hero

Он был бодрее обычного в этот день. Он слышал все вокруг себя: в трехстах метрах дерутся бомжи за буквальное и осязаемое место под солнцем; ревет заблудившийся и потерявший мать в продуктовом ребенок; сношаются под кузовом сгнившей вековой машиной уличные коты. И все же день был прекрасным и ярким, день возбуждал и втекал в тело сквозь заживающие шрамы, в распахнутые глаза, втягивался вместе с кислородом. У Сунёна твердая походка, он шел чуть быстрее обычного и не фокусировал свой взгляд ни на чем определенном, прислушивался к своему телу и старался использовать каждый свой мускул, словно был чудом исцелившимся инвалидом-паралитиком. Прошли почти сутки с тех пор, как он ушел из квартиры Вону, пришло время вернуться туда. Пальцы его онемели, в коленях чувствовалась тошнотворная дрожь, а небо бесстыдно светило сверху солнцем-нимбом, благословляя каждое его движение, и чем ближе он подходил к нужной многоэтажке, там ярче и утвердительнее становились всепроникающие лучи ультрафиолета. Рассвет входил в раж, а Сунён, казалось, вот-вот взорвется от неистовой скорости, с которой эмоции носились по его жилам, с которой топило сердце. Казалось бы, после героина такое невозможно. Но Сунён нашел себе наркотик помощнее. Его воспаленное сознание одну за другой выдавало кинокартины смерти Вону за одни сутки, подначивая износившийся раньше времени организм и мотивируя к действию. Подходя к подъезду, Сунён первым делом взметнул взгляд на нужный этаж под небесами и проверил, колышутся ли шторы, закрыты ли окна, горит ли свет. Обсессивно-компульсивная его любовь. И невозможно подумать, что что-то из его героиновых фантазий может оказаться правдой. В тот момент Сунён успел простить Вону все его несуществующие грехи и искренне взмолился о его благополучии; разве что, он не знал, кому нужно молиться. На его стук в дверь отозвались мигом: послышался чужой смех, громкий и лоснящийся, авансом ставший неприятным. Открыла девушка. Она была красива, высока, красила губы красной помадой и отбеливала кожу, в общем, так и источала фальшь, пропитывала ею каждый предмет, которого ей стоило коснуться. Помада ее слегка размазалась, на нижней губе мерцало белоснежное кокаиновое созвездие. Она улыбнулась Сунёну всеми своими зубами и буквально насильно втянула его в квартиру, царапая полупрозрачную кожу на чужих руках своим идеальным маникюром. Вону сидел на ковре и методично топил дозу на погнутой ложке. – Познакомься, Сунён, это мой лучший друг Джонхан, он транс и банчит наркотой.

***

Его не было уже сотни веков, а я устал засыпать на доли секунды и просыпаться в одиночестве. Раньше я не чувствовал себя наедине при отсутствии людей, а как только он бросился под колеса, а я его спас, то вдруг начал. Ломку трудно переживать в одиночестве и без медикаментов. Мои руки буквально вынудили меня набрать номер Джонхана, и тот примчался через микросекунду, словно имел помимо платинового арсенала фигурок половых органов в натуральную величину еще и машину времени. Он выглядел так, словно только что вернулся с новой работы в местном элитном борделе, где ему платили лишь за его купленную роскошь фарфоровой кокотки. Джонхан требовал подробностей, а я просто морально не мог позволить себе рассказать ему о том, как я и Сунён утонули вчера, о том, как он метаморфировался в меня, а я, по чудотворным обстоятельствам, в него. Вчера я узнал, что его мир совпал с моим, как задний план следующих друг за другом кадров мультипликации. Я узнал, что там, где он царит, есть трон для меня. Я понял, что я и он выглядели бы прекрасно в черно-белых с золотом мундирах, а заодно и как прекрасно нам было бы раздевать друг друга, чтобы снова вознестись до конца атмосферы и зависнуть там, в пропитанной любовью невесомости. И как же было больно осознать его отсутствие на следующее утро. – Что, кинула тебя твоя королева? – первый слетевший с уст Джонхана вопрос, расколовший пополам мое несчастное лицо, – только не смей рыдать. Люди всегда такие, ты впускаешь их в свою душу, а они гадят тебе в тапки, рвут твои цветы, а потом уносятся, бренча яичками. Это же был парень, как я понял? – Да, – я прохрипел, забылся и тут же опомнился, – он сказал, что у него дела и что он вернется, как сможет. Он не такой... – Он не такой, ты не понимаешь, да-да-да, – он оголил белки своих широких глаз, – скажи мне, Вону, сколько людей я повидал на этом свете? Какое количество раз я был предан, чтобы не знать таких откровенно стереотипных вещей? – Сунён попросил меня завязать. То ли у меня выбило перепонки, то ли Джонхан замолчал. Он глядел на меня с осадком непонимания, окрашенным мутью опасений и блестящим страхом. Уже через час к нам мчался курьер с необъятно огромной дозой, занявшей бы, должно быть, все пустое пространство моей квартиры, но на деле оказавшейся двумя граммами, которые я способен был растянуть на три с лишком недели. Но я поклялся его жизнью и я не мог заставить себя нарушить это слово. Пальцы в истерике гнулись и механически повторяли все те движения, что я проделал бы с шприцем и ложкой, а что-то, поселившееся внутри меня вместе с Сунёном, рвало и метало, кричало о том, чтобы я ничего не трогал, чтобы я не губил то, к чему пришел за эти два дня. Физическую зависимость побороть возможно; психологическая же поддается лишь в тех случаях, когда человек морально готов расстаться с иглой. Я был бы готов, будь в моих руках Сунён. Я не был готов. Я ломался сутки. После не выдержал и под сияющим матовым взглядом Джонхана растопил магическую золотистую и искрящуюся пыльцу на своей любимой ложке (к которой прикасались его губы). А потом вошел он, похожий на человека высшего общества, свежий и подрагивающий, словно бы на ветру. У него в глазах обрушился Нью-Йорк и ушел под воду Лондон, а в мои пальцы словно вросли эти проклятые сатанинские атрибуты для вызывания кайфа и смерти, как бы сильно я не хотел их бросить, ошпарить пол и закричать и броситься ему на шею. – Вону, ты же не посмел? – его шепот, похожий на свист свинца в миллиметре от ушной раковины, смог обжечь мою плоть, мои руки задрожали и выронили ложку, повиновавшись его голосу, – ты же клялся, Вону... – Он не успел, – сияющая сталь клинка, вырвавшаяся из гортани Джонхана, вонзилась в ворс ковра, прямо на то место, куда впитывалась канувшая в лету, но добытая им доза. – Я не хочу. – Он почти это сделал, – ярость Сунёна сработала как бензин для открытого огня, – зачем ты принес ему шмаль? Он просил тебя? – Я хотел сделать лучшему другу приятно, и не перед тобой мне оправдываться. Ты бросил его, когда он в тебе нуждался. – А ты, как герой, пришел в самый нужный момент. Такие герои нихуя не герои, все, что они делают - это рушат построенные другими людьми замки, причем со зловонным отвратительным смехом топчут, топчут... – Он сам позвонил мне. Если бы я не примчался тогда, твой любимый Вону, – на этих словах меня накрыло волной наслаждения, как после самой настоящей дозы, – висел бы где-то под гардиной и разлагался. Нравится тебе такой исход событий? Лично мне нет. Сунён не ответил. Он молча вгрызся в мебель гостиной, словно одуревший пес, и стал вытряхивать ее, он словно бы рвал и метал, а я в забвении наблюдал за ним и грелся источаемым им жаром ярости. Его взгляд избегал пятачка ковра, на котором я ютился, и, кажется, это спасало меня от бессердечной расправы. Но бессердечность – это не про него, совсем-совсем. – Где еще? – он выстрелил в Джонхана. Тот отшатнулся и указал пальцем на меня. Время остановилось. Я сидел в небытии и, кажется, не существовал, пока Сунён в замедленной съемке опускался передо мной на колени. Я мечтал о том, чтобы он опустился передо мной на колени. Мечта сбылась? Его глаза сверкали пламенем войны и отражались в моих пустых стекляшках. Он глядел прямо внутрь, туда, где шел бой, а я всеми силами жаждал сдаться перед ним и не мог себе этого позволить, – Вону, ты меня видишь? Я видел его всего. Каждую его пору, каждую ресницу и трещинку на губе, каждую прозрачную венку на веках, когда он моргал. Сложность составляло собрать его воедино, но я справился, стоило ему коснуться меня. Руки на автомате потянулись к заднему карману и выложили перед ним все, что осталось от утешительного подарка Джонхана. Он на моих глазах высыпал все в унитаз и нажал на слив, и вместе с водой из бачка вода полилась из моих глаз. – Наркоманы эгоисты, – Джонхан мурлыкнул, присел возле меня и стал вытирать слезы с моих щек своими ледяными пальцами, – а этот наркоман еще и влюблен. И ты, Сунён, такой же. Разве что делаешь больнее. – Это еще почему? – Да потому что Вону не плачет по пустякам. Ты знаешь, кто такой Чон Вону? – он встал на ноги, а я сгорел от стыда и осыпался пеплом, – у него эмоций целая кастрюля, а проявляются они на его лице, когда он перекипает. И с тобой они ежесекундно переливаются через край, и ты этого не ценишь, а эмоций в нем все меньше и меньше. И что он делает, когда он истощен? Правильно, топит герыч, тот самый, которого ты его лишил. – Ты знаешь того Вону, что был подсажен на иглу, а игла, я извиняюсь, не просто высасывает из него эмоции, она плавит его – как ты это назвал? – его кастрюлю, – Сунён кричал, словно пел, и чем больше он кричал, тем меньше мне хотелось плакать и тем больше я начинал рыдать, – он был одинок... – Как же мало ты знаешь о Вону, мой дорогой, как мало.