Что останется после тебя

«Это Дин. Дождитесь сигнала, а потом уже болтайте». — Привет, это я. Сэм. Черт, глупость какая… Дин, прости меня за те слова. Я… Я идиот. Все летит к чертям. Ну, эта нормальная жизнь. Мне так жаль. Пожалуйста, перезвони.

***

      Дин входит в штопор.       Покерные притоны — крохотные комнаты, воняющие куревом и по́том блефующих тел, — в которых он играет, становятся все более сомнительными. Девчонки, с которыми он трахается, поведением, боевым раскрасом и шмотками напоминают шлюх, но ни одна не просит денег, ровно как не остается до утра. Дин рад: он получает, что хочет, и не должен притворяться, что хоть что-то чувствует. А чувствует он, ровным счетом, ничего.       Пустота внутри жрет все подряд — топорную карточную ложь, ни к чему не обязывающий секс, стычки в барах после пятой стопки текилы. Но больше всего ей нравится риск и адреналин, кипящий в крови, от ходьбы по краю. Дин счастлив, что у него такая работа. Дин доволен своим неконтролируемым полетом, который вот-вот оборвется, когда он впечатается в землю в каком-нибудь медвежьем углу в абсолютном одиночестве.       Дину вот уже неделю снится проливной дождь и жирная черная земля, налипающая на полотно лопаты. Он роет могилу и, кажется, знает, чья она. Это похоже на предчувствие. Дин не верит в подобную херню.       Отец присылает координаты: городок где-то в Монтане — точка на карте вплотную с Кер-д’Ален — и Дин уверен, что ему придется переться в лес, в котором обязательно прячется большой и страшный Серый Волк или обитает какая-нибудь стремная столетняя дамочка, обожающая пряники. Он ухмыляется, подхватывает куртку и неразобранную сумку и сдает номер, снятый полчаса назад. Девушка-администратор смотрит на него как на придурка. Дин думает, что, если бы она была посимпатичней, возможно, он бы задержался еще ненадолго.       До гребаного Ноксона почти тысяча восемьсот миль. Импала пролетает их за восемнадцать часов и тратит десять полных баков бензина — Дин тратит пятьсот баксов с чужого банковского счета. Прости, Эрни Голдштейн, кем бы ты ни был.       Дин отчего-то на каждой заправке набирает Сэма, но сбрасывает, не дожидаясь гудков. Брат ясно дал понять, чтоб он отвалил. Дурное предчувствие усиливается и не отпускает, скребясь когтями по ту сторону кожи.       На границе Монтаны начинается дождь, тяжело ударяется в лобовое стекло Импалы и растекается от бешеной скорости струями, похожими на паутину. Дин закрывает окно, но запах мокрой земли успевает проникнуть в салон и неприятно щекочет ноздри.       Дин начинает верить в вещие сны.       У Кер-д’Ален свои сказки — никаких волков в бабушкиных чепцах и прожорливых старушек. У Кер-д’Ален — старинные легенды, пропитанные кровью. У Кер-д’Ален — умершие нечестивые воины. У Кер-д’Ален — бейкок.       Дин разворачивается на месте, вслушиваясь, но слышит лишь шум ливня, путающегося в кронах тсуг. Лес замирает и готовится к нападению. Дин не понимает, за каким чертом Джон послал его сюда одного. Видимо, он совсем ничего не значит. Пустота разевает пасть и давится дождем — челюсти чавкают, как земля под ногами. Томагавк прилетает сзади, пробивая лопатку. Дин падает, выпуская из рук дробовик. Индейский амулет, шнурок которого намотан на ладонь, пачкается в грязи, теряя серебряный блеск. Динов амулет — рогатый божок — вжимается в яремную впадину. Земля усыпана иголками хвои, но липка и жирна. Ладони вязнут, когда он пытается подняться.       Бейкок — чертов Чингачгук с поехавшей крышей, — подходит бесшумно и выдирает томагавк вместе с куском мяса. Дин орет, но это гребаная глушь. Скелетообразная рука переворачивает его на спину. Дин видит красные отблески в пустых глазницах, видит лохмотья, мотающиеся на бедренных костях, видит нож, сжатый в пальцах.       Ну же, давай ближе, мерзкая тварь.       Бейкок вонзает кинжал ему в грудь, но, вместе с тем, и наклоняется. Дин хватается за обломок ребра, немного приподнимаясь, всовывает индейский амулет бейкоку между челюстями и чувствует, что давление на нож усиливается. Дин снова кричит, и звук — чистая боль — вырывается вместе с каплями крови в небо, заполненное водой. Скелет — неупокоенный воин, умерший с позором, наверное, еще до прибытия Христофора, — разваливается, осыпая Дина обломками костей. Кинжал не исчезает, оставаясь торчать чуть ниже солнечного сплетения.       Полет окончен. Падение.       Земля, кажется, прогибается — его будто засасывает в трясину. Дин ощущает запах гнили и застоявшейся воды, хотя последняя льется только сверху, из серых, стальных туч. Все замедляется. Дин с трудом нащупывает телефон в кармане, еще больших сил ему требуется, чтобы поднести его глазам. Буквы на экране расплываются темными пятнами.       Дин знает, кому хочет позвонить. Дин знает, что никто из них не придет.       Он долго давит на единицу и прикладывает телефон к уху.       — Девять-один-один. Что у вас случилось?       — Напали. Нож…       — Сэр, на вас напали с ножом?       — Да. Лес… Кер-д’Ален. Я в лесу… Ноксон.       Оператор спрашивает что-то еще, но Дин не успевает ответить. Внутри что-то обрывается — видимо, пустота слишком широко открыла свой гигантский рот. Соленое и горячее заполняет горло и вытекает струйкой из уголка губ. Он проваливается в черную яму, которая его давно ждет.       Дин целое мгновение верит в вещие сны, а потом это теряет всякое значение.