Что останется после тебя

— Алло. — Э-э, Купер? Привет, это Сэм. — Ну привет. Как дела? Как брат? — Плохо. — Лаконично и исчерпывающе, умник. — Не о чем говорить. У вас как дела? — Яблокам нет конца. Ика как всегда на высоте. Хьюго как всегда молчалив. Вместо тебя к нам присоседили какого-то придурка — никак не могу запомнить его имя, потому что он вообще никакой. Ты был круче, чувак. — Ха, ну спасибо. А где Ика-то? Это же ее телефон. — В душе. — О-у. — Чего? Это был длинный день, полный яблок. И не только яблок. — Представляю. — Не-а, не представляешь. — Ну и сволочь ты. — Не дорос еще меня сволочью называть, стервец. — … — Сэм? Ты еще там? — Да-да, просто… эм… ты говоришь в точности, как мой брат. Не бери в голову. — Извини. — Да нет, все хорошо. — Слушай, Сэм, мы тут… Короче, можешь не возвращать нам деньги. — Что? Нет, я отдам, как вернусь. Это же… — Не думаю, что ты вернешься. — … — Не обманывайся, чувак. — ... — Сэм? — Да, ты прав, я не вернусь. — Ну тогда пока, умник. Может, увидимся когда-нибудь. На этой стороне или на той, как уж пойдет.

***

      Дина, хоть он не приходит в себя, переводят в обычную палату — маленькую опрятную комнату с салатными стенами и бело-зеленым шахматным полом. Сэму тут не нравится, и он уверен, что брату не понравилось бы тоже.       Тут что, кого-то шпинатом стошнило?       Типа того, братец, типа того. Сэм сидит на неудобном твердом стуле с высокой спинкой все разрешенные на посещение часы, наблюдая, как поднимается братова грудь, перетянутая бинтами. Дин дышит сам — трубки в горле нет, — поэтому кажется, что он просто спит, но никак не может проснуться. У Сэма кончается терпение — утекает вместе со временем под неумолчное тиканье стрелок, заглушаемое беседами отца с Вудом, которые становятся все длиннее, громче и напряженнее. Слово «ждать» упоминается слишком часто, словосочетание «сделали все, что смогли» — не реже. Сэма передергивает от мысли, что Дин навсегда останется таким — неподвижным и бледным, будто кукольная копия самого себя.       Отец приходит и сменяет его на посту, точно часового. Сэм не перечит, уступая молча, — они вообще мало разговаривают, уподобляясь Дину и его безмолвию. Как-то так получается — они и не замечали, — что Дин является связующим звеном для их странной семьи, не вписывающейся ни в одни рамки, а теперь его нет, и все рассыпается, крошась под ногами. Сэм чувствует этот зарождающийся полет, да и отец, наверное, тоже, и поэтому они молчат, желая сохранить то, что осталось, а если и говорят, то о Дине, перекидывая узкие мостики общих воспоминаний через пропасть между ними.       Дни тянутся долго, почти бесконечно. Ночи, наоборот, пролетают, стираясь из памяти, превращаясь в набор механических действий: пришел, принял душ, лег спать, проснулся, пошел в больницу. Никто не удивляется, завидев Сэма бродящим по коридору или пьющим кофе в кафетерии. Медсестры машут ему как близкому знакомому. Он вымученно улыбается им и опускает голову, чтобы не видеть никого.       Да ладно, Сэмми, та медсестричка в общем-то ничего, жалко, монашка — или нет?       — Заткнись, — еле слышно бурчит Сэм в один из дней, таких же резиново-тягучих, как и все предыдущие. Дверь в Динову палату против обыкновения закрыта — у Сэма сердце уходит в пятки, а что, если?.. Нет! Он рывком открывает дверь, но замирает на пороге — ничего не изменилось. Отец и доктор Вуд спорят, стоя по разные стороны Диновой кровати.       — Я хочу забрать его домой, — говорит Джон, складывая руки на груди.       — Боюсь, это невозможно, мистер Голдштейн. Эрни нельзя транспортировать. Нужно подождать…       — Хватит! — Джон делает жест рукой, словно подводит черту. — Я сыт этим по горло! Я хочу забрать сына домой.       — У нас нет дома, — тихо говорит Сэм, наконец, обращая на себя внимание, — и он останется здесь, пока не очнется. Ты понял, отец? Довольно с него путешествий по твоей прихоти.       — Сэм.       — Ты понял? — Кулаки сжимаются, и, если отец сейчас скажет хоть слово, он даст ему в рожу. Джон с мрачным видом кивает и молча проходит мимо, выходя из палаты. Сэм пропускает его, и они не встречаются взглядами.       Когда вечером он возвращается в мотель, отца в номере нет, как нет его пикапа на парковке. Радует, что сумка с вещами на месте и телефон на тумбочке — значит, вернется. Господи, как же они устали.       Сэм ложится спать, не раздеваясь, — к черту! — и ему снится брат, лежащий на гигантской белой кровати, дергающий его и отца за веревочки, словно марионеток.