Что останется после тебя

«Если позвонили, то вы знаете, что это я. Сейчас пикнет — и дерзайте». — Э-э-э… привет. Прикинь, снял квартиру с призраком. Смешно, да? Перезвони, как сможешь. Если на деле, будь осторожен.

***

      Лето в Аризоне — чертова жаровня.       Дин пятые сутки плавится в номере: кондиционер сдох, а хозяину этой дыры плевать. Дин ругается с ним каждый день — хоть какое-то развлечение.       Отец сваливает в неизвестном направлении, приказав ему ждать здесь. Дин, естественно, повинуется. Не может не повиноваться. Он — верный солдат.       Дин переходит на ночной режим: на улицу высовывается только после полуночи, когда гребаное солнце перестает сжигать мелкий, как цент, Холтвилл. Путь всегда один — в бар за углом: там он заказывает бутылку темного и какой-нибудь сэндвич — из-за жары кусок в горло не лезет — быстро все съедает и идет гонять шары на бильярде.       Местные парни вполне сносны и снисходительны. Дин строит из себя сущего профана, не способного толком попасть в лузу: в будущем это сыграет ему на руку. Он пьет и развлекается — у него каникулы.       Дин вдруг понимает, что у Сэма, по идее, тоже каникулы, ведь сейчас начало августа. Но по телефону братец плетет, что у него пары с утра до вечера. Получается, просто не хочет встречаться? Вот сучоныш! Дин сжимает кий, отводя руку назад, и загоняет шар в лузу от трех бортов.       Черт!       Один из парней присвистывает. Другой говорит какую-то чушь, типа «новичкам везет». Дин убирает кий, держа его за шафт, в подставку и молча уходит, не завершив партии. Парни недоуменно глядят ему вслед.       Ночь оседает на плечах песчаной пылью, которая здесь повсюду, течет между лопаток струйкой пота, прилипает к телу вместе с футболкой. Жара становится только хуже: душной и тяжелой, — и Дин чувствует, как его тянет ко дну.       Когда представляется случай, Сэм, не задумываясь, выбирает свободу. Джон никогда ее не теряет. А он? Он — идиот.       Дин сдергивает брезент с Импалы, которую он накрыл, чтобы краска не портилась от солнцепека. Кажется, машина — все, что у него остается. Дин садится в разогретый салон — дышать нечем — и опускает все стекла до конца. Поворачивает ключ — мотор утробно урчит. Дин улыбается: у его девочки лучший в мире звук, — врубает фары и «Металлику» и трогается с места. Габаритные огни слишком красны, а музыка чересчур громка. Пара шторок в окнах соседских номеров нервно дергается, когда он выезжает с мотельной стоянки.       Дин выбирает единственный вид свободы, который ему позволен. Импала несется по пустой ночной I-8: справа — пустыня, слева — пустыня, где-то впереди — Юма. На «Sad but True» он максимально прибавляет громкость. Да, это горькая правда.       Ветер вталкивается в салон твердыми порывами, и Дину кажется, что его бьют кулаком в лицо, но окна все равно не закрывает. Стрелка тахометра опасно кренится в сторону «красной зоны», скорость приближается к ста десяти милям в час. Дин смеется и отпускает руль. На мгновение. Просто, чтобы ощутить возможность полета.       Полуторатонную Импалу заносит вправо, колеса едва не задевают насыпь обочины. Дин плавно возвращает автомобиль на дорогу и снижает скорость: полет окончен — можете отстегнуть ремни.       Он тормозит — до Юмы двадцать миль — и выходит, не глуша мотор. Глянец Импалы мутен от пыли, мелкой песчаной крошки, которая хрустит на Диновых зубах. Он ведет пальцами по капоту — остается черная полоса, как в его гребаной жизни.       Он абсолютно один.       Небо усеяно блеклыми, как будто неавгувстовскими, звездами, и луны не видно — даже повыть не на что. Дин прикидывает, сколько отсюда до Пало-Альто: часов девять, наверно. Он бы добрался быстрее, но там его никто не ждет.       Импала стоит посреди I-8. Мотор продолжает работать: ключи в замке зажигания. Передние фары выхватывают темные трещины на асфальте, появившиеся от многодневной жары. Габаритные огни, светящиеся в темноте, нестерпимо красны.       Дин кричит до хрипоты, но его никто не слышит.       Хорошо, что никто не слышит.