От Иларии до Вияма. Часть вторая

Каррас — 1 — Кресильда уже месяц жила в имении досточтимого Альбера Хамата и его жены, дочери Джулиуса Бримарра. Конечно, господина Альбера надлежало называть «ваше высочество», но он упорно открещивался от этого титула. Кресильда в дороге успела наслушаться рассказов о семействе Хаматов. Хотя командир наёмников, что сопровождали Кресильду, вряд ли мог служить кладезем знаний по родословным знати, истории Гутрума и сопредельных государств, однако ж смог сообщить досточтимой главное: все эти россказни, что ходили по Земерканду насчёт происхождения государя Ленарда, — ложь, распускаемая герцогом Сорном, что по матери государь происходит из более чем древнего рода Мандрианов, а отец его, Нардин Хамат, уже успел вернуть себе трон предков и воцарился в Калхедонии. По пути кортеж останавливался в замке старого барона Кьелля да ещё в одном монастыре. В Ахен не заезжали, чтобы не делать крюк. Кресильду уже порядком утомила дорога: она никогда раньше не путешествовала, почти не выезжала из родового замка, и, несмотря на то, что пейзаж за окнами повозки поражал красотой и яркими красками, у досточтимой уже не было сил им любоваться. Она то дремала, то размышляла о превратностях своей судьбы, о том, что сталось с отцом. Порой она почти готова была заплакать при мысли о том, что похоронит молодость и красоту за монастырскими стенами, но тут же в душе поднималась гордость — её долг состоит в том, чтобы отмолить прегрешения отца. — Мы пересекли границу имения, госпожа. Голос командира вывел Кресильду из размышлений, она наконец отодвинула занавеску и стала смотреть на открывающиеся ей виды. Она разглядывала виноградники, спускавшиеся по склонам, фруктовые сады, оливковые рощи — имение было богатое, что и говорить. Но впереди не показывалось ничего, хоть отдалённо напоминающее замок. Дорога сделала крюк и приблизилась к берегу моря — оно сверкало сквозь ветки деревьев, а потом резко повернула вправо. Кресильда увидела кованую ограду и ворота, за которыми тянулся сад. Из-за деревьев проглядывали верхушки башенок и флюгера. Всадники перестроились, пропустив повозки вперёд. Рядом поехал командир отряда. Колёса весело шуршали по гравию, солнце пускало зайчиков сквозь ветви деревьев, но на душе Кресильды сгустились тучи: как-то её встретят, что за люди чета Хаматов? Вот и дом показался — большой и, пожалуй, красивый, но как-то не слишком подходящий для принца. Сквозь полупрозрачные занавески Кресильда увидела, как из распахнутых дверей выходят хозяева, но лиц рассмотреть не смогла, откинулась на подушки и приложила ладонь к колотящемуся сердцу. Повозка развернулась и остановилась. Подбежали слуги. Один распахнул дверцу, а другой подставил резную лесенку в три ступеньки. Но оба тут же отошли в сторону и поклонились. Первое, что увидела Кресильда, — юношеская рука с перстнем лучника на пальце. — Добро пожаловать, досточтимая, под наш кров, — раздался молодой голос. Машинально опершись на руку, Кресильда вышла из повозки, оказалась лицом к лицу с самим Альбером Хаматом и оторопела. Он был совсем юным, гораздо моложе её — да, красивый, но, что называется, неоперившийся. Усы и бородка еле пробивались и, как это часто бывает у светловолосых, никак не хотели добавлять мужественности. В дороге Кресильда несколько раз репетировала, как будет приветствовать брата государя, — с достоинством и гордостью, будто гостья, а не почётная пленница. Но увидев юного господина, совсем ещё мальчишку, она заколебалась, и язык просто не повернулся выговорить положенное «ваше высочество». — Господин Альбер, — вырвалось у неё. — Здравствуйте. А тот подвёл Кресильду к своей супруге — такой же юной, и типичной северянке, судя по облику. Под южным солнцем она выглядела бледновато. Досточтимая Овайна протянула руку. Кресильда почтительно взяла её в свою и собиралась уже присесть, но ей не позволили. Овайна вдруг обняла её и поцеловала в щёку. — Добро пожаловать. Могу только представить, как вы устали. Ваша комната приготовлена, обед скоро подадут, баня ждёт. С вами кто-нибудь приехал? — Да, моя старая няня и служанка, — пролепетала Кресильда. — Вот и хорошо. Овайна обернулась к дому, кивнула кому-то. Высокий смуглый мужчина выступил вперёд, распоряжаясь слугами. — Господин Сизар, — представила Овайна. — Наш управляющий. Он проследит, чтобы ваших спутниц устроили со всем удобством. Кресильда впервые оказалась в таком доме. Не среди каменных стен, прикрытых гобеленами, а в комнатах, наполненных приятными запахами дерева, цветов, чистого полотна. Она оглядывалась вокруг и совершенно терялась. А тут ещё вышла из дальних комнат монахиня, и сердце Кресильды ухнуло куда-то в пятки. Слава Единому, оказалось, что сестра Альенора — всего лишь компаньонка и наперсница досточтимой Овайны. В покоях Кресильды были большие окна, тяжёлые шёлковые занавеси, опиравшаяся на резные столбы терраса, где в кадках росли странные невысокие деревца, усыпанные белыми, тонко пахнущими цветами. Нянюшка и служанка, отдохнувшие с дороги, приветливо встреченные слугами в доме, разбирали её вещи, ахая и причитая, что же носить госпоже по такой жаре, да на открытом воздухе, да у моря. Горничная постучала в дверь, вошла с поклоном и положила на стол сверток в чистом холсте. — Госпожа просила передать, — прощебетала она. — Простые, домашние вещи, переодеться с дороги, может, выйти в сад. Развернув холст, Кресильда сначала едва не возмутилась — такими простыми показались ей платья, но она припомнила, что и на Овайне было надето похожее. Рассмотрев платья и пощупав тонкий лён, Кресильда вскоре поняла, что скромность одежды обманчива. По подолу и рукавам шла вышивка шёлком, которая не бросалась в глаза яркостью красок, но работу выдавала тонкую. А в пояски, которые прилагались к платьям, были вплетены серебряные нити. Вымывшись в бане, Кресильда надела собственную длинную рубашку, нижнюю юбку, а потом выбрала одно из платьев. Подпоясалась, покрутилась перед зеркалом и осталась довольна собой. Из украшений, что привезла из замка, она выбрала серебряное ожерелье тонкой работы и окончательно уверилась, что выглядит достойной своего рода. Наряжаясь к столу, Кресильда как-то запамятовала, что житьё у Хаматов полагала всего лишь небольшим отдыхом перед поступлением в монастырь. Хозяева приглашали за стол и нянюшку Байю, но та испуганно отнекалась, сказав, что поест с прислугой. Вместе с хозяевами обедали сестра Альенора, что не вызвало у Кресильды недоумения, и еще управляющий — вот это показалось странным. Ели «его высочество» с супругой не на серебре, а с глиняных, пусть и покрытых белой глазурью тарелок, однако приборы были из благородного металла, и, кроме ножей и ложек, Кресильда с удивлением увидела какой-то непонятный предмет с двумя зубцами. После супа пришёл черёд мясу — тушёным грудкам куропаток, и вот тут хозяева, не пачкая рук, стали ловко отрезать куски, придерживая мясо странным прибором, а потом отправлять их в рот. — В Земерканде вилки ещё не в ходу? — улыбнувшись, спросила Овайна. — Давайте я вас научу ими пользоваться. Кресильда аж побледнела. — Да вы не стесняйтесь, что вы? Овайна встала из-за стола, подошла к Кресильде со спины, вложила вилку ей в левую руку, а нож — в правую. — Вот так нажимаете на мясо, отрезаете… А теперь ножом сверху чуть подливки с овощами… Кресильда чувствовала себя ребёнком, но в тоне Овайны она не почувствовала насмешки. К тому же есть с помощью вилки было, хоть и сложновато с непривычки, зато выглядело это изящно. И руки не пачкались. — Мы тут ближе к Лиману, — Овайна села на место по правую руку от мужа, — вот до нас новшество и добралось раньше. Кресильда бросила быстрый взгляд на сестру Альенору, на управляющего — те с удовольствием трапезничали и не обращали внимание на хозяев — и успокоилась. Мясо было отменное, пряная подливка чуть щекотала язык, к тому же Альбер заговорил о лиманских статуях, что вошли в Гутруме в моду, о лиманских стеклах, что так помогали при ослабевших глазах, о лиманских способах постройки дорог и стен... Кресильда слушала, немного жалея, что не слишком усердствовала на занятиях. Конечно, и учителя барон нашёл не такого уж умелого, зато и обходился он недорого, работал за еду, кров над головой, новую одежду каждый год и несколько монет по большим праздникам. — Чем бы вы хотели заниматься, чтобы не скучать? — спросила вдруг Овайна. — Заниматься? — переспросила Кресильда, вырванная из воспоминаний и оттого немного растерянная. — Чтобы не скучать, — повторила Овайна с улыбкой. — Мы охотно покажем вам сады и море, но не станешь же целый день гулять или купаться. — Я люблю читать, — сказала Кресильда. — Библиотека у нас небольшая, но она в вашем распоряжении, — сказал Альбер. — А чем обычно занимаетесь вы? — спросила Кресильда. — Занимаемся хозяйством, — улыбнулся Альбер. — Моя дорогая жёнушка мне помогает, хотя я и журю её теперь за излишнее рвение. — Почему журите? — Я жду ребёнка, — просто ответила Овайна. — Ах… У вас будет маленький? — с Кресильды вдруг слетело всё смущение. — Как хорошо! А когда ждёте? — В феврале или в конце января. — А приданое уже готовите? — Из меня швея и вышивальщица неважная, — смутилась Овайна. — Я ведь когда-то мечтала стать воином, но вот как всё повернулось. Супруги посмотрели друг на друга и покраснели. Кресильде, обожавшей рыцарские романы, они уже не казались непонятными и чужими, а стали почти воплощением девичьих грёз о счастливой любви. — Я хорошо вышиваю и шью. Вы позволите мне вам помочь, досточтимая? — предложила она. Супруги снова переглянулись, Альбер кивнул. Овайна посмотрела на гостью: — Благодарю вас, досточтимая, — с достоинством сказала она. И тут же радостно всплеснула руками: — Как же чудесно! — Не будешь теперь с каждым стежком за советом к ведьмам ездить, — усмехнулся Альбер. — К ведьмам? — испугалась Кресильда. — Так у нас тут неподалёку школа для юных ведьм, — Овайна удивилась восклицанию гостьи. — Вы разве не знали? Начальница, госпожа Шонейда — наша добрая подруга и в чём-то покровительница. — До нас доходили слухи... — Кресильда густо покраснела, понимая, что всё ещё под властью сплетен, распускаемых врагами государей. — Да вы не бойтесь. Ведьмы не страшные, — улыбнулся Альбер. — Они там живут почти как монашки: учёба, работа в саду и на огороде, и в доме. — Прошу прощения, — заговорил вдруг управляющий, — госпожа Шонейда — исключительная дама. Она умна, добра и красива. Овайна, как показалось Кресильде, посмотрела на управляющего лукаво. Кресильда умилилась — вот и снова, как в романе, прекрасная ведьма и влюблённый в неё простолюдин... Отвлекая её от литературных размышлений, служанки резво расставили на столе креманки со спелой, ароматной клубникой и сбитыми сливками. Рука сама тянулась к ложке, а с ложкой — в рот.

***

Прошла неделя, Кресильда понемногу привыкла к неспешной жизни в имении. Правда пока не могла привыкнуть к жаре. Впрочем, никто в здешних краях на зное не работал. Крестьяне вставали тут ещё затемно и уходили в поля, в сады и на виноградники. Домашние слуги просыпались чуть позже и занимались каждый своим делом во дворе и на первом этаже, пока хозяева ещё спали. Наконец из-за гор показывалось солнце — и дом окончательно оживал. Умывшись и одевшись, Альбер и Овайна первым делом шли в часовню, туда же приходили и другие обитатели дома. Во время первой своей молитвы под этой крышей Кресильда была удивлена несказанно, что хозяева встают коленями прямо на пол и не подкладывают под них подушки. Восславив Единого, юные супруги шли завтракать, к ним присоединялась и сестра Альенора. Управляющий к тому времени давно уже был на ногах, ездил по имению, следя за работами. Позавтракав, Альбер тоже отправлялся по делам. Овайна уже не сопровождала его — хватало дел и дома. Закончив за час самые спешные, она просила запрягать в лёгкую повозку мула и отправлялась с Альенорой на берег, к купальне. Теперь и Кресильда сопровождала их. Привязав мула в тени прибрежных деревьев, дамы шли к купальне и в полном уединении ещё около часа плавали и отдыхали, лёжа на покрытых тканью лавках. Морской ветер колыхал парусину, натянутую между рейками стенок купальни, приятно освежал. Днём возвращались Альбер и управляющий. Иногда сидели в хозяйском кабинете, что-то планировали, подсчитывали. Дамы прятались от жары в прохладных комнатах: читали друг другу вслух, беседовали, а то и садились за рукоделие. Кресильда помогала Овайне кроить и шить распашонки и рубашечки, делилась премудростями шитья и вышивки. Глядя на девицу, чуть не ставшую воином, Кресильда часто думала: не скучна ли той такая размеренная жизнь? Сама-то она когда-то мирилась и с более тягостным существованием за стенами замка — в имении, пожалуй, житьё казалось веселее. Впрочем, как-то прохладным вечером Альбер и Овайна, смеясь, принесли из оружейной луки. Господин Сизар распорядился установить в саду мишени, и под добродушные шутки супруги устроили небольшое состязание в стрельбе. Если Альбер и поддавался жене, то совсем незаметно, по крайней мере, ни Кресильда, ни сама Овайна ничего не заподозрили. Кресильда тоже попробовала выстрелить пару раз с помощью Овайны. Ей принесли другой лук, полегче. Стрела попала в самый край мишени, но Кресильда и этому обрадовалась. На шестой день супруги поехали навестить ведьм и взяли с собой гостью. Кресильда внутренне трепетала, ожидая увидеть что-то таинственное и ужасное, и была даже разочарована. И правда — как есть монастырь. Но наставницы всё же произвели впечатление, особенно госпожа начальница. — А вы и будущее умеете предсказывать? — спросила её Кресильда во время беседы. — Умею, и твоё вижу, но не скажу. Сразу поступишь наперекор. Досточтимая вынуждена была согласиться — водился за ней такой грешок. Вздохнула, поколебалась — может, всё же попытаться уговорить ведьму? Однако согласилась, что та права — с таким характером точно всё испортит. Уж лучше не знать. Единому видней. Но Кресильда задумалась: о чём же ведьма не хотела ей говорить? О том, что она уйдёт в монастырь? Разве она поступила бы наоборот? А куда ей ещё податься, кроме как в обитель? Улучив на другой день минуту, Кресильда подошла к Альеноре и робко спросила: — Сестра, не могли бы вы поговорить со мной? — Конечно, милая! — ответила монахиня. — Идёмте в сад, пока не жарко. Едва они устроились в беседке на легких плетёных креслах, служанка принесла поднос с кувшином лимонада и стаканами. Альенора разлила прохладный напиток, предложила гостье. — О чём вы хотели спросить? — О монастыре, — потупилась Кресильда. Альенора посмотрела на неё внимательно и вздохнула: — Что ж это с вами, молодыми, такое? Чуть что — в монастырь. Это же не в прятки играть. — А куда мне ещё? Кому я нужна? — Одна ваша сверстница собиралась уйти в монастырь от того, что не хотела признаться даже себе, что влюблена, — сказала Альенора. — От чего или от кого хотите скрыться вы, милая? — Влюблена?! — возмутилась Кресильда. — Мой отец опозорил честь нашего рода! — Вы единственная дочь? — спросила Альенора. — Да! — Значит, лишь вам под силу вернуть вашему роду былую славу. Но вы хотите спрятаться за стенами монастыря и спинами сестер, правильно я поняла? — И что же мне делать? Ехать в какой-нибудь город и проживать там своё приданое? Или открыть гостиницу на тракте? — Кресильда чувствовала, что у неё сейчас начнётся истерика, но не могла остановиться. — «Приют у Морроу»! Прекрасное название! Постояльцы так и повалят, чтобы поглазеть на баронскую дочь. — Вы сможете управлять гостиницей? — спокойно спросила Альенора. Кресильда вздохнула судорожно, сделала несколько глотков лимонада. — Или настоящая работа ляжет на плечи ваших пожилых спутниц, а вы будете лелеять свою запятнанную честь? — Но что же мне делать? — расплакалась Кресильда. — Отец ваш сам грешил, сам и ответит за свои грехи, — заметила Альенора. — Единый милостив, милая. И люди способны на милосердие. — Вот я и живу тут… из милосердия. — Не путайте милосердие с жалостью, милая, — Альенора вытащила из рукава носовой платок и протянула ей. — Я не путаю, — Кресильда вытерла глаза и деликатно высморкалась. Альенора улыбнулась. — Милосердие не требует отплаты, — сказала она мягко. — Вы хотели совета, милая, и я просто не знаю, что делать. Вы же из тех, кто все делает наперекор. Скажу вам одно — вы сделаете что-то совсем другое... говорить ли? — Говорите! — Многие люди приходят в обители Единого, желая спрятаться от жизненных невзгод. Никто их за это не осудит. Иногда человеку и правда некуда идти, а в монастыре он находит кров. Но не всякий спасающийся обретает там себя. Часто такие бедняги просто влачат существование изо дня в день — выполняют положенную работу, молятся по звону колокола. Если повезёт — доживают до глубокой старости, не сойдя с ума, не ожесточившись… — Разве в монастыре можно ожесточиться сердцем? — невольно перебила Кресильда сестру Альенору. — Конечно, дитя мое. Почему в наших уставах записано, что любой человек может уйти из обители в мир, если пожелает? Потому что нельзя служить Единому в монастыре, спасаясь от собственных бед или из ложно понятого чувства долга. Только по любви. А иные и рады бы жить в миру, но слабы, беспомощны, не умеют позаботиться о себе, не знают, чем себя занять, а годы уходят, и каждый день одно и то же. Это ведь очень сложно — видеть новизну, видеть чудеса Творца среди стен, где ты живёшь из года в год, среди людей, которые изначально были тебе чужими, которых ты не смог полюбить, как братьев или сестёр своих. Вот и мучаются, страдают, злятся в душе на себя и других, лицемерят, но в мир вернуться страшатся. Кресильда вскинулась, видать, хотела возразить, но вспомнила что-то и поникла, опустив плечи, задумавшись о своём. — Понимаю, милая, ваша жизнь в замке и ваше воспитание… — продолжила было монахиня. — Что вы знаете о моей жизни и о моём воспитании? — Кресильда возмущённо вскочила — да так резко, что серебряный стакан упал на пол. — Что вы вообще обо мне знаете?! А судить берётесь! — Я не сужу вас… — Вы все мне лжёте, все! — взвизгнула Кресильда, топнула ногой и выбежала из беседки. Она бросилась в сад, не обращая внимания на работников, которые глазели на неё и дивились: чего это знатная дама, как деревенская девка, носится, подобрав юбки? Альенора вскочила было, но, мгновение погодя, махнула рукой и снова опустилась на скамью. Куда бы деться нервной барышне в господском саду? Побегает по дорожкам, воздухом ароматным подышит, злость порастрясёт — да и вернётся к ужину. А Кресильда меж тем выбежала из сада и по тропинке добралась до берега моря. Вскрикнув, она кинулась в воду, но едва только вошла по колено, как тут же испуганно остановилась. Не с ума ли она сошла? Выбравшись на песок, она выжала подол платья и побрела вдоль кромки прибоя куда глаза глядят, размазывая по щекам слёзы. Хотя она признавала правоту монахини, слова той жгли сердце. Кресильда долго брела по песку, она разулась и сняла чулки. Набегавшие волны смывали следы её босых ножек. Наконец пляж перед ней перегородили огромные валуны. Обувшись опять, Кресильда стала карабкаться по камням вверх, чтобы перебраться на другую сторону. Она и сама не понимала, куда бредёт. Такое с ней случалось и раньше: когда-то давно, ещё девочкой, услышав о смерти матери, она убежала из замка и долго бродила в лесу, пока на неё не наткнулся лесничий, который накормил её, напоил, а потом доставил под господский кров. Барон встретил беглянку сурово и приказал выпороть розгами. Ну теперь-то порки можно было не опасаться, подумала она, спускаясь с валуна. Подошвы туфелек скользили на тонкой зеленоватой плёнке, покрывавшей камни и слабо пахнущей морем. Кресильда огляделась — камни, камни, камни, песка и не видать. Она почувствовала, что устала, присела на ближайший валун, что казался повыше и посуше остальных. Чистота платья сейчас заботила её меньше всего.

***

К четырём пополудни в имении началась паника. Поговаривали, что госпожа Кресильда бежала по саду в сторону моря, но на песке никаких следов не нашли. Стали искать по окрестностям имения. После того как работники, посланные управляющим на дорогу в обе стороны, в виноградники, в ближайший лесок, вернулись ни с чем, Овайна расплакалась. — Поклянись! Поклянись, что ты ничего не говорил Кресильде о письме! — умоляла она. — Клянусь, успокойся, душа моя, тебе вредно волноваться, — бормотал Альбер, прижимая к себе жену. — Уж извините, досточтимые хозяева, но в то, что гостья ваша утопилась, я не верю, — рассудительно заявил Сизар. — Не тот характер. А вот заплутала она, видать, знатно. Да и погода портится — того и гляди грозу надует. — Что же делать? — всхлипнула Овайна. — А не поехать ли мне, госпожа, к ведьмам? Может, они чего подскажут? — Конечно! — слёзы Овайны мгновенно высохли, она радостно всплеснула руками. — Конечно, к ведьмам! Как я сразу не сообразила. Сизар не стал длить отъезд — тут же вскочил на коня и галопом поскакал в Прибрежные Сосны. В школе наставницы проводили вечерние занятия, но управляющий настоял, чтобы его проводили к госпоже начальнице, ибо дело его не требовало отлагательств. Шонейда дала ученицам задание и велела провести нежданного посетителя к себе в комнату. — Досточтимый Сизар, вы у нас редкий гость, — улыбнулась ведьма, глядя на вспотевшего после бешеной скачки ушнурца, который чувствовал, что выглядел не слишком благопристойно, чтобы предстать пред такой важной дамой, и немного смущался, насколько позволял горячий южный нрав. — Выпейте прохладительного и расскажите, что вас привело ко мне. Вижу, что с хозяевами имения все благополучно. — Простите великодушно, госпожа, но дело срочное. Пропала досточтимая Кресильда. Вспылила, расстроилась, убежала куда-то и потерялась. — Сизар жадно осушил кубок и почувствовал себя лучше, успокоился и даже приосанился. — На дороге смотрели, по виноградникам и садам искали. — А море? — Шонейда опустила веки. — Она к морю побежала. — Следы на песке нашли, но… — Море… — Шонейда водила в пространстве руками, — вода, мокро… нет, вернулась на берег. Жива, это я вижу. Ведьма провела указательными пальцами по щекам, будто показывая дорожки от бегущих слёз. — Жива? Слава богам! — не удержался Сизар. — Камни вижу, море шумит, глухо так… Нет ли на берегу пещерки или грота? Шонейда внезапно открыла глаза и посмотрела на Сизара. Тот от неожиданности вздрогнул, встретившись с ней взглядом. — Есть, госпожа, как не быть. — Скачите обратно в имение, возьмите людей и осмотрите скалистый участок берега. И поторопитесь — дождь собирается, гроза будет, шторм на море. Скачите, помогай вам боги! И полно кланяться. Завтра я приеду, проведаю досточтимую Кресильду. Сизар всё же поклонился ещё раз, приложил ладонь ко лбу, а потом к сердцу, и поспешно выбежал из дома.

***

Дождь лил, как из ведра, с моря дул ветер. Кресильда забилась в маленький грот, дрожа больше от страха, чем от холода. Уже вечерело, да ещё грозовые тучи заслоняли солнце. Любой бы на месте Кресильды просто вылез из укрытия и побежал по берегу к дому. Но не привыкшая к буйству стихий, баронская дочь страшилась волн — ей казалось, что они подхватят её и утащат в море. Она и забыла, что несколькими часами ранее хотела утопиться «с горя». Гром тоже пугал. И молнии. В щёлку между камнями Кресильда видела огромный разряд, казалось, ударивший прямо в воду. Она сидела, дрожала и молилась Единому, чтобы тот отвратил от неё гнев свой. Сквозь вой ветра, казавшийся намного громче между камнями, внезапно ей послышались людские крики. Кресильда осторожно выглянула из укрытия и увидела вдалеке огни, которые, казалось, приближались к ней. Огромная рыжая собака, уткнув в песок морду, мчалась по направлению к валунам. Кресильда поспешно выбралась наружу. — Я здесь! Я здесь! — закричала она и замахала руками. Собака подняла морду, залаяла. От толпы людей отделились двое и побежали быстрее прочих. Кресильда вскоре разглядела, что это сам досточтимый Альбер и его управляющий. Поняв, что бояться уже нечего и помощь пришла, Кресильда сама побежала босиком навстречу им. — Как вы нас напугали! — воскликнул Альбер. — Вы целы? Не ранены? — Я цела, просто испугалась, — ответила Кресильда, заливаясь краской стыда. — Идёмте же скорее! Альбер развернул и накинул ей на плечи не успевший вымокнуть плащ, приобнял и повёл по песку в сторону толпы работников. — Госпожа потеряла обувь, — заметил Сизар. — Ой, — Кресильда посмотрела на свои босые ноги, — не потеряла, оставила в гроте. — Идите, ваша милость, — сказал Сизар, — я поищу и догоню вас. Дорога домой заняла около часа. «Далеко же я забралась», — думала Кресильда. К тому времени, как показались первые деревья господского сада, уже и гроза ушла дальше на север, и дождь почти прекратился. Сизар нашёл туфли и чулки, но надевать их на мокрые ноги Кресильда не стала, да и туфли из сафьяна выглядели так, что легче их выбросить. Только вышли на дорожку к дому, как выглянуло солнце, показавшееся Кресильде ещё ярче после грозовой мглы. Вскоре воздух стал влажным и душным. Кресильда поблагодарила Альбера и сняла плащ, который тут же подхватил управляющий. На крыльце Овайна бросилась спасённой на шею, принялась целовать, обливаясь слезами. — Душенька! Как вы нас напугали! — причитала она. Кресильда и сама заплакала, обнимая досточтимую. — Простите меня! Пожалуйста, успокойтесь, вам вредно волноваться! Поспешили в дом, натоптали. Слуги бросились навстречу господам — женщины вытирали следы на половицах, слуга Альбера помог хозяину переобуться в домашнее. Овайна же повела Кресильду в баню — отмывать и отогревать. Сизар вошёл последним, передал туфли и чулки госпожи причитавшей нянюшке Байе, а мокрый плащ — слуге господина Альбера, и пошёл себе на кухню, решив, что теперь-то можно выпить доброго калхедонского и забыть о суете нынешнего дня. Через час переполох в доме утих. Кресильду, невзирая на возражения, уложили в постель, напоили чаем из трав. Ей было неловко, что за ней так ухаживают, вместо того, чтобы как следует выбранить за вздорный нрав. А ещё ей казалось, что Овайна как-то тревожно поглядывает на неё. — Почему вы на меня так смотрите, досточтимая? — робко спросила она. — Опять «досточтимая»! Хватит уже! — возмутилась Овайна. — Простите. Овайна присела на край постели и взяла Кресильду за руку. — Когда вы убежали, душенька, я очень испугалась, — начала она издалека, — подумала, что мой муж рассказал вам о письмах. — О каких письмах? — насторожилась Кресильда. — Я получила письмо от отца — он сейчас в Земерканде, Альбер тоже получил письмо от брата. — Есть ли вести о моем отце? — холодея, спросила Кресильда. — Прошу вас, не скрывайте от меня ничего! Он, вероятно, ожидает суда вместе с остальными приближёнными и вассалами герцога Сорна? Мне остаётся только уповать на милость государей. Овайна покачала головой и непроизвольно сжала ладонь Кресильды, подбирая слова и не решаясь начать. — Уж много времени прошло, — сказала она, — суд над герцогом закончился. Отец пишет, его казнили. — А других? — Больше никого. Только вот… — Говорите же! — не выдержала Кресильда. — В вину герцогу вменялось, в числе прочего, убийство вашего отца. Кресильда задрожала, но пока ещё не заплакала. — Как убийство? Почему убийство? Герцог приказал его пытать, да? Отец не дожил до казни? — Нет, душенька. Герцог убил его собственноручно в припадке гнева. — Но... — выдохнула Кресильда. — Но как... Она замерла, охваченная смятением. В ней боролись гнев, растерянность, обида — с ноткой злорадства, которая и изумила, и напугала её. — Вместо того, чтобы бежать, ваш отец явился к герцогу, рассказал, что замок захвачен после долгой осады, но попал под горячую руку. Овайна вовремя опомнилась и замолчала. Отец ничего от неё не скрывал, да к тому же и в письме от Ленарда были подробности, а уж Альбер точно ничего не стал бы утаивать. Но дочери убитого барона про подсвечник сообщать не следовало. Травы, подобранные ведьмами и заваренные сестрой Альенорой, дело свое сделали. Чувства, захлестнувшие было Кресильду, постепенно отступали, её клонило в сон. Овайна сидела с ней, пока девушка не заснула, пусть и тревожным сном, а после этого вернулась к мужу. — Рано или поздно она всё равно узнает, — сказала тихо. — Но не сейчас и не от нас, — резонно заметил Альбер. — Она и без того натерпелась, пусть хоть думает, что отец принял достойную смерть. От руки сюзерена. За трусость при осаде замка. Проспав пару часов, Кресильда проснулась, кое-как поднялась с постели — всё тело болело, будто её избили — справила нужду, закуталась в макенский халат и осторожно прокралась на лестницу. Снизу доносились голоса — вроде бы беседовали господин Альбер и его управляющий. — По холодку завтра проедем по виноградникам, уважаемый Сизар, потом проверьте, как идёт строительство — и отдохните до вечера. — Так завтра и так воскресный день, — возразил управляющий. — Вот и завтра отдохните. А ещё лучше — съездите в Прибрежные Сосны. Тамошний управляющий привез из Ахена какие-то планы зернохранилищ — остались ещё со времен империи. Гляньте их. Перестраивать что-то уже поздно, но вдруг это окажется полезным на будущее. Последовало молчание. — Хорошо, ваша милость, как скажете, — немного хрипло ответил Сизар. — Я вам ещё нужен? — Нет, голубчик, доброй ночи. — Доброй ночи, ваши милости. Послышались шаги, Кресильда присела, прячась за перилами. Наверху в темноте её никто бы не заметил, да управляющий туда и не смотрел — быстро прошел на другую половину дома к себе в комнату. Кресильда прислушалась опять. — Ну вот, душа моя, — сказал Альбер. — Читай скорее письмо. Что там пишет твой брат? «Который?» — подумала Кресильда. Она уже знала, что числом братьев Овайну Единый не обидел. Одного и сама успела повидать, пусть встреча и вышла недоброй, то есть при недобрых событиях. О младшем Кресильда слышала, что тот собрался жениться на молоденькой ведьме. Овайна зашуршала бумагой, и, видать, пересела к столу, на котором стоял тяжёлый подсвечник, потому что голос её зазвучал яснее, чем голос мужа. —«Дорогая сестрёнка, — читала она, — из Земерканда мне пришлось вернуться к себе в Марч. Негоже людям слишком долго не видеть своего правителя и оставаться один на один с трудностями и бедами. Надеюсь когда-нибудь увидеть у себя в гостях вас с супругом и своего племянника — или племянницу, как решит Единый». — И правда, — чуть смущенно заметил Альбер. — К брату твоему мы так ни разу и не ездили. Теперь уж когда родишь, не раньше. — Да и Единый решил уже порадовать нас наследником, — заметила Овайна и продолжила читать: — «Отец наш принял под свою руку несчастное герцогство и работает денно и нощно. Пишет он и мне, и в Бримарр». А вот это хорошо, просто отлично! — Дай-то Творец, помирятся, — согласился Альбер. Значит, отец Овайны стал герцогом — поняла Кресильда. Да и то: старший сын-то — граф, а он всё в баронах ходил. О почтенном Джулиусе Бримаррском Кресильда мало что слышала — ну, разве что дочь его упоминала, да и то — как любящего отца, а не как землевладельца или воина, хотя о подвигах Бримарра на заставах даже баллады складывали. Уж их-то Кресильда в отцовском замке слыхала. — «Государи наши вернулись в столицу, — продолжала читать Овайна, — да только долго они там не пробудут, или же кто-то один из них поедет в Земерканд на свадьбу твоего брата, а там и матушка наша, Единый даст, приедет с Лайвой». А может, и не только с Лайвой, — заметила она после паузы. — Не соображу сразу так, когда ей срок... А хорошо было бы, чтобы приехала к отцу и с Лайвой, и с малышкой. Отец, поди, скучает там, в Земерканде. — Раньше приедет, — уверенно ответил Альбер. — На новом месте родит. Легче наверняка потихоньку доехать до Земерканда с младенцем в утробе, чем на руках. — Ну тебе-то как не знать! — засмеялась Овайна. — Скажешь тоже, — смущенно проворчал Альбер. — Но разве не правда? — Правда, милый. Кресильда никак не могла понять, почему она сидит и подслушивает чужие разговоры, но будто нечистый привязал её к лестнице, не давай сдвинуться с места. — «Напиши, как поживает досточтимая Кресильда, — продолжила чтение письма Овайна, и «досточтимая» на ступеньке чуть не вскрикнула от неожиданности. — Привыкла ли? Не тоскует ли по родным местам? Надеюсь, она хорошо переносит вашу жару». Кресильда широко открыла глаза от удивления. С чего вдруг такая забота? — «Умоляю тебя, сестрёнка, отговори её от этого безумного решения уйти в монастырь! Даже если госпожа моего сердца…» Ого! Альти! Ты слышишь? — Ну-ка, ну-ка, — кажется, Альбер подсел поближе к супруге. — «… госпожа моего сердца и не сможет простить мне, что я невольно стал причиной её горестей, и не бросит на меня благосклонный взгляд»… Нет, какой слог! — Овайна хихикнула. — «… негоже хоронить за монастырскими стенами такую неописуемую красоту». Тут уж Кресильда не выдержала, поднялась и на цыпочках ушла к себе в комнату. Поскорее затворила дверь, зажгла свечу и посмотрела в оконное стекло. Вот уж не думала, не гадала, «красота неописуемая». Давно уже пора было лечь в постель, но барышня Морроу с каким-то болезненным любопытством разглядывала своё отражение, пытаясь понять, что привлекло в ней графа. Нет, вопреки его опасениям, она вовсе не винила молодого человека в своих бедах, признавая, что и замок был захвачен, и она пленена со всей возможной рыцарской учтивостью — никто из слуг не пострадал, наёмники вели себя, что твоя королевская гвардия. Она вспоминала Ронана — привлекательный, но не сказать, что красавец писаный. Глаза какие-то совиные, слегка навыкате, кудри эти… Кресильда имела предубеждение против кудрявых мужчин, они казались ей легкомысленными. Правда, легкомысленным Марча нельзя было назвать. Что ж это выходит: он намеренно послал её к сестре, чтобы та — что? Склонила её к замужеству? Так Овайна почти не упоминала старшего брата, пока Кресильда жила в имении. Выходит, граф отправил её в тихое, приятное место, где о ней позаботятся, просто по доброте душевной. Любая на месте Кресильды обрадовалась бы, поняв, что вместо позора, лишений или монастыря перед ней маячит выгодное замужество. Но Кресильда растерялась. Вот уж жених выискался — за сотни и сотни лиг от невесты. Правы, ох, правы были и матушка Шонейда, и сестра Альенора — норов был у барышни Морроу не девичий, ослиный, скорее. Что ни скажи — всё сделает наперекор. Так и сейчас — и о сватовстве пока ещё речь не шла, а ей уже хотелось топнуть ногой и отказаться. Умом понимала, что в теперешнем положении о лучшей партии и мечтать нельзя, но куда норов-то денешь? — 2 — «Дражайший мой супруг. Мне радостно было получить ваше письмо. Дошли до нас вести, что государи собрались в обратный путь. Единый даст, гонец мой встретит вас на тракте, но сердце подсказывает, что вас оставят в Земерканде, дабы утвердить в герцогстве законы Их Величеств. Надеюсь, что вскоре я получу от вас ответное письмо, или же вы сами вернётесь под родной кров. Лайва здорова и весела. Она, конечно, скучает по вам, но времени у неё, чтобы сидеть и горевать, нет. Мы много гуляем, иногда наша дочь сопровождает меня в поездках на хутора арендаторов, а там ей всегда есть с кем поиграть. В замке же её развлекает маленький друг — котёнок, привезённый из первой нашей поездки. Повадился, шельмец, забираться в кроватку к Лайве и спать с ней, так что мы его на двор не пускаем, а то, неровен час, нахватается блох. Простите, дражайший супруг, что-то пишу я о глупостях, да уж не стану переписывать, продолжу о делах. Во исполнение указов государей по всему Бримарру началось строительство новых амбаров — да на каменных фундаментах, рытьё погребов, обустройство сеновалов. Заложили две новые мельницы: одну на реке, вторую, ветряную, на холме неподалёку от замка. Новый управляющий Теремий, которого я так боялась из-за намёков преподобного, оказался хорошим человеком. С его помощью я понемногу начинаю разбираться в делах, а благодаря его присмотру, уверена, что случайно или по неопытности, не пущу нашу семью по миру. Получила я письмо от сына вашего Эвара и была удивлена, муж мой. Что же вы не писали мне, что просватали ему невесту? И как же теперь быть со свадьбой? Где справлять? Вы в Земерканде, государи в столице. Эвар подробно описал мне свою невесту и, кажется, он влюблён, как менестрель. Полагаю, молодые станут жить с нами, в замке? Напишите же мне, дражайший супруг, о своих планах. Преданная ваша супруга Мадин Бримаррская. Писано в замке Бримарр, 6 июля 6851 года от Сотворения мира». «Дражайшая супруга! Вдали от дома то, что зовёте вы глупостями, имеет особую ценность, напоминая о простой жизни под родной крышей. Отрадно слышать мне, что дочь весела и довольна, а вы, дорогая, как никогда полны сил, несмотря на ваше состояние. Благодарю вас за труд, отданный Бримарру, но прошу поберечь себя и плод. Коли управляющий так толков и хорош, не стесняясь, перекладывайте на него побольше, посмотрим, как-то он справится. Увы, дражайшая моя Мадин, судьба складывается так, что теперь уже Эвар после свадьбы станет заботиться о наших землях и арендаторах. Государи оказали мне великую честь, передав под мою руку герцогство Земерканд. Так что, любезная моя женушка, вы теперь герцогиня. Подождите ещё пару месяцев, а там за вами заедет Эвар, чтобы сопроводить в новый дом. С ним же отправится в дорогу и досточтимая Серафина. Государи пожелали устроить свадьбу в Земерканде. Боюсь только, они не смогут оба присутствовать на торжестве. Занимаясь делами Бримарра, вы, я полагаю, лучше иных понимаете, сколько сейчас работы по всему королевству. Скорее всего, в Земерканд приедет государь Ленард, чтобы на обратном пути навестить брата в его карасском имении. Я только приступил к правлению герцогством и уже вижу, что работы тут непочатый край. Вчера ездил на закладку новой верфи, а через два дня отправляюсь осматривать участок, выбранный под возведение Морской школы. Жители Земерканда, хотя и приняли меня, но всё ещё ждут, что я начну сумасбродствовать или окажусь излишне суровым правителем. Когда еду по улицам, кланяются так, что только носами в землю не утыкаются. Хорошо их Сорн тут прижал, нечего сказать. Ваше ответное письмо я получу не сразу, а с опозданием, так что не волнуйтесь, дорогая, если не сразу отвечу. На неделе я уезжаю на юг герцогства, чтобы проверить, как идут дела у нового барона. Заслужил он титул верностью государям, а опыта в управлении землями пока что не имеет. Потолкуем с ним, а там и назад — в столицу. Отпишу вам, переделаю текущие дела — и к другому барону наведаюсь. Но ждать уже недолго, душа моя. Единый даст — скоро с вами свидимся. Остаюсь преданный вам, супруг ваш, Джулиус. Писано во дворце герцога 23 июля 6851 года от Сотворения мира» «Дражайший супруг, ничего себе неожиданность вы приготовили, как для меня, так и для семьи. Впрочем, это уже становится традицией. Овайна выходила замуж в Бранне, Эвар женится в Земерканде... что до остальных детей, мир велик, и они еще успеют выбрать себе углы по сердцу. К слову, не собирается ли сын ваш с молодой женой сопровождать его величество и проведать сестру, как тот навещает брата? Мейстир Теремий, услышав о свадьбе и о том, что справлять её будут в Земерканде, в присутствии государей, лишь нахмурился страдальчески, однако же не возразил и о всегдашней своей экономии словно бы забыл. Когда же он думает, что его никто не видит, то играет с котёнком Лайвы и явно веселится при этом, хотя по лицу его и не поймёшь. Котёнок оказался кошкой, рыжей, с пушистым хвостом, и Лайва зовет её Белкой. Перебравшись в Земерканд, не будем ли мы скучать по зимним охотам на тех же белок, муж мой, или новое место даст и новые занятия и новые радости? Ветряную мельницу на холме почти достроили, кроют крышу. Заботами мейстира Теремия все арендаторы обеспечены зерном для посева, семенами для огородов, кто-то строит новые хлева и птичники, кто-то замахнулся на новый дом. Мы с Лайвой не раз побывали на хуторах, знаем в лицо практически всех арендаторов — а Лайва ещё и их собак и кошек, кое-где даже коз, — и постарались по возможности помочь в затруднениях. Хочу верить, муж мой, что, покинув Бримарр, не оставлю о себе дурной памяти. Засим остаюсь, ваша преданная супруга, Мадин Бримаррская. Писано в замке Бримарр, 16 августа 6851 года от Сотворения мира". Илария Мальчик, ученик мага, побежал докладывать о госте, а Барток огляделся. Посмотрел на мягкие ковры, мраморные столбики, золотую лампу под потолком. Он явился во дворец иларийского князя ближе к вечеру, чтобы не отвлекать его обитателей от каждодневных забот. Легко поставил на пол увесистый сундук с подарками от Кристиана и Ленарда. Двери распахнулись перед Шальей, кажется, по мановению волшебства и тут же закрылись за его спиной. Он сделал несколько быстрых шагов навстречу Бартоку, опустился вдруг на колени и коснулся пальцами кончиков его сапог. — Чудесный мой, что же ты делаешь? — воскликнул Барток, быстро поднял князя и прижал к сердцу. — Вот я, пришёл к тебе. Навсегда. Кристиан освободил меня от службы. В глазах Бартока стояли слёзы. Радость от встречи с любимым смешивалась с горечью от расставания с почти с целой жизнью. С друзьями он не прощался — дверь-то открыта. Папаша, ежели проявит милость, так и оставит её не зависящей от фаз луны. Оставалось уповать, что бог войны не решит, будто это лишнее вмешательство в дела смертных. Барток чуть тряхнул головой, отвлекаясь от размышлений. Как давно мечталось, запустил пальцы в густые волосы Шальи, уложенные в богатую прическу. — Сердце моё, — сказал тихо. — Я с тобой. — И часть твоей души там, за порогом, — так же тихо отозвался Шалья. — Не смущайся этого. Так правильно. Так нужно. Барток нетерпеливо припал к его губам, но разве утолит один поцелуй такую жажду? Разве что продлит жизнь. Негоже двум зрелым мужам воровать со стола Инары крохи, когда стоит немного потерпеть и воссесть за долгий пир. Постояли немного, щека к щеке, подождали, пока сердца чуть успокоятся. — Ты иначе пахнешь, — шепнул Барток. — Что-то изменилось. — Сезон дождей начался, — хрипло ответил Шалья. Барток не встревожился, он знал, что хрипотца эта вызвана волнением от встречи, а не тяжёлыми воспоминаниями и прошлыми страхами. — Дай я только окажу почтение семье, — шепнул он, — передам дары. И мы наконец уединимся с тобой. Тут только Шалья заметил сундук и улыбнулся. — У сестёр будет чем занять себя. Они отпустят названного братца отдохнуть и не станут с порога докучать расспросами. Идём, душа моя. Мои комнаты тут, рядом. — Я знаю, — кивнул Барток, подхватив сундук, — Ленард рассказывал. — Я немного завидовал ему, — сказал Шалья. — Но теперь он с Кристианом. А я с тобой. Всё, как предначертано. Лишь очутились они в покоях, Бартока поразил громкий шум дождя. Он лил воистину как из ведра. За почти сплошной стеной воды еле виднелись деревья в саду. Но было жарко, душно, хотя и не так знойно, как пару месяцев назад. Барток тут же подумал о Малике. — Как твоя старшая сестра? Здорова ли? — спросил он. — Боги милостивы, всё благополучно. Малике рожать в августе, но плод и сейчас уже крупноват, говорят целители. Воин родится. Барток кивнул. — Прикажи слугам принести подносы, чтобы разложить подарки. — Прикажи им сам, душа моя, — улыбнулся Шалья. — Ты в праве. Барток посмотрел на него, чуть удивлённо кивнул, хлопнул в ладоши, призывая слуг. Откинул крышку сундука, поманил Шалью к себе: — Помогай раскладывать. Вдруг я ошибся в выборе? — Ты? Ошибся? — рассмеялся Шалья. — Вот эта чудесная кукла — разве не для маленькой обезьянки? А эти жемчуга — разве не для невесты? — Верно. Вместе они разложили подарки на подносы, укрыли их полупрозрачными платками и отправили слуг впереди себя в покои князя Сагары, где уже собралось всё семейство, привлечённое вестями о возвращении Бартока. Встретили его как родного. Даже Анжала забыла на время приличествующую невесте серьёзность и ждала своей очереди, чтобы обнять «братца». Барток поцеловал князю руку, а тот отечески положил левую ладонь на его склонённую голову. Получил Барток и благословение от княгини. Махима не выдержала первой. Стоило Бартоку выпрямиться, как она подпрыгнула и повисла у него на шее. Рассмеявшись, тот подхватил девочку на руки. — Братец вернулся насовсем? — строго спросила она. — Насовсем. Расцелованный, Барток поставил маленькую обезьянку на пол, и та бросилась рассматривать новую куклу. Пришёл черёд Чадри и Анжалы, смущаясь и краснея, легонько прикоснуться губами к заросшей щеке. Подойдя к Малике, Барток внимательно посмотрел на неё, опустился на колени и коснулся пальцами пола у её ног. — Что же брат мне такие почести оказывает? — устало улыбнулась Малика. — Вы будущая мать, сестрица, — ответил Барток. — Мать священна, как богиня. Малика вздохнула. Барток выпрямился, склонил голову и отошёл к Шалье. Мыслями он то и дело возвращался к Кристиану и гутрумским делам. Казалось, теперь всё там должно идти ровно и своим чередом — основные опасности благополучно устранили, но на душе не было желанного спокойствия. — А где же досточтимый Кумал? — спросил он на гутрумский манер. — Светлейший визирь и брат наш Кумал поехал навестить матушку, — ответила Анжала. — Надеюсь, она в добром здравии? — Боги милостивы, — кивнула княжна. — Нынче годовщина смерти её супруга, — пояснила Малика, — отца моего льва. Он поехал, чтобы вместе с матушкой провести надлежащие обряды. — Да будут боги милостивы к нему и его семье, — почтительно произнес Барток, по обычаю, коснувшись лба и сердца. Некоторое время царила тишина. Платки с подносов были сняты, семья с интересом разглядывала дары. Шалья лишь сжал ладонь любимого и тоже ничего не говорил — ему хватало этой близости. Князь с улыбкой посмотрел на обоих. — Идите, дети мои, идите. Письмо гутрумским государям я завтра напишу, отправим. Спасибо, что почтили нас сегодня. А сейчас ступайте. Да пребудет с вами Инара. Барток и Шалья переглянулись, поклонились князю и княгине и отправились в свои покои — сперва неспешным, полным достоинства шагом, подобающим детям княжеской семьи, а отойдя от жемчужных занавесей, едва не бегом помчались, спеша остаться наедине.

***

После долгих утех они освежились прямо под дождевой водой, низвергающейся через отверстие в потолке в комнате для омовений. Под небольшим наклоном она сбегала потом в водосток и, через систему труб, попадала в сад, чтобы по желобам добраться до самого берега моря и маленьким водопадом упасть с обрыва на песок. Барток уже почти привык к постоянному шуму воды, к перестуку капель. Чтобы ливень не мешал спать, широкую веранду покоев Шальи теперь отделял от комнат уже не прозрачный занавес, а тяжелая портьера, сшитая из полос затканной золотом парчи. Слуги оставили только небольшой зазор — ради свежего воздуха. Упав на ложе, Барток с Шальей проспали как убитые до рассвета, серого и пасмурного. Дождь всё лил и лил… — Солнце всё же выйдет ненадолго, — тихо сказал Шалья. — Ты читаешь мои мысли. Должна же хотя бы часть этой воды превращаться в пар. — Иногда случаются наводнения, но не в столице. Тут хорошие водостоки. Барток вдруг перевернулся на постели и погладил смуглые ступни Шальи. Лёг, прислонился к ним щекой и посмотрел на него. — Мне кажется, или ты начинаешь скучать во дворце? — спросил Шалья. — Кому как не мне знать, что сокола не запереть в золотой клетке. — А тебе каково? — отозвался Барток. — Ты ведь привык путешествовать, охотиться... — О нет, душа моя, скучать мне не приходится. Я ведь помогаю отцу. — Знал бы я, чем помочь тебе. Ты же понимаешь… — Понимаю, — улыбнулся Шалья. — И знаю, что ты хочешь быть мне ещё и соратником. Надеюсь, после того как выйдет замуж моя младшая сестра, а старшая — родит, я смогу наконец целиком отдаться своему плану. — Поведаешь? — спросил Барток. Шалья протянул к нему руку. — Ляг рядом со мной, а то мысли мои улетят слишком далеко от дел военных. Барток послушно перебрался на подушки. — Рассказывай, душа моя. — Боги благословили нашу землю и наш народ, — сказал Шалья. — Никогда на моей памяти не рождалось в Иларии столько здоровых и крепких детей. Богатые урожаи и торговля с Гутрумом пока что дают нам возможность кормить свой народ. Но дети подрастут, а родители их родят новых детей — и очень, очень скоро в Иларию придет голод. А ведь там, за северной и восточной границами практически безграничная степь, где можно заложить новые города и распахать новые поля. — Да и не так жарко, и не так влажно. Завоюй Илария эти земли, ваши крестьяне могли бы выращивать не только рис, но и пшеницу, ячмень, да мало ли чего. Только ли семейные дела удерживают тебя от похода на кочевников? Шалья помедлил. — Я не теряю надежды решить этот вопрос без военного вмешательства, — сказал он. — С одобрения отца я уже отправлял посольства к степнякам. Мы предлагали им рис, ткани, лошадей, золото, оружие и даже купленную в Гутруме пшеницу в обмен на землю. К сожалению, их племена то объединяются, то ссорятся, и каждый раз приходится говорить с новым ханом. — Раз они ссорятся, их несложно разбить и отнять у них землю, — заметил Барток. — Хуже будет, если у них появится сильный вождь. К чему переговоры? Нельзя тянуть. — Так-то оно так. Но мы почти договорились с восточным ханом. На сей раз посольство отправилось заключать договор. В Бартоке внезапно проснулся сын своего отца. Он хищно ухмыльнулся. — Обеспечив мир на востоке, ты сможешь ударить на северной границе. Или на северо-востоке. Да ещё и новых союзников привлечь. — После долгой войны северяне не доставляют нам хлопот, — усмехнулся Шалья. — Мне говорили, у них появился новый воинственный дух. — С длинными косами и золочёными пиками на концах? — Барток запустил пальцы в его волосы. — Кажется да. Шалья пытался сохранить серьёзность, но не выдержал и рассмеялся. — Ах, душа моя, так не хочется сейчас думать о войне. Мы ведь со дня на день ожидаем посольство из Калхедонии. — Сговорились всё-таки? Вот славно. — Сговорились. И уже собрана свита для сестры. Ждём только калхедонцев. — Уверен, Нардин тянуть не станет, — кивнул Барток. — Насколько я успел его узнать, если решение принято, он не медлит. — Они плывут морем, всякое возможно, — вздохнул Шалья. — Всё будет хорошо. Море в последнее время на удивление спокойное. Не знаю, как у вас, но в Гутруме давно уже не было штормов, которые хоть как-то угрожали бы кораблям. Просто летние грозы. Кажется, дядюшка в последнее время подобрел. Не женился ли он часом? — рассмеялся Барток. — А хоть бы и так, — сказал Шалья серьёзно. — Пусть все будут счастливы — и люди, и боги. Пусть будут счастливы... «Как мы», — хотел сказать он, но заставил себя остановиться. Нехорошо сравнивать себя с богами. Неправильно. Но Барток всё понял. Он привлёк Шалью к себе и решил уже, было, что унылое дождливое утро следует сделать радостным и ещё раз уважить Инару, но тут в дверь постучали. — Что? — крикнул Шалья. — Светлейший господин мой, — раздался голос верного Али. — Из порта сообщили, что в наши воды вошли два калхедонских корабля. «Ох, ну чтоб им погодить всего-то полчаса!», — вздохнул про себя Барток. Поцеловал Шалью в висок, разжал с сожалением объятья. Времени было в достатке. Совершив омовение, неспешно одевались сразу в парадное. Всё тот же Али доложил, что князь повелел позвать послов на завтрак, так что в малом пиршественном зале накрывают к трапезе. Помогая господину своему и его супругу одеваться, Али сказал, что женщины княжеской семьи останутся пока в покоях княгини, потому что княжне Малике тяжело высиживать официальные приёмы, а невесту до поры послам видеть нельзя — их позже представят Анжале. — А княгиня? — спросил Барток. — Все же речь о замужестве её дочери. Разве государи не вместе будут отвечать послам? — За трапезой о делах такого рода не принято говорить, — ответил Шалья. — Вот утолят послы голод, а потом их торжественно сопроводят в тронный зал — так они и княгиню увидят, и других женщин нашей семьи. — Пойдём встретим гостей, — Барток мельком глянул на себя в зеркало. Привык, привык уже к роскошным одеждам и собственному отражению. В малом пиршественном зале всё было готово к приёму. Члены княжеской семьи пришли туда первыми. Барток был рад вновь увидеть Кумала, поутру вернувшегося из материнского дома. Они обнялись, и Барток ещё раз убедился, что визирь в чём-то столь же простодушен, как и прежде. А ещё Барток приметил в своей одежде сходство с одеждой Кумала. Он шёпотом спросил Шалью, не показалось ли ему, а тот ответил, что во время приёма послов или иларийской знати так принято одеваться княжеским зятьям. Барток почувствовал некоторое волнение. Хотя он и слышал неоднократно от князя, что его считают зятем, но сейчас он получил тому явственное подтверждение — да к тому же перед ближайшими вельможами, которых тоже пригласили разделить трапезу. Младшие визири вошли в зал, лишь только князь занял своё место. Кумал сел по его правую руку, а Шалья с Бартоком — по левую. Визири подходили к устланному коврами помосту, кланялись и, почтительно пятясь, отходили каждый на своё место, сообразно должности и рангу. Наконец князь окинул всех строгим взглядом, который, впрочем, никого не обманул, потому что все радостно улыбались, памятуя о скорых торжествах в честь обручения княжны. Распорядитель торжественным шагом вошёл в зал и, низко поклонившись, сообщил о прибытии калхедонских послов — и тех, что приплыли на кораблях, и тех, что постоянно несли службу в Илакшере. Молодой князь Иракли за прошедшие месяцы стал желанным гостем во дворце. Он церемонно представил правителю прибывших сватов. Слуги внесли сундуки с дарами жениха, расставили их перед собравшимися и с поклонами удалились. Старший из послов, почтительно приблизясь, приветствовал князя и подал ему запечатанный футляр с письмом. Князь разломил сургуч, вынул письмо, пробежал глазами и передал его Иракли со словами: — Прочитайте, друг мой. Сагара, конечно, знал калхедонский, но царское послание следовало огласить прилюдно. — «Мира и благоденствия желаем Мы другу нашему, доброму соседу и союзнику светлейшему князю Сагаре, — начал Иракли, — а также семейству его, всем чадам и домочадцам его. Да хранят Небеса род его и державу его». Сагара переглянулся с сыном и одобрительно кивнул. Ему понравилось, как Нардин дипломатично не стал призывать милость Единого, памятуя о верованиях иларийцев. Письмо было недлинным. После полагающихся благословений и пожеланий процветания стране, роду и семье князя Нардин прямо просил руки Анжалы. Сагара покивал, а потом обратился к послам: — Это уж как княгиня скажет. А пока — разделите с нами трапезу. На лицах послов не дрогнул ни один мускул — Иракли уже успел предупредить их о местных обычаях, связанных со сватовством. Гостей сопроводили с почетом на их места — и пир начался. Барток уже привык к торжествам в княжеском дворце. Он целиком одобрял обычаи иларийцев, которые стремились не только блеснуть яствами, но и усладить слух и взоры гостей. Разве что застольные беседы, как принято было в Гутруме, вести не получалось. Лучшая придворная танцовщица исполнила для гостей приветственный танец, а толмач переводил смотревшим во все глаза калхедонцам значение каждого жеста. Барток не мог сдержать улыбку, глядя на растаявших от обилия комплиментов послов. Их сравнивали со светозарными тиграми, с орлами, реющими над вершинами гор, а некоторые описания их мужских достоинств могли вогнать в краску. Впрочем, танцовщица не покривила душой — калхедонцы, как на подбор, были рослыми, мускулистыми, настоящими воинами. Иракли что-то прошептал толмачу, и тот, согнувшись и семеня, подбежал к трону князя. — Гости спрашивают, можно ли им ответить на приветствие, как принято у них на родине, — услышал Барток. — И как же? — спросил Сагара, а потом посмотрел на Бартока. — У них принято петь застольные песни, — ответил тот. — Тоже вроде комплиментов. Сагара улыбнулся послам и кивнул. Сначала запел басом один, затянул слова здравицы, потом присоединились тенора. Зал княжеского дворца откликнулся эхом. Привыкший замечать всё, Барток увидел краем глаза движение на балконе — прямо над возвышением, где сидел Сагара. Маленькая ручка чуть отодвинула занавеску. — О чём поют? — спросил Сагара у Бартока. Тот приложил руку к сердцу, встал со своего места, подошёл к князю и стал переводить. Куплеты были немудрёными — ведь сочинялись на ходу, но гости искренне благодарили Сагару за гостеприимство, расхваливали его мудрость как правителя, призывали благословение на чад и домочадцев. Темп песни всё увеличивался. Один из послов поманил музыканта с барабаном, забрал инструмент, как-то приноровился и принялся отбивать ритм. Иракли хлопнул в ладоши, из числа охраны посольства вдруг на середину зала выскочил молодой калхедонец и принялся отплясывать — может, на взгляд иларийцев, немного варварский танец, но очень уж зажигательный. А когда калхедонец вдруг встал на согнутые пальцы и пошёл по кругу, бешено сверкая очами и взмахивая руками, тут и сам Сагара не удержался от восторженного восклицания и стал прихлопывать в ладоши. Не отставали и остальные. Калхедонец закружился по залу как ураган, а потом упал на колени перед князем и ударил себя кулаком в грудь. Сагара жестом попросил его встать и подойти ближе. Барток по привычке напрягся — ведь на поясе калхедонца висел кинжал. — Как твоё имя, сын мой? — спросил князь. Барток перевел. — Аджоба, государь. — Калхедонец поклонился. — Скажи мне, Аджоба, если я сделаю тебе подарок за твой танец, не оскорбишься ли ты? — Нет, государь. Подарок из рук князя не может оскорбить воина. Но золота не возьму, прости, светлейший. Сагара кивнул, позвал распорядителя пира, шепнул что-то — тот помчался исполнять приказание. Во дворце слуги обычно летали, как птицы, исполняя княжескую волю. Но прошло минут пять, прежде чем распорядитель вернулся, подошёл к калхедонцу и протянул ему что-то, завёрнутое в шёлк. — Уж прости, Аджоба, ежели не угодил, — улыбнулся Сагара. Распорядитель откинул шёлк, и калхедонец ахнул, увидев конскую плеть, чья рукоять была выполнена из слоновой кости и украшена искусной резьбой. Он приложил ладонь к сердцу и низко поклонился. — Благодарю, государь. Прекрасный и щедрый подарок для наездника. Буду вечно помнить тебя. Он почтительно взял подарок и вернулся к послам. Повинуясь жесту распорядителя, слуги принесли новую перемену блюд. Музыканты заиграли весёлую мелодию, Сагара поднял кубок и провозгласил тост за здоровье Нардина. Калхедонцы поднялись с мест и осушили кубки.

***

Барток и Шалья не присутствовали на встрече Анжалы с послами. Тех представили княгине, которая наконец-то дала согласие на брак. Лицезрели также послы и невесту и восславили её как свою будущую царицу. Шалья по секрету рассказал Бартоку — сватовство чуть не сорвалось в самом начале, ещё когда Нардин присылал первые письма. В Калхедонии принято было платить выкуп за невесту, а в Иларии — наоборот, за ней давали приданое. Порешили заключить выгодные обеим странам договоры и обменяться дарами. В те недели, когда короли Гутрума воевали с мятежным герцогом, между Калхедонией и Иларией курсировали корабли, благо новый порт, который после своей победы заложил Нардин, уже мог принять их. Наконец приготовления к отплытию закончили, совершили все надлежащие обряды, отгуляли на последнем пиру в честь невесты и назначили дату отплытия. В княжеской семье почти не спали ночи напролёт. Сёстры не могли наговориться между собой, родители не могли насмотреться на своё чадо. Уж который день Шалья засыпал только под утро — и не плотские утехи были тому виной, а беспокойство за Анжалу. Бартока же сон и вовсе почти покинул — только боги знают, почему. В ночь накануне отплытия княжны он встал с ложа, оделся и пошёл бродить по дворцу. Лишь в коридорах горели лампы. Попадавшиеся по пути стражники молча кланялись княжескому зятю. Барток миновал огромный тёмный пиршественный зал — шум дождя отзывался в нём гулким эхом, потом оказался на «распутье». Четыре коридора вели в разные стороны — к покоям Сагары и княгини, к покоям Малики и Кумала, в крыло, где жили две младшие княжны и Махима, а вот что находится в конце последнего — Барток пока не знал. Повинуясь неясному чувству, он двинулся вперёд и вскоре оказался в домашнем храме. Здесь горели светильники и стояли статуи Верховной Божественной пары — Аруньи и Саньи. Шестирукие божества сидели на троне, одна рука Саньи покоилась на колене супруга, а тот обнимал её за плечи. В прочих же руках они держали цветы лотоса, жезлы власти и ещё какие-то неизвестные Бартоку символы. У ног статуй скорчилась маленькая фигурка, закутанная в покрывало. — Сестрица? — позвал Барток. Анжала обернулась. Щёки её были мокрыми от слёз. — Прощаетесь? — спросил Барток, приблизился к княжне и присел рядом с ней на пятки. Та кивнула. — Может, и не стоит менять веру? — спросил Барток. — Нардин отнесётся с пониманием. — Царица должна разделять веру супруга, — упрямо возразила Анжала. — Только вот… как же я без них? Она едва не заплакала вновь, но сдержалась. Барток молча подал ей руку, отвёл в сторону и усадил на резную скамью, на подушки. — А вы думайте о них как о родне, сестрица, — сказал он. — Как же о родне? — удивилась Анжала. — Да просто. Вы меня величаете братом, а боги, так или иначе, родня мне. Княжна улыбнулась. — Так то какие боги, — покачала она головой. — Их намного меньше, чем думают люди, — ответил Барток. — Просто боги являются смертным в том обличие, в каком их привыкли представлять в тех или иных землях. Когда Единый создавал себе помощников, он каждому поручил своё дело. — Единый создавал?! — возмутилась было Анжала. — Клянусь, — твёрдо ответил Барток. — Сам слышал от милостивой Нурлаш. И он принялся рассказывать. О своих встречах с богиней смерти, о дядюшке — морском божестве, а потом незаметно перешёл к памятному разговору на берегу моря. — Дитя, надо же… — пролепетала вконец заплаканная Анжала, только плакала она теперь не от горя, а от восторга. Она доверчиво прильнула к Бартоку, а тот деликатно обнимал княжну за плечи. — Вы, сестрица, делайте так, как вам подсказывает сердце. Богам ведь статуи не нужны, они нужны людям. Захотите подарить кому цветы — просто подумайте об этом. Кинете крошки птицам — попросите их мысленно восславить божественную чету. А Единый, как учат священники, радуется больше делам милосердия. Анжала не ответила — она уснула. Барток не решился нести княжну в её покои. Он осторожно уложил её на лавку, расправил покрывало, чтобы оно укрывало босые ноги девушки и тихонько удалился.

***

В день отплытия царской невесты Барток незамеченным спустился на берег, вылил в воду кувшин вина и попросил дядюшку присмотреть за кораблями. Пусть и недолог был путь от одной страны к другой, но не стоило омрачать грядущую свадьбу даже лёгким волнением на море. Целых пять кораблей снарядили в путь. На одном плыла невеста со свитой, на другом — послы, на остальных отправляли дары будущему родичу. Корабли везли в числе прочего двух прекрасных кобыл и двух жеребцов лучшей иларийской породы, живую тигрицу и даже двух слонов. Приставленные к животным смотрители получили от князя наставление — оставаться при подарках достаточное время, чтобы обучить калхендонских преемников, а коли понравится на новом месте — то и навсегда, и князь не сочтет это изменой или неблагодарностью. Тот же приказ касался и служанок княжны. Плыли с ней и трое опытных магов, чьё присутствие было заранее оговорено. В Калхедонии своих перебили давным-давно, но то противоречило Священным книгам, вот и в соседнем Гутруме справедливость восстановили. Нардин решил, что не подабает его стране уподобляться какой-то Макении. Торжественная процессия ближе к полудню двинулась из дворца в порт. Все жители столицы высыпали на улицы, чтобы приветствовать властителя и проводить невесту в путь. Внезапно и дождь прекратился, выглянуло солнце. Барток удивлялся, но вовсе не милости богов, пославшим добрую погоду. Удивлялся он причудливости нравов. На ступенях дворца Анжала рыдала, прощаясь с сёстрами и матерью. Малике тяжело было ходить, и Кумал отвёл её во дворец. А княгиня, Чадри и Махима проводили плачущую Анжалу до самых ворот сада — и тоже проливали слёзы. Но стоило невесте сесть в паланкин, как глаза её высохли, и, хотя и закрывала она лицо покрывалом, но отвечала на приветствия народа, поднося ладонь к устам и ко лбу. Слуги, ехавшие за князем, бросали в толпу монеты, а из окон домов на процессию лился дождь из цветочных лепестков. Барток ехал рядом с Шальей, на губах которого застыла милостивая улыбка, вроде тех, что украшали статуи местных божеств, но в глазах застыло смятение. Барток не выдержал и тронул его за руку. — Радуйся, душа моя, сестра твоя станет царицей. Шалья только кивнул. — Калхедония, — снова попробовал Барток, — родной, Калхедония ведь близко совсем. Сядем на корабль и проведаем. Боги нам в помощь. Шалья сжал его ладонь и выдохнул. Ему немного полегчало. А вот и порт. Капитаны кораблей ждали только самый драгоценный свой груз, чтобы отправиться в путь. Мужчины спешились. Анжала покинула паланкин, присела перед отцом и коснулась земли у его ног. Сагара поднял дочь, обнял и заплакал. Он не стеснялся своих слёз — годы брали своё, и, если брат ещё и сможет навестить сестру, то сам он, возможно, видел дочь в последний раз в жизни. Потом Анжала бросилась на шею Шалье. — Береги отца, — шепнула она, — а за меня не тревожься. Барток взял ручку княжны и, склонившись, прижался к ней лбом. — До свидания, братец, — сказала она, коснувшись его волос. — И да хранят вас боги. — Милость Единого с вами, сестрица, — шепнул в ответ Барток. — Счастливого пути и доброй встречи! Под звуки труб и ритмичный перестук барабанов служанки ввели Анжалу по сходням на корабль. В порту ударили в колокол. Один за другим иларийские корабли отплывали от причала. На корме одного из них стояла маленькая фигурка, закутанная в покрывало и махала платком. Все на пристани махали княжне в ответ — пока корабли не выстроились в ряд и княжна пропала из виду. — Едем во дворец, — велел Сагара, тяжёлой походкой подходя к своему коню. Слуги помогли ему взобраться в седло. Шалья с Бартоком всю обратную дорогу молчали, с некоторым беспокойством глядя в спину старому князю. — Хватит! — не выдержал князь, чувствуя эти взгляды, и обернулся. — Не помираю я ещё. И нечего в хвосте плестись. Оставшуюся часть пути они проехали рядом, беседуя о насущных делах. Стоило добраться до дворца, как опять сплошной завесой хлынул дождь. Все разошлись по своим покоям. Но не успели Шалья с Бартоком и часа провести наедине, как прибежал слуга от князя. Тот приказывал немедленно явиться к нему. — Что случилось, отец? — с порога выдохнул Шалья. В диванной, кроме князя, находился ещё один человек — в лохмотьях, дорожной грязи и с кровоподтёками на лице. Только лишь при внимательном взгляде удавалось рассмотреть, что его лохмотья — это то, что осталось от одежды иларийского гонца. Сагара мрачно посмотрел на сына. — Дурные вести. Наших послов убили в Великом кочевье. Ты был прав, сын. Войны не избежать.