждая деталь, каждое… Он не знал, как это назвать. Всего было слишком много. Он переводил взгляд, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Например, на признании этого реальным. Это не могло быть… не могло… он просил Бога всего об одном, он молился, чтобы его Тони был жив, чтобы он… и он не мог поверить, что это был он. Что он был мертв. И что с ним… И только когда он смог заставить себя отвести взгляд от лица Тони, он увидел надпись. Послание, вырезанное — его передернуло — ножом. Послание ему. «Для тебя, Миро». А потом он опустил взгляд ниже… — Мирослав? — голос Подольски звучал почти обеспокоенно, но как-то глухо, как будто издалека. Кажется… сердце словно сдавило железным обручем, сжимавшимся каждую секунду все сильнее. Кажется, таблетки все же не помогли. — Уведите его отсюда! Перед глазами все начало расплываться. Тони, как же… как же так? — Почему? — спросил он, обращаясь неизвестно к кому. Богу, Подольски, Хеведесу… с одним-единственным вопросом на всех: почему он был мертв, почему именно он, почему, почему, почему? Если он умрет сейчас, подумал Мирослав, проваливаясь в темноту, это было бы просто… …просто замечательно.