Самый одинокий

Пожалуй, они правы, помещая любовь в книги, — спокойно думал он. — Пожалуй, только там ей и место. ©

Проснувшись с утра, понимая, что рана ампутации души в Гарри не заросла, он молча лежал на сырой простыне и внимал концертному свисту ветров. Сегодня ему предстояло пережить еще одно пробуждение. Окончательное, трезвое. Пробуждение от детских грез и вымышленных идеалов. До некоторых пор светлая сторона натуры еще существовала в нем, будто скрытая чарами невидимости. Нельзя отрицать себя вечно. Крушение надежд делало юного мага крайне пессимистичным и закрытым. Он был рабски пленен формально, но фактически только что покинул свою тюрьму, вышел из этой инкрустированной кареты под названием — иллюзия. Она парила в небесах давно. Снижение воздушного транспорта длилось долго. В итоге его мечты вмазались в землю, взрыхляя мерзлый грунт. — Господин Поттер? — Эльф совершал пассы своими худыми костлявыми ручонками и, кажется, был серьезно озабочен пространной, ничего не выражающей физиономией хозяина. — Господин Поттер, письма… — Письма? — Кикимер протянул конверты и свертки пергамента. — Ваши друзья отписались. В том и была причина нового эмоционального кризиса. Гарри поднялся с кровати, проследовал к каминному пуфу, спешно распаковывая холодную бумагу. В сей миг по стеклу съехало несколько мокрых снежинок, проплыв расстояние скользкого пути к основанию оконной рамы. Первые секунды, до первых строк он был еще немного счастлив, пока не знал содержания текста. Естественно, не в силах тянуть в угадывании, первым он распечатал послание от Джинни. «Гарри Поттеру с наилучшими пожеланиями. Да, я не ответила ни на одно предыдущее письмо и ты решил отяготить меня какой-то дурацкой задачкой? Это сработало. И вот — я пишу тебе. Я не собираюсь вникать в твои дела. В то время, когда всем было плохо, ты предпочел спрятаться в придуманном тобой мире, начал нести чушь о какой-то магической войне, грубить следствию. Я думала, это шутки, но ты упрямо верил в собственные небылицы. Что ж, твое право тешить себя иллюзиями, я умываю руки. Разочарована ли я? Да, я очень разочарована в том, что питала симпатию к тебе. Ты оказался совсем не тем, кого я хотела видеть отцом моих детей. И хорошо, что их нет. Будет немного грубо раскрыть правду, написать, что я симулировала оргазм, но это единственный способ конкретно дать тебе понять, что все кончено между нами. Не загружай меня вымышленными глупостями. Я собираюсь больше времени проводить со своими племянниками». Иллюзия, разочарование, симуляция… Взгляд Гарри проплывал меж строчек. Его девушка не отличалась тактичностью, когда нужно кого-то отвадить. Недоверие друзей — самое скверное, что могло когда-либо приключиться с избранным. Подспудно он был готов ко всему, покидая карету иллюзий, точно совершая самоподготовленный аборт. Минуты он невменяемо пялился в размытые строки, опровергая их смысл, потом хотел разбиться головой о стену, смешаться с пустотой, стать ничего не соображающей массой из плоти и костей. Забыть все наконец! Он уже был готов сам забыть эту войну, подобно им всем, кто ее не помнил. Он словно попал в иное измерение, перевравшее всю суть вещей, номинально перетасовав черное и белое. Вскоре немигающий взгляд юноши остановился на точке. Он еле сдерживался, чтобы не вкинуть в огонь остальные письма. Расчехлил следующее… «Здравствуй, Гарри. Воистину рад твоему письму, так как думал — министерские угодники на кол тебя посадили. Никаких известий, ни привета, ни кукиша! Нельзя так, Гарри. По поводу твоего дела, я считаю, тут чудовищная ошибка и накрутка бреда. Ты тоже присутствовал при обрушении моста. Ужас. После всех несчастных случаев. Мне тяжело все еще об этом писать. И „тяжело“ будет со мной всегда. Я не знаю, какие омуты памяти ты имел в виду, но искать там разные опровержения чего-то конкретного мне опять-таки тяжело. Все, что в моей жизни могло стрястись плохого, уже существует и его не изменить. И ты знаешь, почему. Не вздумай меня упрекать! Извини за дурной тон. Постскриптум, пиши что-нибудь приятное и отвлекающее от боли. Ладно? С добром, Дж. Уизли.» «Дорогой Гарри, Извини за задержку обратной почты. Я настоятельно рекомендую тебе завязывать со своей депрессией. Я делаю все возможное в суде, рассчитываю хотя бы на долю успеха в минимизировании репрессии за инкриминируемое тебе преступление. Признай тебя абсолютно безумным, уже пролечился и вышел из Мунго, но ты не пожелал согласиться с их условиями. Гарри, что я могу для тебя сделать? С некоторых пор меня беспокоят пеленки и детское питание разительней, чем отстаивание мифических идеалов. Каких, Гарри? Ты хоть сам знаешь цели этой борьбы? Прошу простить мою гормональную агрессивность. В надежде на твое благоразумие, Гермиона Грейнджер». Иллюзии не просто трещали по швам. Они разрушались до пыльной крошки, ударяясь о дно безликой бездны, экипаж — те немногие единомышленники — удалялись в просторы тени. Тени, отбирающей память прошлого. Это состояние бездны навеки въелось в поры, эти противоречивые чувства облепили его разум, как сонные мухи. С прерывистым всхлипом юноша вздохнул, переведя дух, взялся за следующее, убивающее не хуже проклятия письмо… «Привет, Гарри Поттер, Находясь в пределах школы, мне не составило труда обыскать значительные территории. Я постоянно задавался вопросом: „Разве кто-то создавал омуты памяти в нашем учебном заведении?“. Меня это заинтересовало, тем не менее ничего подобного я не нашел. Прости, что оказался бесполезен в качестве деятельного помощника. Тут столько работы после каникул, что я едва могу обращать внимание на что-то кроме тепличных саженцев цапня, то и дело норовящих придушить кого-то из студентов. Куча работы, просто куча. Прости, мне нужно еще писать диссертацию о пользе и вреде магических суккулентов. С уважением, Невилл Лонгботтом». Стиснутый между двух зол — потолка да пола, и четырех кандалах стен чистокровного родового гнезда с засмальцованными обоями и закопченными глазницами окон, заложник никак не мог сопротивляться обстоятельствам. Мог ли герой когда-либо реально предположить, что победа лишит его свободы, свяжет руки до плеч, оставит гнить овощем в стерильности угнетающе уютной теплицы? Хоть все вокруг жутко напоминало массовый «обливиэйт», — возможно ли такое? — Гарри все же нашел предпосылки упования на лучшее в следующем письме от мистера Уизли. «Доброго времени суток, Гарри. Извини за задержку. Найти годную почтовую птицу за рубежом куда сложнее, чем выполнить твою просьбу. Спешу сразу поздравить тебя с прошедшими праздниками, горько, что на сей раз справляли Рождество без тебя. Признаться честно, Гарри, сперва я не вдохновился искать омуты и копаться в чужих воспоминаниях. Однако, очень хотелось помочь, зная, в каком заточении ты находишься. В то же время, я был немного зол, когда вскрылись факты контактов с моей девочкой. Ты знаешь, я не сторонник добрачного секса. Сразу приступаю к основной теме, побудившей тебя написать мне — омуты и другие носители воспоминаний. Их нет, Гарри. Нет нигде, ни у кого. Признаться, это показалось мне чересчур странным. На протяжении почти пятидесяти или более лет ни один волшебник не создал такой универсальной памятки. Я взялся разобраться с этими странностями и в ближайший срок нанести тебе визит. Надеюсь, ты не будешь против? Озадаченный твоим вопросом, Артур Уизли». Порой желание сопротивления знатно высверливало мозги. Почему они уничтожили воспоминания войны? Что за маразм? Как вычеркнуть тот темный путь, кой грозил забирать жизни, если остановиться хоть на секунду? Сила в каждом движении — он помнил все в мельчайших подробностях. Рвался на части сам, но никуда не мог ускользнуть. Обратно не возвращаются. Давился воспоминаниями, как скудной похлебкой, содрогаясь от мнимого ощущения того, чего он больше никогда не испытает. Там, в прошлом, где-то в прошлом кипела его настоящая жизнь. Жалость, да. Гарри испытывал бесконечную жалость, только теперь… к самому себе. Такую сильную, всеобъемлющую, будто грудь сжималась от противности дышать. Он думал, что ошибался, думал, что был влюблен, думал, что победил, думал, что сошел с ума. Не в силах перечитывать и докапываться до убедительности уважительных причин всеобщего отказа от правды, Гарри сгреб писчий пергамент в охапку и бросил разом в камин. Глубоко за полночь праведный арестант решил использовать неотгуляные им часы. Зимняя тоска украшала кованные изгороди замороженным серебром. Зазубренные седой изморозью ветви и стволы деревьев поблескивали болезненной желтизной уличного освещения. Строгие ряды фонарных столбов сторожили подступы к набережной. Гарри уперся в территориальные защитные чары, слева от ограничителей мирно пустовало здание «24 и 7». Непроницаемые шторы кафетерия были завешаны. Смутное, тянущее, как защемление нерва, чувство неисполненности накрыло Гарри, когда он не увидел того, кого хотел видеть. Уже достаточно поздно даже для тех, кто просто смотрит на него, липового Темного Лорда. И, словно в зудящей грудной клетке Гарри вдруг совершено горестно заныло, завибрировало, заклокотало. Это было интуитивной неудачей, неоправданной надеждой, бьющей больнее чем письмо Джинни и эта ее «симуляция»… Было так больно, аж стало смешно. Он думал, что был влюблен, на деле любовь оказалась раздутой иллюзией, подростковой сказкой. Непроизвольно плотнее сжав челюсти, Гарри зашагал к круглосуточному магазину на первом этаже. На кассе дремал скрученный в три погибели продавец. Белобрысая макушка Энтони, заметная благодаря нагретому стеклу из внутренней стороны торгового помещения, дернула Гарри принять роль ненавистного позднего посетителя, учитывая, что совершать покупки он не намеревался. — Здоров, дружище! — сквибб моментом проснулся, едва клиент переступил порог. Гарри понравилась встречающая его фраза и ее радушный тон. — Ночная смена, Эн? — улыбнулся Гарри, подходя к кассовому столу с товарной лентой, где до сего возлежал нерадивый работник. — Да, черт возьми. Спасибо, что привел меня в чувства. Хотя, — сморщил переносицу. — Людей все равно нет. Как вымерли! Рад тебя видеть, кстати. Хорошо, что зашел… — Прости, что разбудил. — Радость парнишки-торгаша Гарри принял за сарказм, немного неловко теребя застежку карманов верхней одежды. — Давай выйдем покурить. У меня новости для тебя. — Серьезно? — Ну, да. Помнишь, — набросил Эни огромную куртку себе на плечи. — Мы говорили в прошлый раз о твоем деле? Об омутах памяти, их ты ищешь, да? — Гарри энергично закивал головой, не смея перебивать. — Так знаешь такая муть с ними! Один мой знакомый, ну, как знакомый… мой начальник. После него ты второй известный мне маг. Остальные не очень-то спешат общаться со сквиббом. От него я узнал, что все омуты памяти были уничтожены из-за какого-то пространственно-временного каприза… — Да ладно, Эн, это чушь! — возмутился Гарри, проглатывая шок. — Не бывает капризов у времени. Оно безжалостно идет вперед, если не вторгаться в хронологический поток. — За что купил, за то и продаю. Чаю, может? Новоиспеченные приятели прошагали вдоль стеллажного зала, проникая в тот же склад, где Гарри уже был ранее. Служебная комната с кучей коробков преграждала им путь широким диваном и тумбой, выполняющей функции кофейного столика. Не утаилось от внимания и детское креслице, куда и плюхнулся ночной покупатель. Все время они без устали трепались обо всем причиняющем страдания и о загадочных ситуациях. — Мистер Уизли написал мне, что не нашел ничего стоящего и в Министерстве. Если бы волшебники не записывали воспоминания вовсе последнее пятидесятилетие. — Дуристика да и только! — запальчиво поддержал Энтони, взяв картонный брикет молока из миниатюрной морозильной камеры, похожей на сумку. — Тем более в Министерстве магии дельные сведения должны документироваться, они обязаны сохранять части истории, не так ли…? — добавляя молоко в уже заваренный чай. — А кто такой мистер Уизли? Гарри уже рассказывал о семье, которая была ему почти родной и продолжала поддерживать, когда все отрекались от избранного. Видимо, ничто не вечно для обладателя уникального и мерзкого таланта все портить. — Отец девушки. Моей, — задумался. — Бывшей. Кажется, мы расстались в письме… — Весьма современно, — поддержал блондин. — Нда. Она перестала мне верить, — опять задумчиво поглядел в потолок. — Они перестали верить. Они все. — Ты же не веришь в теорию мирового заговора, да? — ажиотажно потер ладони торгаш, прозвенев высокой ноткой в голосе. — Я все чаще склоняюсь к этому… — Но, — прервал Эни. — Как ты понял, что вы распрощались окончательно? — Ну, Эн. Она написала, что я не удовлетворял ее. Резонно? — Гарри ответил честно, ощутив румянец на прихваченной доселе уличным морозом коже щек. Однако критическая иголка обиды, отнюдь, не уколола сердце. — Слушай, старик! Моя девушка постоянно это говорит мне после траха! Может… она так намекает, что нам следует порвать? Они громко просмеялись. Впервые после финальной битвы, герой смеялся искренне и задорно. Еще утром Гарри думал, что разучился смеяться до колик, что он вообще никогда не улыбнется. Потом, без вины виноватый осужденный, будто бы вспомнил о своей печали, быстро смутившись. Ирония сквозь слезы? Он никогда не умел притворяться счастливым в игре на выживание. Игра без смысла и правил. Турнир идиотских призов. Ему показалось, будто его арест — участие в состязании, где главная награда — дерьмо единорога или плевок фестрала, — сущая тьма и безнадега, будто судьба осклабилась самым паршивым образом. — Любил ее? — некстати поинтересовался Эни у посерьезневшего гостя. — Любил? — для чего-то переспросил Гарри. — Возможно… я не… — запнулся, продолжил спустя некомпетентное пожимание губ, проронив слишком нежно: — Любовь — чепуха. Жаль, я заблуждался, всегда считал иначе. Вся это мишура для подростков. Наверное… — Ага. Ты-то у нас старикан прожженный! — Ты, небось, старше меня, Эн. У меня время прогулки заканчивается. — Ладно, пойдем покурим. — Белобрысый старался развеять хандру, отметив поникший голос собеседника условным знаком прекращения обсуждаемой темы. Сотрудник супермаркета в режиме монолога принялся рассказывать о своей поездке за рубеж, где встречался с отцом, изъявившим желание породниться со сквиббом. Гарри внимал вполслуха, ибо в узком проулке, куда они вышли из складской двери, витал странный магический фон. Задымив сигарету, юноша насторожился неясно отчего. Все было не в фокусе. Гарри всматривался в темноту разбитого фонаря. Лестничные перила потрескивали под крепостью давящих осадков. Далекий лай собак где-то на задворках нарушал кромешную тишь. — А ведь мой отец, как оказалось, тоже когда-то владел омутом памяти. — Эту фразу Гарри выделил из контекста. — Я помнил о твоей проблеме, дружище, потому не проминул спросить отца напрямую. Он уклончиво отвечал, я подумал, вдруг у него что-то есть по войне? Он всегда был чудной и жуликоватый, мать так говорит, — отрапортовал Энтони о личности ближайшего родственника, втягивая никотин из фильтра. — Хватит, ты уже помог, чем мог. Тревожность нарастала подобно липкой снежной сели. Адреналиновые волны перекатывались узлами в венах, и все тело Гарри откликалось на опасность. — Так и? Каков будет дальнейший план, старина? — дурашливо покривился Эн, изображая нелепого капрала, встав по-армейски смирно. — Не думай, я не смеюсь. Уверен, тебе сейчас так же глупо доказывать очевидное, как и мне поверить в войну в нашем блаженном мирке. — Здесь есть дементоры? В этом районе? — Выдавил сквозь зубы Гарри. — Те паршивые твари? — Именно. Будь у меня палочка… — не успел договорить безоружный волшебник, как расслышал хруст сверху. Ступени над головами товарищей подрагивали в ритме чьих-то шагов, спускающихся вниз.