Ты думаешь — правда проста? Попробуй, скажи. И вдруг онемеют уста, Тоскуя о лжи. Какая во лжи простота, Как с нею легко, а правда совсем не проста, Она далеко. ©
***
Реддл велел неизвестной книге левитировать к нему в руки, выборочно перелистав магией страницы, отмеченные закладками, останавливаясь на истлевшей газетной вырезке, вложенной посередине меж листов. Он долго всматривался в печатные строки новостных сводок, актуальных в начале прошлого столетия. Тем временем на стол спланировали тонкие коробочки и разом открылись — внутри них лежали колдографии, в основном портретные, коллективные. Затем, огромный формуляр стукнулся о столешницу, заставив Гарри навострено вздрогнуть, так как он был слишком занят слежением за передвижениями других артефактов, хранящихся в кабинете и надеялся, что какая-нибудь особо непримиримая полка не упадет ему на макушку. — Как твоя рука? — неожиданно спросил Реддл. — О, черт, Том! — выругался Гарри, готовый в любой момент уклониться хоть от активно перемещающихся предметов, хоть от летящего в него заклинания. — Нормально рука, а что? — на стол плавно спикировал прозрачный футляр, где покоилось обычное перо. — Завещание писать? — Не сегодня, — устало изрек колдун. И Гарри вдруг подумалось, совершенно ни к месту, что этот былой монстр, державший волшебное сообщество в страхе многие годы, сейчас страдает от рядового недосыпания из-за бдительных ночей подле кровати больного. Реддл был рядом весь тот период беспамятства пациента, был в доме, который служил штаб-квартирой обороны от него же? Без приглашения! Эта жуткая мысль, к величайшему удивлению, не вызвала ни ненависти, ни непокорного отторжения. Гарри просто смирился и с ней. — Ну, может, я уже чего-нибудь почитаю? — поторопил Гарри. — Эти книги, наподобие тех — из «записки»…? Записки, ага. — Те пособия, что ты видел в ментальной посылке, остались в библиотеке Хогвартса. Я, разумеется, копировал их. Однако, они менее познавательны в сравнении с мемуарами в дневниках чудом исцеленных, — протягивая вопрошающему пергамент с рукописью. — Вот один из таких. Едва Гарри с опаской принял вещь, окружающая картина мира резко завертелась, точно во взбаламученной бочке. Спустя миг неосознанного барахтанья, он оказался на вытоптанной тропе, ведущей в топкую чащу… …В подростке, поспешно шагающем в направлении уединенной хижины, угловатом, одетом в нищенские тряпки с пожертвований, слабо узнавался будущий Темный магистр. Постройка — типовая лесная сторожка — отделяла опушку от непролазной еловой гущи, насыщенной зеленой спелостью, проросшей в сумерки, делающую грядущую ночь еще дремучей и пугающей. В уверенной поступи слизеринца не было и толики опасения. В пристанище бесноватого отшельника различалось тусклое свечение от лампады на подоконнике. — Полагаю, вы тот юноша, с коим я поддерживал годовую переписку? Томас? — старец говорил вполголоса, открывая дверь своей берлоги. Выглядел дед словно страшно испещренный короедами трухлявый пень, его высохшая, желто-язвенная кожа носила уродливые отметины. — Пожалуйте… Мальчик без зазрения вошел внутрь лачуги старика. Блеклое свечение лампады и его юношеское и без того бледное лицо сделало неестественно желтым. Диалоги проносились в ритме ускоренной перемотки и были затерты, как на старой патефонной пластинке, лишь некоторые фразы проговаривались четко: — Отчего же вы постановили наличие именно этой формы проклятия? Ваш род достаточно благороден? Вы же знаете, что эта зараза поражает лишь наследников древних чистокровных родов? А вы знаете методы диагностики душевной порчи? Для сей процедуры понадобится, непосредственно, душа. Ведь, целители прежде чем лечить пораженный орган обязаны удостовериться, что орган поражен. — Но душа — это не орган, — сказал подросток, не моргая глядя на диагноста, как на полного кретина. — Самый что ни на есть настоящий астральный орган. Для установления «благородного» проклятия потребуется расщепить его. Больной орган, то бишь душу. Иного способа пока не придумано. — Но это невозможно. Если был такой способ, я бы знал, — самонадеянно заявил отрок. — По правде, есть. Только, вот, замкнутый круг он создает. Невозможно диагностировать порчу «Кэнсэрексанимо» не расколов душу, душа раскалывается только при совершении убийства, но совершив убийство, мы добровольно даем порче взять верх над нашим самосознанием, погрузиться в астральную суть агрессии и насилия. Понимаете, в чем коварная подоплека, мой юный друг? — Так… значит убийство? — будто о погоде спросил Реддл и насмехательский тон зазвенел чуточку зловеще. Гарри вновь очутился в кабинете руководителя «24 и 7», мотнул головой, сбивая мороку. Воплощенный Реддл сидел на кресле в расслабленной позе, откинувшись на спинку и скрестив лодыжки возложенные на край стола. Немного погодя он протянул уже сориентировавшемуся в пространстве Гарри какую-то истерзанную колдографию. — Здесь вся информация в виде воспоминаний? — выдавил протестующе молодой маг. — А ты думал, я пересказывать тебе все буду? Лучше один раз увидеть, Гарри. Ты со мной не согласен? С этими словами Гарри мельком взглянул на снимок, стоило проанализировать изображение — и все вокруг по новой пустилось в галлюциногенный пляс. Фото оживало, будто перенося тело наблюдателя в конкретный эпизод, зафиксированный на глянце бумаги. В презентабельном фойе здания незнакомого ведомства толпилась куча народу. Сборище напоминало традиционный суд присяжных, но не Визенгамот. Из строк, проносящихся пред взором журналистских известий, становилось понятно, что судят знаменитого человека. Пожилой мужчина выглядел в точности как старик из предыдущего воспоминания и тот, кого Реддл дожидался в «Дырявом котле». Рупор прессы обвинял еврейского писателя Микаэля Фатмайра в аморальном поведении: « — Умалишенный маг-артефактор, мифограф-алхимик, зельевар, даровавший Николасу Фламелю рецепт бесконечной жизни, наконец, пролил свет на загадки редчайшего случая „пандемии чистокровных волшебников“. На протяжении столетия Микаэль Фатмайр жил в отшельничестве, подавляя в себе приступы болезни охотой на диких зверей. Месяцем ранее мы нашли колодец с трупами убитых животных, принадлежащий мсье Фатмайру. Жестокость надругательств над жертвами Фатмайрской охоты потрясает до мозга костей. Сам же Фатмайр уверял, что подобное поведение вызвано родовым проклятьем, не всегда поддающимся контролю, и что все это он делал, дабы не убивать людей». « — А теперь, в нашем уникальном интервью Микаэль Фатмайр ответит на ряд животрепещущих вопросов магической общественности:» « — Рак души возникает, когда Смерть намерена вывести определенный род чистокровных магов. Полностью и необратимо. Она мстит за то, что волшебники смели обратиться к Ней за Дарами. Смерть оскорбилась ненадолго, наградив некоторых последних представителей древних родов проклятьем, — говорил Фатмайр в зале суда. — Проклятие Смерти „Кэнсэрексанимо“ было Ее оружием, неразрывно связанным с Дарами. Палочка. Палочка насмехалась над Ее мощью, поэтому Смерть выбирала именно чистокровных, благородных представителей рода, ибо они были могущественны. Род Салазара Слизерина был таковым, насколько всем известно. Она заражала проклятием, запускала черные метастазы в его душу, того последнего представителя рода. — Камень. Он призван был воскрешать умерших. Но Смерть дала своим корням питаться агрессией, копить зло в носителе проклятья, тем самым человек делался неуправляемым монстром — орудием, которое будет забирать как можно больше жизней, в Ее честь. Посему „Рак души“ был чрезвычайно агрессивен и стремился убивать. — Мантия. Роковая ошибка Смерти. Но и тут Она вышла из положения. Мантия призвана скрывать прячущегося под ней волшебника. Так и Смерть скрывала свои следы. Ежели зараженному „раком души“ удастся разорвать поруку. А выход только один — опять же только смерть носителя. Но, если каким-либо образом удастся обмануть Смерть, можно выжить. Его просто все позабудут. Все, кто знал его и его деяния, вычеркнут из памяти носителя „Кэнсэрексанимо“ навсегда». — Кто этот Фатмайр? — посыпал вопросами Гарри, вернувшись из омута памятного снимка. — Он тоже этот…? Помешанный на Дарах? А Энтони, который тут работает… однофамилец? — Смотри дальше. Следующий снимок прилетел в ладонь к Гарри. Это оказалось черно-белое маггловское фото, когда всю компанию счастливцев выстраивали в шеренгу на виду объемного объектива: группа детей, воспитатели и меценат в костюме. Гарри внедрялся в те стародавние времена, просто смотря на снимок, как чужеродный элемент погрязая в познавательный процесс. Кругом проносились лица и имена титров его жизни. Жизни того, кого избранный нарекал врагом, убийцей, супостатом… …Школьник Реддл сидел в своей виноградной беседке, куда никто более не подходил. Сверстники играли на заднем дворе, он же перелистывал дополнительную литературу по чарам для третьего курса. Задание для летних каникул. Тонкая кожа рук, нетронутая солнцем, носила красные полосы — следы от ударов, видимо, недавно мальчик сделал что-то не так. И это, наверное, вызывало в нем скорбь и придавало его угрюмому, детскому, изобилирующему одиночеством образу некую драматичность и даже хрупкость. Несмотря на то, что мальчик сжимал и разжимал челюсти, будто ненавидя всех и каждого каждую секунду, наедине с собой, он мог позволить себе не следить за осанкой, сутулить плечи, как все дети, и быть настоящим. С настоящими глазами, где отражалась не только ненависть, но и боль. С настоящим взглядом, будто зависшем в прострации между безгрешностью и абсолютным террором. — Надеюсь, это небольшое пожертвование вашему приюту извинит меня перед вами, мой юный друг, и хоть немного скрасит вашу жизнь здесь, — произнес откуда-то из воздуха материализовавшийся низенький старец. — Ничто не скрасит мою жизнь. Здесь, — воззрился Реддл на пожилого мужчину, сквозь виноградную плетень. — Я писал вам, ибо меня волновала дальнейшая участь тех, подвергшихся «пандемии чистокровных». Не из корысти, ни ведомый родственными чувствами, так как, веря родословному древу, вашим предком также являлся Салазар Слизерин. Я не нуждаюсь в опекунстве, сэр Фатмайр. Мне нужно лишь знать, продолжится ли жизнь после выполнения условий контракта Смерти. — Я знаю частные случаи, где условием была добровольная человеческая жертва. Мое условие — самоубийство, что для «рака души» совершенно недопустимо. Вероятно, тогда переболевший «раком души» сможет воплотиться в своем теле в возрастном промежутке рассвета своих магических и физических сил. — В моем случае добровольная человеческая жертва уже имела место, — молвил задумчивый мальчик. — Я совсем недавно изучил вашу ветвь и до того момента ни за что бы не заподозрил, что по линии Гонтов еще были наследники. О, полагаю, ваша матушка? Мне жаль… — Нет, — злость во взгляде слизеринца легко плавила камни. — Не нужно говорить «жаль». Жалость от слова «жало». — Она пожертвовала собой, хоть была сквиббом — замыкающей рода. Сквиббов, к счастью, проклятье не трогает. Сквиббы — знак того, что колдовской род был достаточно силен, чтобы тягаться со Смертью в Ее величии. — Вот оно что? — не выдержал Гарри. — Жалость-то от слова «жало»? Может, на вашем-змеином это и так! Покинув воспоминание, Гарри ощутил дурноту, давление значительно возросло и раненая рука заболела. Хозяин комнаты памятной пыли стандартно игнорировал всякий сарказм со светлой стороны, говоря строго по существу: — Как видишь, кто-то из отпрысков основателя моего факультета совокупился с иноземцем и удалился на материк. Так проросли иудейские корни великой магической расы. Микаэль Фатмайр приходился мне дальним родственником. И да, придурковатый Эни — это его сын-сквибб, замыкающий род. Сквиббы, как правило, не лишены таланта зельеварения и ритуальную магию тоже освоить способны. Хотя, глядя на этого Энтони, и не скажешь. Он появился на свет уже после смерти своего отца. — Значит, Фатмайр-старший таки покончил с собой? Таковым же было его условие? — Ну, не совсем. Получилась славная инсинуация, благодаря которой я поправил свое плачевное финансовое положение. Пространство завертелось, как и прежде, ввинчивая Гарри, словно инженерную детальку, в огромную конструкцию далекого прошлого. Для испытующего наблюдателя открылась картина той же трапезной «Дырявого котла», тот же старец, те же приспешники Волдеморта фигурировали в кадре. — Вы очищаете свою память «Обливиэйт», чтобы не было искушения убить кого-либо из знакомых вам людей, поэтому мы каждый раз знакомимся с вами заново, сэр Фатмайр. О том, что убив единожды, мы в буквальном смысле откупориваем порчу, я и так прекрасно знаю. Кстати, на первых порах, вы сами являлись моим осведомителем. Я полагаю, о порче души вы-то хоть помните? — Да, это я помню каждую секунду, мой юный друг. И вас также вспомнил. Вас всегда интересовали методы подавления агрессии. Лично я перепробовал уйму способов за долгие столетия, понимая, что убивать людей вредно; жил в отшельничестве, занимался благотворительностью, вымещал жажду убийств в охоте на диких животных. Все! Только бы безумие «рака души» не захлестнуло меня целиком. Реддл остановил речь собеседника жестом кисти: — Достаточно. Ваши меры довольно бессмысленны. Зачем противиться тому, что может дать вам безграничную власть? Безумие — это всего лишь другая норма. В проклятии душа сокрыта как в доспехах, а внешняя сила его воистину поразительна. Под определенным углом зрения, преломление света рождало в темных радужках блики и звездочки, алые. Уже алые. — Ваши глаза… — ахнул старик. — Что же вы натворили, мой юный друг? — Диагностировал душевную порчу, разумеется. Присядем куда-нибудь? Старикашка Фатмайр заметно струсил, сразу смекнув, чем вызван красный оттенок глаз, но в то же время, его одолевал пагубный интерес. Интерес к чему-то, чего он не решался превозмочь. Они заняли столик и выпили бурбона. Реддл представил некоторых ближайших соратников, рассказал, как доброму приятелю, что работает в лавке неподалеку от «Дырявого котла», чтобы оплатить сиротский кредит за обучение. В общем, общался так, если бы они с Фатмайром действительно поддерживали родственные узы. Только когда старик прикончил содержимое своего бокала, Реддл повел речь, очень похожую на тот «научный интерес»: — Помнится, сэр Фатмайр, вы упоминали ваши условия контракта со Смертью. — В самом деле упоминал? — Конечно, я ведь помню. Для того, чтобы обмануть Ее и вновь возродиться освобожденным от порчи, вам нужно прибегнуть к суициду. Вы говорили это десять лет назад. — Но бдительность «рака души» велика. Он стремится к вечной жизни… — Я бы не был так уверен, — улыбнулся Реддл, доставая какие-то документы и пряча под рукавом мантии острие волшебной палочки, направленной на собеседника. — Бдительность вашей болезни весьма скверная. Иначе вы бы не приняли яд. Только что, сэр Фатмайр. — О, костры инквизиции! Томас, вы меня отравили? — подпрыгнул на месте старец. — Учитывая то, что вы сами выпили свой бурбон, я не вливал его вам в глотку, вполне сойдет за самоубийство. — О, Салазар! Вы ведь тоже пили яд! — старик судорожно проверял все свои многочисленные карманы, пока не нашел коричневый камешек и запихнул его себе в рот. Агония умирающей порчи заставляла Фатмайра сопротивляться. — Неужто, вы думаете, будто до этого я не выпил противоядие? Безоар не годится от авторских ядов, вы что не знали, сэр? Вы неизбежно умрете, через… — Реддл взглянул на часы. — Сорок восемь секунд. — Что вы хотите за эту услугу? — обреченно спросил пожилой маг, молодой колдун положил перед ним документы. Заготовленные бумаги оставалось скрепить печатью. — ½ вашего капитала меня устроит. — Хм, хитро. Так ты выкупил это помещение? А от бедных родственников ты предпочитал избавляться окончательно и бесповоротно? — возмущенно вопрошал Гарри, очнувшись от очередного чужого воспоминания, ощутив неприятную липкость в ладони раненой руки. — Кого ты имеешь в виду? — потом солидарно закивал. — Ах, другие родственники. Нет, Гарри, я не хотел их убивать. Они просто были невежливы. Давай сюда свою руку. Нужно поменять повязку. Реддл достал палочку, у Гарри в груди по привычке занялась тревога, а ребра скрутил спазм. Несколько капель крови сорвались с кончиков пальцев и упали на паркет. Стул подтолкнул Гарри под колени, заставив присесть подле стола. Колдун, мановением засучив рукав куртки пациента, коснулся палочкой сгиба локтя. — Что за палочка? — следовало разрядить ситуацию. Гриффиндорец был слишком напряжен, наблюдая как пропитанные кровью бинты становятся белоснежными и скручиваются плотнее. В общем, нечто из ряда мистификаций, факт из другой, курьезной реальности. — Новая. — Вижу, что новая. Ива? — Осина. Процедура перевязки завершилась быстро и, Мерлинова борода, безболезненно. Гарри поспешил подняться и одернуть рукав. Он решил — тема палочек не очень уместна. Он вообще не мог представить хоть одну уместную сейчас тему, обреченный удивленно смотреть в глаза. Темно-карие, почти черные. Они были темные. Темные и утопические. Никакого красного. — У тебя раньше не было длинных волос? — Реддл убрал отросшую темную прядь с лица враждебно отпрянувшего волшебника. — Реакция еще хорошая. Какой недотрога. Гарри ничего вразумительного не ответил, ибо ему показался совершенно непристойный жест, вызвавший повторяющиеся всплески эндорфинов вперемешку с паникой. Это подобие флирта аналогично замерзанию ада. В палочке, угрожающей ему смертельным заклинанием, и то было больше флирта, чем в этом глумливом жесте, подправленном ухмылкой от вида Гарри, заторможено поднимающего веки на хозяина прикосновения. — Ты хотел взглянуть, на месте ли шрам? — избранный выплюнул, как последнюю надежду, и обиженный тон сработал, Реддл понемногу терял свою сталь, то бишь наносное равнодушие образа, коим он сейчас манипулировал. — На месте, да. Куда ж ему деться! — Тебе пора домой. — Разве мы уже все посмотрели? — В следующий раз, — колдун направился к двери из кабинета, посыпав рекомендациями: — Температура будет подниматься. Выпьешь зелье. Руку не разбинтовывай самостоятельно. — А что за жертва? Я слышал в воспоминании, какая-то добровольная жертва, позволяющая возродиться после исполнения контракта Смерти? — Я рад, что ты внимательно слушал и смотрел, но это все в следующий раз. Если у тебя еще будет желание… — Теперь да. У меня желание знать все о твоей афере… — Слово «афера» здесь лишнее. — Ты уже говорил. — Но ты продолжаешь употреблять слово «афера». — Зато я перестал говорить слово «жаль». — Так, обмениваясь им двоим понятными препирательствами, оба преодолели расстояние коридора и этажных лестниц. Холодный свет дня растопил туман в сонм мелких крупиц. Вдохнув разреженный воздух, можно было закашляться в чахоточном приступе от чрезмерной свежести и влаги. В этом дурманящем океане хотелось тонуть. Забвение. Оно окутывало, набрасывало аркан, обещало успокоение. Все же была прелесть в этом прогрессирующем склерозе. — Гарри, — позвал печально знакомый голос, принадлежащий брюнету, черты лица которого, наверняка, можно было возвести в эталон мужской привлекательности. Он предложил руку для аппарации, и точно, вдруг, опомнившись поменял на другую, из-за того как Гарри пялился на черный узор линии судеб поставленной плашмя ладони. И это заставило вспомнить: — О, черт! У меня только что провал в памяти случился… — на произнесенных словах, Гарри взял предложенную руку. — Пей зелье. И все пройдет, — заверил колдун. И они аппарировали к оградке набережной, напротив Гриммо, 12. — Твоя рука… Я только что заметил… — Да, — безрадостно улыбнулся Реддл. — Смерть любит отмечать тела. Тебе ли не знать о следах, оставленных Смертью, Гарри. — Это свидетельство проклятия? И то, что линии судьбы черные — это от «рака души»? — нахмурил брови маг. — Сколько мне еще отвечать одно и то же на перефразированные тобой вопросы? — Ну… — Гарри в ужасе заметил, что они стоят непростительно близко, и он все еще сжимает руку Реддла после аппарации. — Иди домой. — Я вернусь завтра… — по закономерной причине Гарри почувствовал некую ущербность, будто незнание того, утвердительная ли эта фраза автоматом давало ему титул «мастера произносить реплики невпопад». Реддл посерьезнел, якобы оценивая, достаточно ли интонация подобострастна, наконец, выпалил: — Как захочешь. Переступив порог Блэк-холла, арестант буквально наступил времени на хвост, ибо час прогулок его на улице завершился. Гарри успел вернуться до того унизительного загона его в изоляционную обитель рыцарями магического правопорядка. Вечер и подстрекательская ночь, подбрасывающая призрачные видения Тома Реддла, дежурившего около постели, пугали пустотой. Гарри боялся уснуть и позабыть все. Боялся заговорить с домовым эльфом и случайно вырезать из памяти какой-либо важный кусок, остаться пустым. В мире лжи, там, где отвоеванная правда кренилась новой утратой. Поэтому он до утра следил за пляшущими тенями от пламени камина, ворочался, старался зафиксировать нечто ускользающее… Это было в них обоих. Он всегда знал. Он тоже не хотел терять это странное чувство.