Что останется после тебя

— Лютеранский госпиталь Святого Джона. Здравствуйте. — Здравствуйте, я бы хотел переговорить с доктором Вудом. — Доктор сейчас оперирует. Оставите сообщение? — Да. Передайте, что звонил Берт Голдштейн. — О, мистер Голдштейн. Эрни без изменений, если вы по этому поводу. — Понятно. Спасибо.

***

      Джон тяжело опускается на стул. Ребра ноют, а порезы, оставленные полуфутовыми когтями твари, плохо заживают, гноясь. Он глотает демерол горстями и запивает его кофе, стараясь войти в прежний ритм бешеной гонки, войны, которую втемяшил себе в голову, потому что все, что он умеет — это воевать.       После Вьетнама он долго приходил в себя, привыкая к обычной жизни. Мэри вытащила его, стала самой главной наградой — те, что ему вручали большие армейские боссы под звук национального гимна и ружейные залпы, ничего не стоили по сравнению с ней. Он носил ее на руках. Он любил ее.       Потом появился Дин — первенец, вершина того, что мог сотворить Джон, солдат, бегущий с автоматом в строю, слушающий приказы и убивающий тех, на кого ему укажут. Ошибся. Держа крохотный сверток и ощущая голову Мэри на плече, ее обнимающие руки вокруг пояса, Джон думал, чем он заслужил все это. Столько счастья не могло причитаться ему, простому парню из Иллинойса. Ошибся снова. Счастье, как и любой хаос, имело свойство расширяться — оно удвоилось, как только родился Сэм, серьезно глядящий на мир из глупого одеяльца с кроликами, в которое четырьмя годами ранее был укутан и его брат.       Джон не заметил засады, отвлекающего маневра длиной в пятилетие — и пришел ноябрь и сжег его дом, его жену и жизнь, как он сжигал деревни противника. Война, желтоглазая, одетая в черное, подобралась и не оставила ему ничего. Ничего, кроме сыновей, которым суждено было стать солдатами. Видит бог, Джон не хотел этого, но черти перетасовали карты, лишив выбора. И он повел свой маленький отряд в бой — и вот чем это закончилось: смертельной преданностью одного и дезертирством другого — для Сэма выбор никогда не переставал существовать.       Джон вздыхает. Сэм, спящий нормально — в кровати — впервые за последние четыре дня, ворочается и глубже зарывается в одеяло. Радиатор в номере ни к черту. Осень в Монтане внезапна и стремительна как блицкриг — к октябрю окончательно похолодает. Джон думает, что у сыновей нет теплых вещей: Сэм сорвался, взяв только самое необходимое, Дин — видимо, оставил все в машине, которую они пока не нашли. Надо бы заняться этим: и одеждой, и Импалой, — но он просто сидит и смотрит, как спит его сын, предпочетший не возвращаться, даже провалившись. Да, он видел списки поступивших, и «Сэмюэль Винчестер» в них не значилось. Ненормальная упертость — их семейная черта, как в принципе и неумение проигрывать. Если бы не эти качества, все они уже были бы мертвы.       Джон уверен, что Дин сейчас жив только из-за того, что упрям, как стадо баранов, ведь умереть — значит, проиграть.       Не этому ты меня учил, отец.       Джон встает и принимается разбирать мешок, который Сэм принес из больницы. Половина вещей «Эрни Голдштейна» на выброс: куртку, рубашку и футболку — в ведро, джинсы и кроссовки — еще сгодятся, если отстираются, конечно. Честно, Джон бы предпочел выкинуть все, чтобы ничего не напоминало о сраном Кер-д’Ален, об его ошибке, о том, что он буквально бросил сына, хотя и видел, что с ним что-то не так — Дин слишком рьяно лез на рожон и неоправданно рисковал, — но это было бы расточительством.       Ты прав, пап, шмотки тут не причем.       — Амулет, — говорит Сэм, лежа боком и смотря на отца из-за надвинутого на голову одеяла, — он в кармане — достань, прежде чем выбрасывать куртку. И зажигалку тоже — она любимая у Дина. Говорит, типа на Zippo похожа.       — А где шнурок? — спрашивает Джон, держа рогатого божка на ладони.       — Срезали, наверно. — Сэм садится на кровати, растрепанный и, кажется, совсем не отдохнувший. — Я прилажу потом. Есть новости?       — Так же, — коротко отвечает Джон. Сэм разглядывает ступни и трет глаза рукой. Джон признается себе, что не знает, о чем говорить с ним.       Эй, сынок, как учеба?       Эй, сынок, бургеры «У Бетти» все такие же отвратные?       Эй, сынок, если бы не Дин, ты бы вернулся?       — Как думаешь, Импалу реально найти? — Сэм натягивает футболку и подходит к отцу — выше него на полголовы.       — Вполне, — говорит Джон, радуясь, что не надо выдумывать тему разговора, — она либо еще в Ноксоне, либо ее отогнали куда-нибудь на штраф-стоянку. Импала — слишком приметная машина, чтобы ее потерять.       — Надо найти, а то Дин… — Сэм осекается, будто имя брата под запретом.       — Будет в бешенстве, да, — кивает Джон, чуть улыбаясь. — Знаешь, тот парень, который посоветовал мне ее купить, был чертовски похож на нашего Дина, сказал, что Импала и через тридцать лет будет бегать как новая.       Сэм приподнимает брови.       — Выходит, не обманул. А что ты собирался купить?       — Фургон.       Сэм смеется.       — Представляешь Дина на фургоне, пап?       — Нет. — Джон смеется тоже. — Ты голоден? Наверняка всякой ерундой питался.       Сэм сникает. Джон хмурится вслед за ним.       — Надо вернуться в больницу, вдруг…       — Нет, — отрезает Джон, — надо поесть, а потом разобраться с Импалой. С Дином ничего не случится: он под присмотром.       — Уже случилось, — говорит Сэм, глядя исподлобья. Джон молчит.       Туше.