Второе впечатление, как и первое, часто меняется и иногда является не правильным.
Аделина Святослав давно ушёл на какой-то приём, а я лежала в кровати и ворочалась, пытаясь найти прохладненькое местечко и, наконец, уснуть. Но улечься, как и уснуть у меня не получалось, потому я твёрдо решила подправить это дело положительными эмоциями. То бишь, сходить и перекусить чего-нибудь вкусненького. Я, в своей старых пижамных штанах с котами и в армейской футболке-пижаме, спустилась по лестнице, попутно взглянув на время. 1:49. Я завернула на кухню и тут же остановилась, наблюдая за сидящим за столом Святославом и жующим…мясо?***
— Так что? Ты никогда не ходила в театр? — спросил Свят — так он просил меня называть себя, — выпивая очередной стакан виски. — Не, ни разу. Я ведь уже говорила, что нас не выпускали за территорию академии, — я принюхалась к моему бокалу и, почувствовав запах винограда, отставила его до лучших времён. Не то, чтобы я не любила виноград, просто… Никто не говорил, что у нас мир. Всего лишь перемирие. Мало ли, что ему, после третьего стаканы виски, в голову взбредёт? — Неужели вы, богачи, не знаете всей сути Академии? Он ухмыльнулся и допил ещё один стакан. Я поморщилась. Признаюсь, мне не по себе в компании пьяного мужчины. А кому вообще «по себе»? — Что? Неприятно, что я пью? — вдруг спросил он. — Ты тоже могла бы выпить. Тогда я не был бы так одинок в своём пьянстве. — Мне неприятно не то, что ты пьёшь, а то, как много ты пьёшь. А что насчёт меня…то я никогда не пила… — я не успела договорить, как Свят перебил: — С неприятной тебе компанией? — закончил он за меня, отчего-то разозлившись и подходя ко мне. — Нет, вовсе нет. Просто я никогда не пила. Откуда в академии вино? Самое большое, что нам давали — глоток шампанского на Новый год, и то я после него потеряла сознание. Не переношу алкоголь, — я встала со стула, чтобы он не смог нависнуть надо мной. Мне вдруг стало страшно…а ведь он мой муж. Он может получить меня, где ему вздумается, и никто оспорить это не сможет. Нас разделял мой стул, на который опёрся Свят. Он, почему-то, странно на меня посмотрел, его глаза будто бы сверкнули в темноте комнаты, а потом он расплылся в диковатой, на мой взгляд, улыбке. — Чему ты так радуешься? — спросила я, по пути осторожно отходя по дальше. — А разве нет повода? — ответил он мне, отодвигая стул. Я отходила к лестнице. — А разве есть? — резко переспросила я. — Конечно. Я обладатель не только многих миллиардов, акций, корпораций и земель теперь, но и обладатель красивой маленькой жены. Это ли не повод для радости? — Я, конечно, польщена, но почему это ты стал обладателем всего вышеперечисленного великолепия, кроме меня, именно теперь? — Хм, а как ты думаешь, почему я взял тебя? — просил он, не отрывая от меня взгляда, и в то же время, расстёгивая пиджак. Это завораживало, манило, словно мотылька манит на огонь, но и пугало одновременно. Да. Именно это слово подходит сюда больше. Оно раскрывает нашу с ним суть, помогает разгадать наши роли в этой истории. Огонь. Пламя. Искра чего-то неимоверного, которая разжигается с каждым взглядом, словом всё больше и больше. Таков он, Святослав Степанов. Он красив, словно олимпийский огонь, к нему так и тянет прикоснуться, и, прикоснувшись, ты почувствуешь неимоверное счастье, даже гордость за самого себя. Он как костёр в лагерях. Такой необъятный, включающий в себя огромное количество масок, ролей, сущностей, да просто эмоций. Он горяч…боже, как он горяч! И это не только в плане внешности, но и в плане опасности. Такому человеку не стоит переходить путь, к нему не нужно тянуться и уж тем более, в него не стоит влюбляться. Но, запретный плод сладок, а опасный плод — ещё слаще. А мне…мне не стоит делать ничего из этого обширного списка. Я просто постараюсь не останавливать на нём свой взгляд, не думать о его сильных руках, на которых видны вены. Я постараюсь не ворошить рукой его волосы в своих мыслях, постараюсь не спрашивать себя «А какого же цвета его глаза?», даже попробую не пробовать на вкус его имя. Мне, глупому мотыльку, нужно держаться от желанного света подальше. Чем дальше — тем лучше. Желательнее не выходить из комнаты. — Я взял тебя, — вдруг прозвучал голос свята, — потому что по завещанию моего отца, который почил три месяца назад, я являюсь наследником всего того имущества, чем владел он сам, но при одном условии: я должен жениться на любой девушке из вашей Академии. — Но почему именно из Академии? — опешила я. — Не знаю. Мой отец был человеком со странностями и властью. Как думаешь, вникал ли он в суть вещей или нет? Почему именно ты? Понятия не имею. Тебя мне порекомендовала ваша директриса, я всего-то пробежался глазами по твоей родословной и подписал какие-то бумажки. Что? Какого мать его, лешего?! Родословная?! Я тебе собака что ли?! «…Посмотрел и подписал…», а я мучиться всю жизнь должна?! Да… Теперь я понимаю, что сильно ошиблась. — Слышите ли вы, что говорите? Я что вам, домашнее животное?! — Я что, ты думаешь, что представляешь особую ценность для меня? Я уже заверил у нотариуса все бумаги и вступил в наследство. Всё. Теперь, по сути, я могу делать с тобой всё, что мне только будет угодно. А мне угодно… — тут он быстрым шагом подошёл ко мне — я и пискнуть не успела. Он, схватив меня за руку, прижал к себе и до боли впился поцелуем в губы. В сознании вдруг помутнело, я ничего больше не чувствовала кроме его губ, буквально выпивающих меня, и рук, блуждающих по моей талии, прижимающих меня к нему ближе, на сколько это вообще возможно. Моя жизнь вдруг разделилась на «до» и «после». «До» — это, очевидно, Академия, мои принципы и наклонности, мои мечты и надежды, моя уверенность в хорошем конце. А вот «после» я себе не представляю. Что будет после поцелуя? Он ведь не остановится на этом, он захочет большего и даже спрашивать не будет. А…я? Хочу ли я этого? Нет! Конечно же нет! Я ведь не люблю его. Вроде бы. И мне неприятно представить это себе, тем более участвовать в этом… Мерзко. Вроде бы. Я должна оттолкнуть его, воспротивиться этому. Ни в коем случае не поддаваться. Я обещала это Крисси, и я обещала это себе. Мне это противно. Вроде бы. Я и не заметила, как меня опустили на стол и уже покрывали мою шею поцелуями. Футболка давно задралась, а рука Свята сминала грудь. Боже…как же это не приятно! Хотя, кому я вру? Такого я никогда не чувствовала в своей жизни. Это вызывало во мне непонимание, неприязнь и… Удовольствие. Когда Свят прильнул губами к груди, я до боли закусила губу, чтобы сдержать стон. Чёрт, как же приятно… Мне стало стыдно. Стыдно за все эти мысли, за вольнодумие и за беспечность. Чем я думала, когда осталась с ним перекусить? На что я надеялась, когда хотела уйти? Почему я не ушла сразу? А эти вздохи, томление внизу и жар на щеках… Это лишь физиология, я бы почувствовала то же и самое с любым другим мужчиной. Скорее всего. Я вырвалась из плена бурных фантазий, когда почувствовала, что рука Свята поднимается по бедру. Не теряя ни секунды, я нащупала какой-то стакан, стоявший рядом со мной, и ударила им по голове мужчины. Тот повалился влево, но сознание не потерял, потому я, воспользовавшись моментом, оттолкнула его подальше от себя и побеждала к лестнице. В след мне звучал отборный мат, но его можно было понять — не каждый день ему стакан о голову разбивают. Добежав до комнаты, я закрылась на защёлку (благо с внешней стороны дверь не открывалась с защёлки) и, пытаясь отдышаться, села на кровать. Я запустила пальцы в волосы, но тут же вытащила их, почувствовав, как волосы становятся влажными. Я в непонимании посмотрела на руки и поняла, то они все в крови и в осколках. «Твою мать!» Резко встав, так, что у меня закружилась голова, я прошла в ванную и, найдя ватный диск и перекись, стала обрабатывать руки. В ванной я слышала стук о дверь комнаты, чей-то голос, но мне было плевать. Наступило то состояние, когда мне было пофиг на всё, всех и вся.***
Когда я вышла из душа — он был мне необходим настолько же, насколько и бинт, а бинт мне был нужен сильно — уже рассвело. посмотрев на часы на тумбочке я убедилась в том, что уже утро — на часах было 3:58. Почти четыре утра. Я пробыла в ванной полтора часа. Я выглянула на улицу и, убедившись в том, что машина Свята уехала, благополучно отдалась охладевшей постели и сну. Который, кстати, был более приятен, нежели реальность, в которой я живу. Но ведь так всегда. Сны всегда приятнее, чем реальность. А если у кого-то по-иному, я этому человеку искренне завидую.***
Я проснулась от стука в дверь. О-о-очень сильного и громкого стука. И как я не прикрывалась подушками и одеялом, как не ворочалась, но заснуть вновь не получалась и я, проклиная всех и каждого в этом чёртовом доме, поплелась открывать дверь, попутно растирая глаза. Я открыла дверь, увидела, кто там, и тут же закрыла её. Хотелось бы закрыть. Да не судьба. Андрей, водитель Степанова, поставил ногу в дверной проём, наивно полагая, что я тут же открою ему дверь. Придурок. Я проехалась дверью по его ноге раз десять, да ещё и со всей силы, пока не услышала тихое шипение и возглас: — Хорошо-хорошо, я уже понял. Прекрати это делать, меня ж ребята засмеют. Я посмотрела на него в нескрываемой яростью. Засмеют значит, да? Ну я тоже сейчас поржу над тем, как ты с разбитой рожей отсюда по своим делам укатишь. Видимо, я слишком красочно представляла, как разбиваю ему эту самую рожу, что он вздохнул и, облокотившись на дверной косяк, посмотрел мне в глаза. И чего это я такая кровожадная? Мне стало почему-то жаль его. Но совсем на секундочку. А ещё я заметила, что его левая рука была заведена за спину. — Госпожа Степанова, — я скривилась, — господин Степанов просит у вас прощения и передаёт вам вот этот букет. Он достал из-за спины огромную корзину (и как я её не заметила?) с красными розами и выставил руки, полагая, что я приму сей подарок с, наверное, восхищённым и радостным лицом. Хрен ему. — Я не люблю розы, — сказала я, презрительно осмотрев букет. Мне никогда не дарили цветов, тем более, так много. И моё презрение было наигранным. В конце концов, гордость тоже надо иметь! Но я не соврала, розы я не люблю. Мне по душе больше ромашки или сирень. А ещё пионы. Обожаю пионы. — Так что, заберите свой букет… — Это букет Святослава Ле… — Да плевать мне, чей это букет. Просто уберитесь отсюда с этой корзиной! — я захлопнула дверь, закрыв её на замок. Я тяжело вздохнула, осуждая свой поступок и поведение. Но тут уж ничего не поделаешь. Если у меня с утра плохое настроение — дальше только хуже. Я полностью человек настроения. Если что-то не заладилось, у меня это откладывается на весь чёртов день. А уж если такое, то и подавно. И вообще, почему это он сам не извинится? Что, такой гордый он что ли? Или просто совестно и стыдно? Или ему просто наплевать, и он делает это тупо для галочки. Скорее всего так. Я подумала, а, может, раз его всё равно дома нет, я смогла бы прогуляться по саду? Да, нужно отвлечься от этого всего. Поэтому я, резко соскочив с кровати, подошла к окну, чтобы посмотреть погоду. Открыла штору и… Боже мой. Что это…а-а…что…блин…что это??! Мои глаза расширились от удивления, подбородок поцеловался с полами, а я…я просто смотрела и офигевала. Весь двор, дорожка до сада, капоты и крыши машин были в корзинках с цветами. А цветы были самые разные: розы, тюльпаны, гвоздики, ромашки, пионы и ещё многое и многое!!! И, что ещё более не мало важно, они были практически всех цветов, каких только могли быть. Приглядевшись к площадке перед домом, я поняла, что из цветов выложено: «Я полный дурак! Прости меня!» Я быстренько переоделась в всё те же безобидные джинсы, теперь в белую рубашку и вышла из комнаты, застыв затем в полнейшем шоке. Весь коридор от моей комнаты и до лестницы, а, как я позже поняла, и на самой лестнице, и вообще до самого выхода был усеян корзинам, вазами с букетами цветов. Я закрыла рот ладонями, чтобы никто не увидел моей радостной улыбки. Да, моя война продлилась не долго, и крепость, под именем «Аделина», пала, увидев такое великолепие цветов. Я всё ещё помнила всё то, что натворил свят, но теперь уже поделать с собой ничего не могла. Я, всё-таки, девушка, причём та, которой никто ни разу не дарил цветы, никто не говорил комплиментов (из мужчин, разумеется). Я растаяла, я не смогла. В конце концов, прощать нужно уметь. А я не имела и не умею. Но…почему-то мне сейчас так легко. Хорошо, приятно. Возможно, конечно, для него это не трудно, он ведь богач со связями, для него это раз плюнуть. Но для меня это поступок. Настоящий поступок.***
Он вернулся не поздно, в семь вечера. Я сидела на кресле в гостиной и читала предложенную мне экономкой книгу. Это оказался Ремарк «Три товарища». Я читала эту книгу в академии, но не прочь была и перечитать. И как раз дошла до момента, когда Роберт срывал розы в саду церкви для своей Пат. Именно тогда-то и пришёл мой…муж. Он заходил неспешной усталой походкой, клоня голову, и ворошил волосы на затылке. Но, увидев меня в кресле, резко остановился и смотрел куда-то в правый нижний угол комнаты, но только не на меня. — Добрый вечер, — начала я. Почему-то мне не хотелось доставать его, мучить. Он такой уставший…и мне так его жаль. — Ой ли? — спросил он, наконец посмотрев на меня. — Я хотел… — Может ты… — одновременно начали мы с ним. — Ты первый/ая, — снова вместе. Я покачала головой и закусила губу, чтобы не улыбнуться. Всё это так…странно. Я показала пальцем, что, мол, ты первый. он кивнул и облизал губы, готовясь к диалогу. — Я лишь хотел извиниться. Я вёл себя не то, что не позволительно, придурочно. Как дебил. Хотя, почему как? — усмехнулся он. — Я больше себе такого не позволю. — Хватит извинений. Лучше скажи, для чего так много цветов? Хотел произвести впечатление? — Нет. Моя мама очень любит цветы. Она всегда говорила мне, что «если обидел девушку, нужно подарить ей цветы, и их запах унесёт обиды из её сердца». — Красиво… — я засмотрелась на его воодушевлённое лицо, когда он говорил о маме. Он так любит её. Вот бы… — Так что? Ты прощаешь меня? — На самом деле, я должна подумать. Но прежде, я скажу тебе вот что: я люблю пионы. А так же ромашки, сирень, но больше всего пионы. Так что, не стоит тратиться на другие цветы. Достаточно подарить маленький букетик пионов, и моё сердце оттает. — Приму к сведению, но, всё же, надеюсь, что мне не придётся вновь извиняться. Я предпочитаю дарить цветы без повода, — закончил он и, улыбнувшись, устало опустился на диван. К тому моменту, когда нам принесли ужин, Свят совсем задрал меня своим: «может ты уже ответишь?» и «Ты меня ещё не простила? А теперь? а сейчас?», а потом и вовсе заявил, что без прощения есть не будет. Я, сначала, поиздевалась над ним, мол, значит останешься голодным, но, увидев его взгляд и дорисовав в своём воображении спадающую с его рта слюнку на этот прожаренный кусок шницеля, сжалилась, и простила его. Такого радостного жующего мужчину я ещё никогда не видела.