* * *
Когда барон приехал в Бримаррский замок, и жена, и дочь встретили его радостно. Вчера он несколько задержался в Вияме и приехал домой уже к ужину следующего дня. Его тут же усадили за стол и сытно накормили. Мадин с Овайной тихонько переглядывались, а барон тихонько усмехался себе в усы. — Ну что, дочь, — заговорил он наконец о деле, когда слуги подали десерт, — получил я вчера письмо из столицы. Даже два письма. Одно от Кристиана, то есть от его величества, второе — от Альбера Хамата. Увидев, как дочь сначала побледнела, потом залилась румянцем, он не стал мучить её и продолжил: — Я ответил его величеству, что не имею ничего против твоего брака с молодым Хаматом. Тут Овайна забыла о хороших манерах, взвизгнула, как девчонка, вскочила с места и бросилась отцу на шею. — Полно, дочка, полно, — добродушно проворчал барон. — Вон, сладкого поешь, смотрю, повариха твой любимый крем приготовила. Или тебе и без десерта сладко? Овайна опять покраснела, чмокнула отца в щеку. — Полно, — повторил Джулиус. — Юному Хамату я первым делом отправлю ответ утром. Если хочешь, можешь и от себя приписать пару строк. А мы пока с баронессой потолкуем о скучном — приданое, брачный договор... взрослые дела. Завтра достану драгоценности, что мать твоя тебе оставила. Что-то на свадьбу наденешь, что-то просто в супружеский дом увезёшь. Мадин кивнула и прибавила: — Утром я отправлю слугу за портным в город. А мы с тобой, дорогая, сундуки перетрясём. Как знала, в последнюю поездку в Бранн прикупила я тканей и кружев, вот и посмотришь, милая. Понравится, не понравится... — Вот правильно. А сегодня у нас важный разговор. И важные дела, — прибавил Джулиус, с усмешкой глядя на жену. — Я бы разговор отложила на завтра, дорогой супруг. Что-то голова с полудня ноет, никак не пройдёт. — Лекаря звали? Уж чем его супруга точно никогда не страдала, так это обычной женской болезнью — «дорогой, у меня болит голова», что означало «спи сегодня у себя». Поэтому Джулиус встревожился. — Да, дорогой. Велел делать на лоб примочки. Ничего такого он не нашёл. Бывает, что голова просто болит. — Вы уж поправляйтесь, милая моя, сейчас болеть нельзя — в ваших дамских штучках я ничего не смыслю. Кто, кроме вас, займётся нашей невестой? — Такой радостный повод, — улыбнулась Мадин, глядя на падчерицу. — Попрошу старшую горничную всё подготовить. — Тогда, пожалуй, не буду тянуть долго и мучить вас не буду, дорогая, — барон поднялся из-за стола. — Просмотрю документы, счета... Надеюсь, вам скоро станет легче. Он написал Альберу — с недвусмысленным согласием и благословением — и занялся документами. Тем временем Овайна в своей комнате портила уже пятый лист бумаги, пытаясь написать любовное письмо, которое можно было бы передать через отцовские руки.* * *
Следующие дни были наполнены хлопотами. Гонцы скакали на взмыленных конях из Бримарра в Бранн и обратно. Юные голубки тоже обменивались посланиями, и Джулиус, выказывая редкое благодушие, разрешал дочери не показывать их ему. Хотя одним письмом Овайна похвасталась: балладой, сочинённой Альбером в её честь. — Мило. Но ты же знаешь, дочка, что я в поэзии не силён, — сказал барон, почитав стихи. — Тебе по нраву — и слава Единому. Полагалось, конечно, устраивать свадьбу в доме невесты, но что делать, если два самых важных гостя не могут покинуть столицу? К тому же женился не кто-нибудь, а сводный брат короля. Словом, вслед за письмами, потянулись в столицу и обозы с приданым. Молодым предстояло провести после венчания в столице только три-четыре дня, а потом они отправлялись в каррасское имение. Лучший виямский портной с тремя подмастерьями, пятью швеями и дюжиной вышивальщиц день и ночь трудились над свадебным платьем, шлейфом и фатой. Овайна и сама не верила, что некогда предпочитала простые штаны да рубахи. Перебирала она и украшения в ларце, что вручил ей отец, решая, что надеть. С мачехой вдвоём подобрали рубашку для первой ночи — красивую, почти прозрачную, из иларийского хлопка. Овайна представляла себе брачное ложе, Альбера, себя — и замирала, искренне желая, чтобы время летело скорей. Она то и дело заходила в комнату, где стояли сундуки, которым предстояло отправиться сначала в столицу, а потом и в её новый дом: большие сундуки — с тканями, постельным бельём, украшенным вышивкой, белоснежными рубашками, вуалями и чепцами; поменьше, плоские — с серебряной посудой, со стеклянными кубками, заботливо уложенными на солому, чтобы не разбились в пути. Ларцы с украшениями, не все из которых принадлежали когда-то её матери. Глядя на всё это богатство, Овайна понимала, что не только отец приложил руку к сбору её приданого, но и мачеха: в некоторых вещах только женщина, хозяйка могла разобраться — сколько и чего нужно новобрачной. И на шестой день предсвадебных хлопот Мадин застала падчерицу посреди комнаты с приданым, рыдающую в три ручья. — Деточка, что с тобой?! — Мадин кинулась к Овайне, прижимая её к груди. — Тебя кто-то обидел? Ты поссорилась с женихом? Что этот шалопай написал тебе? — Простите меня! — только и смогла вымолвить Овайна сквозь слёзы. — Да за что, дитя моё? — Простите, что я так… что я… Мама-а-а! — Деточка, — Мадин ласково погладила падчерицу по голове, — что ты, не плачь. Вытащила платок, вытерла девушке слёзы. — Не плачь, ни к чему. Я тебя никогда соперницей не считала и тебе соперницей не была. Вот будут у тебя свои детишки, сама всё поймёшь. — Я же вижу, что вы болеете, а от меня столько хлопот… — Глупая. Я не болею. Я… — тут Мадин что-то шепнула Овайне на ухо. Глаза у той округлились. — Ты только отцу не говори. Вот вернёмся с твоей свадьбы — я ему сама скажу. — Как чудесно! — Овайна так и прильнула к мачехе. — А вы хотите мальчика или девочку? — Даже и не знаю. Лучше уж пусть будет девочка. Сыновей у твоего отца довольно. Ну вот, повеселела, перестала плакать… Овайна повеселела не только потому, что услышала радостную новость. Она наивно понадеялась, что отец теперь одумается и вернётся на путь истинный, оставит Каделлу и будет больше времени бывать в родовом замке. Понимая, что станет скучать по отцу и Мадин, она в то же время радовалась предстоящему отъезду: не придётся больше прикидываться наивной дурочкой, не придётся больше скрывать, что ей известна правда. Мадин покачала головой, глядя ей через плечо. Овайна обернулась и засмеялась: Лайва вытащила из раскрытого сундука кружевной платок, накрыла им голову и неуклюже кружилась, расставив руки. — Будешь на свадьбе моей подружкой? — спросила Овайна. Малышка потянулась к ней, счастливо хохоча. * * * Оставшиеся до отъезда дни, Овайна пребывала в радужном настроении. Её переживания, кажется, ушли в прошлое. Дни становились всё теплее, на деревьях проклюнулись почки, а в день, назначенный для свадьбы, сады уже должны были зацвести. Ещё одной радостью стал для Овайны приезд братьев. Торн был младшим родным братом Ронана, нынешнего графа Марча, а Эвар — приходился родным уже ей. Юноши были рады неожиданному отпуску, хотя и относились к службе ответственно, но кто же в их возрасте откажется посмотреть столицу и погулять на свадьбе сестры? Поздравляя Овайну, братья подшучивали, что ожидали, скорее, что их милый воин завоюет себе в честном бою нежную принцессу, но и принц — тоже неплохо. Сундуки погрузили на подводы, лошадей украсили парадными попонами, и всё семейство собралось в дорогу. Досточтимый Рихар и его супруга немного раньше уже выехали в Виям, и Гарет, оставшийся в замке за главного, почтительно встретил тестя и тёщу барона и с удобством разместил их в гостевых покоях. Свадьба — вообще дело неспешное, а уж когда женятся господа — тем более. Кортеж плавно двигался по утренним улицам Вияма, и горожане собирались посмотреть на невесту, горячо приветствовали и барона, и его супругу, которую они наконец-то имели возможность лицезреть, а главное — Овайну, ехавшую рядом с отцом и мачехой в новом дорожном платье, сшитом по последней моде, и шапочке с вуалью, скрывавшей её лицо. Малышка Лайва ехала в специально снаряжённой для неё крытой повозке позади родителей и сестры. Она с любопытством выглядывала в окно, сидя на коленях у няньки. Это было её первое большое путешествие, и радость от новых впечатлений быстро сменялась у неё капризами, так что кормилице, ехавшей в той же повозке, приходилось то и дело вынимать из выреза платья тяжёлую грудь, и Лайва, пососав немного, засыпала у неё на руках, даже не разжав губ. В замке уже всё было готово к тому, чтобы гости освежились с дороги, подкрепили силы за столом и немного отдохнули. Барон, впрочем, вместо отдыха просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы. Малышку уложили поспать, Овайна и Мадин, вымывшись, сменили чулки и рубашки и улеглись на одной кровати в девичьей спальне. Им хотелось просто вытянуть ноги, спины их ныли, а у Овайны, не привыкшей к женскому седлу, особенно. — Не поехать ли нам дальше в повозке, дорогая? — спросила Мадин. — Конечно. Подданных уже потешили, а дальше не перед полями же красоваться, — усмехнулась Овайна. Она согласилась ещё и потому, что продолжать путешествие верхом означало — ехать неподалёку от Каделлы. Овайна ничего не имела против того, чтобы та присутствовала на свадьбе. Да и в кортеже лейтенанту пришлось бы занять место соответственно положению. Но приличия не запрещали наставнице ненадолго подъехать к подопечной и завести разговор. А вот этого Овайне очень не хотелось. Она и по приезде в замок только коротко поздоровалась с Каделлой, зато радостно кинулась на шею сестре Альеноре, по которой успела соскучиться. Сейчас она жалела, что Альбер далеко. Ей бы хотелось поделиться с ним переживаниями, тревогой за мачеху и за Каделлу, за их будущее, и за нового ребенка Мадин, о котором пока знали только они две... Писать об этом в письме не стоило, пожалуй, а вот был бы он рядом... Они бы снова сели спина к спине или локоть к локтю и проговорили всю ночь. Она придвинулась поближе к мачехе и обняла её. — Волнуешься? — улыбнулась Мадин. — Я буду скучать по вам, — ответила Овайна чистую правду. Дальше она уже не покидала повозку и почти не отходила от мачехи, так что Джулиус поражался такой внезапно вспыхнувшей привязанности. Ехали не торопясь, днем приходилось останавливаться на привалы: слуги пополняли запасы провизии, готовили еду. Дамы прохаживались мимо повозок, разминали ноги, да и малышке требовалось немного развлечься и побегать. Джулиус с сыновьями и тестем распоряжались слугами и охраной, а по вечерам сидели в тесном мужском кругу. Наконец до столицы остались сутки пути. Когда Мадин помогала падчерице облачаться в нарядные одежды, она чувствовала, что девушка чуть ли не дрожит от волнения. Щёки её пылали и без всяких румян. — Тише-тише, мы приедем только завтра на рассвете. — Мы будем ехать всю ночь? — удивилась Овайна. — Да. Но на тракте нас должна встретить королевская охрана. Процессия невесты теперь расположилась иным порядком. Барон ехал за знаменосцем и четырьмя охранниками, следом за ним — три крытые повозки, в первой сидела Овайна, во второй — Мадин с малышкой и её маленькой свитой, включая сестру Альенору, затем — Рихары. Рядом с подводами и позади них ехала остальная охрана, которой командовала Каделла. Колёса стучали по камням, повозка слегка раскачивалась, Овайна немного поболтала с братьями, подъехавшими к повозке, а потом стала просто смотреть в окно на зеленеющие озимыми поля, на поля свежевспаханные, на лёгкие облачка, ползущие по весеннему небу, и то и дело кусала губы, чтобы не разрыдаться. Её мучили нетерпение и страх перед большим и незнакомым городом, ей хотелось, чтобы поскорее уже встретил их королевский посланник — это означало бы, что всё происходящее не сон. Ехали, казалось, бесконечно долго — один привал, второй привал... Каждая остановка требовала от слуг бесконечных хлопот: шатры поставить, ужин притовить. А поутру приходилось тратить часа два-три, чтобы собраться и тронуться в путь. Овайна уже и в окно перестала смотреть, даже не удивилась, что процессия не останавливается, несмотря на то, что солнце клонилось к вечеру. Утомившись, приложила к стенке повозки подушечку, прислонилась к ней щекой и закрыла глаза… Повозка резко остановилась, Овайну тряхнуло, она проснулась и высунула голову в окно. Сначала удивилась, что уже стемнело, но потом поняла, что кортеж встал на лесном тракте. Всадники перестраивались в новый порядок, у многих в руках были факелы, и при свете их Овайна заметила на попонах королевский герб. Кто-то подъехал к её повозке и спешился. — Господин Барток! — Овайна обрадовалась, увидев улыбающееся лицо королевского телохранителя. — Приветствую вас, досточтимая. Потерпите немного, вы проехали уже половину пути. — Он достал из-за пояса письмо и протянул ей. — Это вам. — От Альти? — Овайна жадно схватила послание. — Да, досточтимая, — Барток улыбнулся, коротко поклонился ей и снова вскочил в седло. Крикнул охранникам: — Трогаемся! Овайна откинулась на сиденье, сломала печать, развернула письмо. Даже не начав читать, прижала к губам строки, написанные таким знакомым почерком. В потёмках она еле разбирала строчки, а больше догадывалась об их содержании. Письмо было путаным: слова любви чередовались с рассказом о том, что и как будет происходить в столице. Альбер писал второпях, чтобы успеть передать письмо отъезжающему с охраной Бартоку. Кажется, и царь прислал — письмо или гонца, Овайна не разобрала, но поняла, что Нардин согласен и препятствий с его стороны не будет. Прижала письмо к груди, глядя невидящим взглядом в окно, думая о том, как прочтет его ещё раз — медленно, не спеша, при утреннем свете. О том, что Альти не король, всего лишь его брат, младший и сводный, а стало быть, никакие обязанности не помешают им — если будет желание, а дороги между странами будут свободными и мирными — отправиться в долгий путь, проведать отца Альти в его родной стране. Сон слетел с Овайны, почти до самой столицы она то плакала, то молилась. Наконец успокоилась и удивилась сама себе и даже подумала с усмешкой: неужели все невесты так чувствуют себя перед свадьбой? На выезде из леса кортеж остановился для небольшого отдыха. Служанки со старыми простынями, приготовленными для такого случая, повели дам за деревья — облегчиться. Развернув полотнища, они встали надежным заслоном от посторонних глаз, а одна держала факел, пронизывающий предутреннюю мглу. — Хочешь, я поеду с тобой? — спросила присевшая на корточки рядом с Овайной Мадин. — Малышка спит. — Хочу. — До столицы осталось часа два езды. Я смотрю, ты не спала почти: у тебя глаза красные. — Да… как-то не получается… — Я тоже перед свадьбой не спала, — кивнула Мадин. — Потом жалела, но время не воротишь. А тебе бы отдохнуть. Силы понадобятся. Свадьба в королевском дворце, думаю, ещё церемонней и дольше, чем в баронском замке. — Понимаю, да вот... не получается, — вздохнула Овайна. Мадин усмехнулась. — Колыбельную тебе спеть, что ли? Они поднялись и поправили юбки. — Спойте, — улыбнулась Овайна. Мадин и правда спела. Под её тихий голос и покачивание повозки Овайна уснула, и разбудил её только скрип городских ворот. Кортеж въезжал в столицу. Овайна порадовалась, что ей не нужно вновь садиться на коня. Если горожане и смогли бы увидеть невесту, то только после службы в соборе. Но несмотря на ранний час, люди собирались вдоль улиц, чтобы приветствовать гостей. Овайна опустила вуаль, чуть отогнула занавеску и выглянула из окна повозки. Но она не увидела ничего, кроме множества чужих, пусть и счастливых, лиц и каменных стен домов. — Мы ведь остановимся во дворце? — спросила она мачеху. — Конечно, нет. Жениху не положено видеть тебя до свадьбы. Что Альбер написал тебе в письме? — Что служба будет завтра в полдень. Что его отец прислал дары нам обоим, а мне особые. Что мы будем пировать и принимать гостей три дня, а потом поедем в Ахен. — Завтра в полдень, — повторила Мадин. — Времени остаётся совсем мало. — Да что же делать? — удивилась Овайна. — С Альти мы ведь теперь только в храме увидимся. — Завтра ещё до рассвета начнётся, — вздохнула мачеха. — Причесать и уложить волосы под фату и венец, надеть платье — а сегодня примерить его в последний раз, вдруг где-то шов разошелся, или вышивку попортили в дороге, или ты от переживаний похудела, и в твой корсаж мы обе поместимся. Овайна засмеялась, но поняла, что мачеха не шутит. — А вечером мы в баню пойдём, — продолжила Мадин, — только женщины. — Ой… Меня будут проверять — девственница ли я? — Эти обычаи давно в прошлом. Но раньше так и было. А сегодня мы просто поухаживаем за тобой, сделаем обвёртывание для волос, удалим с тела ненужные волосы. Пытка та ещё, я тебе скажу. Конец её фразы потонул в радостных криках сотен людей. Овайна, которая уже было привыкла к здравицам горожан, даже вздрогнула. — Откуда их столько? Мадин выглянула в окно. — Мы въехали на главную площадь. Карета остановилась. Барток заглянул в окно, сказал предупредительно: — Всё в порядке, досточтимые. Мы около ратуши. Овайна переглянулась с Мадин и отдёрнула занавеску. Трое мужчин и две женщины — все в летах, одетые, как горожане с достатком, почтительно поклонились, слуга поднёс корзину с цветами. — Совет Бранна почтительно приветствует невесту его высочества Альбера и её уважаемую мать, — сказал один из мужчин, судя по медали с городским гербом на длинной золотой цепи — бургомистр. Овайна поблагодарила, Барток подхватил подарок — и карета двинулась дальше, повернув направо, в сторону женской обители.* * *
В ожидании гостей Кристиан и Лени не сидели сложа руки, а тщательно следили за приготовлениями к свадьбе, не полагаясь даже на опыт Тьерри. Верный эльф отнесся к этому философски, понимая, чем вызвано волнение правителей, и не обижался. Кристиан чувствовал себя прекрасно, зрение почти вернулось к нему, он лишь немного щурился, когда смотрел вдаль. Но Латиша уверяла, что это ещё не конец, и зрение будет даже лучше, чем до покушения. — Видеть будете, как орёл, ваше величество, — говорила она. Альбера накануне прибытия невесты оставили в гордом одиночестве осматривать отцовские дары и страдать от невозможности видеть Овайну. В монастырь, куда её отвезли, чтобы готовить к свадьбе, отправили лишь одну из шкатулок, где хранился предназначенный для венчания традиционный калхедонский пояс. Мельяр, оставшийся во дворце, настойчиво советовал Альберу выспаться, но, закончив повторять свадебный чин и идя в отведённые покои, заметил под дверью юноши свет. — Почему вы не спите? — спросил приор, заглядывая в спальню. Юноша не только не спал, он даже не лёг в постель. — Не могу, — отозвался он. — Волнуетесь? Это понятно. Хотите, попрошу Латишу погрузить вас в сон? — Нет, не надо. Простите, можно мне задать вам вопрос? Мельяр вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. — Спрашивайте. — Я смотрел… кое-какие книги в библиотеке дворца… про плотское… плотские… — запинаясь, начал Альти. — Я понимаю, не смущайтесь, — улыбнулся приор. Альти покраснел. — Это так странно. И так сложно. — Такие книги предназначены для опытных любовников. Вы боитесь, что оплошаете в первую брачную ночь? — Я боюсь сделать Овайне больно. — Вы просто должны показать ей свою любовь и нежность. Для страсти время ещё придёт. Но если вы всё-таки опасаетесь как-то испугать невесту или доставить ей беспокойство, то хорошая ведьма тут может помочь. Обычно священник благословляет постель новобрачных, но не возбраняется также пригласить и ведунью, чтобы помогла молодым отваром или амулетом, или даже заклинанием. — А ваша супруга может помочь? — нерешительно спросил Альбер. — Конечно. Латиша — мастерица в этом деле. Ложитесь и отдыхайте, а я предупрежу жену. Успокоенный приором, Альбер всё-таки лёг спать, полагая, что на свадьбе он должен выглядеть бодрым и полным сил, а не сонным и разбитым. А невеста, меж тем, тоже недавно отошла ко сну и, в отличие от жениха, уснула как убитая. Её совсем вымотали предсвадебные хлопоты: последняя примерка платья и выбор украшений, молебен в монастырской часовне, омовение в бане, во время которого сёстры безжалостно удалили с её тела все волосы, сделали массаж, какие-то обвёртывания, намазали лицо неприятно выглядевшей кашицей, а заодно и волосы, и всё время ворчали: «Как это можно девице из благородного рода так себя запустить и выглядеть, как мальчишка с ристалища». Овайна терпела, стиснув зубы, чтобы не выдать раздражение и обиду. Правда, когда ей, чуть живой, поднесли зеркало, она увидела, что выглядит прекрасно — будто в зеркале и не она, а какая-то незнакомая красавица. Вот только под бровями, которые решительно выщипали, и на переносице всё ещё виднелась краснота, но банщицы уверили, что завтра следов не останется. Обряд благословения ложа проводили без участия молодых — впрочем, они таковыми ещё и не были. Преподобный Мельяр прочёл положенные молитвы, возжег курения Единому, поблагодарил его за милость. Латиша и сестры из ковена произнесли свои моления, окурили ложе пряными травами, а в подушки жениха и невесты вшили особые амулеты — для желания, страсти и нежности. Для старших родичей в соседней со спальней комнате приготовили стол и кресла — по обычаю у высокородных браков должны были быть свидетели. Оставалось только решить, кто же станет бдеть у спальни молодожёнов. И тут дело взяла в свои руки Фрайда: — Родителям невесты делать там нечего, — решительно заявила она. — Сядем я, Латиша и Кристиан с Ленардом. — А брат жениха, значит, там не лишний? — пробурчал барон. — В самом деле, — подхватила Мадин, — будто мы чего стыдимся или глаза прячем. Уж простите, ваши величества, не сочтите за дерзость или, пуще того, неуважение к вашей воле, да только по обычаю до завтрашнего утра Овайна наша дочь. Утром встанет с супружеского ложа мужней женой и станет в отцовском доме отрезанный ломоть, а пока — как оставить своё дитя? — Не понимаю, к чему спорить? — пожал плечами Ленард. — Сядем все вместе. И если уж приглашаем госпожу Латишу, то почему бы не пригласить и приора? Пусть накроют стол на семерых. Барон и в этот миг не преминул вздохнуть про себя, что проведет ночь вдали от лейтенанта, попенял сам себе за небрежение к дочери и в искупление взял жену под руку.* * *
Жениху полагается прибыть на свадьбу первому. Альбер и прибыл, и сидел покуда во второй ризнице, справа от алтаря, ожидая, когда храм заполнится гостями. Кроме родни и близких друзей новобрачных, была приглашена столичная знать, прибыли сёстры из монастыря, сёстры из ковена, которые по такому случаю даже согласились побывать на службе. За рядами, где устроились — с подушечками и без — званые гости, толпились горожане, кому хватило удачи и положения протиснуться в храм. Хоть одним глазком поглядеть на молодую чету, а может, и самим попасться на глаза их величествам да знатным господам. В городе объявили о раздаче угощений на площадях — где за счет королей, где — от щедрот бургомистра, а монастыри открыли двери для празднования. Альбер посматривал в особый глазок на эту разношёрстную толпу и удивлялся: зачем столько людей пришло в храм из праздного любопытства? Хорошо ещё, на пиру будет присутствовать лишь половина. Правда, его предупредили, что в спальню их с Овайной отправят намного раньше, чем закончится пир. Альбер поёжился. Может, напрасно избегал хорошеньких служанок, опытных девиц и матрон — что в Ахене, что в Вияме, что здесь, в столице? Не дрожал бы сейчас от страха всё испортить, всё сделать не так, причинить по незнанию и неумению боль той, за кого умер бы, не колеблясь. Но тут же он оборвал себя: нашёл время и место думать о плотском. Разве он вступает в брак только для того, чтобы утолять свои желания? Но мысли всё равно возвращались к первой брачной ночи, и тут Альбера посетила первая за последние дни здравая мысль — не иначе что Единый надоумил: стоит ли так переживать о первом разе, к тому же с кучей родни за стенкой? Вот уедут с Овайной в имение, останутся вдвоём, заживут своей семьёй — тут будет время и для неспешных ласк, и для нежности, и для постижения любовной науки. В ризницу вошёл Ленард, который взял на себя почётную миссию быть свидетелем жениха и законным представителем отсутствующего Нардина. — Мне доложили, что кортеж невесты всего в квартале от храма. Пора выходить к алтарю, брат. Мельяр уже там. Альбер на секунду закрыл глаза, стиснул кулаки, потом выдохнул и расслабился. — Пора. Под хор, исполнявший гимн в честь жениха, они вошли в главный неф и встали у алтаря. Взволнованный Альбер старался не смотреть на гостей, а только на приора, Кристиана, который занял тронное место, на вездесущего Бартока по левую руку от государя, в центральный проход между скамьями и на двери храма, откуда должна была появиться Овайна в сопровождении отца. Мельяр тепло поприветствовал жениха, его свидетеля, ненавязчиво указал Альберу на переднюю скамью, где сидела Мадин — и юноша поклонился будущей тёще. Потекли минуты ожидания. Альберу казалось, что время тянется ужасно медленно, поневоле воображение стало рисовать различные препоны и даже ужасы, вроде как — вдруг Овайна передумала, вдруг повозка опрокинулась, вдруг кони понесли? Но вот с улицы вбежал служка, потом широко отворились обе двери, хор грянул торжественное песнопение, и в храм в сопровождении Джулиуса вошла Овайна. Сердце заколотилось в груди Альбера, когда он увидел свою невесту: в платье из шёлка небесно-голубого цвета, которое облегало её тонкий стан; с вытканным золотыми узорами поясом, соблазнительно лежащем на бёдрах; в тончайшей вуали, покрывающей голову и лицо, и удерживаемой золотым венцом с сапфирами. Альбер себя не помнил, готов был то ли броситься вперед, навстречу суженой, то ли в обморок упасть — от ожиданий, тревог, сомнений. В одном был он уверен — жизнь его принадлежит Овайне. Он сильнее сжал руки, пытаясь унять волнение. Ленард почти незаметно коснулся его плеча, успокаивая и поддерживая. Кроме сочувствия и сопровождения, ему выпала почетная обязанность держать кольцо, присланное Нардином для невесты, — тяжелое, резное, с изумительной чистоты иларийским голубым алмазом из сокровищницы калхедонских царей. Под пение гимнов барон провел свою дочь к алтарному возвышению, торжественно вложил её ладонь в руку жениха и шагнул чуть в сторону. Альбер скосил глаза, но лица Овайны было не различить сквозь вуаль, он мог только представлять её себе — такую знакомую, такую родную. — Мы собрались здесь сегодня, дети мои, — начал Мельяр, — чтобы сочетать священным браком этих чад Творца, да будет с ними его благословение. Если кому-то из присутствующих ведома причина, по которой Овайна и Альбер не могут стать мужем и женой, пусть огласит её сейчас или хранит молчание вечно. Он выдержал паузу, оглядев собравшихся. Пальцы невесты чуть дрогнули в руке Альти, тому представилось на миг, что вот-вот кто-то незнакомый выбежит вперёд и... заявит, что они кровная родня, или предъявит свои права на него или Овайну... Выждав положенное время, Мельяр подал знак хористам. Короткое — всего две строки — благословение, пропетое звенящими, почти хрустальными голосами, — и обряд продолжился. И невеста, и жених по очереди достаточно твёрдо ответили на традиционные вопросы — любят ли, по своей ли воле вступают в брак, готовы ли хранить верность в болезни и здравии, делить пополам невзгоды и радости, почитать Единого и славить его всей жизнью своей. Наконец Альбер осторожно надел на тонкий палец Овайны кольцо и, не удержавшись, поцеловал её ладонь. На скамьях тихонько зашептались, заулыбались, предвкушая первый супружеский поцелуй. Наконец Мельяр объявил пару мужем и женой, Альбер, еле сдерживая дрожь в руках, убрал с лица Овайны вуаль и оторопел поначалу. Он понимал, что его невесту тщательно готовили и украшали к свадьбе, что он видит плод женских ухищрений, то есть рассудком понимал, а видел перед собой просто небесного духа во плоти и даже удивился, что губы у видения оказались тёплыми и мягкими, как два лепестка. Под торжественный гимн он повёл свою жену к выходу из храма. Звенели колокола. Собравшийся снаружи народ приветствовал новобрачных, крича пожелания счастья и плодовитости. Молодую пару осыпали цветами и пшеничными зернами, символами красоты и богатства. Альбер помог Овайне подняться в повозку — открытую, чтобы не лишать горожан удовольствия видеть принца и принцессу, сел с ней рядом — и процессия двинулась неспешно обратно в замок, где знатных гостей ждали накрытые столы. Молодые мало что понимали, сидя на возвышении между государями и принимая поздравления, подарки и выслушивая пожелания. Ели они мало — скорее символически, пили сильно разбавленное красное вино — почти что воду, и оба думали, что вот ещё пройдёт ещё немного времени — и пора будет отправляться в спальню. В соседнем покое уже накрыли стол для свидетелей. А пока что гости пили, ели и веселились. Играла музыка, в центре зала танцевали пары, холостяки присматривались к девицам, у рогоносцев медленно увеличивались и так уже увесистые украшения на головах, матроны поучали дочерей, чтобы те не крутили головами и не пялились на рыцарей. Поднимая со всеми тосты за здоровье сестры и её мужа, Эвар то и дело поглядывал на примеченную ещё в храме юную ведьму, самую младшую сестру браннской общины. Та же то и дело стреляла глазами в его сторону. Но вот в зал спустились с балкона музыканты, заиграли какой-то весёленький мотив, гости затянули — сперва вразнобой, но с каждой строкой всё уверенней песню, от которой щёки Овайны окрасились румянцем смущения. Она переглянулась с Альбером, а тот растерянно взглянул на брата. — Вам пора, — улыбнулся Лени. — Встаньте, поклонитесь гостям, поцелуйтесь и слуги отведут вас: Овайну сразу в спальню, а тебя в отдельные покои. Я постараюсь сделать так, чтобы тебя не провожали до жены сальными куплетами. Помимо слуг, ожидавших уже некоторое время в коридоре за дверями пиршественного зала, молодых провожали особо избранные знатные господа и дамы. И без них бы Альбер не заблудился в замке, но обычаи требовали пышной свиты — и без того уже не раз за сегодняшний день мысленно возблагодарил Альти Единого за то, что всего лишь сводный брат короля, а не венценосная особа. К процессии выразил желание присоединиться и его преподобие Гильмар. При нём шутники постеснялись горланить напутственные песенки с советами новобрачному — о тяжелой руке и горячем нраве достопочтенного святого отца многие знали не понаслышке. И вот Овайна скрылась в сопровождении служанок и матери Фрайды за дверями спальни, а Альбер пошёл за Гильмаром дальше по коридору. В небольшом покое, куда его завели, уже лежали на широких резных скамьях ночная рубашка, широкий халат с меховой опушкой, и стояла ширма. Гильмар сел на стул, Альти поспешил нырнуть в укрытие. Туда же, за ширму, вошли двое слуг.* * *
Гости продолжили веселье в зале, а родичи и свидетели устроились в комнате, примыкающей к спальне молодожёнов. За широким столом всем хватило места. Гильмар, правда, выполнив свою миссию, пожелал вернуться в пиршественный зал. «Уж слишком я шумный, — сказал святой отец, — а голубкам покой нужен». — Выпьем за нашего Альбера, — провозгласил Кристиан. — Единый даст, мальчик проявит себя настоящим мужем. — Бедные детки, — вздохнула Фрайда, — ты, дорогой племянник, мог бы королевской волей изменить обычай. Я уже не помню, когда в знатных семействах гостям простыню-то демонстрировали. — Простыня — это лишнее, — согласился Кристиан, — а вот объявить гостям, что супружеский долг исполнен и новобрачная была невинна, придётся. Если мы этого не сделаем, пойдут сплетни. Что творится в знатных семействах — это дело самих семейств, а короли со своими родичами, увы, почти не принадлежат сами себе. Фрайда кивнула, задумалась, пригубила вино и вдруг негромко засмеялась. — Вспомнилось, — махнула она рукой, — как земеркандский герцог, отец нынешнего, третью супругу себе брал. Вот уж и молодая готова, а ему занемоглось — да не дома, на дальней заставе прихватило. Что поделать. Свадьба — не встреча на тракте, не перенесёшь, гостей высокородных туда-сюда гонять не станешь. Отправил вместо себя советника. Тот в храме рядом с невестой постоял, на постель её прилёг — не раздеваясь, чтоб чего не вышло, да при свидетелях. Только сапог снял, да босой пяткой её ступни коснулся. Вот и весь супружеский долг. — Поговаривали, что и сам-то герцог к молодой жене не сильно прижимался, — хохотнул и Джулиус. — Откуда только наследник взялся, Единый разве что знает. — А куда делись первые две жены, почему наследника ждали от третьей? — спросил Лени. — Девочек рожали, — пояснила Латиша. — Первая, поговаривали, скончалась вторыми родами. Следующую он в измене обвинил и в монастырь запер. Дочерей разослал по дальней родне, не отказался, на случай, если понадобится с кем-то альянс браком скрепить, но и не баловал особо. — Вот уж варвар, — покачал головой волчонок. — А как это «поговаривали, что скончалась родами»? Он что, увидел, что опять девочка, и просто убил жену? — Вполне может быть, — кивнула Латиша. — У ложа её никто из нас не стоял, свидетельствовать не можем ни за, ни против, но после рождения второй дочери объявили траур по герцогине, и герцог стал приискивать новую жену. — Так нынешний земеркандец, возможно, и бастард, получается? — уточнил Лени. — Жаль, что доказать это нельзя. — Его мать ещё жива, — сказал Мельяр. — Старый герцог был уже в летах, когда родился долгожданный наследник. Умер — мальчику восьми не было, мать с советниками правила до его совершеннолетия, а потом удалилась в монастырь Блаженной Ренильды, что на водах. — Это тот, что на острове? — спросила Латиша. — Место хорошее, но трудно доступное. — Ей-то что за резон признавать свой старый грех? — спросил деловито Джулиус. — Поди, замолила уже, а родного сына подводить и не захочет. — Если речь зайдёт о жизни сына, то она захочет его спасти даже и такой ценой, — предположил Лени. — Понимаю, душа моя, воевать с Земеркандом ты не хочешь, — сказал Кристиан. — Я и сам не хочу. Уважаемый приор, тётушка, барон, что вы посоветуете? — Бастард или нет, — степенно сказал Мельяр, — сам он в захвате трона не повинен. Дитя своих родителей не выбирает и не ведает, кто его родил, только кто вырастил, кого он видел, к кому привык, кого называл отцом и матерью. Бароны и графы земеркандские присягнули ему, как своему законному правителю, много лет уже живут под его рукой и, рассудив здраво, кому выберут поверить — престарелой герцогине, запертой в монастыре далеко от людей и мира, возможно, уже и нездоровой телесно и духовно, или своему суверену? — Больно уж кривой путь получается, ваше величество, — пробасил Джулиус. — Да и то — убедите мать признаться в возможной измене, пообещаете ей сына пощадить, а делать-то этого никак нельзя. Земеркандец смирно сидеть не станет, хоть заприте его в монастырь, хоть сошлите в глушь. Нужно обойтись малой кровью. — Положим, кровь эта вовсе не малая, — возразила Фрайда. — Так-то её прольётся куда больше — при войне-то. Другое дело, что земеркандец повинен в государственной измене, так что никуда его сослать не получится, и в монастырь его не запрёшь. Так что, сын мой, — обратилась она к Лени, — воевать придётся. А меньшей крови можно добиться умелой тактикой и стратегией, чтобы война не затягивалась, чтобы земеркандские бароны чувствовали силу и понимали, что сопротивление бесполезно. — Тётушка, вам бы не монахиней становиться, а военачальником, — улыбнулся Кристиан. — В жизни многое уметь надо, — молвила Фрайда. — И монахине, и полководцу. Мадин в разговор не вмешивалась, понимала, что о государственном дело идёт, прислушивалась осторожно, что там в спальне, пощипывала виноград. Побледнела только, когда речь о земеркандских наследниках зашла, как мать огорчилась несчастной судьбе герцогинь и их дочерей, пожалела и третью — может, и не ради блуда на обман пошла: кто знает, что бы старик с нею сделал, не роди она сына. Посмотрела на мужа тепло — он-то не вздорен и не жесток, всех детей своих любит. Решила, когда закончится празднество, расскажет ему о своей беременности. Но разговор с важных вещей постепенно перешёл к забавным случаям с чужих свадеб. Собравшиеся за столом, правда, старались смеяться тише, чтобы не смущать молодых за стеной. Но внезапно Фрайда поднесла палец к губам: — Мы тут байки рассказываем, а у нас там дитё плачет. И верно: из-за двери послышался плач Овайны. Все всполошились и даже поднялись с мест, но Фрайда замахала руками. — Сидите все! Я сама схожу, узнаю, в чём там дело. Она постучала в дверь, давая возможность молодым прикрыться, а потом вошла. Овайна сидела на краю постели, закутавшись в одеяло, а Альбер, в одной рубахе, присел перед ней на корточках и растерянно гладил её руку. — Что у вас стряслось, птенцы? — спросила Фрайда. — Неужели, Альти, ты оплошал в чём-то? — Нет! Всё было хорошо! — поспешила возразить Овайна и икнула от слёз. — А чего ж тогда рыдать-то? Из сбивчивых объяснений молодых Фрайда поняла, что Овайна воспользовалась советом мачехи и сама всё сделала, как удобно, оседлав бёдра юного мужа. Кровь-то была, да только на простыню не попала. — О Единый! — приоресса рассмеялась. — Глупая девочка! И государи, и родня ваша — не какие-нибудь ханжи и болваны. Ложитесь в постель и спите себе спокойно. Храни вас Творец. С этими словами Фрайда покинула спальню. Она также сама пожелала объявить гостям о том, что молодой исполнил супружеский долг, а молодая легла на супружеское ложе невинной. С собой приоресса взяла Латишу, чтобы подкрепить истинность заявления. При появлении важных дам в пиршественном зале смолкли музыканты, замерли танцующие пары. Выслушав новость, гости огласили помещение радостными, но уже пьяными воплями и здравицами в честь супругов. Затем и государи, и родня юной жены появились перед гостями, выпили вместе со всеми прощальный кубок. — Доброй ночи, дорогие гости! — громко произнёс Кристиан. — Молодые передают вам частичку своего счастья. С этими словами он взял супруга за руку и покинул зал, а вслед за ним — приоры, мать Фрайда, Латиша и барон с женой. Слуги проводили почётных гостей по спальням, а государи ложиться не спешили, подождали, пока гости покинут пиршественный зал, и прошлись по дворцу в сопровождении Бартока, который отказался от чести находиться в комнате со свидетелями, сославшись на то, что у него много работы во дворце. В переднем дворе ещё рассаживались по каретам да повозкам последние гости. В Зале Гобеленов, что рядом с пиршественным, высились грудами на дубовых прочных столах подарки молодым. У каждого лежал маленький свиток пергамента с добрыми пожеланиями и именами дарителей. У молодых ещё будет достаточно времени, чтобы развернуть их, рассмотреть и продиктовать секретарю короткие или длинные благодарственные письма. — Ох и прибавится работы почтенному Авуэну, — усмехнулся Лени. — Нужно будет Альти найти своего секретаря, — заметил Кристиан. — Ему не помешает. Грамотного, толкового, разбирающегося в управлении поместьем... — И порядочного, — добавил волчонок. — Само собой. Молодые наши столь добры и наивны, как бы их вокруг пальца не обвели. — Отправьте с ними сестру Альенору, — подал голос Барток. — Женщина умная, Овайну любит. В имении есть управляющий, надо как-то уравновесить мужское влияние. — А она справится? — засомневался Лени. — Письма писать, заметки делать, встречать гостей и просителей... — Она же будет не совсем настоящим секретарём, скорее духом-хранителем. Впрочем, для начала нужно спросить саму сестру — поедет ли? — Я-то думал о настоящем секретаре, — сказал Кристиан. — Вроде нашего Авуэна. — Мои дорогие величества, рассудите: зачем им секретарь? — спросил Барток. — У них будет такая обширная переписка, что они не справятся с ней сами? Им нужен верный человек, который поможет, подскажет, рассудит, если надо. И, главное, не станет пятым колесом в повозке. — Утром поговорю с сестрой Альенорой, — решил Лени. — А теперь... Он покосился на Бартока и обнял мужа, прижимаясь к нему. — Теперь, может, и мы пойдём в постель?... — спросил вкрадчиво. — Пойдём, — усмехнулся Кристиан. Личные покои государей были обширны и занимали целое крыло дворца. После комнаты, где они принимали только самых близких, находился кабинет, затем — гардеробная, имевшая отдельный вход для слуг, замаскированный резной панелью. Дальше ещё одна комната, предназначенная для отдыха, — с широким макенским диваном, резными столиками и большим камином. Поэтому, чтобы попасть в спальню, Кристиану и Лени приходилось идти через целую анфиладу. Когда они очутились в комнате с камином, идя за слугой, освещавшим путь тяжёлым канделябром на три свечи, Лени вдруг сжал руку Кристиана и указал на стену между двух гобеленов. — Что это? Слуга, услышав вопрос, подумал, что он предназначен ему, повернулся и с поклоном вопросил: — Ваше величество, что вам угодно? Кристиан взглянул на то место в стене, на которое указывал супруг, потом на слугу. — Тови, посмотри хорошенько, с комнатой всё в порядке? Слуга осмотрел помещение, обошёл его с лампой в руке, посветил в каждый угол. Комната была совсем небольшой по дворцовым меркам, прокрадись сюда злодей, ему было бы негде спрятаться. — Простите, ваше величество, не гневайтесь, но я ничего не вижу. — Значит, показалось, — с деланной беспечностью произнёс Лени. — Ох уж эти пиры, потом по углам тени мерещатся. Оставь лампу, Тови, и ступай. — Как угодно, государи. Слуга поставил лампу на столик и с поклоном удалился. Лени тут же схватил лампу и подошёл к стене, на которой непонятно откуда появилась дверь, которую слуга почему-то не видел, будто что-то отводило ему глаза. Хотя почему «что-то»? — До чего сильны иларийские маги, — сказал Кристиан и прибавил с сожалением: — Нашим до них далеко. Лени осторожно потянул за ручку. За дверью пока что колебалось и клубилось нечто, в свете лампы напоминавшее поверхность студня. — Рано пока, маги работают. Завтра спросим у Бартока, видит ли он эту дверь, — сказал волчонок. — Да и поначалу нас должен гость посетить. Идём спать, Кристи. Я так устал, что у меня перед глазами скоро мебель и без магов плясать начнёт.* * *
Утро в замке выдалось беспокойное. Молодых проводили в баню, потом они отправились в храм — и толпа приветствовала их, забрасывала цветами открытую повозку. Барток и Каделла с десятком охранников сопровождали их. Овайна и Альбер бросали в толпу монеты и махали руками, отвечая на приветствия. Словом, город получал свою порцию радости и праздника от свадьбы государева брата. После службы до начала пира молодых оставили одних: отдохнуть от суеты и наконец-то рассмотреть подарки. Там была и серебряная посуда, и богатые ткани, украшения для молодой жены и не меньше — для молодого мужа: перстни, цепи, вышитые золотом пояса, воротники и наручи. Плащи, подбитые мехом, и просто шкурки: от россыпи беличьих и горностаевых, до огромных медвежьих. Конь Альбера мог теперь похвастаться тремя прекрасными сёдлами и сбруями — и калхедонскими, и гутрумскими. Не обделили и гнедую кобылку Овайны. Среди подарков были и сундучки с дорогими благовониями и редкими специями для юной хозяйки. Флаконы с ароматическими маслами из Макении и Лимана, монастырские мешочки с душистыми травами, чтобы класть в сундуки и защищать их содержимое от моли, да и просто для приятного запаха. Бельё, украшенное вышивкой, скатерти, занавеси — словом, всё, что необходимо для семейной жизни. Устав, молодые просто сели на пол плечом к плечу, оглядели горы вещей. — Хозяйство! — развёл руками Альбер. — Мы в нём потонем, — вздохнула Овайна. — А, — беззаботно отмахнулся Альти. — Можно здесь оставить. Или доверим управляющему всё пристроить. — Нет, нельзя это оставлять! — В Овайне вдруг взыграла вовсе не жадность, а женская сметка. — И что это вдруг управляющий станет заниматься подсчётом наших простыней? А я на что? — Жёнушка моя, — Альти склонился и поцеловал ей руку. — Как решишь, так и сделаем. Два следующих пира молодые чувствовали себя уже уверенней. Они веселились вместе со всеми, танцевали, а не сидели чинно во главе стола, улыбаясь непонятно кому. Кристиан и Ленард подзывали к своему столу то знатного горожанина, то местного землевладельца, сажали рядом и тихо беседовали. Верный Барток стоял за их креслами, следил за настроением в пиршественном зале. Повода для беспокойства не было: тут собрались только совершенно лояльные престолу люди. Но постоянная привычка к бдительности и не утихшее в душе чувство вины за прошедшее покушение заставляли даже прислушиваться к разговору за столом государей. Но на третий день он позволил себе расслабиться — за пиршественным столом остались только самые близкие, семья. Овайна, смеясь, пригласила его на танец, и Барток провел её в чинном танце по залу, передав в руки Альбера, когда заиграла веселая плясовая. Пока господа праздновали, слуги собирали вещи молодых, готовились к их отъезду. Сестра Альенора согласилась не оставлять воспитанницу и получила благословение матушки Фрайды. Овайна была счастлива, она почувствовала себя уверенней. Теперь ей было к кому обратиться за советом. Такому каравану из подвод, нагруженных сундуками, требовалась надёжная охрана. Пусть в стране большинство людей и обожало государей, но разбой на большой дороге ещё кое-где встречался. Потому к каждой подводе приставили вооружённого мечом стражника, а отряду конников предстояло оберегать процессию со всех сторон. Командовать охраной по приказу государей предстояло Каделле. Она спокойно отнеслась к этому поручению и даже посчитала это честью. Овайна же, услышав о том, что её будет сопровождать бывшая наставница, стала поглядывать на ту благосклонно. Овайна уже наивно прикидывала: несколько дней пути с гружёными подводами, а тем временем Мадин расскажет мужу о беременности. Пока ещё Каделла вернётся в столицу, а потом только, после доклада, в Виям — глядишь, а в семье уже царит мир и покой, и в услугах любовницы никто не нуждается. Нахмурился только барон — да и то, на мгновение, никто и заметить не успел. Однако же, едва опустился вечер, и государи, пожелав молодым хорошо отдохнуть перед долгой дорогой, удалились, Джулиус направился не в спальню, где ожидала супруга, а на поиски бравого лейтенанта. Им с женой предстоял ещё путь домой, в Виям, а там на утехи и радости будет сколь угодно времени и возможностей, рассудил он, искренне полагая, что никому не причиняет вреда. Мадин прождала мужа с час и встревожилась. Будь они в родовом замке, она просто решила бы, что барон заработался и уснул в кабинете, или ушёл к себе в спальню, не желая беспокоить её. Не с дочерью же он вздумал говорить посреди ночи? Она подождала ещё немного, полагая, что муж засиделся с государями. И ведь не выйти в коридор, не позвать слугу, не спросить. Нельзя же ронять достоинство. В коридоре послышались шаги. Мадин вскочила с постели и бросилась к дверям, обрадованная возвращением мужа. Она уже собиралась открыть дверь и броситься, чуть барон войдёт, ему на шею, но застыла, услышав за дверью два голоса. Один принадлежал Джулиусу, а второй был женским и смутно знакомым. О чём именно шёл разговор, разобрать было нельзя, и Мадин чуть приоткрыла дверь, молясь, чтобы петли не заскрипели. — Отцепись, охальник! А если жена твоя не спит? — шипела, как кошка, женщина. — Спит, спит давно, устала от пиров. Ну пусти меня к себе, столько ж времени не увидимся! — баском ворковал Джулиус. — Рехнулся ты совсем, мы же не в Вияме, а в королевском дворце! Тут Мадин наконец узнала голос лейтенанта Каделлы. — Идём, только быстро! Моя комната в самом конце коридора. Шаги стали удаляться. Мадин открыла дверь чуть шире, потянув створку на себя, и осторожно выглянула в коридор. Её муж и Каделла, на цыпочках, но торопясь, как ночные воры, удалялись всё дальше. Тут лейтенанту что-то послышалось, она обернулась, а Мадин еле успела отпрянуть. Она с трудом надавила на дверь, закрыла, а потом прислонилась к ней тяжело дыша. В груди защемило. Мадин испугалась даже — ребёнок! — и сползла тихонько на пол, стараясь дышать ровно и медленно. Хотелось завыть в голос, побежать следом за прелюбодеями, вцепиться по-бабьи, с проклятьями и криком, в волосы дряни, что увела её мужа... и ему, старому дураку, бороду проредить, чтобы не смотрел по сторонам, утихомирился уже, скоро и внуки пойдут, а он всё резвится... Но на крики, на шум сбегутся люди, какой будет позор... для барона, для неё, для дочери, только что вышедшей замуж. Разве можно так, разве можно портить свадьбу девочке? Мадин долго не ложилась. Она ходила по спальне, неосознанно поглаживая живот, борясь с желанием броситься к спальне соперницы и всё же устроить скандал. Пусть небольшой, не слишком громкий... драться с наёмницей, да ещё ожидая ребёнка, было бы глупостью, но можно было бы обратиться к их величествам, потребовать убрать эту девку из замка, из Вияма... да хоть из Гутрума вообще. К рассвету барон осторожно пробрался к постели супруги. Та всё же прилегла и даже сделала вид, что спит. Перед самым его возвращением Мадин выпила несколько глотков воды и постаралась успокоиться. Она даже Каделлу больше не винила — не будь лейтенанта, муженёк нашёл бы другую. И всё же Мадин уснула, а когда проснулась, то мужа в постели уже не было. Служанка, пришедшая одеть её, сообщила, что завтрак, если таково будет желание госпожи, подадут прямо в покои, что барон позавтракал с их величествами, что молодые уже встали и собираются в путь. Мадин отказалась от завтрака, сославшись на недомогание, но попросила принести ей попить чего-нибудь бодрящего. И вот все собрались во дворе замка: их величества лично решили проводить Альбера и Овайну в путь. С ними спустился барон, вышли благословить молодых мать Фрайда, оба приора, госпожа Латиша. Сестра Альенора первой наскоро попрощалась со всеми и заняла своё место в повозке поменьше. Господин Барток поклонился присутствующим и занял своё место поодаль. Мадин пустым взглядом, который мог бы показаться равнодушным, окинула двор, повозки, охрану, увидела восседавшую на коне во главе отряда Каделлу и на мгновение пошатнулась от внезапной темноты в глазах и шуме в ушах. Она инстинктивно ухватилась за руку мужа, но тут же отдёрнула руку. — Вы себя хорошо чувствуете, дорогая? — спросил барон. — Не волнуйтесь, всё в порядке, — ответила Мадин, и Джулиус с удивлением посмотрел на жену, которая никогда ещё не разговаривала с ним таким ледяным тоном. Спустились Овайна с Альбером. В суете прощания, объятий и поцелуев, если кто и заметил странное состояние баронессы, то списал его на переживания от разлуки с падчерицей. Вот только Латиша внимательно смотрела на Мадин, на Джулиуса и Каделлу. В покои Мадин вернулась первой. Кликнула служанку, велела собирать вещи — только свои, велела готовить к поездке малышку. Мужа не хотелось ни видеть, ни знать больше. Рассказывать о беременности — тем более. Баронесса Бримаррская решила вернуться к родителям. Коли барон ещё не нагулялся, пусть его. К чему женился только? В дверь постучали, и, даже не дождавшись отклика Мадин, в комнату вошла Латиша. — Такие вещи с горяча не решаются, сестра, — сказала она. — Ломать — не создавать. — Не я ломаю, — отозвалась та, хмурясь. — Не хочу в обломках оставаться. — Присядь, — сказала Латиша и сама опустилась на сундук, что стоял у кровати. Мадин и не хотела, да послушалась. Присела на край постели, вздохнула и внезапно успокоилась. — Решила я, — сказала тихо и бесстрастно. — Права или нет, время покажет, а пока — не могу. Не могу рядом с ним... Душно мне. Горько. Ведьма помолчала, развела руками. — Твоё решение, сестра, — сказала наконец, — твоя ноша. Неси. Поднялась, неожиданно поцеловала Мадин в лоб. — Девочка родится, — сказала с улыбкой. — Береги её и себя, сестра. Простившись с ней, баронесса велела отнести вещи в повозку, взяла спящую дочь и покинула королевский замок. Поколебавшись, она всё же велела ехать не в Бримарр, и не в Виям, — в родительский дом.