Всегда одни, всегда ограждены стенами, С любовной жаждою, с безумными мечтами Боролись долго мы — но не хватило сил. ©
***
Затворнические дни и ночи печально потянулись истерзанными бедуинами в пустыне времени, сливаясь сплошняком с этим страдальческим воздухом, будто ртутным, отравляющим, с этим трагичным домом, как живое существо хранящим самые разные воспоминания. Неубранные комнаты бились сердцем хаоса, шевелились давними фантомами, коридоры дышали сквозняками. Гарри убивал вечера на поиски истины, оборачивающиеся героическими и сумасбродными скитаниями из одной части поместья в другую. Однажды осенью, юноша бродил рука об руку со своей бессонницей и набрел на рабочий кабинет третьего этажа, ныне заброшенный, откуда открывался вид на улицу. Устроившись в лоне тахты, обрамленной струящимися альковными занавесями, полукругом подпирающей углубление в стене с широким окном, он увидел, что поздний ноябрь покидает площадь. Он прощально смотрел через стекло на необозримость обетованных земель, урбанистический пейзаж многоэтажных построек в солидарности с чопорной стариной фонарей на набережной аллее, и душа его наполнялась щемящей музыкой. Ржавые листья, еще из последних сил цепляющиеся за ветви, будто пораженные коррозией, наводили тоску. Этот мир казался слишком привычным, как унылый приятель, как скучный собеседник, он не обещал ничего, кроме постылого молчания при свечах голых стволов деревьев, кроме нуднейших минут в обществе глухослепонемых. Они: те и эти, свои или чужие… они никогда не поймут, что чувствует хоркрукс… "Но, это и хорошо!" — откололось эхом в пустоте разума. Это замечательно! Никто и не должен понять… Весь месяц слился в один серый день. Кухня первого этажа, спальня на втором, небольшая каморка на четвертом… Обратно. Домашний рабочий кабинет на третьем, куда хозяин возвращался, все же стал излюбленным местом пребывания. Всякое терпение и здравый смысл улетучились от пустых поисков бессмысленной истины, когда после очередного обхода территории, Гарри понял, чего ему не хватает. Юный маг еще мог видеть силуэт сидящего здесь мужчины, ежели прикрыть веки. Поначалу это был кто-то похожий на Сириуса, потом модифицировался в самого Гарри, а после…? Том? Том Реддл? Мираж быстро таял, как только он осознавал, что никого здесь нет. Он вновь отворачивался к окну и упирался лбом в запотевшее стекло, словно принцесса в башне. Он рассматривал смену суток, смену юбок и плащей своих маггловских соседок, которые не знали о его соседстве, смену одиноких прохожих, семейных пар, детишек с тяжелыми школьными рюкзаками. Иногда Гарри мерещилось, что хоркрукс еще в нем, внутри, в коже, в глазах, когда просидев у окна сутки, он начинал видеть визуальное сходство каждого прохожего с Тем-кто-должен-быть-мертв. Он видел его реализованный кошмар, сам реализовал его, как положено, как гласило пророчество. И почему теперь мрачный романтик искал предлог для других мыслей, не анализировать, не пропадать в нем, не затягивать медленную муку петли. Он старательно игнорировал присутствие Реддла в его жизни, после смерти, ярче чем когда-либо, отзывающееся на попытки избегать их связь. Гарри боялся, что все сделалось чужим и тусклым по другой причине… А эти эфирные образы были лишь собирательными отщепенцев — кто решился идти против системы, и Реддл был первым, кто понял, что в этом обществе нечего ловить? Долгие споры с собой заставляли Гарри подхватываться и нестись вниз по лестнице, прямо по коридору, убегать в спальню, словно ему срочно понадобилось прилечь. Да куда угодно, будто мысли чудесным образом отвяжутся и не последуют за ним. Какие-то минуты в нем кипела огненная буря. Все остальное время Гарри — бездомный, бездумный, бездушный, неприкаянный зверь, слоняющийся в пустынных коридорах поместья, мечтал выйти через окно. Однажды, он почти воплотил этот каприз слабака. Тогда запоздалый, декабрьский, девственный снег завьюжил впервые, и каторжник, в нервном порыве распахнув все створки панорамного окна, чуть не отрывая их, впустил морозный ветер в помещение. — Господин Поттер, что же вы? — Проник в кабинет эльфийский слуга, видно, почуяв неладное. — Вы простынете! — Простыть? Последнее, что меня заботит… — спокойно произнес хозяин. Он посмотрел вниз и в сумеречное небо, смерив расстояние от поступка до результата, от ада до исцеления. Его мышцы пронзил специфический спазм, в мякоть сердца будто вонзились невидимые когти. Пережитое им с хоркруксом показалось вдруг отвратительно дорогим и ценным, вплоть до войны. Истерзанный таким желанным ветром, раздувающим свободу, как угли, Гарри закрыл глаза пред лицом глухослепонемой природы. Некоторое время он не двигался, позволяя снежинкам с привкусом детства тлеть на своих губах и гладить занемевшие щеки. Одиночество. Такое осязаемое. Такое оглушительное, как минорная гамма. Он не мог его ненавидеть. Гарри сардонически рассмеялся, чувствуя себя премерзко, заглушая и дискуссию, наметившуюся у него в мозгах, его и Волдеморта, заглушая и нечто настолько печальное и монотонное в груди, с чем, наверное, сравниться скулеж щенка, ноющая зубная боль, пульсирующий висок, агония надежды, торжество разочарования. — Вы не из тех, кто готов предоставить обидчикам подобную радость, — определил Кикимер, тут же принявшийся однообразными движениями стирать с пола таявшие снежинки, налетавшие из окна. — Этот дом повидал уже столько смертей, господин Поттер. Вы не имеете права сдаваться без борьбы. И Гарри, отойдя от окна, коротко кивнув домовику, ушел в свою комнату, где скоро совсем потерял счет дням. Гарри посадил себя на непреднамеренную диету. Пища стала безвкусной, как и его жизнь. Но, в одно первозданно белое, морозное утро юный волшебник подскочил на кровати, готовый поклясться, что домовой эльф окликнул его. — Какая рань! — лишь успел в дикой спешке выпорхнуть из-под одеяла, потому что тишь прихожей нарушили чьи-то шаги. Полусонный арестант помчался на звук. Шорох шагов, возможно, слышался ото всюду только из-за того, что являлся порождением воображения. Но нет, к счастью. — У нас гости, хозя… господин Поттер. — Эльф в тот момент радушно принял пальто девушки, высушивая магией мокрый снег на ворсе воротника. — Здравствуй, Гарри, — Гермиона мимолетно бросила непритязательный взгляд на товарища и, присев на корточки, вручила какую-то подарочную коробочку домовику. — Спасибо, Кикимер. А это тебе. — Кикимер благодарен юной миссис Грейнджер. Вы всегда очень добры. — Ну что ты, — расцвела она от похвалы, как раз в тот миг Гарри в прыжке спустился с лестницы, дабы сгрести ее в охапку. — Гарри… — пропищала Гермиона в дружеских объятьях, довольно скупо отвечая натянутыми похлопываниями по спине. — Рассказывай! — Воодушевленно воскликнул Гарри. — Рассказывай все! Пойдем на кухню, — потащил ее за собой. Едва ли, в состоянии приятного эмоционального шока, заметил он некую скованность подруги, но ее странное настроение все же не упустил из виду. — В общем-то, Гарри, ничего примечательно особенного в мире не произошло. — Они присели за столом, подле друг друга. Эльф поспешил заварить чаю. — Ты разучилась смешно шутить, — улыбнулся Гарри, выпуская, наконец, ее озябшие руки из своих ладоней. — Ох, нет. Это не шутки, — Гермиона немного потупила взор. — Ничего нового. Если ты имеешь в виду слушание по досрочному освобождению, то… — опустошила легкие. — Там все не так просто. — Что значит непросто, Гермиона? — процедил он зло. — Ваш чай, миссис Грейнджер. — Спасибо, Кикимер. — Она отставила чашку. — Короче, апелляционная жалоба была отклонена с некоторыми условиями… — Какими еще условиями? — Возмутился юный маг. — Гарри, нужно потерпеть еще какое-то время. — Неужели? Я торчу здесь уже полгода! Они просто ждут, когда я покончу с собой? — Голос его срывался на крик. — Не глупи! — Адвокат Грейнджер пугала хладнокровием, с которым она говорила об отмене обжалования. — Вместо амнистии я добилась для тебя разрешения выходить на улицу в вечерние часы. Естественно, аппарация невозможна, потому что специально для тебя пришлось возвести под купол почти целый квартал. Как видишь, никто не хочет, чтобы ты тут кончал с собой! — Тебе легко говорить! — Юноша элементарно вскипел, похлеще чайника над примусом. — Ничего не легко мне говорить, Гарри! Ты даже не представляешь, что защищая, по всеобщему министерскому мнению, преступника, я и сама стала «персоной нон грата»… — неправильно интонируя предложение, она расставила акцент распекания, будто с огромным упреком в сторону героя. — Что ж, позиция Министерства мне давно ясна. — Гарри подскочил со стула и принялся мерить обеденную успокоительными шагами. — Они опять взялись отделять нас, давить на доверие. Я думал, наша дружба преодолела уже тот этап. — Молчание. — Ты принесла обещанную газету? — Нет, Гарри. Прости, меня обыскали при входе, — тихо изрекла гриффиндорка, внимательно изучая краюшек столешницы. — Я не удивлен. Пресса изгалялась на всю катушку, соревнуясь каждой последующей статьей в умении дискредитировать избранного. Все его заслуги были бельмом на глазу правосудия, мерзким пятном крови на простыне почетной истории Министерства. Министерство ведь не должно было пасть, по крайней мере не раньше Хогвартса. Кто не захочет забыть этого позора, если выдастся такая возможность? А она выдалась. Стоило лишь изъять героя из окружающего пространства, надеть ему пакет на голову вместо нимба или маскарадные рожки вместо оливкового венца. — Расскажи хотя бы, что пишут в «Пророке», Гермиона? — осужденный успокоился, подкуривая сигарету от камина. — Обо мне что пишут? — Ничего такого, — скупо отрезала собеседница. — Наверное, по старинке, разрисовывают меня психопатом, да? — Он оперся корпусом тела о каминную боковину, выдвигая тезисы уже больше с иронией, нежели злобой, выпускал стежки табачного дыма и откровенно веселился от того, что еще могли выдумать о личности золотого мальчика в перспективе, каким еще образом могли оклеветать, как унизить поизощренней. — Ну… — протянула Гермиона. — Учитывая то, что приверженцы идеи военного конфликта заперты в Мунго… — Считаешь, я псих? — перебил Гарри. Молчание. Она считала чаинки в своей чашке, всплывшие на поверхность. — Гермиона? — Нет, — прозвучало с толикой доказательного, чуть обиженного писка. — Разумеется, нет! Только все утверждают, что Сам-Знаешь-Кто — плод твоего воображения, и ты мог повлиять магией на других, заставить их верить в массовую галлюцинацию, понимаешь? Естественно, этого доказать никто не в силах, вот тебя и держат до выяснения… — Она всяческим образом уклонялась от прямого зрительного контакта. — Ты же все знаешь! Как все было на самом деле, скажи им! Ты ведь называла Волдеморта по имени и при его жизни? И, что, черт подери, значит — плод моего воображения? Вы чего там с ума посходили, а? Война, выходит, тоже была просто дурным сном? Скажи! — Гарри… — Ну что? — Гарри вдруг подумал, что подруга ежится в банальном страхе. Но, почему? Кого ей тут бояться? — Пожалуйста, не ори на меня. — Прости. — Он с нажимом протянул пальцами по своему лицу, натягивая кожу, словно этот жест способен избавить от морока и чудовищной абсурдности всего. — Прости меня. Прости меня, Гермиона. Но… это все какой-то бред… Безумие. Оно витало поблизости, такое мягкое, скользкое, подобно болотной трясине. «Все, вами сказанное, будет использовано против вас». Они просто вычеркнули войну? Забыли главного врага? Тот-Кого-Нельзя-Называть — как символично — они действительно забыли его имя, если бы его вообще не существовало? Это слишком. Героя лихорадило, словно он жутко замерз, стоя около горящего камина. Он делал затяжку за затяжкой, дрожащей кистью руки мандражируя возле губ. Смирение пропитывало Гарри, а девушка по-прежнему безмолвствовала. По венам его циркулировало нечто совершенно черное, неотвратимое, точно стигийские воды, отбирающие память, омывали берега его разума. — Гарри, я представляю твои интересы в суде, — скрипя зубами начала Гермиона. — И для оправдательного вердикта одних твоих слов не достаточно. Умоляю, не дыми на меня. Мне это вредно! — Почему ты не можешь сказать, глядя мне в глаза? — Превозмогая тяжесть невидимых гирь, мешающим векам подняться, она все же посмотрела на Гарри. — За столько лет я различаю каждое избегание взгляда. — Он выбросил сигарету в огонь. — А теперь скажи: куда делись жертвы войны? — Гарри, ты прекрасно знаешь, что жертвы в школе были вследствие обрушения моста, а жертвы в Министерстве из-за мятежа чистокровок, требующих больше привилегий для себя и своих семей. — А как же метки Пожирателей смерти? — Это их стигма, чистокровных. Змея — символ слизеринского факультета, насколько тебе известно. — Мое первоначальное обвинение — убийство из личных мотивов, вопреки законам о правосудии, а? — Да, кто-то якобы видел, что ты нашел убийцу своих родителей и свершил самосуд. — Кто-то якобы видел? А ты нет? — Я нет! — Резко подскочила она. — Не могу свидетельствовать о том, чего не знаю. — Но ты же видела его? Труп! Тело Волдеморта! — Ничего я не видела, Гарри! Боже правый! — Юноша вдруг опомнился, когда заметил свои руки, стискивающие предплечья подруги. Она жалостливо скривилась, но не отталкивала, лишь сильнее горбясь, берегла свой живот. — Куда ж делось тело? — Закричал ей в лицо, на что девушка ответила еле слышно: — Не было никакого тела, Гарри. Разве все худшее позади? Изумруд радужек лишился всякого блеска. Взгляд смотрел в прострацию, он считывал с обложки памяти застывший образ, замурованный в карцере воображения. Реддл. Том Реддл. Он так долго был в нем. Создавал вакуум частью своей пустой души. Так долго, что Гарри не мог поверить в вымысел кошмара, происходящего на протяжении стольких лет. Сидел, значит, Гарри всю жизнь на адреналиновом допинге, и вдруг подсел, втянулся, пропал. Реддл — как синдром отмены. Они проросли друг в друга пропастью различий между ними, эволюционируя в единую сущность. — Если Волдеморта никогда не было, то и меня тоже сейчас здесь нет. — Он отпустил хрупкие плечи гриффиндорки. — Не сумасшедшая ли ты тоже, Гермиона? — Гарри, мне очень, правда, очень-очень жаль. Мы все переживаем за твое состояние. — Она попыталась дотронуться к его плечу, но юный маг отстранился от сочувственного прикосновения. — Не надо. — Гарри, мы все ждем, когда ты поправишься. И я, и Рональд, мистер и миссис Уизли, все. Ты не болен, просто устал. — И Джинни? — Что Джинни? — Тоже ждет когда я, кх, поправлюсь? — Конечно, она тоже ждет. — Славно. — Гарри оперся о край столешницы, сложа руки на груди, сплюснув губы, односложно кивнул. — Мы обязательно зайдем навестить тебя все вместе, мы же друзья. — Она попыталась улыбнуться. — А сейчас мне пора, прости, Гарри. — Едва проговорила госпожа Грейнджер, домовой эльф уже очутился рядом, услужливо держа ее пальто. — Поздравь за меня Рона. — Что? С чем поздравить? — Принимая пальто, она мельком взглянула на Гарри. За клетчатым платьем строгого покроя, присобраным под грудью, не было видно фигуры, но то, как она берегла живот, просила не дышать дымом… — Я псих, а не идиот, Гермиона. — От слов Гарри ее щеки немного порозовели. — Думал, беременность — это то, чем делятся с друзьями. — Я хотела сказать… — Кикимер проводит тебя до выхода. Спасибо за визит. Одиночество. Такое близкое. Иногда оно выходило слезами, затем вновь восполнялось ударами старинных напольных часов. Мог ли враг магической Британии быть вымыслом? Гарри думал об этом несколько суток подряд. И каждый раз, стоя у открытого окна в кабинете на третьем этаже, он убеждался в собственной правоте. Волдеморт был реален. Он знал это как прописную истину. Потому что где-то за гранью духовности и плоти, пацифизма и кровопролития, ласки и насилия он любил свой хоркрукс, а хоркрукс любил своего носителя. Где-то за пределами ада или рая, параллельной или перпендикулярной вселенной, в упорядоченном или абстрактном измерении — он любил Реддла, как ту вражду, объединившую их. И пусть то были слишком деформированные чувства. В любом случае, они покончили с этим.