***
Йоан поражался красоте Макении. Казалось бы, живи и радуйся, наслаждайся плодами трудов своих и будь добр и щедр. Но нет, Йоан видел невольников, работающих под солнцепеком, когда свободные макенцы предпочитали отдыхать в прохладе жилищ. Видел поденщиков, которые отличались от невольников лишь тем, что их запрещалось убивать, а работали они так же тяжело. Вскоре Йоан понял, что если он видит женщину с открытым лицом, это невольница. Он поражался, почему в стране, вроде почитающей Единого, к свободным женщинам относятся как к собственности. Он почти не видел их вне домов, а если и видел, лица их были закрыты покрывалами. Герша хотя бы не страдала от жары, пользуясь сомнительной привилегией невольницы и танцовщицы. Глядя на окружающие пейзажи, Йоан вскоре убедился, что в Макении почти не осталось уголков нетронутой природы. Его спутники говорили, что леса сохранились разве что на западе, ближе к границе с Лиманом — вся остальная земля была давно перекопана, перепахана, а вновь насаженные рощи защищали поля и пруды. Через Макению протекала широкая полноводная река Тайяр, со множеством притоков, орошавших земли. Как-то раз маленький караван Йоана остановился на берегу одного из них. Жарко палило солнце, дорога оставалась безлюдной. Путешественники укрылись за прибрежными кустами и решили освежиться. Герша разделась до нижнего платья, пошла было в воду, но, заметив двух жуков-плавунцов, под всеобщий хохот с визгом выскочила на берег, а потом сидела в тени, насупившись, следила за тем, как весело плещутся в одних подштанниках мужчины. Йоану стало совестно смотреть на хмурую лисичку. Он отправил Тахира и слуг готовить ужин, дождался, пока вода уляжется, сам убедился, что поблизости не видно ни одного жука, стрекозы, даже мухи, — и позвал Гершу купаться. Она осторожно прошла поглубже по песчаному дну и поплыла. Йоан — рядом. Плыли молча, поглядывая друг на друга. Йоан невольно удивлялся: вроде и не писаная красавица, а глаз не отвести. Что по гутрумским меркам, что по местным Герша казалось слишком худой, почти тощей. Ни к каким женским ухищрениям она не прибегала — брови не выщипывала, не расчесывала и не чернила, губы не помадила, лицо ничем не мазала. Иногда утром она выходила из шатра с темными кругами вокруг глаз. Вот разве что волосы всегда у нее были заплетены в две косы — волосок к волоску — и блестели как шелк. Сейчас она обвязала косы вокруг головы, чтобы не намочить. Йоан загляделся на лису, забыл о времени, забыл об всём, но тут вдруг плеснула поблизости рыба — не рыба, и звук этот привел его в себя. Он спохватился — негоже рыцарю так на девицу пялиться! — отвёл глаза, будто мог оскорбить взглядом. Вскоре, отдохнув и подкрепив силы, двинулись дальше. Воздух был напоён запахом травы и летних цветов, и Йоану миссия стала казаться почти романтической прогулкой. Но спутники его то и дело внимательно оглядывались по сторонам. Поля становились всё шире, работников на них — всё больше. Йоан уже безошибочно определял участки крестьян, на которых трудились только мужчины — женщины занимались домашней работой, и поля землевладельцев. По периметру их разъезжали на мулах надсмотрщики. Маленький караван Йоана почти миновал огромное поле, на котором жали пшеницу, когда до дороги донёсся сначала странный свист, а следом — вопли женщины. Йоан невольно привстал на стременах и тут же услышал испуганный шепот Тахира: — Господин, вернитесь в седло, вы не должны обращать внимания. Это надсмотрщик наказывает невольницу. Йоан с трудом заставил себя послушаться. Он успел увидеть стоящего в поле мула, рослого детину рядом, который методично взмахивал кнутом. А саму невольницу было не видать — кажется, она лежала на земле. Но её истошные вопли ещё долго слышались в горячем воздухе, наполненном звоном цикад. К вечеру добрались до харчевни и решили перекусить там. Йоан был мрачен. Долг рыцаря восставал в нём, борясь с необходимостью вести себя по-макенски. Обсудив заранее своё поведение в корчме, путешественники вошли внутрь. Помещение было обширным, чистым, но простоватым. В углу, за загородкой несколько музыкантов наигрывали местные тягучие и слегка заунывные на вкус Йоана мотивы. За широкими столами расположились компании путешественников. Народу было не очень много, и Йоан вздохнул с облегчением. Увидев богатого путешественника, подбежал, сгорбившись, хозяин, спросил, чего изволит господин. Господин желал поужинать и отдохнуть. — Я хочу, чтобы мои спутники сидели за столом вместе со мной, — сказал Йоан. — Эти мужчины не просто слуги, а доверенные люди моего отца, мальчик — мой личный слуга, а это — моя невольница и танцовщица. Уже при появлении Герши несколько мужчин обратили на неё жадные взоры, но, услышав слово «танцовщица», уставились опять на свои кружки. — Как пожелает господин, — засуетился хозяин, — прошу сюда, вот за этот стол. Тут вам будет удобно. Он и правда нашёл им хорошее место — подальше от дверей, поближе к музыкантам. Йоан заказал себе еду получше, как и полагалось, но и спутников своих не обделил. Они почти не говорили за трапезой — обмениваться последними новостями и сплетнями не могли, а о своих делах беседовать — тем более. Так, перекидывались фразами о дороге, о погоде. Думали — поедят и отправятся дальше. Внезапно дверь харчевни распахнулась как от удара ногой. В зал ввалились несколько вооружённых мужчин, возглавляемые господином, одетым в зелёное. Йоан впервые увидел в Макении кого-то, чья одежда была бы выкрашена в такой цвет. Все разом замолчали, глаза посетителей забегали, будто они искали какую-нибудь лазейку, чтобы незаметно сбежать. — Хозяин! — гаркнул «зеленый». Он был мужчиной, что называется, хоть куда — в полном расцвете сил, с лицом вызывающе привлекательным, но сластолюбивым. Владелец харчевни засеменил навстречу, сгибаясь в три погибели, чуть ли не ползком. — Прошу вас, господин, сюда, господин! Лучший стол для вас, господин! Сборщик податей, как уже догадался Йоан, вместе с охраной уселись за стол. В харчевне воцарилась мёртвая тишина. — Кто тут у тебя? — спросил «зелёный». — Что за люди? — Местные арендаторы, господин, а ещё знатный путешественник. — Ну-ка, что за путешественник? Оставив охранников за столом и велев хозяину нести всё, что есть хорошего на кухне, «зелёный» встал и подошёл к Йоану и его спутникам. — Кто ж вы будете? — спросил сборщик налогов. Он видел, что Йоан одет богато, поэтому обращался относительно почтительно, хотя и не кланялся. — Салид ада Маллади, — с достоинством ответил Йоан, коротко кивнув, — из Макхала. — Эк вас занесло! Куда путь держите? — продолжал расспрашивать «зелёный», а сам беззастенчиво разглядывал Гершу. — В столицу. Могу ли я узнать ваше имя, уважаемый? — спросил Йоан. — Можете, мехди Салид, — усмехнулся сборщик. — Акхан ада Урни. Позвольте поинтересоваться, а бумаги у вас в порядке? В зале наступила такая тишина, что стало слышно, как в углу заскреблась мышь, а потом и она испуганно замерла. — Малик, — спокойно промолвил Йоан, хотя почувствовал дрожь в коленях, — покажи бумагу. Слуга спокойно достал из дорожного мешка свиток и передал Урни. Тот развернул документ, внимательно прочёл и поцокал языком. — Ай-ай, а печать-то не та. — Простите, уважаемый, — спокойно спросил Йоан, — а когда поменяли печати? Отец платил налоги в начале зимы. — Хм… Ну, до Макхала далековато от столицы, спору нет. Бумага-то свежая и составлена по всем правилам. А давайте договоримся, уважаемый. Вот нравитесь вы мне почему-то! — усмехнулся в усы Урни. — Я вам поставлю новую печать, а ваша красавица для нас станцует. Герша потупила глазки и прикрыла лицо краем покрывала. Йоан заметил, что она побледнела. — А точно ли красавица ваша — танцовщица? — продолжал меж тем Урни, и голос его похолодел. — Больно уж тощая. Поди наложницу с собой таскаете, уважаемый? — Дева эта не наложница, — холодно ответил Йоан. — Она чиста и невинна. Танцовщица, пусть и моя невольница, но мужчина её не касался. — А вот мы проверим, — Урни хлопнул в ладоши и подозвал хозяина. — Зови жену. Пусть девку осмотрит. — Что вы себе позволяете? — возмутился Йоан, но почувствовал, как Тахир с силой наступил ему на ногу и замолчал. — Что надо — то и позволяю, — грубо ответил сборщик налогов. Подбежала закутанная в покрывало по самые глаза жена хозяина, поманила Гершу. Та покорно встала и ушла следом за ней к двери в дальнем конце зала. Урни уселся на скамью рядом с Йоаном, придвинулся почти вплотную. — Поглядим, что за дева у тебя, — осклабился он. Изо рта у него пахло чесноком. Йоан с трудом заставил себя не морщиться. Посетители харчевни застыли за столами, боясь пикнуть. Все ждали, что скажет жена хозяина. Наконец она появилась в зале, за ней, сердито стреляя взглядами, с гордо поднятой головой вплыла Герша. — Девушка она, господин, — прошептала хозяйка, низко поклонившись. — Невинна она. — Ха! — воскликнул Урни. — Хозяин, вели очистить пол, пусть несут ковёр! Хозяин засуетился, принялся растаскивать в стороны соломенные циновки. Обнажились доски пола. Посетители встали и отодвинули столы, давая простор. На пол постелили ковёр, который притащил из глубины дома слуга. Герша развязала свой мешок, достала оттуда браслеты на щиколотки с бубенчиками, с такими же бубенчиками широкий кушак. — Помоги мне, мальчик, — велела она Тахиру. Тот вышел из-за стола, приблизился к ней и, опустившись на колени, надел на худощавые щиколотки браслеты. Как ни в чём не бывало, Герша скинула верхнее платье и осталась в двух нижних юбках и лифе. Она опоясала бёдра кушаком и вышла на середину зала. Разувшись, она отдала сандалии Тахиру. Все мужчины, включая и Йоана, который забыл, как дышать, не сводили с неё взглядов. Йоан быстро бросил взгляд по сторонам, невольно сжал кулаки. Урни довольно хохотнул: — Я бы тоже такой красотой не делился с кем попало, — сказал он покровительственно, — но между достойными какие счеты? Герша повернулась к музыкантам и кивнула. Те опять затянули давешний мотив. Йоан с удивлением уставился на лису, которая принялась извиваться под музыку. Он с трудом мог назвать её движения танцем — сам он не привык к такому зрелищу, но вскоре оно захватило его. Руки Герши двигались волнами, будто змеи, колыхались, как ветви деревьев на ветру. Стоя на цыпочках, она выгибалась назад, поводя руками в воздухе и самым чудесным образом удерживая равновесие. Потом вдруг упала на колени на ковёр и отклонилась — почти легла на спину. И вдруг мотив изменился. Зазвучал барабан — круглый и плоский, как луна. Герша вскочила на ноги, широко улыбнулась и повела плечами… Против воли глаза Йоана округлились от изумления, когда он увидел, как лиса задвигалась в такт ритму. Её бёдра ходили из стороны в сторону, грудь поднималась и опускалась, будто сама по себе, плоский живот заволновался. Герша почти не сходила с места, только слегка перебирала ножками, звеня бубенчиками в такт барабанщику. Мужчины принялись прихлопывать в ладоши, поводить плечами, будто собираясь пуститься в пляс. Барабанщик то и дело менял ритм — и тело Герши повторяло его. Йоан посмотрел на сборщика налогов — тот сидел с потемневшим лицом, не сводя взгляда с девушки. Урни подался вперёд и, казалось, ему стоит только протянуть руку, и он схватит Гершу за юбку. На ковёр, меж тем, посыпались монеты — не под ноги танцовщице, Владыка упаси! Барабанщик зашёлся последней россыпью ударов. Герша, каждая часть тела которой будто жила сама по себе, потонула в перезвоне бубенчиков, потом закружилась на месте и застыла в изящной позе. Посетители харчевни, забыв про страшного сборщика налогов, закричали, захлопали в ладоши, засвистели. Урни вдруг протянул к Герше руку… — Господин! — в ту же секунду к нему бросился Тахир. — Осторожнее, господин! Урни ответил ему оплеуху, но опомнился. Но ещё раньше Герша отпрянула от него и вдруг взвизгнула и поджала ножку. — Что случилось? — Тахир, пользуясь привилегией безбородого юнца, потирая щёку, подбежал к ней. — Заноза, — ответила Герша. Тут же с ближайшей скамьи все встали, отошли в сторону. Герша села и вытянула ногу. Под большим пальцем в кожу впилась даже не заноза, а маленькая щепка. Тахир кинулся к мешку, оторвал тряпицу. Он вынул занозу, промыл ранку и замотал её тканью — в этом не было нужды, будь они одни, но если бы ранка мгновенно затянулась на глазах у всех, это выдало бы природу Герши. — Сильно поранилась? — мрачно спросил Урни. — Ничего, господин, всё заживёт, — ответила Герша, глядя на Тахира, который обувал её. Она встала и скромно, не забывая прихрамывать, отошла к своему месту. Урни молча полез в мешочек на поясе, где у него лежала печать и коробка с пропитанной чернилами губкой. Он поставил свежий оттиск на бумаге Йоана и вручил ему. — Эй, хозяин, — велел Урни. — Собери монеты и положи перед луноликой. Хозяин кинулся выполнять приказание. Посетители харчевни, довольные, что всё обошлось, да ещё и такое представление им показали, расселись по своим местам. Но рано было радоваться. Стоило хозяину поставить столбик монет перед Гершей, как Урни ответил ему пощёчину. — Что ж ты, собака, пол так плохо убрал? Что ж ты, тварь ползучая, ковра хорошего для луноликой пожалел, а? Хозяин упал Урни в ноги. — Помилуйте! Нету другого ковра! Пощадите, господин! В моей харчевне отродясь не танцевали! — Ковёр-то скатай, — спокойно произнёс Урни. Хозяин поспешно выполнил приказание и замер посреди пятачка с голыми досками — так и оставшись на коленях, жалобно протянув руки в сторону сборщика налогов. Охрана у того гоготала в голос. Посетители молчали, тревожно отводили глаза. Побледневшая, но спокойная Герша молча взяла монеты и передала их Тахиру со словами: «Спрячь, мальчик». — Ишь, пол у тебя какой гадостный, — задумчиво покачал головой Урни. — Давай, лижи! Хозяин дёрнул головой, недоумевая, не послышалось ли ему? — Лижи, говорю! — Урни повысил голос. Йоану будто горло перехватило, когда хозяин, боязливо покосившись на охранников, склонился к полу и осторожно его лизнул. — Эй! Как следует вылизывай! — прикрикнул на него Урни и вынул из-за пояса кнут. Хозяин лизнул вторично — на половицах остался влажный след. Урни покивал, похлопывая кнутовищем по ладони. — Давай-давай, старайся, если не хочешь, чтобы я выпорол тебя! Где-то в глубине зала за дверью послышались сдавленные женские рыдания. Урни взмахнул кнутом и ударил хозяина по сгорбленной спине. Тот поспешно заработал языком, стараясь не отплевываться. Через минуту он вскрикнул, подцепив занозу. — Вот видишь, какой у тебя пол, — протянул Урни, подзывая жестом слугу, который старался не смотреть на унижение хозяина, и велел принести вина. — Ты старайся, старайся. Занозы потом вынешь. Хозяин подвывал и пачкал половицы текущей изо рта слюной, но не смел ослушаться. Урни вскоре наскучило это. Стеганув несчастного пару раз в назидание, он встал и, не думая расплачиваться, велел охране собрать заказанные харчи. Он бросил напоследок взгляд на Гершу, на покрасневшего от сдерживаемого гнева Йоана, усмехнулся и направился к двери. — Господин, — прощебетала Герша, подвигая Йоану кружку с водой, — выпейте, не волнуйтесь, нога скоро заживёт. Пока Йоан пил, он с трудом, но взял себя в руки, перебрал в памяти рассказы учителей о том, как подобало вести себя истинному сыну почтенного семейства. Поставил кружку с грохотом, поднялся. — Мы уезжаем! — объявил громко. — А ты... — грозно глянул на жалкого хозяина, — ты скажи спасибо, что я за ногу своей жемчужины тебе голову не оторвал! Она стоит дороже, чем весь этот твой... — он обвел рукой харчевню, словно не находя слов. Рыцарская честь требовала заплатить за ужин и хоть немного утешить хозяина звонкой монетой за пережитое унижение, но Салид ада Маллади не был столь чувствителен. Стоило им покинуть харчевню, как пыл Йоана исчез. — Тахир, — спросил он тихо, — как думаешь: куда они ускакали? В приближающихся сумерках мальчишка опустился на колени и прижал ухо к земле. — В ту сторону, откуда мы приехали, — сказал он наконец. — Слава Един… Владыке, — пробормотал Йоан. Они заторопились уехать подальше от харчевни, пока ещё солнце окончательно не село. Йоан погонял коня, чувствуя, как глаза застилают слёзы стыда. Он не мог избавить от унижения не только хозяина харчевни, но, что хуже, женщину, вверенную его заботам. — Такова эта страна, господин, — тихо сказала Герша. — На небе бог, во дворце царь, а на земле — сборщики налогов. — Бога только не поминай, — отозвался Йоан. — Не богу поклоняются в Макении. Единый учит любви, а здесь творятся непотребства. Тут он крепко зажмурился и затрясся от молчаливых рыданий. — Не плачь, господин, — Герша погладила его по плечу, благо, их не видел никто из посторонних, — я понимаю тебя. Ты привык чувствовать себя свободным человеком, а тут рабы все до единого. Йоан взял себя в руки. Лицо его словно окаменело. — Поторопиться надо, — сказал он глухо. — Прав государь, эта земля заждалась свободы. Земерканд Молодые прибыли первыми. Новоиспечённый барон Эвар Бримаррский всю дорогу проявлял рыцарское терпение, сопровождая невесту до Земерканда. С ведьмой Серафиной ехали две её сестры по ковену, бдительно охраняя целомудрие будущей новобрачной. Эвар только изредка видел на привале невесту, закутанную в покрывало. Воины из охраны кортежа дивились такой строгости, шептались, тихонько подшучивали у костров — так ли уж красива невеста? Может, покрывало скрывает длинный нос или родимые пятна. Но получив нахлобучку от командира, забыли, как чесать языками. Да и ведьм побаивались. Джулиус невесту уже видел — сам же сватал, встретил, как родную дочь, по его приказу Серафину и её подруг сопроводили в заранее приготовленные покои дворца. С сыном герцог обнялся, облобызался, за ужином выпил кувшин доброго вина, а утром, отдав все необходимые распоряжения, повёз осматривать город. Эвар внимательно слушал рассказы отца, пояснения, где что строится, понимая, что теперь ему придётся управлять целым городом и окрестностями. Мачеха несколько раз отправляла ему письма, хвалила нового управляющего, перечисляла все те перемены, которые замыслила в Бримарре. Эвар немалые надежды возлагал на будущую жену. Пока влюблённые переписывались, они обменивались не только нежностями, но и обсуждали многие серьёзные вещи, и Серафина выказала и житейскую сметку, и решительность характера. Эвар вовсе не хотел, чтобы его жена все дни проводила за стенами замка. Да и вряд ли бы получилось запереть где бы то ни было ведьму. Времена гонений давно прошли и вспоминались исключительно как страшные сказки. Ведьмы вновь пользовались былым уважением, а Эвар к тому же любил свою ведунью. После поездки по городу засели за счётные книги. Джулиус с удовлетворением отметил, что сын не только мечом хорошо научился махать, но и от наук не бегал. Эвар внимательно слушал пояснения отца, из чего складываются налоги, что следует поручать городскому совету, а что придётся взваливать на свои плечи. Выходило, что на баронских плечах лежало очень много. Джулиус не преминул заметить, что, пока он был при государях и принимал под свою руку Земерканд, супруга — пусть и с помощью управляющего — достойно заменила его, справлялась и с казной, и с арендаторами. Лицо мачехи Эвар помнил слабо — он, конечно, присутствовал на свадьбе отца, но его тогда больше волновала встреча с братом и сестрой. Да и к женитьбе отца он отнёсся не особо благожелательно, хотя, конечно, мысли свои держал при себе, на молодую мачеху не таращился. На свадьбе сестры он тоже почти не обратил внимания на Мадин — его больше занимали прелести Серафины. Письма из Бримарра его поначалу удивили, но потом он вынужден был признать, что мачеха поступила разумно, написав о делах в замке и у арендаторов. — А когда приезжает герцогиня? — спросил Эвар между чтением документов. — Да вот на днях жду, — ответил Джулиус. — Мачеха твоя в тягости, едет с остановками. Может и завтра приехать, а может и через два дня. — Единый в помощь, — рассеянно сказал Эвар, разворачивая следующий свиток. — Мельница? Ещё одна? — В нынешнем году богатый урожай, — заметил Джулиус. — Слышал я от Серафины о том, что следующий год выдастся тяжёлым. — Поговаривают об этом. Смотри, не позволяй продавать урожай в Притц. Если вдруг в городе или у арендаторов не хватит места, чтобы сохранить собранное, лучше скупи побольше излишек. Денег у тебя на это хватит. Может, Единый и пронесёт тяготы мимо нас, но, неровен час, случится неурожай, лучше, если ты станешь распоряжаться запасами. На моём веку случился один такой год. Кое-где по Гутруму даже голодные бунты прокатились. Торговцы драли семь шкур даже не за пуд муки, и даже не за полпуда. Мерками муку за серебро продавали. Ну, в Бримарре-то я следил, а в Вияме — отец государя Кристиана, тогда ещё матушка его жива была, тоже не позволяла народ морить. В Каррасе тоже без голодных смертей обошлись. — А здесь? — удивился Эвар. — Вроде портовый город, богатый, да и герцогство не маленькое. — Тогдашний герцог запасы делал только для себя, купцам позволял бесчинствовать, в деревнях много людей умерло. Говорят, крестьяне даже траву ели. — Страсти какие! — Голод — страшное дело, сын, — хмуро сказал Джулиус. — Как бы и зверолюдам не уподобиться. — Упаси, Единый! — Эвар закрыл глаза на миг. — На Единого надеяться хорошо, когда сам не оплошаешь, — герцог похлопал сына по плечу. — Заботься о своих людях, храни верность государям, и Единый будет с тобой. Эвар вдруг охнул. — Что такое? — спросил Джулиус. — Государь Ленард же приедет! — А ты на радостях и забыл, что тебе честь оказана? — усмехнулся герцог. — Не робей. — Я почему-то робею перед молодым государем сильнее, чем перед его супругом, — признался Эвар. — С чего вдруг? — проворчал Джулиус, про себя признавая, что в чём-то сын прав. — Может, потому что к государю Кристиану я с детства привык, — нерешительно предположил Эвар. — Я думал, это он приедет на свадьбу. — Привык, ишь ты, — хмыкнул Джулиус. — Я тебе вот что скажу, только это между нами, сын. Государь Кристиан умён, но он воин. Он решителен, и если видит цель, то всегда её достигнет. Но государь Ленард лучше вникает во все мелочи. Он ещё юн, но, помяни моё слово, как только этот волк заматереет… — Что будет? — Он прославит Гутрум, как даже Лиман не был прославлен в дни своего могущества, — сказал Джулиус. Эвар не нашёл, что ответить, он перевёл дух и решил заговорить о более простых вещах: — Жаль, Овайна не приедет. — Вот поженитесь с Серафиной, и вместе с Ронаном поедете сначала в имение Альбера. Вот и повидаешься с сестрой. — И то верно. — У твоего брата там свой интерес. Сердечный, — подмигнул Джулиус. — Когда только успел? — проворчал Эвар. — Он писал мне лишь об осаде замков и стычках с земеркандцами. Где он ухитрился влюбиться — на осаде? — Ты не поверишь, сын, именно там. Захватил замок вместе с прекрасной дамой, — усмехнулся Джулиус, подкручивая ус. — Теперь осаждает даму? — У дамы нрав горячий и упрямый. Такие без боя не сдаются. — Посмотрим, посмотрим, что там за красавица, — хмыкнул Эвар. — У тебя своя красавица есть, — Джулиус погрозил пальцем. «Кто бы говорил, отец», — чуть было не вырвалось у Эвара.***
Только через день прискакал гонец, уведомляя, что кортеж герцогини находится уже в двух часах езды от столицы. Сердце у Джулиуса невольно ёкнуло — как-то там жена, сменила гнев на милость или при встрече вспомнит все обиды? Но Джулиус не привык отступать перед трудностями. Он приказал приготовить для герцогини паланкин, велел собрать небольшую свиту, согласно этикету, и выехал из дворца встречать жену. Народ с любопытством посматривал на процессию. Те горожане, которые не были заняты работой, потихоньку потянулись следом к городским воротам, но осторожно, окольными путями — годы правления Сорна ещё не выветрились из памяти, и нового герцога слегка опасались. Джулиус ехал не спеша. Времени у него было в достатке. Он успевал ещё оглядывать городские улицы, то и дело кивал секретарю и диктовал ему замечания. Этому он научился у государя Ленарда. Джулиус не сомневался, что тот приедет не только на свадьбе погулять, но и проверить лишний раз, как идут дела в герцогстве. Что касается Земерканда, Джулиус полагал, что его наиглавнейшая задача — улучшить положение с водой, в остальном он полагался на самих жителей. Благотворительность — надо подтолкнуть к этому церковь. Строительство — пусть себе строятся. Его дело — не давать наглеть ростовщикам, быстро согнать их в единый цех, установить утверждённые королевскими указами проценты по займам. Джулиуса больше волновали деревни да ещё строительство верфей и морской школы. Сменив единым махом большую часть местных баронов, государь Кристиан облегчил Джулиусу задачу, но и за новыми баронами нужен был глаз да глаз. Земерканд отставал от остальных герцогств в создании запасов. Точнее, излишки просто негде было хранить. Полагая, что времени для строительства новых амбаров и мельниц осталось немного, Джулиус разослал баронам приказ — выделять часть своих амбаров под хранение общинного зерна, хоть из-под земли отыскивать колдунов и ведьм, которые могли помочь с сохранением урожая и указать, где подстелить соломку. Наконец подъехали к воротам. Джулиус посмотрел на любопытствующих, подумал и выехал из города на дорогу. Вряд ли Мадин понравится, что на неё сразу станут таращиться местные. Да и Лайву нечего пугать. При мысли о дочери в груди сразу потеплело, но при мысли о жене тревожно заныло. Джулиус машинально потрогал амулет под одеждой. Где-то вдалеке зазвучала труба. Джулиус протянул руку, и секретарь вложил в неё подзорную трубу. Прищурив правый глаз, Джулиус разглядел впереди у поворота родные штандарты и улыбнулся. Улыбка становилась всё шире — это был не кортеж, а целый небольшой караван. Джулиус считал подводы — две, три, четыре — и на всех лежали сундуки. Жена переезжала в Земерканд насовсем, как хозяйка. Джулиус махнул трубачу, и тот ответил своему товарищу из Бримарра. Охрана герцогини чуть прибавила ходу, и крытая повозка — тоже. — Эх, — выдохнул Джулиус и пришпорил коня. Он поскакал вперёд, не сводя взгляда с окна повозки. Наконец показалась рука жены, отводящая в сторону полупрозрачную ткань. Из окошка высунулось личико Лайвы. — Папа! Папа! — закричала она. Ну, хоть так. Джулиус снова коснулся амулета, суеверно порадовался тому, что металл ощущался теплым, а стало быть, неведомые духи благоволили ему. Когда он поравнялся с повозкой жены, кортеж остановился. Дверца распахнулась. Джулиус наклонился и подхватил дочь на руки. Лайва обняла его за шею и стала целовать заросшие бородой щёки. Воины, слуги на подводах захлопали и закричали ура. Джулиус почувствовал, что глаза стало пощипывать. Прижав дочь к себе, он нерешительно посмотрел на открытую дверцу повозки. Подавшись вперёд, Мадин наконец обратила на него взгляд и улыбнулась. — Здравствуйте, милая, — немного хрипло произнёс Джулиус. — Добро пожаловать домой. Хорошо добрались? Мадин посмотрела на дочь, вспомнила о слугах. — Добрый день, дорогой супруг, — ответила с улыбкой. — Добрались мы хорошо. У Джулиуса отлегло от сердца, но тут же он сказал себе — жена при посторонних всегда держала лицо. — Тут очень жарко, — пожаловалась Мадин. — Потерпите немного. Во дворце прохладно, и всё уже приготовлено. Скоро отдохнёте, дорогая. Кортеж опять двинулся вперёд и вскоре достиг ворот и герцогской свиты. — Не хотите ли пересесть в паланкин? — спросил Джулиус. — Подводы и охрану пустим вперёд, пусть себе поскорее едут ко дворцу. — Даже не знаю, — отозвалась Мадин. — Я только избавилась от утренней дурноты. Но это ненадолго... Лайва поедет с вами или взять её в паланкин вместе с кошкой? — На булыжниках в повозке вам будет тряско, дорогая. Паланкин же понесут плавно. Лайва, хочешь в паланкин? Та посмотрела на мать, на отца, замотала головой и пискнула: — Нет! На лошадке! Мама, мама, возьми Белку! Джулиус засомневался, было, стоит ли демонстрировать дочь с «порога» явно собравшейся за воротами толпе, но у него не хватило духа отказать малышке. Он передал дочь секретарю, обещав, что это «на минуточку», спешился и помог Мадин выбраться из повозки. Не удержавшись, поцеловал ей руку. Лицо у Мадин не дрогнуло, но она невольно чуть сжала ладонь супруга. Джулиус немного воспрял духом. Помог жене сесть в паланкин. Туда же поставили корзинку с крышкой, где пряталась кошка. Мадин завязала кожаные ремешки, чтобы животное, напугавшись шума, не откинуло крышку и не выпрыгнуло из паланкина. Тем временем подводы и повозки с сундуками и слугами в сопровождении части охраны въехали в ворота. Раздались крики, которые быстро утихли. — Кричат, — развела ручонками Лайва. — Привыкай, детка. Вот въедем в ворота — и опять закричат. Джулиус взял дочь на руки, усадил её поудобнее. Оставшаяся охрана перестроилась, носильщики подняли паланкин. До толпы уже дошла весть, что приехала семья герцога. Зрелище маленькой девочки, восседавшей в седле впереди отца, вызвало у народа приступ умиления. Малышка поначалу испугалась и закрыла лицо ладошками, но потом стала с любопытством поглядывать в щель между пальчиками. — Помаши ручкой, — сказал Джулиус. Лайва посмотрела на горожан по обе стороны дороги, помахала сначала тем, что слева, потом тем, что справа. В толпе добродушно засмеялись. Одна женщина выбежала вперёд. Охранник попытался остановить её, но Джулиус увидел в руке женщины букетик садовых цветов, наклонился, принял подарок и вручил дочери. Лайва принялась нюхать цветы, смешно закатывая глазки и ахая. Народ силился разглядеть герцогиню в паланкине, но занавески были опущены. — Мама, на цветочки! — закричала Лайва. Наконец-то занавеска отодвинулась. Люди в толпе поднимались на цыпочки, крутили головами, рискуя свернуть себе шеи, но за конём герцога мало что могли увидеть. Заметили только бледную руку, в которую герцог вложил букет. Суровость нового герцога в глазах горожан заметно поколебалась. Лайва так живо на всё реагировала, махала ручкой новым и новым зевакам, сбегавшимся поглазеть на прибывшее семейство, даже с важным видом взялась было за поводья, но отпустила — слишком широки оказались ремни для маленьких ладошек. Наконец процессия свернула на дорогу, ведущую ко дворцу. Охрана перестроилась, отсекая зевак и оставляя их позади. Увидев сквозь занавеску, что толпа поредела, а вдоль дороги стоят только жители домов, мимо которых несли паланкин, Мадин решилась раздвинуть ткань, чтобы посмотреть в щёлочку на стену вокруг дворца и на торчащие поверх неё башенки. Она вовсе не боялась горожан и не брезговала их приветствиями, но слишком устала в дороге. Посмотрят ещё на герцогиню — Мадин решила завтра же отправиться в городской собор на службу. Во дворце её светлость проследовала прямо в свои покои, сопровождаемая кастеляном, тремя горничными и лекарем с двумя помощниками. Джулиус, по строгому указанию Лайвы, забрал из паланкина корзинку, освободил подозрительно молчавшую кошку — и дворец сразу заполнился радостным детским визгом и топотом ножек. Герцог лишь руками разводил и добродушно улыбался в усы, глядя на рыжий хвост и бегавшую за ним дочь. Заметив маячившую поодаль скорбную физиономию секретаря, он лишь вздохнул, поручил девочку заботам старательно отобранных нянек и проследовал в свой кабинет — дела не ждали. В спальне Мадин положили на лоб холодную примочку, помощники лекаря захлопотали над отварами, горничные засуетились в гардеробной, куда слуги бодро таскали сундуки и корзины. Мадин терпела всю эту суету, хотя больше всего ей хотелось, чтобы её оставили в покое. Внезапно по комнате как ветерок пробежал — отворилась дверь и вошли две ведьмы. Не успел лекарь «а» сказать, как его отправили восвояси, вместе с помощниками. Ведьма, что постарше, кликнула служанку, велела приготовить госпоже тёплую, как парное молоко, ванну, снять все эти парчовые наряды, дать телу отдохнуть. Искупать аккуратно, а потом уложить отдыхать. Мадин не успела испугаться появлению неожиданных гостий — всё, о чём говорили ведьмы, в глубине души желала она сама. Избавившись от тяжёлого платья, она даже улыбнулась, наконец смогла поприветствовать ведьм, поблагодарить за заботу, завела разговор о невесте да о свадьбе. — Ванна готова, госпожа, — доложила служанка. Ведьма помладше тут достала из кармана гребень. — Дайте-ка я вам волосы расчешу, ваша светлость, пока вы будете ванну принимать. Сразу все недомогания как рукой снимет. *** Джулиус посмотрел на песочные часы — он уже два раза переворачивал их, и вот опять в верхней колбе осталось совсем немного песка — второй час был на исходе. Отпустив секретаря, он прошёл на женскую половину и осторожно проскользнул в спальню жены. Ставни были закрыты, в прохладном полумраке Мадин с закрытыми глазами полулежала на подушках в одной длинной сорочке. Джулиус на цыпочках двинулся в сторону кровати. — Вы спите, дорогая? — шепнул он. — Нет, не сплю, — отозвалась жена. Джулиус подошёл ближе, нерешительно присел на постель в изножье кровати. — Уже освежились с дороги? Вот и славно. — Отдохну немного, может, и подремлю, а потом уж пройдусь по дворцу, — слабо улыбнулась Мадин. — Думаю, Лайва уже обегала его весь снизу доверху. — Надо с Серафиной поздороваться, с Эваром, — полусонно бормотала Мадин. — Я там в Бримарре оставила кое-какие свои платья — как раз на осень Серафине пойдут. Прикажет перешить, подогнать, как нужно. И ещё там у нашего управляющего сундучок с драгоценностями для неё. Она же в ковене, будто в монастыре, жила. А дальше уж Эвар пусть… — Мадин прикрыла ладонью рот и зевнула, — одаривает жену. Господин Теремий покажет всё новой хозяйке — серебро там, бельё… — Я уверен, что вы сделали всё правильно, — добродушно усмехнулся Джулиус себе в усы. Мадин приоткрыла глаза. — Мне бы с приором и его супругой встретиться, — сказала уже чётко и бодро. — У вас хватает дел, негоже и мне бездельничать, закрывшись в покоях. — Приглашу я приора нашего отужинать с нами сегодня, дорогая, — решительно сказал Джулиус. — Если, конечно, у вас достаточно сил. А супруги у него и нет пока. — Как же он без женской руки управляется? — Вот познакомитесь с горожанами, глядишь, и женим нашего приора. После того, как Сорн уморил преемника приора Мельяра, герцогство некоторое время жило без церковного главы. Верховный решил прислать нового приора уже после победы государя Кристиана над мятежным герцогом. Чего зря людьми-то разбрасываться? Преподобный Вейлин служил помощником настоятеля одного из монастырей ордена Уставников. Верховный-то о нём отзывается хорошо, и в городе, слышно, преподобный Вейлин уже заслужил уважение. — А разве он не остаётся монахом в миру? — спросила Мадин. — Как же мы его женим? — Обет безбрачия с него сняли после выхода из общины. К ордену он уже не может быть привязан, чтобы не делать поблажек своим, не выделять. А уж женится он или нет — это уж теперь его право решать. Он ещё молод совсем и довольно недурён собой. — Так его не женить придётся, а оборонять от прихожанок, — усмехнулась Мадин, — чтобы не захомутала первая попавшаяся. Джулиус кивнул, в задумчивости глядя на босые ноги жены. Не выдержал, погладил ступню и щиколотку. Мадин вздрогнула. — Что это вы, Джулиус? — Да вот, смотрю — не отекают ножки ли? — Нет, я же не сидела последнее время сиднем, ходила много. Да полно, я ж не на сносях. Живот вот только недавно заметен стал под платьем. — Берегите себя, дорогая, — сказал Джулиус, вставая. Мадин хотела уже взять со столика колокольчик, чтобы позвать горничную, как вдруг замерла. Джулиус наклонился и поцеловал её босую ногу. Мадин растерялась. Всегда боялась щекотки, а тут — и неожиданная ласка, и усы мужнины по нежной коже прошлись, как щетка по каменному полу. Герцогиня ещё даже не успела сообразить, что сказать, что сделать, а нога сама вдруг дернулась — и Джулиус схватился за щёку. — Ой... — только и смогла выдавить Мадин. — Пощёчин я получал немало, — рассмеялся Джулиус, — но чтобы вот так... Пойду велю секретарю приглашение приору писать. — А я распоряжусь, пожалуй, насчёт ужина, — заметила Мадин. — День сегодня не постный. Да и дворец пора посмотреть.***
Приор Вейлин был и правда молод и хорош собой, хотя Мадин про себя подумала, что ей мужчины такого облика не особо нравились — черты правильные (слишком правильные), глаза карие с поволокой, волос кудрявый, взгляд излишне смиренный. Держался приор несколько неловко, в правилах этикета путался. Когда Джулиус поцеловал ему руку, покраснел до корней волос, при взгляде на Мадин стушевался ещё больше, сам приложился к её ручке, пробормотав поздравления будущей матери и пожелания здоровья. Гость вслед за хозяевами прошествовал в зал к накрытому столу. Слуга с поклоном предложил омыть руки перед едой, и приор отошёл к столику поодаль, где стояли серебряное глубокое блюдо и рядом серебряный же кувшин с приятной тёплой водой. — Как такому доверили приорство? — вполголоса заметила Мадин, оставшись один на один с супругом. — Если Верховный доверил, — сказал Джулиус, — значит, что-то в нём есть, кроме молодости и застенчивости. С делами, насколько я знаю, справляется, а в будущем, надеюсь, дорогая, вы окажете ему посильную помощь. «Красавчик, — думала Мадин про себя. — Да знал ли он женщин?» В зал вошли Эвар с невестой и обе ведьмы из ковена. Эвар попросил благословения, Серафина только лишь присела в поклоне, ведьмы чуть склонили головы. Для приора присутствие ведьм не явилось чем-то ужасным или странным. В конце концов, сам Верховный приор был женат на ведьме, чего уж ему-то нос воротить? Он не ограничился кивком, поприветствовал обеих женщин, пожелал всяческого благополучия и приятной трапезы. Мадин неприметно изучала приора во время трапезы. Разговор по обычаю за столом вёлся лёгкий и почти ни о чём — о погоде, о столичных новостях, о скором приезде государя. Его преподобие Вейлин говорил мало, но не от застенчивости, как поняла вдруг герцогиня, он прислушивался, присматривался и тоже, похоже, изучал новую паству. В домашней обстановке Серафина уже не пряталась под вуалью, сидела красивая и безмятежная, подобная майской луне. Эвар смотрел на неё заворожённо, Джулиус даже пару раз наступил ему на ногу, чтобы привести в чувство. — Прелестная Серафина, — обратился вдруг Вейлин к невесте, — хотите ли вы принять брачное благословение в соборе? Мне до сих не сообщили о том. Эвар насупился. Джулиус усмехнулся в усы. Ведьма посмотрела на жениха и, потупив глаза, ответила: — Да, ваше преподобие. Мы хотели бы провести два обряда, если не будет возражений. — Пожалуйста. Я бы взглянул и на ваш обряд, — приор улыбнулся, — если не будет возражений. Ведьмы переглянулись, одна, постарше, коротко хохотнула. — Милости просим, ваше преподобие, — сказала она же, глуховатым певучим голосом — у Джулиуса тёплая волна по позвоночнику прошла, даже от греха за амулет взялся. — Про взглянуть обещать не стану — не знаю ещё, жив ли здешний ковен, проводит ли обряды, согласится ли допустить стороннего мужчину да ещё и в сане, а рассказать, как, и что, и почему, не откажусь. Мадин посмотрела на ведьм, на мужа и почувствовала укол ревности. Посчитав ведьм едва ли не монашками по укладу жизни, она не особо обращала на них внимание. А тут присмотрелась. Конечно, ведьмы были старше Серафины, и, Единый знал, сколько им было лет на самом деле, но обе хороши по-своему. Та, которая отвечала приору, светловолосая, сероглазая, прожигала взглядом больших выразительных глаз. А вторая — не сказать что писаная красавица, но огненно-рыжая, кудрявая, с глазами голубыми, что небо. — Мне говорили, что ковен тут есть, — сказал приор. — На горе над городом есть старые пещеры — вроде бы там ваши сёстры собираются. Ведьмы переглянулись. Все та же сероглазая серьёзно кивнула: — Проведаем сестёр. Так-то они о делах здешних и нездешних наслышаны, думаю. Голос её звучал вроде и так же — Мадин перемен не заметила, но мужчины больше не вздрагивали, Джулиус выпустил свой амулет, положил жене на тарелку жареную перепёлку, налил в кубок ягодного отвара. Мадин поблагодарила. Посмотрела на приора, гадая, как бы поизящней перейти к более близкому знакомству. Но беседа продолжалась светская. По знаку Джулиуса в зал вошёл лютнист, принялся наигрывать приятные мелодии. После ужина герцогиня пригласила гостей в соседний зал. — Прошу вас, — Мадин указала на веранду, где стояли лиманские кресла и столики с фруктами и прохладительным. Серафина и ведьмы с удивлением увидели, что слуги приготовили столько кресел, сколько сидело людей за столом. Они не думали, что их пригласят к разговору с приором. Джулиус проводил жену к креслу, она устроилась удобно, служанка придвинула под ноги невысокую скамеечку. — Присядьте со мной, ваше преподобие, — пригласила Мадин приора. — Хочу расспросить вас о том, о сём. Сами знаете, я здесь совсем недавно. Ещё одна горничная, извинившись, шепнула ей на ухо пару фраз, пока приор, пользуясь приглашением, пусть и удивлённый слегка, усаживался да наполнял бокалы лимонадом. Лимоны, в Вияме бывшие редкостью, здесь росли прямо во дворах. — Наша дочь Лайва просит разрешения познакомиться с вами, — сказала Мадин. — С радостью взгляну на ваше дитя и благословлю, — ответил приор. Мадин кивнула и вскоре нянька ввела на веранду полусонную Лайву с кошкой в обнимку. — Здравствуй, милая, — улыбнулся Вейлин и протянул к девочке руки. Лайва без всякого смущения полезла к преподобному на колени. — Лайва, отпусти Белку, — попросила Мадин. — Мы ведь договорились, не делать ей больно. — Оп! — приор разом усадил к себе на колени и девочку, и кошку, и вдруг «заворковал» — иначе Мадин и не могла назвать его речь. — Какая красивая девочка. А твою кошку зовут Белка? Белочка. А где у неё ушки? Вот ушки. А где носик? Вот носик. Ведьмы прикрыли рты ладонями, чтобы не рассмеяться в голос. Джулиус с Эваром уставились на приора, как на умалишённого, а Мадин почувствовала, как в груди у неё рождается к преподобному очень тёплое чувство. И кошка, и Лайва новым знакомством остались довольны. Белка преподобного не царапнула, лишь шлёпнула разок лапой, не выпуская когтей. Малышка же восторженно рассказала новому другу о том, как нашла Белку, как они ехали в Земерканд из Вияма, какие большие у неё комнаты в замке, сколько игрушек, и платьев, и туфелек... Она зевнула, крепче прижала к себе кошку и вскоре заснула у Вейлина на руках. Мадин со вздохом велела позвать няньку. Та тихонько забрала подопечную вместе с кошкой, которая довольно мурлыкала, и удалилась. — Жениться вам надо, ваше преподобие, — не выдержал Джулиус, — и детей плодить. Вейлин развёл руками, опустил глаза и опять покраснел. — Его преподобие Верховный приор дал мне то же наставление, — сказал он. — Но пока никак не удаётся его выполнить. — А что если мы вам невесту найдём? — спросила сероглазая ведьма. — Была бы женщина хорошая, — серьёзно ответил приор, — и сердцем мягкая. — Послушная? — переспросила Мадин. — Мне кажется, вы хотите поймать меня на слове, ваша светлость, — с улыбкой возразил приор. — Конечно, жена должна слушаться супруга, если сама выбирала человека достойного, если не неволили её. Но что означает послушание? Не рабское же повиновение. А мягкость украшает женщину, смягчает нравы. Если муж согрешил, то мягкая жена скорее наставит его на истинный путь, чем сварливая. Конечно, если человек он хороший. Хорошие люди тоже, бывает, грешат. Ну, если уж дурной, жестокий, пьяница и дебошир, то с таким ни люди, ни храм жить не заставляют. Мадин невольно посмотрела на мужа. «Была бы женщина хорошая, — повторила она про себя. — А вы, преподобный, не так уж просты». — Вас, святой отец, ни пьяницей, ни дебоширом не назовёшь, — сказала Мадин вслух, постаравшись улыбнуться. — Сёстры читают в сердцах и мужских, и женских, стало быть, не сложно будет найти добрую и мягкую девушку, готовую рядом с вами трудиться и радоваться. — Верно, ваша светлость, — кивнул преподобный. — На то и брак, чтобы вместе трудиться и радоваться, растить детей, если Единому будет угодно их даровать, заботиться о своей душе и о душе супруга, и помнить, что тела стареют, а души — нет. Мадин вздохнула, бросила взгляд на мужа. Джулиус чуть нахмурился, подумав сгоряча, что Гильмар поделился с Вейлином кое-какими подробностями о новых прихожанах. Но взял себя в руки, сказав себе, что за Гильмаром подобного не водилось, да и ничего из ряда вон преподобный отец не проповедовал. — Стареть никому не хочется, — произнёс Джулиус вслух. — Потому что мы слишком много думаем о телесной красоте, ваша светлость. — Ох, ваше преподобие, разве вам не нравится то, что вы видите в зеркале? — улыбнулась Мадин. — А что хорошего я вижу, ваша светлость? Я провёл в Земерканде совсем немного времени, и во время служб я обычно не думаю, какими глазами на меня смотрят прихожанки, но когда они подходят за благословением, каждая третья смотрит на меня как на мужчину, а не как на священника. — Может, вам кажется, ваше преподобие? — Говоря откровенно, я сначала обвинял сам себя в нечистых мыслях. Вроде как после монастыря, не взыграло ли у меня воображение… Но нет… Я-то смотрю на них, и мне всё равно, молодая ли, красивая ли. «Ох, ну и муженёк будет, — вздохнула Мадин. — Ему не жена нужна, а секретарь. И экономка. А жаль, жаль. Красавец ведь!» — Эдак вы должны завидовать толстяку Гильмару, — усмехнулся Джулиус. — В какой-то мере. Хотя я вовсе не завидую тому, что он одинок. Но вот уж точно ни у одной прихожанки не было желания строить ему глазки, — приор рассмеялся. — Не все женщины гонятся за внешней красой, — степенно сказала одна из сестёр, решив, видимо, что можно вставить слово в разговор, раз уж он не слишком-то личный. У Мадин чуть порозовели щеки. Она вспомнила, как говорила с Гильмаром о своем браке, о том, что Джулиус старше её почти втрое... уж точно в отцы ей годится, а вот поди... — Это правда, — кивнул приор, — в этом женщины намного лучше мужчин. Мадин отпила глоток лимонада. Преподобный оказался не так уж прост, наверное, с ним будет интересно разговаривать. Но сейчас Мадин почувствовала усталость. Она непроизвольно погладила свой живот и поднялась. — Прошу простить меня, дорогие гости, — сказала с достоинством. — Мне придётся оставить вас. Святой отец, могу ли я встретиться с вами завтра после службы? Все встали, чтобы выказать уважение герцогине. — Конечно, ваша светлость, — склонил голову Вейлин. — Доброй ночи. Надо было бы задержаться, конечно, ведь собиралась Мадин говорить с приором о делах, но долгий переезд давал о себе знать. Да и то — завтра поговорит, без лишних глаз. Мадин сначала заглянула в комнату Лайвы. Та спала под лёгким одеяльцем, в ногах свернулась калачиком кошка. Служанки помогли Мадин раздеться, расчесали волосы, заплели в косу. Ложась на широкую кровать под балдахином, Мадин спросила себя, придёт ли муж, будут ли они спать вместе, но почти тут же заснула.***
Утром Мадин проснулась в постели одна, но подушка на другой половине кровати оказалась примята, и на ней лежала записка. Мадин подивилась, что ночью не слышала храп мужа, но списала всё на усталость. Развернула листок и прочла: «Дражайшая супруга, уехал по делам на стройку верфей, к ужину буду. Целую ваши ручки. Джулиус». Итак, ей предстояло весь день хозяйничать одной. Мадин позвонила в колокольчик, приказала служанке подавать воду для умывания и утренний наряд. Эвар, как ей доложили, уехал с отцом смотреть строительство. Завтракала Мадин в компании Серафины и её сестёр-ведьм. После завтрака они собирались отправиться на поиски здешнего ковена, Серафину же оставляли на попечение будущей свекрови. Окончив трапезу, Мадин пожелала ведьмам успеха в их предприятии, вместе с Серафиной навестила дочь, которая уже поела и собиралась погулять в саду с няньками. — Давайте осмотрим дворец, дорогая, — предложила юной ведьме Мадин. — Я вчера только и успела, что немного пройтись по женской половине. — Конечно, матушка, с удовольствием, — Серафина присела. — Ради Единого, называйте меня по имени, я вам разве что в старшие сёстры гожусь, — рассмеялась Мадин. — Так и держите себя со мной, как с равной. — Спасибо, — улыбнулась Серафина. — Можно вас поцеловать? Мадин немного растерялась, но разрешила. Поцелуй ведьмы был нежным и мягким, приятно согревал щёку. Мадин, живя в родительском замке, не особо привыкла к нежностям и ласкала и баловала дочку ещё и потому, что в глубине души желала не походить в этом на мать. Подруг у Мадин никогда не было, она не умела болтать с девицами о сердечных делах, о романах, о музыке, ни с кем не щебетала о нарядах, не сочиняла новые причёски, не обнималась и не целовалась при встречах и прощаниях. Может быть, Серафина что-то такое почувствовала, потому что объятия её сопровождались лёгким вздохом, которому сама Мадин не позволила вырваться из своей груди. Взяв себя в руки, она приказала позвать кастеляна, познакомилась с ним наконец и попросила провести по дворцу, показать не только комнаты, но и кухню, кладовые — словом, всё. Дворец ничем не напоминал старый Бримаррский замок — большие комнаты с лепными потолками, колоннами на лиманский манер заставляли невольно озираться вокруг, разглядывать украшения, росписи, серебряные вазы для цветов, которые во времена Сорна стояли пустыми, а сейчас в них опять благоухали розы да лилии. Здание было обширно и делилось на три крыла: мужское, женское и для гостей. В комнатах герцога кипела работа — Джулиус приказал как следует прибраться в них, собираясь предоставить их государю Ленарду на время его визита. «Вот почему муж спал со мной», — подумала Мадин и невольно расстроилась. Она будто уже и забыла, что в замке сама просила Джулиуса об отдельной спальне, ссылаясь на его храп. — Хорошо, что в замке всё же есть печи, — заметила она как бы между прочим, обращаясь к кастеляну. — А какие тут зимы? — Не сказать, что холодные, ваша светлость, — ответил тот. — Но дожди идут, с моря дуют ветры. Снег на моей памяти выпадал раза два, но быстро таял. Печи топим, чтобы сырость не завелась, окна, выходящие на веранду, иногда закрываем сплошными ставнями. — Хорошо, — Мадин погладила старинные изразцы. — Местная работа? — Были времена, ваша светлость, когда Земерканд славился своей майоликой, да уж полвека как ремесло пришло в упадок. Может, старые мастера ещё и помнят что, но только заказов они не получали. Посуду делают, конечно. — Мне бы хотелось с ними познакомиться, — сказала Мадин. — Может, я смогу им помочь возродить былую славу земеркандских изразцов. — Дай то Единый, ваша светлость, — поклонился кастелян. — Народ будет вам благодарен. У нас тут отменная глина, пожалуй, самая лучшая в Гутруме. Будете в соборе, попросите приора показать вам украшения в крипте из глазурованной глины — старинная работа. — Обязательно, уважаемый Ландоф. А чем ещё богат Земерканд? Кастелян с некоторым удивлением посмотрел на молодую хозяйку. — На севере есть торф, но в Роване его больше. Соль у нас добывают, но её и в Вияме добывают — старые горы, которые почти все лежат между Рованом и землями зверолюдов, южным концом своим как раз утыкаются на границу между нашими герцогствами. Вот если бы государи покончили с погаными раз и навсегда, Гутрум получил бы богатые запасы соли — настоящей, каменной. «Вот, значит, почему ещё государи, по словам Джулиуса, задумываются о войне со зверолюдами. Выходит, те земли могут ещё и многое дать королевству», — подумала Мадин. — А так мы больше торгуем да земледелием занимаемся, ваша светлость, — подытожил кастелян. — Слышал я, государь Ленард нашёл в королевской библиотеке в Бранне старинную колдовскую книгу, где все богатства Гутрума расписаны. Может, и у нас что-то новое отыщется, про что мы долгие годы не знали. — Хорошо бы, — кивнула Мадин. — Чем же ещё вас удивить-то, — почесал в затылке кастелян. — Южнее Земерканда есть заброшенный лиманский город, а между Лином и Овисом — Чёрное городище. — Как интересно! — оживилась Мадин. — Что за городище такое? — Ну, в прежние времена простые люди побаивались этой местности, не селились там — вроде как там столбы каменные торчат из земли — огромные такие. Старухи рассказывали байки, что их поставили великаны. Я вот думаю, что давным-давно, ещё до того, как Лиман завоевал земли нынешнего Гутрума, там жили наши предки. Может, это их капище какое. Кто ж знает? — Скорее всего, так и есть, — вмешалась Серафина. — В наших сказаниях говорится о каменных алтарях для божеств. Говорят, они в горах на границах с Макенией и Ушнуром ещё сохранились. — Как интересно, — повторила Мадин. — В Бримарре я ни о чём подобном не слышала. Лиманцы там не строили больших городов, у них там гарнизоны стояли, чтобы усмирять нынешний Притц. — Вы любите историю, ваша светлость? — решился спросить кастелян. — Я люблю читать книги. У отца все перечитала по нескольку раз, у мужа в замке не успела, — Мадин рассмеялаясь. — Там большая библиотека. О… — она осеклась. — Во дворце есть библиотека? — Есть, ваша светлость. Небольшая, правда. Здешние герцоги, что греха таить, книги покупали, глядя прежде всего на красиво изукрашенный переплёт — чтобы из дорогой кожи да с драгоценными камнями. — А в городе обустроили книгопечатную мастерскую по приказу государя Ленарда? — Обустроили, да только не в городе. В монастыре Уставников, лиг десять от столицы. Герцог Сорн, конечно, и для монахов не почесался бы…. ох, простите, ваша светлость… — смешался кастелян, — словом, только настоятель и рискнул выполнить королевский приказ. Он повёл хозяйку дальше — в библиотеку, которую та желала посмотреть, показал все комнаты, кладовые, набитые сундуками, про сокровищницу посетовал, что ключи у герцога, потом дамы спустились на кухню — обширную, полную запахов, шума и гама и жара от очагов. Тут властвовали двое — повар и кухарка. Повар руководил приготовлением пищи для господ, кухарка — для многочисленных слуг и охраны. Повар по имени Таньян Гаэн поклонился госпоже и её гостье, хлопнул в ладоши, созывая помощников и поварят. Те выстроились в ряд и тоже поклонились. Мадин поздоровалась со всеми, поблагодарила за вчерашний ужин. Гаэн вторично хлопнул в ладоши, и все разошлись по местам. — Какая огромная у вас кухня, — сказала Мадин, осматриваясь. — Смею заметить, у вас, ваша светлость. Мы всего лишь ваши верные слуги. — Тут, уважаемый Гаэн, вы господин. Чем вы нас сегодня порадуете? — Нынче постный день, ваша светлость, посему я предложу вам дары моря, овощи, фрукты и разные прохладительные напитки. — Будет рыба? — Не только, ваша светлость. Ещё омары, креветки… — А что такое омары? И эти… креветки? — спросила Мадин. — О… — растерялся повар. — Простите, ваша светлость, вы когда-нибудь ели раков? — Нет, — удивилась Мадин, потому что раки считались едой простонародья. — Прошу вас, пройдите сюда, — Гаэн жестом указал в сторону двух больших чанов. Мадин подошла, заглянула в один и едва не взвизгнула. — Какой огромный рак! — Это омар. Он очень вкусен, очень сочен. Для того, чтобы дамы не пачкали свои ручки, я сварю его, потом достану мясо и сделаю из него нежнейший мусс. А вот это креветки, извольте видеть, ваша светлость. — Маленькие, зелёные, копошатся…. Серафина тоже заглянула в чан и засмеялась. — Как давно я не ела креветок, — она даже захлопала в ладоши. — А вы разве родом с побережья, дорогая? — удивилась Мадин. — Да, только из Карраса. Креветки очень вкусные, у них едят только хвостики. Варёными они приобретают приятный розовый цвет. Мадин посмотрела на креветок, потом снова заглянула в чан, подивиться на огромное и, как сказали, вкусное существо. — Это все редкости? — спросила она — и у повара, и у Серафины. — Или они доступны и простым жителям герцогства? — Что вы, ну какие редкости, ваша светлость! Великий океан изобилует рыбой, моллюсками и прочими тварями, которые можно употреблять в пищу. На побережье много рыбацких деревень. Конечно, в глубине герцогства крестьянам сложно достать тех же креветок, но в города их доставляют. Мадин кивнула. Отчего-то ей казалось правильным, что герцоги не отделяются от своих подданных, даже в пище. Она вдохнула запахи, чуть закашлялась. Когда носила Лайву, по утрам то и дело тошнило, а с новой малышкой пока что было иначе. Вот только хотелось порой чего-нибудь... — Варенья бы сейчас, грушевого, — вырвалось у неё вдруг мечтательное. — Вас понял, ваша светлость, — тут же сказал повар, подозвал поварёнка, что-то шепнул ему, и тот припустил из кухни. — Груши у нас растут отличные. Сейчас доставим, и я лично вам сварю. Будут ли ещё какие пожелания, ваша светлость? Что вы любите? Вкусы вашего супруга я уже изучил. Мадин улыбнулась смущенно, ладонь невольно скользнула по животу. — У нас с мужем вкусы схожие, — сказала она. — Разве что мне вдруг захочется чего-то... в неурочный час или совсем странного... — Понимаю, ваша светлость. Постараюсь угодить. В соседнем помещении что-то упало на пол и загремело, тут же раздался крик кухарки. — Вот дубина безрукая! — На кого это она? — спросила Мадин. — На поварёнка, наверное, ваша светлость. Да вы не сердитесь только, она сегодня варит похлёбку из рыбы, а в неё входит и мясо мурены. Рыба вкусная, но опасная. — Мурена? — с надеждой в голосе вдруг произнесла Серафина. — Любите жареную мурену, госпожа? — улыбнулся повар. — Обожаю! Сто лет уже не ела. — А что это за рыба такая? — спросила Мадин. — Идёмте, ваша светлость, покажу. Только она очень страшная, вы уж не пугайтесь. Мадин посмотрела на Серафину, та кивнула, и обе пошли следом за поваром. Кухарка в белом переднике споро рубила что-то на доске. Поваренок с покрасневшей щекой чистил коренья, пристроившись на низенькой скамеечке. — Вот, ваша светлость, — повар низко склонился. — Вот в этом чане... Кухарка развернулась так резко, что передник взметнулся белым крылом, уперла руки в тугие бока. — Да ты ума лишился? — вопросила повара, как нашкодившего поваренка. — Её светлости в её положении и страхолюдище подсовывать? Серафина меж тем подбежала к чану, даже подпрыгнула и захлопала в ладоши. Мадин вопросительно посмотрела на кухарку. — Ох, простите, ваша светлость, — та присела. — Добрый день, ваша светлость. Медрой меня зовут, к услугам вашим. — Я всё же хочу хоть одним глазком взглянуть, уважаемая Медра, — заявила Мадин и решительно подошла к чану, но заглянула туда осторожно. — Ой, это же змеи! Страсть какая! И это едят? — Не змеи, ваша светлость, хотя похожи. Рыбы это, хищные. Едят их, как не есть. Мясо нежное, без костей. — А дай-ка мне, старушка, одну мурену побольше, зажарю к ужину, — попросил повар. — Я тебе покажу старушку! — кухарка погрозила ему кулаком. Мадин подошла к длинному столу, заметив на краю странные перчатки. Потрогала пальцем — кожа жёсткая, шершавая. — Из чего они? — Да из акульей кожи, ваша светлость. У мурен кожа покрыта слизью — так удобнее доставать. Да и жжётся она. — Разве из рыбьей кожи что-то шьют? — удивилась Мадин. — Шьют, ваша светлость. Вот сдеру с мурен кожу, отправлю с ней девчонку к мастеру, у нас с ним договор. — Надо будет взглянуть на его товары, — покивала Мадин. — Надо же, чего только на свете не бывает. — Акульей кожей, ваша светлость, осмелюсь заметить, полируют мрамор, — сказал повар. — А мастер тот делает пояса, перевязи, кошельки, часть выделанной кожи отдаёт своему компаньону — сапожнику. Мадин снова посмотрела на Серафину. — Может, заказать у этого мастера пояса? — спросила задумчиво больше у себя, чем у кого-то. — Дочери в подарок. А может... Она уже думала о подарках гостям, что ожидались на свадьбу. И государю — он ведь тоже гость. В достойном доме каждый гость — король. Но более мешать повару и кухарке работать не стоило, Мадин поблагодарила их и вместе с Серафиной поднялась по ступеням в коридор, где терпеливо ждал кастелян. — Великое кухонное царство, — улыбнулся он, глядя на удивлённые лица дам. — Так говорит уважаемый Гаэн. — Воистину великое, — кивнула Мадин. — Это же сколько хлопот: закупить продукты, приготовить… — Мы не всё закупаем, ваша светлость. Отец герцога Сорна, помимо того, что отличался зверствами, кое в чём проявлял безобидные чудачества. Вся земля, что севернее замка, принадлежит ему, так он приказал там и фруктовые сады обустроить, и ферму завёл, и птичники. Особенно он любил свои птичники. Там у вас и простые куры, и фазаны, и цесарки, и утки, и гуси, даже лебеди и павлины есть. Мадин охнула, но только для виду. Хозяйство постепенно обретало для неё свои очертания, она только жалела, что нет рядом управляющего Теремия. На него она могла положиться полностью, а здешние слуги пока были незнакомцами, которых и обидеть недоверием не хотелось, и всё же... Она помолчала. — Супруг писал мне, — сказала внезапно, — что в Земерканде говорят ещё и по-ровански, не только по-гутрумски. Нужно найти для Лайвы местную няню, пусть малышка привыкает к местной речи, да и выучит её. — Хорошо, ваша светлость. Займусь. К слову, в замке нет ни колдуна, ни ведьмы. Сорн их не любил. Ваши гостьи не могли бы поспрашивать у своих товарок, не порекомендуют ли те кого-нибудь для дворца? — И правда негоже, — согласилась Мадин. — Спрошу у сестёр нынче же. Можно и в школу «Прибрежные сосны» написать.***
Вернулись ведьмы, благополучно нашедшие ковен. Мадин передала им просьбу кастеляна, поиграла с дочерью в саду. Лайва, узнав о здешнем хозяйстве, просила показать ей птичек, но Мадин уже устала и попросила нянек прогуляться с малышкой. Она не представляла себе, насколько обширны городские владения герцогской короны, но няньки знали, потому Лайва поехала обозревать их, как королева, в креслице на колёсах. День прошёл в хлопотах о будущей свадьбе, вернулись мужчины — в пыли и уставшие — и тут же отправились в баню. Услышав далёкие звуки колокола, Мадин приказала заложить повозку и отправилась в собор, как и собиралась. В больших городах Гутрума колокола в храмах звонили всегда заранее, позволяя прихожанам спокойно собраться на службу. После же службы звонили вновь. Лайву, которая утомилась от новых впечатлений, Мадин оставила дома. Серафина не решилась пока что появляться в храме, но просила передать приору, что будет благодарна, если тот пришлёт священника, чтобы наставить её к будущей церемонии. Выезд свой Мадин обставила так скромно, как могла. Повозку заложили обычную, без герцогской короны на дверях. И с собой взяла одну служанку — опасаясь возможного недомогания, и только. Окна задернули занавесками, но Мадин всё же смотрела по сторонам — города толком и не видела, а любопытно было — до ужаса! Город показался ей не таким красивым, как Виям, и уж куда хуже Бранна. Особенно удручало отсутствие зелени. «Расширить бы город, выкопать побольше колодцев, разбить сады, — думала Мадин. — И чего на другой стороне бухты народ не строится?» Впрочем, центральная площадь радовала глаз — тут и здание ратуши стояло, украшенное статуями древних героев, и собор с башенками, и палаты гильдий. В собор на службу стекался народ. Мадин вышла из повозки, вошла в двери — на неё пока поглядывали с любопытством, но и только. Мадин задумалась — где сесть? Подоспевший служка поклонился низко и пригласил «её светлость» пройти за ним. «Приор, — подумала Мадин. — Видимо, заметил...» В первом ряду были свободные места — по традиции, для герцога и его семьи. Сорн в соборе не бывал уже очень давно, не желая глядеть в глаза ни Мельяру, ни собственным людям, но кресла всё-таки никто не занимал. Люди, собравшиеся в храме, увидев, что служка подводит незнакомую даму к герцогскому месту, зашумели, а потом встали. Мадин подошла к креслу, посмотрела на прихожан, чуть покачала головой, потом поклонилась присутствующим и, приложив к губам палец, чтобы не вздумали здравицы выкрикивать перед службой, села. Прихожане зашептались. Скромность герцогини и понравилась, и вызвала некоторое недоумение. Хотя иные возражали на это, что государи тоже вели себя в храме скромно — что один, что второй. Придя к мнению, что герцогиня истинно набожна, кое-кто, забыв о том, где находится, принялся обсуждать её внешность — конечно, женщины. Её нашли милой, привлекательной, слишком молодой для супруга, что только добавило ему сто очков в глазах местных кумушек. Вспомнили и дочку-малютку, что в седле перед отцом сидела. По всему выходило, что новый герцог примерный семьянин, да и как мужчина ещё хоть куда. Мадин, листая молитвенник, затылком чувствовала эти пересуды и слегка хмурилась, но понимала, что без них не обойтись. Тут она вспомнила о том, что ей предстоит возглавить местное общество дам, и слегка испугалась. Она обязательно расспросит приора о них, но это потом. Началась служба. После положенных псалмов его преподобие поднялся на кафедру. Мадин услышала сзади несколько приглушенных женских вздохов и усмехнулась. И как среди этих восторженных почитательниц его преподобия выбирать ему супругу? И не заклюют ли бедную женщину его поклонницы? Приор, меж тем, начал проповедь — простую, понятную всем — о необходимости вносить в каждодневные дела любовь к Единому и ближнему. Он почти не повышал голоса, но слышали его хорошо даже на задних скамьях. Голос был приятным, так и тёк в уши. Герцогиня осмотрелась украдкой. Не только женщины, но и мужчины в церкви внимали преподобному с умильными лицами. «С таким преподобным Земерканд, того и гляди, станет царством Единого, — улыбнулась она. — Все станут послушными чадами, лишь бы не огорчать такого замечательного человека». После службы Мадин осталась сидеть, глядя, как к приору тут же потянулись женщины (видать, молодые вдовы) и девицы. Правда, не успел Вейлин благословить первую, дать свиток с какими-то особыми молитвами второй, назначить время для третьей, как остальные обернулись в сторону Мадин, которая смотрела на них без осуждения, конечно, но с некоторой иронией, засмущались и с извинениями покинули храм. — Вы меня спасли, ваша светлость, — улыбнулся приор, подходя к герцогине и подавая ей руку, помогая встать. — А мне показалось, ваше преподобие, вы и сами неплохо управлялись со своим цветником, — чуть улыбнулась Мадин. — Это когда они друг друга видят, — шёпотом сообщил приор. — Говорила мне матушка: «Сынок, не с таким лицом, как у тебя, становиться священником». Вот я и пошёл в монастырь. Настоятель меня первые годы гонял, ух как гонял! — Только за лицо! — ахнула Мадин. — Ах, как несправедливо! — Не только, — вздохнул Вейлин. — Я не был идеальным послушником. — Вы плохо себя вели? — Я был несколько тщеславен, к тому же я не привык к тяжёлому труду. Выбирая орден Уставников, я полагал, что они только тем и занимаются, что переписывают книги. Ну, ещё молятся. В монастыре я бывал и видел там работников, и полагал, что уж навоз за свиньями, простите, ваша светлость, за такие подробности, вычищают они. — Приор усмехнулся. — Меня ожидало горькое разочарование. Работников монастырь, конечно, нанимал, но только лишь когда монахи выполняли особые срочные заказы на книги. Мадин покачала головой. Она могла понять терзания преподобного — в маноре отца, конечно, были работники, но кое-что и ей порой приходилось делать своими руками. Да и за коровами и козами у них ходили женщины, Мадин их помнила, они были добрыми, часто давали ей парного молока. Впрочем, губы её снова тронула улыбка, женщины определенно более привычны к труду. — А чем же теперь займётся орден Уставников, когда повсюду строятся печатные мастерские? — спросила она. — Тоже будет печатать книги. По велению государей духовные книги оставлены в ведении церкви. Да и рукописные книги тоже не исчезнут, ведь всякая подобная книга — единственная в своём роде. — Кстати, о единственном в своём роде. Мне говорили, что в крипте есть какие-то рельефы из керамики и советовали их посмотреть. — Идёмте, ваша светлость, покажу. Приор позвал служку, велел взять фонарь и ключи от крипты. Дверь в неё, тяжёлая, дубовая, находилась почти у входа в собор, справа. Уже спускаясь по каменной лестнице, Мадин опиралась на руку приора и думала, что, пожалуй, крипта окажется пострашнее мурен — она некстати вспомнила о покойниках. Но фонарь понадобился лишь для освещения лестницы. В самом обширном помещении со сводами горели масляные светильники, озаряя ниши, где в саркофагах покоились представители герцогских родов и знатных семейств. В центре крипты стоял пюпитр — служки каждый день читали тут молитвы за упокой усопших. Приор подвёл Мадин к одной из ниш, поднял фонарь и осветил оштукатуренную стену, в которую были вделаны круглые медальоны с изображением святых. Хотя сами фигуры выглядели старомодно, немного вытянуто, но вот глазурь белела так, будто их изготовили совсем недавно — лишь мелкие трещинки на ней намекали на протекшие снаружи крипты десятилетия. — Это красиво, — сказала Мадин. — И ведь таким способом можно украшать и дома, и храмы. Надеюсь, мастера не забыли рецепты глазури. — Увы, — приор развел руками. — В столице таких умельцев точно не осталось. Возможно, где-то в других городах. Мадин покачала головой. — Надо найти. Но пойдёмте наверх, ваше преподобие, тут холодно. Только поднялись наверх, только уселись на герцогские места, начали обсуждать дела благотворительности, как позади, у входа забряцали шпоры. Мадин обернулась и ойкнула — в дверях храма стоял Джулиус. Заметив священника, он чуть притормозил, подкрутил ус. Прошёл вперёд, приложился к руке приора, бросил на жену суровый взгляд. — Дорогой, до ужина ещё есть время, — сказала она, полагая, что муж гневается за то, что не может сесть без неё за стол. Приор посмотрел на мужа, на жену, деликатно покашлял и сказал: — Оставлю вас, ваши светлости. Вернёмся к нашей беседе завтра, госпожа? Мадин кивнула. Когда приор ушёл снимать облачение, Джулиус понизил голос, и это означало, что он по-настоящему гневается: — Почему вы поехали без охраны? Глаза Мадин округлились изумленно, она снова ойкнула, приложила ладонь ко рту. — Охрана? — спросила она с искренним недоумением. — Разумеется. Это не Бримарр, тут вы не можете сказать, что везде все свои. Кроме того, прошу не забывать, что совсем недавно тут правил мятежный Сорн, и, хотя после его казни никто не бунтовал и не строил козни, это вовсе не значит, что у него не было прихлебателей, подельников, и не только среди знати, кому может захотеться отомстить за его смерть. Мадин не сказала ни слова, только прижала ладонь к животу, будто защищала нерождённую дочь. Джулиус посмотрел в её округлившиеся глаза, вздохнул — ну вот, напугал! — как бы чего плохого не случилось... — Прошу вас, дорогая, — сказал он мягко, — больше так не поступайте. Я сам отобрал людей, что будут вас сопровождать. Им можно верить. — Простите, Джулиус, я была неправа, — сказала Мадин после недолгого молчания. Муж взял её руку и тихонько сжал. — Просто помните, дорогая, что я волнуюсь за вас. — Хорошо… — Мадин натянуто улыбнулась. — Вот уже второй раз у меня не получается поговорить с приором о делах. — А вы всё спешите заняться делами? Куда они денутся? — Мне понравилось помогать людям. Я не думала, что у меня получится. Но Земерканд такой большой, и я тут ничего и никого не знаю. — Узнаете, дорогая. И, уверен, найдёте себе в помощь достойных горожан. — А ещё я хочу помогать вам. Джулиус ничего не ответил, вдруг обнял её и поцеловал. У Мадин даже голова закружилась и дыхание перехватило. — Ох… разве можно тут? — смущённо пробормотала она, трогая пылающие щёки. Герцог подкрутил усы. — Мы ничего дурного не делаем. Пока. Но, наверное, нам пора домой. — Пока?! — Мадин встала и упёрлась руками в бока. — Только попробуй ещё хоть раз посмотреть на какую-нибудь… Разведусь, как есть разведусь! Греховодник! — Ты забыла добавить «старый», — заметил Джулиус, вставая. — Вот уж нет! Кажется, Единому надоело наблюдать за супружеской ссорой и он решил вмешаться, потому что Мадин внезапно приблизилась к мужу и положила ему ладони на грудь. — Ты думаешь, я вышла за тебя замуж, потому что мне велели родители? — Не то чтобы я был в этом уверен, но иногда мне так казалось. — Бол… — начала Мадин, но покосилась на алтарь. — Я вышла за тебя по любви! Я ещё девчонкой на тебя заглядывалась, когда ты приезжал к отцу. У Джулиуса язык не повернулся признаться жене, что сам-то брак заключал без особой любви, так, по плотской необходимости, по привычке, что ли... В груди полыхнуло вдруг — на мгновенье стало стыдно, и он ещё раз обнял жену. — Всё теперь будет по-другому, Мадинитта, — сказал он. — Единым клянусь. — Не надо клясться, Джулиус. Просто поедем домой. Мы с малышкой проголодались. — Эх! — герцог, как в молодые годы, подхватил жену на руки и понёс к дверям храма.