Не оглядывайся

… Не смотри так — с немым укором. Нелюдимый, скрытный, дурной. Как гирляндой ель в цепи закован, Бесконечно любимый, родной. Не смотри так — скрывая обиду. Я обрек нас обоих, не скрою. Пусть мне жить в покое для виду, Но всегда буду рядом с тобою. Не смотри так — больными глазами, Ты его не зови в ночи. Непролитыми горя слезами На меня каждый день не смотри… Не смотри так. Его не вернешь. Взгляд твой — соль на открытой ране. Я не жду, что меня ты поймешь У самого мир вокруг как в тумане…

— Знаешь меня? — Стив не знал, что еще сказать. Он и раньше тупел, стоило Баки появиться на горизонте, но сейчас, похоже, бил все рекорды, надеясь, что друг простит эту глупую рожу. Крошечная квартирка, даже меньше, чем была у них в тридцатые, была прибрана. Всё сложено систематично, очень аккуратно. Постельное заправлено старательно, пусть и со складками. Обшарпанные обои подклеены скотчем, чтобы не отваливались, протеиновые батончики на холодильнике, а этот самый, видавший и лучшие дни, холодильник был отмыт до скрипа. Наверно таким чистым не был давно. А вот лицо у Баки было очень выразительным. Конечно, блядь, он знал его. — Тебя вся Америка знает. Вопреки мнению большинства, свой клоунский костюм Стив не любил больше, чем кто-либо мог себе представить, чувствуя в этой “второй коже” себя голым, как гетера на площади — бери не хочу. Поэтому рассекал, если была возможность, в гражданском, либо менее приметной тактической экипировке. Прищурившись, Стив вдруг заметил то, что не отразили в отчете — под худи у Баки были тактические ремни. Он был увит ими, как рождественская ёлка гирляндой. В принципе, это для Роджерса новостью не было, но вот то, что агенты проморгали столь очевидный факт и сказали, что объект безоружен, удручало. Нет, серьезно. Зимний Солдат без оружия. На одно это стоило приехать посмотреть. Радовало, что это не так. Многие бы Стива не поняли, но он никогда и не стремился быть открытым, как бульварный роман. “Добро должно быть с кулаками”. На реплику Баки Стив только едва заметно, кривовато улыбнулся, пожимая плечами, мол, вся Америка знает, а ты, может, не знал. Радовало уже то, что Бак, как заводная игрушка не повторял “Ты моя миссия”. Несказанно радовало. Потому что тогда, на хелликериерах, слышать это было жутко. А Баки, между тем, заметно передернуло. Похоже сквозняки и холод он не любил, и постоянно мёрз. Конец ноября в этом году был прохладным, и сейчас, поздним вечером, в квартирке откровенно сквозило несмотря на все попытки Баки сделать это место теплее. Вокруг не было ни пылинки, в кресле возле застеленной полутораспальной кровати лежало, свернутое в аккуратный рулончик, еще одно одеяло. Стив за пару часов ожидания успел изучить помещение вдоль и поперек, вплоть до количества мелких цветочков на одной полоске обоев, но сейчас он ждал. Сам не знал чего. Просто ждал. Ему некуда было спешить(поспешил уже однажды), нечего, собственно, терять. А еще Стив нутром чуял, что Бак его узнал. Не Капитана, которого знает вся Америка, а его — Стива Роджерса, упрямого задохлика из Бруклина времен Великой Депрессии. Под кожей отчаянно свербило желание сграбастать Баки в охапку, как тот делал, когда Стив был по плечо великому Баки “Дамскому Угоднику” Барнсу. Но нет, Стив молча стоял, почти не дыша. Он приехал не для того, чтобы пугать или, не дай Бог, нарваться на откровенную агрессию. — Он говорил, что ты спасаешь мир. Но ты не смог спасти даже Его. Баки был похож сейчас на себя прежнего как никогда до этого. И как никогда похож на ребенка, которого потеряли на рынке. В больших серых глазах плескалось… Одиночество? Страх? Отчаяние? Наверное, всё вместе, настолько больными они были. От этого взгляда хотелось бежать. Бежать, чтобы сделать всё и немного больше, только бы перестал смотреть так, словно, если не расплачется, то взвоет, как раненый зверь. Стив боялся именно этих слов. И ждал их. Потому что, кроме противного внутреннего голоса, больше никто не сказал этого Стивену Роджерсу. Все говорили: “Ты сделал что должно”, “Не вини себя, мужик”, “У нас не было выбора, Стив. Ты же знаешь”. Но никто не сказал очевидного. Капитан, мать его, Америка спасал этот сраный мир раз за разом. Ломаный-переломанный, с пробитой головой, почкой, печенью. Проще выяснить что НЕ пострадало за право людей на свободу, чем перечислять обратное. Капитан, мать его, Америка не смог спасти единственного человека, который увидел за щитом и формой в облипку простого одинокого, поломанного войной парня. Не удосужился даже поговорить. Выслушать. Попытаться понять. Просто отвернулся, уверенный в своей правоте и утонувший в своих смертных обидах. Всё, что ему осталось теперь — дурацкие сны на грани абсурда, в которых… — Я знаю, — всё, что оставалось ответить. Поджав губы, Баки медленно, не поворачиваясь спиной, подошел к двери, открывая и отходя в сторону, словно перед ним был дикий зверь. Ясный намек на то, что Кэпу стоит уйти. Жирнее намека в природе не существовало. — Он сказал прийти к тебе. Когда его не станет. Сказал, ты поможешь. Он захлопнулся. Отгородился в какой-то момент, вновь становясь Солдатом. Суровым, подобранным, готовым к бою, не боявшимся собственной и чужой смерти Агентом. — Я помогу Бак. — Не называй меня так, — одним неуловимым движением, как чертов волшебник, Баки оказался перед Стивом, ударом под дых левой высказывая всё — и мнение о дурацком прозвище, и о волшебном “я знаю” от Стива Роджерса на бис, и его гребанной помощи. — Твой Баки погиб во Второй Мировой. Сдох! Сдох, когда ему притащили газеты с жирным заголовком “Погиб символ нации” на первой странице! Я не он, наивный ублюдок! “Я ждал тебя” так и осталось висеть в воздухе невысказанным. “Я ждал тебя, а ты так и не пришел” говорили обезумевшие от злости серые глаза. Он узнал. И был чертовски прав. Каждое слово, сказанное Баки Барнсом было истиной в последней инстанции. Очевидной, неприглядной до рвотных позывов и меткой, как выстрел в десятку. Сопровождая каждое слово ударом живой руки, ошалевший и потерявший от собственной злости бдительность, Зимний не сразу среагировал на то, что его схватили за шкирку как котенка и буквально задвинули за спину, с шипением ловя по касательной плечом пулю, явно предназначавшуюся Баки. Как-то резко злость кончилась, словно свет выключили. Зато включилась чувствительность к опасности чуть пониже пояса. И она, чувствительность, кричала, что они в дерьме. Тут же глаза поймали неаккуратную дырку в стене — горе стрелок промазал. Это каким косоглазым надо быть, чтобы ВОТ ТАК промазать, получается, дважды? Пуля, доставшаяся Капитану явно предполагалась в лоб. Но до него ей не хватало сантиметров двенадцать. Мда. Не самое аппетитное было бы зрелище, если бы челюсть размозжило ошметками во все стороны. Стив спас его. Итак ушатанное, отстроенное едва ли до половины, мировоззрение сбоило, отказываясь воспринимать информацию о том, что человек, которому Солдат сломал как минимум два ребра, что-то (если не всё, что можно) явно отбил и насажал кучу гематом, просто закрыл его собой. А Стив в очередной раз ломал стереотипы о непогрешимом Кэпе. Наташа бы за это зрелище душу продала, а, заодно, наварилась бы на видео, продав его Старку, Бартону и Уилсону — как минимум. Вытащив из-за пояса купленное уже в Бухаресте оружие, он рванул на крошечный балкон, напрочь игнорируя “царапину” и высматривая неудачника, которого готов был разорвать собственными руками и выгрызть глотку. В маскировке тот был явно лучше, чем в стрельбе, но это не отменило того факта, что квартира была пуста. Не было записной книжки, запримеченной, пока Баки не было. Записи были на русском. Стив бегло говорил на этом муторном, дремучем языке, но читать всё равно было тяжело, поэтому по началу её проигнорировали. Матерясь и чертыхаясь он осматривался по сторонам. Всё также распахнутая настежь дверь, свернутое рулетиком одеяло, аккуратно, но не идеально заправленная постель и заклеенные скотчем обои. Кроме разбитой, оставленной сохнуть перед уходом на работу, немногочисленной посуды, в которую впечатали Стива, разнесенной осколками рожи, побоев и царапины на плече ничего не изменилось. Только пропало ощущение той жалкой, робкой попытки обжиться, спрятаться от суровой, беспощадной реальности. Просто безликая съемная квартирка на окраине города… Стиву ничего не оставалось, кроме как вернуться в гостиницу в другом конце города — зализывать раны. Но сначала он нашел лежку горе-снайпера. То ли Гидра измельчала, то ли у кого-то еще достало ума следить за Баки. Уже стоя на крыше, Стив увидел странное — несколько машин с отрядом специального назначения. Вооруженные до зубов, упакованные по самую макушку, они, сверкая глазами, медленно, опасливо начали расползаться по периметру. На это оставалось только усмехнуться — очень ОЧЕНЬ тонкий слух позволял слышать даже муху бьющуюся в стекло соседнего дома, не то что перешептывания далеких от реальных боевых действий полицейских. Что-то скреблось внутри, но времени на раздумья у Стива Роджерса пока не было. Картина медленно собиралась в голове в единое целое, вот-вот грозя напомнить дикой головной болью о том, что игнорировать попытку мозга работать нельзя. Кто-то говорил, что Капитан Америка крут, что сыворотка Эрскина сотворила чудо. И только этот самый Капитан Америка, давно научившийся защищать людей, но не верить им до конца знал, как на самом деле выглядит это “чудо” и под каким “соусом” приходится его употреблять…