От Иларии до Вияма. Часть вторая

Герцогство Каррас. Имение Хамата под Ахеном. Апрель 6851 года от Сотворения мира Овайна открыла глаза и потянулась. За окном пели птицы. В здешнем тёплом климате они уже вовсю искали себе пару, чтобы поскорее заняться строительством гнёзд и высиживанием птенцов. Выбравшись из-под одеяла, Овайна босиком подошла к окну. Судя по лёгкой дымке, которая окутывала сад, было ещё совсем рано. Подумав, Овайна вернулась в постель. Вчера она до глубокой ночи слушала соловьёв и не затворяла оконную створку. Хороша же она сегодня будет за завтраком: с кругами вокруг глаз. Зевнув, Овайна закрыла глаза. Она не привыкла так лениться, и даже в Вияме уже поднялась бы, позвала служанку и велела подать воды для умывания и одежду. Но тут и сам воздух, казалось, был другим, и пахло в доме непривычно: воском, незнакомыми травами. Хотелось лежать, ничего не делать и наслаждаться покоем. Поёрзав на льняной простыне, Овайна зевнула ещё протяжнее. Вчера они приехали из Ахена поздно, но в доме всё было готово к их встрече. Герцогиня Мейнир заранее послала управляющему записку, а у себя в гостях продержала их с Альти целых пять дней. Отец на дорогу поцеловал её в лоб и погрозил пальцем. Поездка выдалась благополучной и весёлой. Даже сестра Альенора участвовала в беседах Овайны и Альбера, весело смеялась и, ничуть не стесняясь, пела со своей подопечной баллады под аккомпанемент альберовой лютни. По пути попадались крестьяне: они работали в полях или что-то перевозили по тракту на телегах. Глядя на такую весёлую и нарядную процессию, они снимали шапки и кланялись с искренними улыбками — до того приятно звучали голоса молодых господ. К тому же молодые господа улыбались и вежливо здоровались в ответ. Въехав на земли Карраса, Овайна и Альбер остановились отдохнуть в том самом монастыре, где не так давно гостил Кристиан по пути в Ахен. Настоятель, узнав, кто оказал ему честь своим прибытием, устроил для королевского брата и его спутницы, дочери славного барона Бримарра, настоящий пир. Альти и Овайна смущались от таких почестей и внимания, понимая, что не за собственные заслуги чествуют их, а в знак уважения к королям, с кем они оказались в родстве и свойстве. Однако на приветственные речи отвечали достойно, держались, как подобает детям почтенных семей, хоть и заливались румянцем, но не теряли ни головы, ни лица. Герцогиня же, почувствовав их растерянность, сжалилась, пышных празднеств не устраивала, встретила радушно, но как собственных детей, по-домашнему, скромно и тихо. Пользуясь отсутствием церемоний, молодые люди облазили весь дворец от подвала до чердака. Овайна сунула свой нос во все углы ведьминской кухни и выпросила у Мейнир письмо к начальнице Приморских Сосен. Ей было очень любопытно посмотреть на стольких ведьм за раз, к тому же таких юных, совсем как она. Там же, в гостях у герцогини, Овайна впервые искупалась в море. Правда, служанки смотрели на неё с таким ужасом, что она не выдержала и спросила: может, купанием нарушила она какие-то приличия? — Да что вы, госпожа, но вода-то страсть какая холодная! — Прохладная, конечно, но не очень. — Овайна пожала плечами. — Ох, госпожа, да как же! — старшая горничная немедленно послала служанок принести горячего питья и покрывал, протопить камин в спальне гостьи, и всё качала головой. — В такую погоду разве рыбаки да мореходы по нужде в воду прыгнут. Только-только прогреваться стало. Вот недели две, три — и пожалуйте купаться в своё удовольствие. Но Овайне после виямского сурового климата казалось, что она уже попала в сказочную страну вечного лета, о которой ей рассказывала няня, укладывая спать. Яркое солнце, отливающий золотом песок, море — то бирюзовое, то изумрудное, горько-солёное на вкус, но такое притягивающее. Она прогулялась с Альти верхом в порт, вдоволь насмотрелась на корабли, которые казались ей огромными. И Альбер обещал, что прежде чем они поедут обратно в Виям, он попросит того моряка, что катал их с Кристианом и Лени в прошлом году, устроить ещё раз морскую прогулку и для Овайны. Правда, говоря об этом, он почему-то смущался и краснел. И вот они наконец отправились в Маредид. Еще не начало смеркаться, когда по краям дороги потянулись поля, сады и виноградники, принадлежащие Хаматам и отданные в аренду крестьянам, которые, судя по всему, не только усердно трудились, но и процветали. Нового управляющего звали господин Сизет Надзар. Посмотрев на его лицо, крючковатый нос, густые брови и тёмные глаза, Альбер спросил: — Вы калхедонец? — Нет, юный господин, я ушнурец. — Простите… — Альбер замялся, — вы человек? Надзар не обиделся, но очень удивился, и Альбер рассказал о медведях, которые арендовали землю в родовом имении его величества Ленарда. — Значит, наши медведи целы, — кивнул управляющий. — Это хорошо. Мы, ушнурцы, очень надеемся, что ваш батюшка, да хранят его боги и Единый, окажет нам милость и вернёт прежние вольности. А уж мы тогда будем служить ему верой и правдой. Альти только руками развёл: что да как планировал сделать отец в своей отвоёванной стране, он знать не мог. Только надеялся, что всё будет хорошо — и у Нардина, и у его подданных. Управляющий продолжать не стал. С поклоном предложил пройти в дом, в подготовленные комнаты, умыться с дороги, а потом и к столу. Овайне снова всё было в диковинку. Невиданные прежде деревья, кусты, цветы. Большие, огромные даже, окна в доме — видать, не было нужды беречь тепло, как на севере. А в гостиной — то ли окна, то ли двери из цветных стёкол — от потолка до пола, распахнутые на террасу, увитую виноградом. Как созреет, можно прямо тут и срывать, только мелкий он и кисловатый, так, украшение. За ужином Альбер пригласил управляющего к столу и всё расспрашивал, как идут дела в имении, нет ли каких нужд. Господин Надзар отвечал толково, но Овайна заметила в его вежливости чуточку снисходительности и нахмурилась. — Госпожа чем-то недовольна? — Надзар тоже нахмурился, но озабоченно. — Нет-нет, всё хорошо. — Госпожа полагает, что вы считаете меня желторотым юнцом, — улыбнулся Альбер. — Господин... — начал Надзар, но Альбер не дал ему закончить. — В чём-то вы правы, — сказал он. — В первый раз сейчас сам отвечаю за себя и за досточтимую. Ни отца, ни брата, ни старшего родича — только я. Управляющий почтительно склонил голову. — Господин, хотя вы и юны, но знающи и умны. А у нас на родине говорят, что у мудрости нет возраста. — Хорошо говорят, — заметила Овайна, сменившая гнев на милость. — Если я так подробно расспрашиваю вас, — сказал Альбер, — то не потому, что не доверяю вам. Мне ведь нужно понимать, как тут обстоят дела. Вы, вероятно, теперь захотите вернуться на родину и мне придётся справляться самому. — Вы хотите меня уволить, господин? — спросил Надзар, не поведя и бровью. — Не хочу! — Я покинул родину таким же юным, как вы. У меня там нет родни, а здесь, в Каррасе, я верно служил вашему отцу, и мне это было по сердцу. Я так же готов служить и вам, если вам это будет угодно. Альбер посмотрел на Овайну, будто спрашивал у неё совета, и та кивнула, подбадривая его. Она представила на миг, каково ему — из невзрослого сына и младшего брата, всегда ведомого, любимого и защищённого, стать вдруг самостоятельным хозяином, нести ответ за всё, что случится или не случится, и хотела, чтобы он понимал и знал — она будет рядом, как друг, как помощник. — Я принимаю вашу службу, — сказал Альти, заметив этот кивок.

***

И вот теперь Овайна лежала в постели и ленилась. Уснуть вновь не получалось — нахлынули раздумья. Что станет делать Альбер дальше? После отъезда брата в столицу он заскучал. Хотя он по-прежнему прилежно учился, тренировался с Мастером мечей, но Овайна замечала, что это не доставляет Альберу такого удовольствия, как раньше. А стоило только въехать на земли Карраса, как Альбер оживился, расцвёл. Он так дельно беседовал с управляющим, что Овайна понимала: не всем быть воинами, кто-то должен оставаться просто хозяином на своей земле, множить благосостояние — своё, своих людей и государства. Кому что на роду написано. Захочет ли Альбер возвращаться в Виям? Лени точно не станет препятствовать желанию брата заняться хозяйством. И что в таком случае делать ей? Одно дело — девице жить в замке под присмотром Альеноры и отца, и совсем другое — загоститься в имении юного холостяка. А ещё и отец Альти, пусть приёмный, мог вызвать сына к себе — царству ведь нужен наследник, а Ленард, старший, уже и сам коронован. Пусть Альбер был уверен, что этого не случится, но только Единый знает, что у кого на уме. Она не признавалась даже себе, не хотела признаваться, что лишь придумывает отговорки, не желая увидеть единственный возможный выход — от того, что он был единственным, Овайна и не хотела его принимать. Им с Альбером предстояло вступить в брак. Можно было ещё расстаться, вернуться в замок, под отцовское крылышко, но не стало ли бы это трусливым бегством? Впрочем, сам Альти пока, казалось, не задумывался об их совместном будущем. По крайней мере, он ни о чем не заговаривал. Но разве не он должен был сделать первый шаг, спрашивала себя девушка. Разве не так полагалось? В коридоре раздались тихие шаги, чуть скрипнула дверь. В комнату заглянула служанка: молодая дородная девица, всё лицо её было в веснушках. — Я уже не сплю, — сказала Овайна. — Вот и хорошо. Доброго вам утра. Госпожа желает умыться и одеться? — Да, пожалуй. Господин Альбер уже встал? — Давно уже, их милость с управляющим поехали до завтрака осмотреть поместье. Овайна кивнула. Умылась, присела к зеркалу, взяла гребень, провела по волосам... Бросился в глаза свиток в ящике, перевязанный лентой, скреплённый печатью герцогини — письмо, что её светлость написала по её просьбе госпоже начальнице школы «Приморские сосны». Заплетая косу, Овайна уже приняла решение. Через служанку передала конюху просьбу оседлать ей коня и написала Альти записку. Когда Овайна уже садилась в седло, прибежала сестра Альенора. — Милая, куда это вы собрались? Не позавтракали да без сопровождения! — Есть не хочется, — сказала девушка. — И я недалеко еду. В школу к... — она заколебалась, не зная, стоит ли говорить монашке — куда. — К ведьмам? — спросила с улыбкой сестра Альенора. — Что ж, я с вами. Она повернулась к стоящему с глуповатой улыбкой конюху, распорядилась — и тот привел ещё одну лошадь с дамским седлом. — А вы знаете, куда ехать? — спросила монахиня, усаживаясь. — Мы проезжали указатель, когда ехали в имение. — Что ж, там дорога безопасная. Трогаемся. Через час Овайна пожалела, что уехала, не позавтракав и не взяв с собой хотя бы флягу воды. Можно было остановиться на каком-нибудь хуторе или в деревне, но до школы оставалось совсем уже немного, и она крепилась, посматривая на сестру Альенору, которую, казалось, ничего не заботило. Ворота школы были открыты. Овайна и монашка проехали по мощёной дорожке к главному зданию. Две смешливые девушки встретили их, взяли поводья и, не говоря ничего, повели лошадей куда-то за дом. Ещё одна, серьёзная, сбежала по ступенькам, поклонилась, пригласила войти. Овайна ожидала увидеть строгие помещения, какую-то таинственность, полумрак, а очутилась в обычном доме, уютном, где пахло свежей выпечкой, тёсаной древесиной, старыми книгами и какими-то травами. Со второго этажа доносились тихие голоса: там, вероятно, помещались классы. По лестнице к Овайне и Альеноре сошла худощавая зеленоглазая женщина, возраст которой невозможно было определить. — Доброе утро, дорогие гостьи, — сказала она. — Чем обязаны визитом? — Доброе утро, госпожа Кадок, — Овайна присела и передала начальнице письмо от герцогини. — Меня зовут Овайна Бримарр, а это моя воспитательница, сестра Альенора. Простите, если оторвали вас от дел. Ведьма взяла письмо, сломала печать и прочитала несколько строк. — Добро пожаловать, дорогие. Вы, я вижу, выехали, не позавтракав. Наши воспитанницы уже поели и приступили к занятиям. Идёмте в мою комнату, я распоряжусь, чтобы вас накормили с дороги. — Спасибо, — с чувством поблагодарила Овайна, стараясь не выдавать, насколько она признательна и голодна. Ведьма рассмеялась — тихо и совсем не обидно. — Благослови вас Единый, — молвила сестра Альенора, пропустила воспитанницу вперёд и, чуть подобрав юбки, последовала за ней. Оказавшись в комнате начальницы, Овайна с удивлением озиралась вокруг. Ничего ведьминского, такого, о чём в страшных сказках рассказывали. Ну разве что шкаф, в котором были расставлены какие-то коробочки, лежали мешочки, но никаких змей и лягушек, и никаких сушёных головастиков и крысиных хвостов. На столе — скатерть с вышивкой по краю, кружевные занавески на окнах. Просто деревенская идиллия. Девушки, одетые в одинаковые платья и фартуки, принесли гостям овсяную кашу, обильно сдобренную маслом, мёд, сладкие булочки и ароматный липовый чай. Выбор был небогат, но всего вдоволь и приготовлено очень вкусно. — Вы уж извините, что мяса и яиц нет, — сказала начальница. — Нынче по календарю постный день. — У вас есть свои посты? — удивилась Альенора. — Есть. У нас свой календарь постных и скоромных дней. — Знаете, а у вас тут на монастырь похоже. Девушки заходили — просто вылитые послушницы. — А вы, простите, чего ожидали? — засмеялась Шонейда. — В котлах зелья булькают, старухи нечёсаные жаб да летучих мышей разделывают, а красотки в чём мать родила на козлах чёрных скачут? Наша цель — служение людям, сбережение знаний и почитание богов, а для всего этого нужны дисциплина и аккуратность. В монастырях то же самое, поверьте, сама в обители пожила. Если душой когда и покривила ради спасения жизни, то в делах всегда была честна. Альенора кивнула — повидала ведьм в подгорной обители. В одной кровати спали, из одного котла ели, трудились бок о бок и молились — может, и разным богам, да об одном. — Разве вы уж так покривили душой? — спросила Овайна, не в силах удержаться от своей всегдашней привычки поспорить. — Разве ваши боги не суть такое же творение Единого, как и люди? — Ба! Кто же вас так просветил, дитя моё? — удивилась Шонейда. — Ну… госпожа Латиша когда-то говорила об этом Лени… то есть его величеству Ленарду, а тот сказал своему брату, а Альбер — мне. — Её преподобие мать Фрайда так же говорила, — молвила Альенора. — Всем нашим сёстрам. На том и сошлись. Всплёскивать руками да ахать в изумлении Шонейда уж не стала. Времена изменились окончательно и бесповоротно, каждый новый день убеждал в этом. На миг лишь кольнула — то ли жалость, то ли зависть: попади она в ту виямскую обитель, может, всё сложилось бы иначе. Но лишь на короткий, очень короткий миг. Сказала себе строго: не ей на судьбу жаловаться, не ей богов гневить. Попросила мысленно прощения у незнакомых сестёр и принялась потчевать гостей. После завтрака пошли осматривать школу. Против прежнего плана комнаты для занятий и для жилья наставниц распределили по всему большому дому. Кому требовались окна на юг, кому-то — на север, кому-то класс побольше, а кому-то хватало небольшой комнаты. «Ведьмы — что кошки, — шутила Шонейда, — каждая себе найдёт угол поуютнее». В комнаты, где занимались воспитанницы, только с порога осторожно заглянули. Овайна про себя считала, сколько их, а потом вышли в сад, и оказалось, что не все занимаются в одно время. Кто-то постигал науки с утра, а кто-то уже после обеда. По очереди будущие ведьмы ухаживали за фруктовыми деревьями и за огородом, и это всё опять напомнило Альеноре монастырские порядки. Да и огород мало чем отличался от монастырского, разве что разных трав тут было посажено больше. Стараниями и заботами Фоланта длинное здание, где жили воспитанницы, было построено в срок. Места там хватило бы и на большее число девушек. Шонейда провела гостей и туда. Кроме двух девушек, которым по жребию выпало сегодня прибираться, там никого не было. — Ну как есть кельи, — улыбнулась Альенора, увидев длинный коридор и выходящие в него двери комнат. — Не совсем. Шонейда открыла одну из дверей. Комната была рассчитана на двоих и вовсе не отличалась строгостью. Видно, её обитательницы привезли из дома кое-какие вещи, чтобы придать своему новому жилищу уют. Кровати были застелены весёлыми лоскутными одеялами, на одной лежала ещё и вышитая думка. Возле каждой кровати стоял сундук для одежды, а над ним на стене висели полки. И там тоже не только коробочки да мешочки лежали. У одной девушки, видимо совсем ещё юной, сидела тряпичная кукла. — Ничего, скоро у них другие куклы появятся, — усмехнулась начальница. — А пока — пусть себе. Но я на время вынуждена вас оставить, дорогие гостьи. У меня скоро занятие. Вы пока погуляйте, осмотритесь… Ах да! — Она выглянула в коридор и позвала: — Кассади, поди сюда, дитя моё. На зов начальницы прибежала девушка, из-под платка которой выбивались непослушные рыжие кудри. — Волосы прибери. Тут чисто, оставь пока. Скажи воспитательнице, что я дала тебе другое поручение. Покажи гостьям сад и окрестности, своди на берег моря. Словом, будь хозяйкой. — Слушаюсь, госпожа, — Кассади хоть и склонила голову, и присела, отвечая, как требовали и обычай, и воспитание, а глаза всё ж сверкали своеволием. Видно было, что рада увильнуть от скучной уборки да погулять, пока все делом заняты. Овайна и Альенора простились с начальницей и пошли вслед за рыжей провожатой. Та сперва поглядывала на них то так, то эдак, гадая, что за гостьи, откуда, зачем, но, когда уже спускались к морю, защебетала, не смущаясь. Овайна сперва смотрела по сторонам, но деревья, море, песок — всё это было уже знакомо, и она спросила, как девушка попала в школу ведьм — это ж не грамоте учиться, да не ремеслу, чтоб вот просто взять да постучать в ворота — вот она я, учите колдовству. — Способности у меня с рождения были, — поведала Кассади, — даже из дома пришлось уйти, не сильно там обрадовались, когда стало ясно, что ведьмой уродилась. И я решила попасть в школу, которая была в Бранне. Думала, что получится, глупая была да высоко себя ставила. Это было ещё при покойном короле Целестине, когда в столице всем заправлял Совет. И Альенора, и Овайна разом подумали, что Кассади говорит всего лишь о событиях двух или даже годичной давности, а словно о другой эпохе рассказывает. — Вот… И встретился мне по дороге странник по имени Хантер… — Что?! — воскликнула Овайна. — Ты знала покойного принца Мальтуса? Кассади замялась. — Ну я не сразу знала, что он принц, — сказала наконец. — Потом уже. Когда он со мной в браннскую школу пришёл, да просил за меня, а там... К нему с почтением, ко мне, как к мусору, мол, хоть ты и принцева подстилка, да куда тебе до волшебства. Да мне и всё равно было, что он принц. Я с ним не потому... и мы просто дружили! — поглядела с вызовом, будто Овайна в чём-то её обвинила. — Так ты та девушка, которую в нашу обитель привела сестра Уэлла, — догадалась Альенора, которая покинула монастырь раньше, зато потом, уже в замке Вияма, имела возможность часто беседовать с ведьмой. — Да, та самая, — снова с вызовом ответила Кассади. Вздохнула и затараторила: — У нас с сестрой Уэллой сперва не ладилось, уж когда она меня в монастырь привезла, я думала — всё, конец, косы обрежут, тут и останусь, а оно вон как всё получилось... Я ж учиться там ещё начала, а потом, когда школа открылась, сёстры меня и направили. — Удивительно, как тесен мир, — улыбнулась Альенора. — А вы почему монастырь покинули? — спросила Кассади. — Меня попросили… — монахиня посмотрела на Овайну и сначала запнулась, — заботиться о досточтимой Овайне. Его величество Кристиан обратился к своей тётке, нашей настоятельнице, а она прислала меня. — Вы знаете их величеств! — Глаза Кассади округлились. — А сюда вы приехали в гости к её светлости герцогине? — Нет, мы приехали в имение младшего брата его величества Ленарда. Альбера Хамата. Он приехал посмотреть, как тут идут дела, и пригласил нас с собой… Проехаться и погостить в Каррасе, — ответила Овайна. — Надеюсь, вам здесь понравилось, — Кассади снова вспомнила о хороших манерах и чуть присела, склонив голову. — Да, здесь чудесно, — подтвердила Овайна. Помедлила и спросила с любопытством: — А чему учат-то в школе ведьм? Заклятьям? Кассади засмеялась. — Пока до заклятий дойдёт ещё! Я вот тоже сперва думала, что только и надо знать, что слова тайные и песни, а оказалось — и про травы, и про камни, и про птиц-зверей, что где растёт, кто как поёт, что можно трогать, а от чего держаться подальше. Она инстинктивно убрала под платок вылезшие пряди, вспомнив, как заклятье Уэллы таскало её за волосы, когда она вздумала повторять за ведьмой колдовские песни. — Что вам ещё показать, досточтимые? — спросила Кассади. — Ой, да будет вам! Оставим церемонии, — улыбнулась Овайна. — Мы же, наверное, ровесницы. Вот сестра у нас досточтимая. — Я просто сестра Альенора. А что у вас по другую сторону от дома воспитанниц? — Там тоже сад, но для отдыха. Там деревья и цветы. Идёмте туда, да и госпожа начальница сможет нас увидеть из окна, если что. И госпожа начальница увидела. И это тут же почувствовала Овайна. Не успела она с Кассади и Альенорой усесться на скамью под каштанами, как её будто кто-то позвал. Извинившись, она поспешила в дом. Шонейда ждала её в своей комнате. — Простите, — Овайна приоткрыла дверь и нерешительно заглянула в щёлку. — Проходите, дитя моё. Садитесь. Шонейда указала на стул. Овайна почувствовала, как по коже пробежали мурашки, но послушалась. — Да ты не бойся, — улыбнулась ведьма, — ничего дурного я тебе не скажу. Я кое-что в тебе увидела. Сомнения, трудный выбор. Бывает так, что самым близким мы порой не можем доверить свои тревоги и раздумья, а незнакомому человеку открываемся, как по волшебству. Вот и Овайна, к своему удивлению, без колебаний принялась рассказывать. — Ты стоишь на трудном распутье, — сказала Шонейда, выслушав её исповедь. — Если ты выберешь судьбу воина, то достигнешь успеха и, пожалуй, станешь вроде лейтенанта Каделлы. Даже превзойдёшь её. Ты прославишь своё имя, но у тебя никогда не будет семьи и детей. Если же выберешь свои чувства к юноше, то проживёшь спокойную и благополучную жизнь в кругу близких. У тебя будут дети. Я вижу, по меньшей мере, троих. Да, избранник твой очень молод. Мало кто в его возрасте женится. Да, его нельзя сравнить со славным рыцарем, но рыцарство у него в сердце. Впрочем, если ты вообще стоишь перед выбором, то предпочти первый путь. — Почему? — поразилась Овайна. — Потому что ты вообще выбираешь, — улыбнулась Шонейда и пристально посмотрела на неё. Овайна почувствовала, как кровь прилила к лицу и запылали щёки. Она вскочила. — Я поняла! Поняла! Простите, мне нужно ехать в имение! — Подожди, торопыга! — остановила её ведьма. — Что ты поняла? — Что я… нет, не то… Я и так знаю, что люблю Альти… Альбера. Я просто думала… я полагала… — Да вздор всё это. Условности. — Шонейда махнула рукой. — Ты подожди. Я дам тебе кое-что. Это поможет. Она подошла к одной из полок и открыла коробочку. — Вот, — вернувшись к Овайне, она протянула ей серебряное кольцо с красным камнем. — Надень и носи какое-то время, пока у тебя всё не наладится. — Это что? Рубин? — Нет, это гранат. Он очень полезен для женщин. Не скажу, что он как-то изменит тебя или сделает красивее — ты и так красива. Но он даст тебе решимость противостоять некоторым препятствиям на вашем с Альбером пути, да и вам обоим поможет в начале супружеской жизни. Вы ведь оба так юны и неопытны. Овайна надела кольцо на палец. Оно оказалось впору, будто для неё и сделано. Не удержавшись, она бросилась ведьме на шею. — Ну полно, полно, — Шонейда поцеловала Овайну в щёку. — Рожать будешь — не забудь позвать меня. — Ох, — девушка залилась краской, закивала молча. Шонейда посмотрела в сторону двери — и, будто её позвали, постучав, вошла Кассади. — Проводи гостью, деточка, — сказала ведьма с улыбкой. Альенора была очень удивлена, что её воспитанница так внезапно заторопилась обратно в имение, и даже спросила, не обидели её чем или, может, она сама как-то набедокурила, и на оба вопроса получила одинаково отрицательный ответ. — Мы можем приехать ещё раз, и уже с Альбером. Я тут подумала, что не очень хорошо поступила, уехав без него и даже не позвав с собой. Возможно, он бы отказался, потому что занят, но следовало пригласить, — сказала Овайна. Альенора согласилась, усмехнувшись про себя. Чувства её воспитанницы для неё секретом не были, но монашка считала, что девушка и Альбер сами должны разобраться, что делать с этими чувствами. И кажется, Овайна наконец решилась что-то сделать. Альбер выбежал им навстречу. — Вы благополучно вернулись? Всё в порядке? — спросил он встревоженно. — Что же вы так, без предупреждения... — Ты беспокоился, — спешившись, кивнула Овайна. — Прости. Мне поздно пришло в голову, что я поступила неверно. Может, у тебя найдётся время съездить со мной в Приморские сосны ещё раз? Когда-нибудь потом. А сейчас... — она оглянулась на сестру Альенору. — Сейчас я бы хотела поговорить с тобой. Наедине. — Да, конечно, — немного сбитый с толку, Альбер подал Овайне руку и повёл в сад. Там он усадил подругу на резную скамью, надёжно скрытую кустами акации. — О… — он вдруг уставился на руку Овайны. — Кто подарил тебе это кольцо? — Это госпожа начальница школы. На счастье. — Красивое. Это гранат, кажется? О чём ты хотела со мной поговорить? Все сомнения давно покинули Овайну, а за время поездки она уже перебрала десятки вариантов, как начать разговор, и успела от каждого отказаться. Она спросила прямо: — Ты любишь меня? — Да, ты же знаешь, — кивнул Альбер и покраснел. — Тогда... тогда, может… — Овайна запнулась. — Я… я был бы счастлив, — тихо ответил Альбер, едва не заикаясь. Он опустился на колени и поцеловал Овайне руку. Она вдруг застыдилась своей потерявшей изящество от постоянных тренировок и тяжёлого меча кисти, а ещё больше — какого-то странного ощущения внизу живота. Она закусила губу, чтобы не расплакаться, и погладила Альти по волосам. — Я тоже была бы счастлива, — прошептала чуть слышно. Альбер, казалось, готов был вечность простоять на коленях посреди своего сада, держа подругу за руку и глядя ей в глаза, но на тутовнике затрещала сердито сорока, потревоженная то ли ветром, то ли высоко летевшим ястребом, и юноша очнулся от счастливого забытья. — Что же я... — пробормотал, поднимаясь и садясь рядом. — Теперь нужно написать твоему отцу, да и ехать вслед за письмом. Или брата просить, чтобы оказал честь, выступил сватом? — Сперва мне надо к отцу вернуться, — Овайна с улыбкой коснулась кончиком пальца его лба. — Если уж хотим всё по обычаям сделать, мне под отцовским кровом нужно ждать твоих сватов, а когда приедут — удивиться, разрыдаться да ещё потянуть с ответом. — И мне нужно написать своему отцу, — добавил Альбер. — Надеюсь, он не станет возражать. — Я тоже. У него и нет причин возражать. Я ведь не наследник. Они посмотрели друг на друга и осторожно поцеловались. Не умея это делать, лишь соприкоснулись губами. И оба перебирали в памяти, к кому бы обратиться, с кем бы посоветоваться. «Творец, какой я муж? Я же ничего не умею». — «Так и придётся с мачехой секретничать». Пробыв в имении ещё четыре дня, засобирались в обратный путь. Управляющий Надзар даже встревожился: вдруг чем не угодил хозяину. Но Альбер намекнул ему, что к концу года он, возможно, вернётся. И не один.

* * *

Джулиус испытал смешанные чувства, когда молодые люди так неожиданно вернулись. С одной стороны, он был рад видеть и дочь, и молодого Хамата, потому что успел соскучиться. С другой — у него теперь не было причин откладывать поездку в родовой замок и очередную встречу с баронессой. Но неожиданно Альбер засобирался в столицу. Только одну ночь и провёл в Вияме, попросил провожатых, попрощался и уехал. И вот ещё странность: обычно его дочь и юный Альбер везде ходили вместе, почти не разлучались, а после возвращения из Карраса Овайна почти всё время проводила с Альенорой, Альбер же ходил задумчивый и рассеянный. Да и попрощались они как-то сухо. Барон не подозревал, что получасом ранее молодые люди прощались совсем иначе и целоваться у них получалось всё лучше. О том, чтобы повидать баронессу, Овайна заговорила первой. Отцу чуть рассеянно поведала, что хотела бы расспросить мачеху о рукоделии, мол, в Ахене посмотрела, как девушки и женщины вышивают, плетут кружева, шьют бисером, — и так обидно стало, что сама почти ничего не умеет! Барон только ус подкрутил — снарядил для дочери провожатых, сам отговорился тем, что не хочет мешать дочери и жене найти наконец общий язык, обещал, что к выходным обязательно прискачет, даже если виямский замок будет полон гостей. Мадин на падчерицу зла не держала. Только всплеснула руками, когда та смущенно поделилась новостями и попросила совета, но без особого чувства, словно бы и вправду охладела ко всему. Мадин выслушала девушку внимательно, послала служанку за вишнёвой настойкой, дала Овайне разматывать спутанный шёлк, которым вышивала мужу рубашки, и принялась вспоминать советы своей матери да собственный опыт, стараясь не слишком вдаваться в подробности касательно талантов барона. Овайна слушала, краснела, ещё больше путая шёлковые нити. — А первый раз правда так больно, как говорят? — спросила она. — Тебе ли бояться боли? Ты же у нас воин, — попыталась неловко пошутить Мадин, но вовремя опомнилась. — Ох, даже не знаю, как тебе рассказать… Всё ж твой отец… Мне моя матушка говорила: «Ложись и терпи. Потом больно уже не будет». Ну я и легла, как она велела. А барон велел мне сделать всё самой… Мол, так я не буду бояться и мне не будет так больно. — Как это — самой? — глаза Овайны округлились. — Ну как… Он лежал на спине, а я его вроде как оседлала. Только потихоньку… Ох, лучше бы вы не устраивали церемонии. Альберу бы с бароном посекретничать. — Зачем с отцом? — Ну а с кем же? Брат его до женщины сроду не дотрагивался. Не с его же величеством Кристианом? — Мадин хихикнула. — Он, конечно, до того, как… словом, до нашей сестры был охоч, но вряд ли его супруг одобрит такие уроки. Овайна ойкнула, осушила одним глотком небольшую чеканную рюмочку с настойкой, что так сладко пахла вишнями, и охнула, вытаращив глаза, — уж больно та оказалась крепка, даже дыхание перехватило. Мадин рассмеялась, отпила глоточек из своей рюмки и намотала на клубок ещё несколько витков. — А я решила Альберу шарф вышить, — сказала Овайна неожиданно. — Шёлковый? — серьёзно спросила Мадин. — А рисунок какой? — Он... я... он в виямском замке остался, — девушка смутилась. — Да там всего-то сотня стежков. Руки у меня... — она внимательно рассмотрела свои ладони. — Руки не для шитья. — Если хочешь, я тебе всё покажу, — предложила мачеха от души. — Выберешь рисунок, помогу нитки подобрать. Если тебе интересно. Овайна не успела ответить — занавеси распахнулись, радостно смеясь и бодро топая маленькими ножками, но ещё качаясь из стороны в сторону, вбежала Лайва в сопровождении няньки, потянулась к матери. Сестры она немного дичилась, успела от неё отвыкнуть. — Папа? Папа? — звонко спросила она. Мадин посмотрела на падчерицу. Овайна помолчала. Она знала теперь, почему отец не спешит домой из Вияма, но выдать его, сказать мачехе, что в замке у него любовница, не могла. Не только из преданности отцу — теперь она не могла причинить боль и мачехе. После ужина вместе рассматривали книгу, где были собраны рисунки для вышивания. Овайна удивлялась затейливым орнаментам, цветам и эмблемам и чувствовала, что такое ей вряд ли когда-либо окажется под силу. То ли дело рованские вышивки крестом. Она рано отпросилась спать, но уснула только под утро. Разом вдруг нахлынули страхи: а вдруг отец Альти будет против, вдруг их величества будут против, ведь они не одобряют поведения её отца? А еще она совершенно не знала, когда снова увидит Альти. Вспоминая прощание с ним, Овайна переживала, что, возможно, излишне холодно себя вела. Она представляла себе поцелуи, объятия и чувствовала всё то же странное томление. Она уже понимала, что это значит, но сейчас ей хотелось избавиться от этого тягостного чувства, ей хотелось что-то сделать со своим телом, которое вдруг стало чужим и непонятным.

* * *

Альбер добрался до столицы благополучно, стража на воротах, увидев штандарт с гербом Хаматов, приветствовала его как лицо королевской крови. Пока он со своей небольшой охраной ехал до дворца, его сопровождал почётный эскорт, звуками труб расчищавший дорогу в городской толпе. Альбер ловил на себе любопытные взгляды. Хотя он и присутствовал на коронации, но его в столице мало кто помнил в лицо. Видя важного гостя, горожане кланялись — и чем ближе ко дворцу, тем ниже. Столица разительно переменилась с тех пор, как Альбер был тут последний раз. Повсюду царила суета, слышался шум многочисленных строек. Люди выглядели довольными, спешили каждый по своим делам; на рыночной площади, мимо которой проезжал эскорт, бойко шла торговля. В бурном течении столичной жизни Альбер замечал руку своего брата. Он знал, что Лени любит красоту и порядок, и с удовольствием разглядывал подновлённые фасады домов, недавно посаженные деревья, уборщиков, старательно очищавших мостовую от конского помета и соломы, и уличных надзирателей, недавно учреждённых королевским указом, отчитывающих нерадивых хозяев за выброшенный не там мусор. Но в толпе Альбер замечал и немало вооружённых всадников, которые ехали тем же маршрутом, что и он: ко дворцу и обратно. И юноша встревожился. Ленард уже встречал его наверху широкой дворцовой лестницы. Позади маячил тенью Маттиас. Вбежав вверх по ступеням, Альбер бросился в объятия брата. — У вас всё благополучно? — первое, что спросил он после обмена приветствиями. — Не совсем, — уклончиво ответил Ленард, и они отправились в королевские покои. — А у тебя? Я думал, ты пробудешь в имении дольше. — У меня кое-что случилось, ты прав. Альбер почти всю дорогу собирался с решимостью поговорить с братом. Стыдно было признаться, что он трусит. Они с Овайной до сих пор пребывали в блаженной уверенности, что, раз сами они до сих пор не признавались себе в собственных чувствах, то и для остальных их решение вступить в брак окажется такой же неожиданностью. Но когда он признался брату, что случилось в имении, к его удивлению, тот рассмеялся и заявил: — Я проиграл! Кристиан оказался прав, вы всё-таки объяснились до наступления лета! — Я должен написать отцу, — сказал Альти. — То есть отцам. И нашему, и барону. Лени, я... я так боюсь. А вдруг он откажет? Или у Нардина для меня другие планы? Или Ови передумает? Её отец и братья — воины, а я... Он вздохнул. Спохватился вдруг, осмотрелся. — А его величество? Твой муж — он не в столице? Я бы попросил его поговорить с бароном. — Нет, Кристиан тут, он хочет тебя видеть. Только я должен тебя предупредить… ты только не пугайся. И Ленард рассказал о покушении. Альбер с ужасом выслушал брата, а потом вдруг закрыл лицо руками и беззвучно разрыдался. — Альти, что с тобой? — Ленард кинулся утешать брата, невольно замечая, что плачет он уже не как ребёнок, но как мужчина — стесняясь своих слёз. — Уже всё хорошо. Кристи выздоравливает. Он уже стал видеть. Как в тумане, правда, но это пройдёт. — Нет-нет… я не о том… — пробормотал Альти и спохватился. Надо было бы переживать как раз о том самом. Но раз уж заикнулся, следовало продолжить. — Просто… у вас тут, а я со своими… глупостями. — Хороши глупости! Мой братец жениться собрался! Перестань! Радостное событие — это как раз то, чего нам сейчас недостаёт. Пошли к Кристиану. Альти ещё слабо отнекивался, но они уже быстро шагали по дворцу, по внутренним покоям, куда и слугам-то не всем было дозволено входить. Глаза Альбер протёр, и отмечал невольно запертые двери, охранников, понимая, что заметил лишь тех, кто оставался на виду, и удерживался от вопросов. Кристиан оставался в постели. Он повернул голову к двери, едва юноши в неё вошли. — Лени? — спросил с каким-то волнением. — Кто с тобой? — Альти приехал, душа моя. — Это хорошо. Силуэт-то вижу, а кто — пока не разберу, — кивнул Кристиан и поманил рукой. — Иди сюда, Альти. Альбер подошёл к кровати, стараясь не дрожать от волнения и беспокойства, и взял протянутую руку Кристиана. — Ты вроде бы ещё вытянулся, или мне кажется? — спросил Кристиан, щурясь, как всякий слабовидящий человек. — Или это мне кажется, потому что я лежу? — Вытянулся, — со смехом подтвердил Лени, присев на край кровати. — Совсем взрослый. Кристи, они жениться надумали-таки. Ты прав был, объяснились — ещё и лето не пришло. Вот, Альти боится, что барон возражать станет, или дама его себе вояку найдет позадиристей. Кристиан откинулся на подушки, улыбнулся, будто видя, как Альбер сгорает от смущения. — Барону-то я сам напишу... — начал было. Покачал головой. — Продиктую. Напишешь, родной? — Даже без секретаря, — заверил Лени. — А если барон заупрямится, возьму и вызову лейтенанта в столицу. Нечего хорошему воину в захолустье киснуть. — Такое уж и захолустье, — протянул Кристиан, делая вид, что обиделся. — Ладно-ладно, — Лени взял в руки его ладонь. — Как-нибудь уговорим лейтенанта сменить виямские красоты на браннские каменные стены. Если, конечно, понадобится. Но что-то мне подсказывает, что барон даст согласие и благословение. Ты отдохни с дороги, Альти, и возьмёмся за письма. — Отцу тоже надо написать, — сказал Альбер. — Напишем, — сказал Кристиан. — Только быстрого ответа не получится, а вы, молодёжь, боюсь, долго ждать не станете. Ленард чуть помрачнел, отвернулся к окну, но голос его, когда он всё же заговорил, звучал твёрдо и даже весело. — А и подождут, — покосился на брата. — Подождёте же? Немного. Отец ответит, праздник подготовим. Кристи на ноги поднимется. — Посмотрел на мужа. — Ты же не пропустишь такое событие, правда? — Если и нет... — Кафф говорил деловито и будто равнодушно. — Сыграют свадьбу в Вияме или Ахене, ты там и семью представлять будешь, как старший брат, и власть, как герцог. — Что думаешь: понравилось Овайне в имении? — спросил Ленард у брата, переводя разговор с неприятной для себя темы. Альбер немного встревоженно покосился на обоих. — Кажется, да. Мы строили столько планов, и вдруг… — Вдруг объяснились, — усмехнулся Кристиан. — Ваши планы никуда не денутся. Где жить собираешься? В Вияме или в имении? Или, может, обоснуетесь в столице? Альбер задумался. От столицы до Карраса далековато. В Вияме постоянно бывает барон. Под «крылышком» у тестя жить вечным юнцом не хотелось, хотя к барону Альбер питал почтение и привязанность. — Раз уж я собираюсь жениться, то должен быть хозяином в своём доме, — сказал он. — Вот молодец! — одобрительно кивнул Кристиан. — Слова не мальчика, а взрослого мужа. Что ж, душа моя, — обратился он к Лени, — неси бумагу и чернила, будем составлять послание барону. А потом позовёшь Авуэна и напишем Нардину. Калхедония. Сифра. Конец апреля 6851 года от Сотворения мира Его величество Нардин проснулся по обыкновению рано утром, совершил омовение, посетил с приближёнными службу в фамильном храме, а потом сел с ними же за трапезу. За прошедшее со дня победы время он почти и не жил в собственном дворце: всё разъезжал по стране, наводил новые порядки. Все старые поместья были розданы бывшим изгнанникам. Новые князья обустроились, перевели крестьян с крепости на аренду, согласно царскому указу, и каждый занимался насущными делами. Приехали гутрумские жёны, привезли с собой малолетних детей, семьи воссоединились. Не обошлось, правда, без скандала. Один из князей отправил жене разводное письмо, отписал гутрумское имение, просил не поминать лихом и найти себе мужа на родине. Женщина однако же имение продала, забрала сына и приехала в Калхедонию вместе с остальными. Она добилась приёма у Нардина, пользуясь тем, что новоиспечённый царь не раз обедал под её кровом в бытность свою каррасским помещиком — его имение находилось как раз по соседству. Нардин, конечно же, принял жалобщицу, велел призвать в столицу провинившегося супруга и устроил семейное разбирательство по всем правилам калхедонских законов. Князь оторопел, увидев жену и сына, упал на колени и, бия себя в грудь, стал клясться, что ничего дурного у него в мыслях не было, что любит он гутрумскую семью по-прежнему. «Вот уж не знаю, — произнёс Нардин, — нужен ли ты такой благородной жене. Уважаемая, если хотите остаться в Калхедонии, я буду только рад. Пожалую вам землю, найду арендаторов. Да и мужа вы тут найдёте получше этого». «Ваше величество!» — только и возопила разведёнка, кинулась своему недотёпе-муженьку на шею и принялась лепетать, что не нужен ей никто другой, что пусть ей сначала вырвут сердце, а иначе как она за другого замуж пойдёт. А следом за матерью и сын, прекрасно говорящий по-калхедонски, кинулся обнимать отца и завёл бесконечное «адари». Нардин вспомнил Лени, проглотил комок в горле и отпустил незадачливое семейство восвояси. После завтрака Нардин отправился в очередную поездку — правда, недалеко от столицы, так чтобы к вечеру вернуться. Он взял с собой лишь Лотария и двоих охранников. Вначале объехал оба города: верхний и нижний, смотря внимательно, нет ли где небрежения, недовольства. Хоть и докладывали ему, что люд живет, не бедствуя, благословляя его возвращение, всё же не хотел уподобляться Фирмину, запираться во дворце, прятаться за высокими стенами — и закончить во всеобщей ненависти и презрении. Разумеется, народ понимал, что это за господин ездит по городу с опущенным на лицо капюшоном, но все делали вид, что не признают царя, и спокойно занимались своими делами. Народу нравились эти царские поездки, к тому же Нардин многое подмечал, и люди чувствовали, что о них заботятся. Выехав из городских ворот, Нардин отправился осмотреть строительство мавзолея на ратном поле недалеко от Сифры, где его войска в решающей битве одержали победу над войском Фирмина. Посетил монастырь, откуда с отеческим наставлением и утешением пришёл к нему преподобный Сабиан. Монастырь расширялся и заново украшался по царскому указу. Сам же Сабиан теперь жил в Сифре, возведённый Нардином в сан первосвященника. В монастыре Нардин отстоял службу в память погибших, отобедал с настоятелем и отправился дальше: посмотреть, как мостят тракт до нового порта. Для гавани выбрали участок берега с тем расчётом, чтобы корабли плыли от Илакшера кратчайшим путём, а по широкому мощёному тракту товары быстро доставляли бы в столицу. Вернулся во дворец Нардин уже к ужину, прошёл в свои покои и тяжело опустился на резную скамью. Но не думал отдыхать, позвал секретаря. Тот явился с тремя помощниками, каждый из которых держал на подносе пачки прошений, донесений, писем, рассортированных по степени важности. Самолично же секретарь подал почтительно два послания с пометками «лично в руки государю». — Из Гутрума пишут, ваше величество, печать вашего сына на пакете, и из Иларии — ящик при письме, обшит холстом и опечатан, — показал на посылку. Нардин кивнул. — Вскрывайте, — устало распорядился он. — Велите подать вина в беседку, прочитаю там. Посмотрел на послание из Иларии, увидел простую печать на сургуче, покачал головой. Непонятно, от кого. Иракли разве что секретничает. Первым Нардин вскрыл письмо от сына. Скучал, порой поддавался слабости, жалел, что жизнь так сложилась, что не с ним сейчас Ленард. Но раз уж нашёл он своё счастье и свой престол на родине матери, так тому и быть. «Милый адари! Почтительно целую твои руки и обнимаю. Давно не получал от тебя вестей…» Нардин мысленно попенял себе: он и правда давно не писал Ленарду. «Я надеюсь, что ты в добром здравии, а труды твои озарены светом Единого». Ленард писал на калхедонском, поэтому и стиль его письма был таким замысловатым. «Пишу к тебе с нижайшей просьбой, касающейся Альти. Он хочет жениться на дочери барона Джулиуса. Ты наверняка помнишь Овайну. Конечно, Альбер очень юн и ровесник своей избранницы…» Тут Нардин опустил пергамент и задумчиво поскрёб подбородок. Он помнил девушку. Конечно, пришлось чуть сосредоточиться, чтобы отделить её образ от — Нардин даже языком прищёлкнул — «сдобы на меду», женщины-воина, Каделлы, но царь представил себе Овайну. И как только сумели договориться — мечтательный, совсем не задиристый Альти и она, настоящий сорванец? «...но, поверь, они давно уже сдружились, мы с Кристианом даже спорили, когда же наконец откроются друг другу — и это случилось. Они объяснились. Барон возражать не станет, Кристиан и я, мы рады за них. Может, сразу и не скажешь, но Альбер и Овайна станут хорошей парой...» Что ж, раз такие дела, следовало бы послать сыну дары для невесты. И барону, старому греховоднику, тоже. Впрочем, Нардин давно на него обиды не держал. Решив после ужина заняться выбором подарков, Нардин дочитал письмо сына — дальше там шло всё о делах, о переменах. Что ж, Калхедонии тоже было чем похвалиться. Спрятав пергамент за отворот кафтана, Нардин ударил в маленький гонг, призывая секретаря, и взял письмо из Иларии. — Велите нести портрет. И художника позовите. Когда живописец явился, внутренне трепеща, пред царские очи, Нардин внимательно разглядывал лицо иларийской княжны. — Ну? Много ли приукрасил? — спросил он. — Ваше величество, у меня скорее не хватило мастерства, чтобы передать всю красоту княжны Анжалы, — ответил художник. — Смею уверить, что все три княжны удивительно хороши собой. И хотя старшая, самая красивая, уже замужем, но и младшие мало чем ей уступают. Я бы сказал, они немного низковаты по сравнению с нашими женщинами, но фигуры их подобны песочным часам. Крутые бёдра, узкие талии, пышный… — тут он запнулся, заметил усмешку на губах государя. — А письмо от кого? — Госпожа Анжала передала мне его и сказала, что оно от господина Бартока. — Вот оно что! Почему же он сам не передал его? — Госпожа Анжала сказала, что он вынужден был спешно уехать по делам. — Художник развёл руками. — Ладно, ступай. Благодарю за службу, тебе выплатят положенную награду. Художник мысленно поблагодарил Единого за милость, рассыпался в благодарностях государю и поспешно скрылся за кустами, окружавшими беседку. Подивившись про себя, с чего бы Барток стал ему писать, Нардин рассеянно распечатал послание, не отрывая глаз от портрета. Княжна была хороша, но от царицы требовалось не только это. Не о своём удовольствии думал государь, хоть, что греха таить, благосклонно взирал на портрет, — о наследнике. Впрочем, старшая её сестрица понесла сразу после свадьбы, оставалось надеяться, что и младшая окажется плодовита. Развернув письмо, Нардин поначалу опешил, увидев затейливую иларийскую вязь. Тамошний язык он знал и читать умел, но от неожиданности не мог разобрать и двух слов. Он даже приблизил письмо к свету, словно это могло помочь, и принялся читать: «Великому и светлейшему государю Калхедонии Нардину, да хранят его боги! Шлёт привет вам и поклон княжна иларийская Анжала. Не гневайтесь, что пишу вам, забыв приличия, и не гневайтесь на мой маленький обман. Я не могла послать вам письмо открыто, мой брат был бы недоволен. Не подобает девице вести себя так. Не гневайтесь также на господина Бартока. Он знал, что я собираюсь писать вам, и сам намеревался отправить вам послание, но спешные дела заставили его уехать из столицы. Я знаю о вашем сватовстве, государь. Отец и брат говорили со мной и, думаю, я не выдам государственной тайны, сказав, что ответила согласием. Брат решил, что разница в вере может стать препятствием для будущего брака и будет настаивать на том, чтобы со мною в Калхедонию отправились жрецы, и обязательным условием брачного договора будет ваше согласие на то, чтобы я совершала поклонения родным богам, как привыкла дома. Однако, хоть обычай требует от меня согласия и повиновения старшим родичам, в этом намерена я им возразить. Выбирая вас мужем, государь, выбираю я и веру вашу, и ваши законы. Хочу я, чтобы ваш народ видел во мне верную вашу подругу и помощницу, а не иноземку, взятую лишь за красу лица и тела. Единственное, что смущает меня, — ваш обычай брать себе вторую жену. Я слышала, что не во всех странах, почитающих Единого, так принято. Надеюсь, что кровь моей матери скажется и во мне, и я не заставлю вас долго ждать наследника, ибо не вижу я причины, почему бы мужчине желать какую-либо иную женщину, кроме своей жены, чей долг всячески угождать супругу и быть ласковой подругой в утехах любви. Возможно, согласно вашим обычаям, девице и не пристало говорить о таких вещах, но у нас девушек учат тому, что боги благословили не только сердечные, но и телесные узы между мужчиной и женщиной». Нардин опустил письмо и ещё раз взглянул на портрет. Теперь он уже не мог думать о княжне просто как о женщине, от которой он хотел только сына. С ней стоило считаться, во всяком случае, она заслуживала этого. «Нужно попросить Сабиана, чтобы стал для молодой царицы наставником в вере и духовником», — решил Нардин. Что касается второй жены, он пока даже не думал об этом. Княжна была совсем юной, ровесница его приёмного сына. И если она и правда превосходит свой портрет, вряд ли рядом с такой красавицей можно возжелать кого-то ещё. Он дочитал заключительные строки письма, где Анжала посылала ему добрые пожелания, велел отнести портрет к себе в покои, а потом подавать ужин.