***
Остаток пути до Сифры процессия проделала без дополнительных задержек. По вечерам Нардин беседовал с невестой, удивлялся её уму и рассудительности, слушал непривычные уху мелодии, которые та исполняла на цимре. Наконец показались стены столицы. Нардин под охраной отправил в Верхний город подводы с приданым и дарами, иларийцы из свиты княжны облачились в праздничные наряды, музыканты приготовились играть. В полулиге от города Нардин и Анжала пересели на слона. Погонщики установили на спине Макха резную беседку, устлали её коврами, добавили шёлковых подушек. Слониху изукрасили не хуже — на голове её плавно покачивался плюмаж из перьев павлина. Нардин не без внутренней робости поднялся по приставной лестнице вслед за княжной на спину огромному зверю. Он уселся рядом с невестой, посмотрел вокруг и вынужден был признать, что такой въезд в город достоин любого правителя. А уж если рядом такая красавица… Анжала нарядилась в красное платье, расшитое золотыми нитями, и такое же красное покрывало. На запястьях её звенели многочисленные тонкие браслеты, шею украшало ожерелье с рубинами. Ворота города были широко распахнуты, и царская стража, и знать, и простые горожане выстроились на всём пути от нижнего города до царских ворот, и каждый надеялся увидеть прибывшую невесту хотя бы одним глазком. Вдруг зазвучали трубы и барабаны, первыми в ворота вбежала стайка девушек, рассыпая по дороге лепестки цветов. Некоторые горожане подобрали их и поразились — лепестки оказались шёлковыми. Затем прошествовало шестеро усатых молодцов в чалмах, несущие позолоченные шесты со множеством колокольчиков. За ними важно выступали жрецы и маги в белых одеждах. Горожане дивились странной ритмичной музыке и пению на незнакомом языке. Свита княжны выглядела так богато, будто состояла из одних только знатных иларийцев. Охрана калхедонского государя шла по бокам процессии вперемежку с чужеземными воинами, вооружёнными длинными саблями. Наконец показались слоны. Невиданные прежде звери потрясли неподготовленных зрителей. Горожане с оханьем подались назад, хоть любопытство оказалось сильней — никто не побежал. Стражники не двинулись с места, и копья в их руках не шелохнулись, пусть даже кое-кто и побледнел. Пришедшие в себя горожане узрели наконец на спине первого зверя своего государя, а рядом с ним — деву небесной красоты, сидящую скромно, потупив взор, но с улыбкой на устах. По толпе пронесся вздох восхищения. Зашептались — полно, женщину ли привёз к себе государь или небесную пери? Некоторые горожане, твёрдо стоявшие обеими ногами на земле и не склонные слишком восторгаться преходящей девичьей красотой, вспоминали длинный караван, въехавший в городские ворота и проследовавший в Верхний город, догадывались, что подводы везли приданое невесты, и полагали, что союз с таким богатым и могучим соседом очень выгоден Калхедонии. Все в толпе — и мечтатели, и те, кто синицу никогда не променял бы на целый клин журавлей, — помнили, как в правление Фирмина отвернулась от них Илария. И вот теперь дружба возрождалась, скреплённая новыми, особенными узами. Были и сомневающиеся — более сильный сосед, верящий в иных богов... нет ли в этом браке опасности? Процессия вступила в Средний город — почти безлюдный. Живущие тут соратники Нардина, занявшие дома бывших приспешников Фирмина, собрались в Верхнем городе, приветствовать государя выбегали только слуги. Увидев немногих людей, одетых, пусть чисто, но небогато, княжна тихонько спросила жениха — отчего так? Получив ответ, успокоилась немного, но всё же в мыслях своих приметила, что Нижний город более скученный и тесный, чем те кварталы Илакшера, где живут ремесленники. Крепостные стены сдерживали рост столицы. Средний же город утопал в зелени, дома стояли просторно, слышалось пение птиц и журчание фонтанов. Слоны неутомимо шагали всё выше и выше, наконец перед процессией распахнулись ворота царского, Верхнего города. Здесь погонщики остановили слонов. Макх согнул передние ноги, двое слуг подбежали с лестницей, и Нардин спустился сам и протянул руку Анжале. Та оглядывалась с интересом и даже любопытством. Мраморные дворцы, фонтаны, цветущие кусты — княжне это напомнило родительский дом. Вся знать столицы собралась, чтобы приветствовать её. Калхедонские князья и прославившиеся в боях ветераны невольно смотрели на невесту государя с восхищением, их жёны — с некоторой долей ревности. И не столько к красоте юной княжны ревновали они — уж кто-кто, а они знали, что красота со временем поблекнет от родов и заботы о детях — сколько к богатству её наряда и украшениям. Годы правления Фирмина и война притушили былое величие и великолепие Калхедонии. Впрочем, трофейные жёны смотрели на будущую царицу и не без сочувствия — каково-то ей придётся в чужой стране, будет ли государь любить и чтить её? Проходя между рядами знатных горожан, Анжала кивками приветствовала каждого, смотрела с ласковой улыбкой, а про себя подмечала, как одеваются калхедонские женщины, как себя ведут. — Это, правда, целый город, — поразилась княжна, глядя на дворцы, утопающие в садах. — Этот дворец — ваш, — сказал Нардин, указывая на тот, где раньше помещался гарем, и покосился на магов. Но те держались спокойно, осматривались с любопытством чужеземцев — и только. Анжала всплеснула руками и побежала к фонтану. Сердце у Нардина невольно ёкнуло, когда он вспомнил, что за зрелище когда-то открылось ему в гареме Фирмина. Конечно, дворец был заново освящён, и монахи несколько дней подряд возносили в нём искренние молитвы Единому, прося его вернуть уют и покой осквернённым стенам. Но Нардин всё же переживал — что почувствуют маги, что смогут прочесть они в его собственной памяти. А княжна сидела на бортике чаши фонтана и, смеясь, поводила рукой в воде. Нардин подошёл к ней. — Вам нравится здесь? — Очень. Но неужели весь этот дворец мой? И разве вы не будете жить со мной, государь? Во дворце моего отца есть мужская и женская половины, но только половины, и супруги у нас ночуют в одной спальне. — У царицы свой двор и свой дворец, — сказал Нардин, — где она и дети в безопасности. Супруги спят вместе, в одной спальне. Анжала покивала. — А чем обычно занимается царица в Калхедонии? Нардин задумался. — Царица — верная супруга и мать наследников, — сказал он наконец. — Традиционно было так. Но мы изменили уже так много традиций... — Мне хотелось бы стать вашей помощницей, если вы позволите, государь. Нардин вспомнил письмо княжны, их разговоры, признал, что Анжала едва ли станет безмолвной жительницей гарема. — Мы всё устроим наилучшим образом. Уверен, вы найдёте занятие по душе, которое, к тому же, принесёт пользу нашим подданным. Нардин подал княжне руку и повёл её во дворец. Многочисленные слуги выбежали из боковых дверей, встретили иларийцев, развели по комнатам, сообразно положению. Заправлял тут всем старый евнух — один из немногих выживших. Ему повезло впасть в немилость у Фирмина незадолго до битвы за столицу и вдвойне повезло не сложить голову на плахе, а просто быть изгнанным из Верхнего города. Ещё бодрый и полный сил старик хорошо знал дворцовое хозяйство, к тому же сносно говорил по-иларийски. До сих пор он чувствовал себя бесполезным, но вот государь решил жениться... Старый евнух расстарался как мог — в женских покоях царил порядок, уют, и комнаты ожидали царицу и госпожу. Анжала с любопытством осматривалась. Дворец изнутри чем-то напоминал иларийский — много мрамора, ковров, позолоченной бронзы, но окна уже, а изнутри их закрывали ставнями при сильном ветре. Вдоль стен Анжала заметила длинные кованые решётки в полу — ей объяснили, что под ними проходят медные трубы, и если случатся холода, то из бань в трубы потечёт горячая вода — обогревать помещения дворца. Но пока стояла летняя жара и во дворце царила прохлада. В одной из комнат в больших позолоченных клетках порхали и щебетали певчие птицы, мелодично журчал маленький фонтанчик. Комната предназначалась для послеполуденного отдыха. — Неужели весь этот дворец предназначался для одной женщины? — не удержалась Анжала от вопроса, который давно мучил её. — Нет, госпожа, это покои царского гарема, — пояснил евнух. — Старшая жена, младшие жены, наложницы, служанки, банщицы, кормилицы... и конечно, дети. — А куда же все они делись? — В обычаях царского дома было скреплять браками договора с соседями и данниками, — продолжал евнух. Уже начав рассказ, он не мог прерваться. — А последний правитель, узурпатор Фирмин, и вовсе свозил во дворец всех девственниц, кого только мог отнять у семей, в надежде получить наследника. Но Единый отказал ему в милости, и ни одна из его женщин не понесла дитя. И это было милосердно, учитывая их конец... Он вздохнул, посмотрел на царя, не уверенный, можно ли поведать царской невесте, такой юной, такой чувствительной, об ужасах во дворце, где ей предстояло жить. Анжала молча смотрела на Нардина и хмурилась. Тот испугался вдруг, не припишет ли она ему те зверства. — Фирмин приказал убить свой гарем, — пояснил он. — Они все умерли здесь, во дворце? — Анжала не испугалась, но глубоко опечалилась. — И во дворце, и в саду. Но священники провели все необходимые обряды очищения. Вам нечего пугаться, княжна. — Слуги, которые готовили дворец в вашему прибытию и спали тут, не жаловались ни на что, — добавил евнух. — Их никто не беспокоил по ночам. — Охотно верю, — кивнула Анжала, — иначе бы мои маги что-то почувствовали и не позволили мне войти внутрь. Но всё же я прикажу посадить в саду побольше кустов, цветущих красным. Евнух тут же поклонился. При его тучности выглядело это немного комично, но держался он с таким достоинством, что даже царь сдержал улыбку. — Я немедленно дам распоряжения садовникам, госпожа, — сказал он. — Выбрать любые красные цветы или всё же вы предпочли бы что-то определённое — розы, камелии, мальвы? — А растут ли у вас такие кусты, чьи цветы немного напоминают мальву, только растут не на стебле, а на ветвях? — Иларийский розан, — кивнул евнух. — Растёт. Желаете, чтобы посадили именно его? Слушаюсь, государыня. — Это какой-то обычай, связанный с поминовением усопших? — поинтересовался Нардин. Анжала слегка растерялась и переглянулась с евнухом, который ответил ей понимающим взглядом. — Это для богини, государь, — ответила она наконец. — Если тут и есть чьи-то души, она их уведёт. Нардин чуть слышно хмыкнул, но ничего не сказал. Он, конечно, не верил в неведомую богиню, но если княжне нужны какие-то цветы, чтобы чувствовать себя во дворце в покое и безопасности, пусть ими хоть всё вокруг засадят. — Мы найдём эти цветы, госпожа, — снова поклонился евнух. — Будут ли ещё пожелания? Я здесь для того, чтобы исполнить их. — Я пока тут ничего не знаю, — улыбнулась Анжала. — Но мне бы хотелось освежиться с дороги, отдохнуть, а потом вы покажете мне весь дворец. Я хочу посмотреть, как разместили моих девушек. И как тут живут слуги, всем ли довольны. — Слушаю и повинуюсь, госпожа, — отозвался евнух. — Как ваше имя? — спросила Анжала. — Мидад, госпожа, — после долгой паузы ответствовал евнух, не сумевший скрыть изумление. — Спасибо за заботу, почтенный Мидад. Пусть боги пошлют вам здоровья и долгих лет. Евнух поклонился и заспешил вперёд по мраморным плитам, показывая дорогу будущей царице. Нардин пожелал княжне отдохнуть с дороги и отправился в свои покои. Анжала шла за Мидадом, разглядывая росписи на стенах и цветы в драгоценных вазах, шёлковые ковры и искусно вышитые гобелены. Покои калхедонских цариц, их золотая клетка, были роскошны, уютны и безлики. — Всё, что пожелаете, госпожа, — бормотал евнух, — вам стоит только приказать, и тут всё устроят по вашему вкусу. — Да, потом, возможно, я захочу что-то поменять. Не хлопочите, уважаемый Мидад. Вот разве что до свадьбы мне бы не хотелось оставаться в спальне одной. Распорядитесь, чтобы устроили место для одной из моих служанок. — Слушаюсь, госпожа. К вечеру всё подготовим. — И вот ещё что… — Анжала замялась. — Государь посылал нам в подарок двух щенков, я оставила своего сестре, чтобы не везти ещё раз малыша через море. Во дворце есть такие собачки? Мидад остановился. — После купания и отдыха, госпожа, я могу либо передать старшему псарю ваше повеление, либо проводить вас на царскую псарню — и вы сами выберете себе щенка. — Да, пожалуйста! — Анжала захлопала в ладоши. — Впрочем, госпожа, они и так все теперь принадлежат вам. «Совсем ещё девочка, — подумал евнух, — каково ей на чужбине? Надеюсь, государь полюбит её». — Так вызвать к вам псаря, госпожа, или вы пожелаете посетить псарню? — уточнил он с почтением. — Я пойду к щенкам сама, — решила Анжала, подумав. — А теперь... пожалуй, в купальню. И отдыхать. — Я вызвал вам самых лучших банщиц, госпожа, — сказал Мидад. — Они умеют делать массаж, искусны в составлении ароматных притираний, уходе за волосами и телом.***
Спустя час, когда княжна уже спала, Нардин вызвал к себе евнуха. — Как госпожа, всем ли довольна? — спросил он поспешно — Мидад даже не успел поклониться. — И госпожу, и её личную служанку искупали, размяли с ароматным маслом и уложили спать, — евнух всё же склонился в поклоне, сообщая государю то, что тот хотел узнать. — После я обещал сопроводить госпожу на псарню. Щенка, подаренного ей, госпожа оставила дома и теперь скучает по нему. Нардин молчал и Мидад поспешил уточнить: — Не слишком ли много я взял на себя, ваше величество, дав такое обещание? — Нет, — вскинул ладонь Нардин. — Всё правильно. Царские собачки — для цариц и царевен. Евнух набрался смелости задать ещё один вопрос: — Возможно, госпоже будет приятней, если ваше величество проводит её и поможет выбрать лучшего щенка? — Пожалуй, ты прав. Как тебе показалась госпожа? — Она совсем ещё ребёнок, государь, — несмело сказал Мидад. — И она прекрасна. Нардин погрозил евнуху пальцем. — Сам знаю, что прекрасна. Про себя он подумал, что княжна — ребёнок, разве что, по младенческой непосредственности нрава, а, судя по письму, думала и рассуждала она как взрослая. — Да благословит Единый ваш брак, государь, — поклонился евнух. — Позвольте мне передать псарям, что вы посетите их сегодня. Нардин кивнул и жестом отпустил евнуха восвояси. Видно было, что старик привык гнуть спину по поводу и без повода — привычка, оставшаяся со времён правления Фирмина. Позвав одного из слуг, Нардин отправил его в женский дворец с приказом — как только княжна проснётся, тут же доложить. Гутрум, конец августа Письмо от государя Ленарда к государю Кристиану Дорогой Кристи, пишу тебе по дороге в Каррас, на привале. Торжества в Земерканде удались, невеста была хороша, как дух небесный, жених исполнен любви, как обычно пишут в таких случаях в романах. Словом, я поздравил молодожёнов, передал им наши с тобой подарки. Ещё пару дней я пробыл в гостях у Джулиуса, мы обсуждали с ним текущие дела. Наш дорогой старый греховодник справляется, полон сил и стремится сделать жизнь в Земерканде такой же, как в других герцогствах нашего королевства. Да и не греховодник уже Джулиус. Можешь себе представить, но он, кажется, влюбился в собственную жену. Да и то — герцогиня очень изменилась. Я помню её скорее бледной тенью мужа, а сейчас она превратилась в умную и решительную женщину. Она взяла под своё крыло нового приора — хочет помочь ему наладить дела благотворительности, а ещё хочет его женить. Беременность уже заметна, но не мешает герцогине заботиться о горожанах. Она побывала в монастырях — пока только ближайших к столице, беседовала с настоятелями и насельниками, даже дочь брала с собой. Малышка Лайва растёт не просто живой и любопытной, но, едва выйдя из колыбели, уже посвящена в дела правления. Не удивлюсь, если в будущем она и отца сможет заменить на герцогском престоле. Новый приор показался мне странным. Он вроде бы умён, полон желания трудиться на благо паствы, но просто неприлично красив. Неприлично для священника. Не подумай только, что я заглядывался на его красивые глаза, Кристи. Я люблю только одного «пожилого» монарха и заглядываюсь только на него. Когда я говорю о неприличии, я имею в виду многочисленных прихожанок главного храма, которые во время службы смотрят вовсе не на символ Единого на алтаре, а на приора. И как смотрят! В Ахен, а потом в имение к Альти меня сопровождают и молодожёны, и граф Марч. Не терпится увидеть встречу графа с девицей Морроу. Альти писал о графских чувствах и надеждах. Видел я её по пути в Земерканд, впрочем, рассказывал тебе об этом. Случилось же так, что рыцарь потерял голову! Честное слово, Кристи, чувствую себя не королём, а свахой — сколько уже браков устроено с нашего воцарения! Наша с досточтимым Стромасом работа подходит к концу. Вернусь в Бранн — покажу тебе сей опус. Если одобришь, полагаю, надо напечатать новый свод законов хотя бы в таком количестве, чтобы у каждого дознавателя королевства он имелся. Да что я всё о делах? Ты просто обязан, душа моя, отвлечь меня ненадолго от государственных вопросов, иначе бедная голова твоего волчонка просто не выдержит обилия мыслей. Стромас шутит, что нам с тобой лет через десять придётся только лениться — всех врагов победим, все законы издадим, и станем на лаврах почивать да изредка устраивать вояжи по стране. Если не помрём от скуки. Может, когда увидимся в Бранне, навестим Бартока и князя? Как-то они там? Остаюсь навечно твой, Ленард Хамат. Письмо от государя Кристиана государю Ленарду Душа моя, получил твоё письмо и несказанно обрадовался. А ещё больше радует то, что до конца года государственные дела точно не заставят нас расставаться. Впереди осенняя ярмарка в Ахене, а потом и твой фестиваль в столице, твоё детище. Я решил не отставать от тебя и тружусь тут в поте лица. Ездил в Виям, навестил среди прочего твоих арендаторов, видел и медведей — удивительный народ. Случилось со мной в Вияме нечто странное и необыкновенное, но письму такое не доверишь. Вот вернёшься — расскажу тебе. Ты у меня хорошо разбираешься в делах духовных. Хотя Мэт немного и успокоил меня, но хочу послушать, что ты мне скажешь. Мэт, к слову, человек на редкость мудрый — по облику и не подумаешь. Ты правильно сделал, что оставил его тут, в Бранне, беседы с ним не позволили мне захандрить. Мэт, к слову, просил передать от него привет Стромасу. Явились тут послы из Рована. Видать, до Хавтора дошли вести о казни Сорна. Послы уж не знали, как выспросить у меня, что мы думаем о связи Сорна с Рованом, юлили, как угри на горячей сковородке. Цель их прибытия — якобы заверить Гутрум в прежней дружбе и союзничестве — король-то новый, а зверолюды по-прежнему владеют севером и угрожают границам. Хавтор, видно, слышал от покойного дядюшки о моём обещании поддерживать их и впредь, да вот только я давал своё слово прежнему королю, достойному человеку, и его послу, мейстиру Кальвиссону, чья судьба после воцарения нынешнего Хавтора остается неизвестной — о смерти его никто не слышал, но и живой он более не появлялся. Послы о нём не сказали ни слова, возможно, и впрямь не знают, а может, и врут. Послы это хорошо умеют, почище иного актёра. И всё же соседи есть соседи. Я просил их передать Хавтору предупреждения наших ведьм и колдунов о неурожайном годе. В Роване магию никогда не преследовали да только тамошним до наших далеко, я слышал. Почти также, как нашим до иларийских. Шалье я давно послал письмо с предупреждением. Он писал в ответ, что их маги тоже предчувствуют бедствия, которые коснутся и наших земель, и Иларии, и Калхедонии. Я от нашего с тобой имени написал твоему отцу, чтобы тот берёг урожай по мере возможности. Вот только боюсь, что в Калхедонии крестьяне вряд ли смогли собрать столько же пшеницы, сколько наши, хотя именно Калхедония издавна славилась своими урожаями. Шалья писал мне также, что Анжала отбыла к твоему отцу, что Малике скоро рожать. Надеюсь, она подождёт до твоего возвращения — князь Сагара наверняка захочет пригласить нас с тобой в гости. Какие-то обряды над новорожденным иларийцы совершают же. К тому же родится будущий князь, наследник престола. Пожалуй, дам поручение мастерам приготовить от нас подарки для новорожденного князя и счастливых родителей. Пойдём не с пустыми руками. Жду с нетерпением, когда мы снова увидимся, моё величество. Постель без тебя слишком широка и пуста. Кристиан Кафф, король и твой любящий супруг. Письмо от государя Ленарда к государю Кристиану Приветствую тебя, Кристи, душа моя, из имения брата. Приехали мы прошлым вечером. Альти с Овайной сердечно встретили нас, накормили с дороги так, что даже я, с моим волчьим аппетитом, с трудом справился с угощением. Альти очень возмужал с тех пор, как я его видел последний раз, заделался знатным помещиком, весь сегодняшний день хвалился своим хозяйством. Эвар сопровождал нас в поездке — ему полезно поучиться умению управлять землёй и людьми. Что касается Ронана, он остался с дамами — развлекать их рассказами о службе на заставах. Кажется, Ронан благоразумно не делился историями о недавних сражениях — свидетельством тому служит доброе расположение духа, в котором мы нашли по возвращению досточтимую Кресильду. Вряд ли истории о войне с Земеркандом доставили бы ей удовольствие. Кресильда поглядывает на Ронана с интересом, но несколько настороженно. Тот, видать, решил не брать крепость приступом, а вести долгую осаду, боясь услышать отказ на своё предложение. Ронан влюблён не на шутку, и мне его жаль, но долг вскоре призовёт его обратно в вверенное его заботам графство. Заезжали мы с Альти и в Прибрежные сосны, вызвав настоящий переполох среди тамошних обитательниц. Юная ведьма, которая некоторое время сопровождала покойного принца Мальтуса, окончательно освоилась в школе и совершенно довольна своей жизнью. Управляющий Альбера, досточтимый Сизар явно пользуется особой благосклонностью школьной начальницы, госпожи Шонейды. Если так дальше пойдёт, придётся Альти искать себе нового управляющего. Впрочем, может, он и госпожа ведьма обменяются своими помощниками. По словам Альти, управляющий школы — человек на редкость деловитый и опытный. Школьное хозяйство в его руках процветает. Знаешь, Кристи, мне недавно пришло в голову — сколько же в Гутруме оказалось умных, хороших, предприимчивых людей! Пережить бы нам грядущие тяготы — Единый даст, будут они недолги, избавиться от зверолюдов и уже приложить все силы свои на то, чтобы устроить жизнь подданных наилучшим образом. Побывав в ведьминской школе, я ещё больше уверился в том, сколько благ может принести государству магия, когда направлена она на добрые дела. Надо только набраться терпения, подождать, пока ведьмы и маги наши возродят былые искусства, обучат себе преемников, чтобы ни одна деревня в королевстве не осталась без помощи знающего человека. Всё более склоняюсь я к мысли, что нам с тобой необходимы помощники, советники по разным вопросам. Думается мне, что этих советников можно назвать министрами — почти по-лимански. Полагаю также, что в крупных городах необходимо нам устроить что-то вроде представительств этих министров, чтобы все чиновники работали в одном месте, принимали бы посетителей, составляли отчёты. И думается мне ещё, что, во избежание взяточничества, чиновники не должны служить в одном городе более чем, скажем, лет пять. Поработают в одном месте — потом отправятся в другой город. А чтобы не испытывали они неудобств, повелим построить для них удобные казённые жилища. Впрочем, всерьёз я собираюсь заняться этими планами, когда мы вернёмся из Ахена. Думаю потолковать об этом ещё и с Мейнир. У неё всегда найдётся мудрая мысль для нас. Помнишь, как-то я рассказывал тебе о сне, в котором летал? Порой мне и наяву кажется, что я летаю, даже голова кружится, Кристи. От высоты, от планов, от того, что столько ещё предстоит сделать! Жду с нетерпением нашей встречи, душа моя. Остаюсь твой любящий супруг Ленард Хамат. Калхедония. Сифра Нардин морщился и не мог взять в толк, чего хотят от него эти иларийские женщины. Среди молоденьких служанок княжны единственная старуха выглядела белой вороной. Анжала сказала, что это повитуха. Такая забота о будущем его потомстве со стороны тестя Нардина тронула, но и заставила улыбнуться. Неужели князь полагает, что вместе с магами в Калхедонии и повитух извели? Наконец Нардин начал понимать, что речь идёт об иларийском свадебном обычае — выбранные женщины во главе с повитухой дня за два до свадьбы проводят над новобрачной небольшую операцию, лишая ту девственности, а заодно и удостоверяя невинность невесты. Зато на брачное ложе невеста ложится без страха и не боится, что муж сделает ей больно. В первое мгновение, поняв, о чём идет речь, Нардин разгневался — это что ему предлагают?! чтоб вместо него повитуха... да что он, не мужчина?! Вот уже и повитуха, увидев, как хмурится царь, замолчала испуганно, он и слова сказать не успел. Потом Нардин задумался: никто в Калхедонии простыни после первой брачной ночи на всеобщее обозрение отродясь не вывешивал, в народе к таким вещам вообще относились проще, чем у знати. Княжна же наверняка полагала, что на супружеском ложе её ждёт удовольствие, но никак не боль. Некстати вспомнил Нардин свою первую ночь с Ленардиной, которая ещё три последующие ночи в самый решающий момент поневоле сжимала бёдра, боясь повторения давешней боли. Махнул рукой и дал иларийкам позволение действовать так, как принято у них. Не на измену же невеста шла, не на обман, не чужого мужчину под юбками прятала — что ж он, изверг какой, вроде Фирмина, чтоб лишь о себе думать, о своей гордыне, а не о женщине, с которой предстояло разделить жизнь? Иларийские жрецы уже благословили его с княжной, можно сказать, поженили их по своим законам. Нардин имел право в любое время прийти в спальню к Анжале, но, разумеется, ждал венчания в соборе столицы. Отец Сабиан каждый день беседовал с княжной, собираясь провести накануне венчания все необходимые обряды, подтверждающие её приверженность вере в Единого. Духовными родителями Нардин посоветовал княжне выбрать Алаки и Софорию. Убелённый сединами воин понравился Анжале, а жене его она оказала истинно дочернее уважение. На том и порешили. Отец Сабиан нахваливал княжну, говоря, что та ловит каждое его слово и уже выучила все главные молитвы. Жрецы, меж тем, по-прежнему оставались в столице. Никто не собирался отправлять их до свадьбы в Иларию — это могло быть расценено, как неуважение к родителям невесты. Они смотрели на ежедневные посещения своей госпожи калхедонским священником на редкость бесстрастно. То ли не смели противоречить госпоже, то ли держали в голове какие-то свои соображения — Нардин сие не знал, а спрашивать в такой ситуации как-то и глупо, и опасно даже. Нардин молчал, жрецы молчали, и всё шло своим чередом. Для княжны сшили свадебное платье — швеи две недели днём и ночью корпели над тончайшей вышивкой, ювелиры приготовили венец для будущей царицы. Анжалу немного пугало это облачение — оно казалось ей слишком закрытым, слишком тяжёлым. Она привыкла к лёгким иларийским тканям, к одежде, которая не стесняла движений. В её покоях одна стена была выложена небольшими зеркалами, чтобы отразиться в полный рост. Во время последней примерки подвенечного наряда, Анжала смотрела на себя и не узнавала эту странную женщину — в длинном, расширяющемся книзу платье, белом с серебром, под покрывалом, скрывавшем волосы — только концы кос виднелись, в высокой шапке, похожей на перевёрнутую ступку для специй. Глаза были не подведены, и лицо казалось каким-то чужим и невыразительным, хотя и красивым. Калхедонские служанки и портнихи охали, ахали, восхищались ею, иларийские же хранили гробовое молчание. После примерки, с облегчением одевшись привычно, Анжала отпустила и тех, и других, и разрыдалась. Послышалось поскуливание. Щенок увидел, что хозяйка плачет, и решил, что негоже ей горевать одной. Анжала улыбнулась сквозь слёзы, взяла щенка на руки, зарылась лицом в мягкую шёрстку. — Госпожа, госпожа, почему вы плачете? — раздался из-за занавеса робкий голос. — А, это ты, Тамар… войди, — отозвалась Анжала. Услышав историю чудесного спасения девочки, единственной оставшейся в живых из гарема, она пожелала увидеть её. Тамар княжне пришлась по душе, и она спросила девочку, не хочет ли та поступить к ней на службу, не испугает ли её дворец? К счастью, Тамар не успела увидеть ту страшную картину, что застали Нардин и его воины, и гарем в её памяти остался лишь местом, где её обижали жёны и наложницы. Служить во дворце — высокая честь для дочери простого ремесленника, да и родители Тамар, увидев царскую невесту, решили, что перед ними дух небесный, и долго благодарили за великую милость, им оказанную. Тамар чем-то напоминала Анжале Махиму, и она обращалась с девочкой не столько как со служанкой, сколько с воспитанницей. — Почему госпожа плачет? — повторила свой вопрос Тамар, подходя к макенскому дивану, на краю которого сидела княжна в обнимку со щенком. — Платье белое — у нас в Иларии белое носят вдовы, — пояснила Анжала. — А у нас вдовы ходят в чёрном, госпожа. Да и не такое уж платье белое — на нём серебра с полпуда. Тяжело в нём, небось, вам? — Тамар опустилась на колени у ног госпожи и робко тронула её подол. — Тяжело, — вздохнула Анжала. — Да вы не горюйте, госпожа, это ж только для собора платье. Потом, к пиру вас переоденут в другое. А то как же вы станете танцевать с государем? — Танцевать?! — ужаснулась Анжала. — Ох, Единый, а вам и не рассказали, как у нас проходят свадьбы? — Отец Сабиан рассказал мне, как проходит обряд. — Ну так он священник, — улыбнулась Тамар. — Не про пир же ему вам рассказывать? Я давеча от вас государю передавала записочку и заглянула одним глазком в пиршественный зал. Там уже столы стоят. На возвышении ваш с государем, а по обе стороны зала для гостей. А зал-то большой. Вот посерёдке плясать и станут. Да вы не бойтесь, я вам покажу, как невесте танцевать полагается. Ничего трудного — плывете как лебедь, мелко ножками перебираете, а уж государь вокруг вас будет коленца выписывать. Анжала невольно хихикнула. — А что за платье у меня будет на пиру? — спросила она. — Красное… — Прямо как у нас! — … шёлковое. А поверх ещё одно, только на поясе тремя пряжками застёгнутое. И не тяжёлое вовсе. — Хорошо, что не тяжёлое, — вздохнула Анжала, думая уже о своём, и поцеловала собачку. Подумала и отпустила её, опасаясь, что слишком сильно и слишком долго стиснула хрупкое создание. Щенок лизнул её в щеку, но с колен слезать не стал — потоптался, покружил на месте и улёгся. — Покажи мне, как танцуют калхедонские женщины, — попросила Анжала. Тамар встала, вытянулась в струнку, приподнялась на цыпочки, одну руку откинула в сторону, локоток второй изящно отставила в сторону, прикрыв ладонью сердце, и поплыла по залу. Вот и весь танец. Тамар только плавно меняла положение рук. Глаза она потупила, смотрела себе под ноги, слегка склонив голову к плечу. — Я хочу попробовать. Анжала положила задремавшего щенка на диван, подошла к девочке, повторила позу. Она умела танцевать сложные иларийские танцы, да ещё разных школ, так что быстро ухватила суть. — А давайте я за мужчину буду, — предложила Тамар. Она подбежала к вазе с цветами, оторвала стебелёк, зажала его между носом и верхней губой (Анжала засмеялась), подвернула юбки и смешно запрыгала рядом с княжной. Та быстро поняла, что ей надлежит изображать в танце недотрогу, постоянно разворачиваться к «доблестному воину» спиной. Анжала, как и учила её маленькая наставница, мелко перебирала ногами, поглядывала на себя в зеркало, мысленно примеряя пусть и нетяжёлое местное платье. Под ним движения ног будут не видны, думала она, танцовщица будет плыть по залу будто на облаке. Тут со стороны двери раздался раскатистый мужской хохот. Тамар завизжала, быстро поправила юбки. Анжала резко обернулась — глаза её сверкали гневом. Кто посмел войти без позволения? Но в дверях стоял Нардин. Тут же гнев исчез из глаз княжны, она потупила взгляд. Однако Нардин заметил эту вспышку и довольно пригладил бороду. Истинно царица! А каков огонь-то! Шутливо склонил голову. — Простите, уважаемые, что помешал. Не думал прерывать веселье. Тамар ойкнула и выскочила за дверь. — На свадьбе мы будем танцевать, государь? — спросила Анжала. — Всенепременно, моя пери, — улыбнулся Нардин. — Ни за что не откажусь теперь от такого удовольствия. Анжала, прищурившись, внимательно посмотрела на государя — подшучивает? Но Нардин улыбался ласково. Подошёл ближе — у Анжалы забилось сердце. Нардин огладил ладонями её голову и поцеловал в пробор надо лбом. — Отчего вы плакали? — спросил он. — У вас глаза покраснели. Анжала поколебалась. — Такая глупость... — сказала тихо. — Белое платье. — У нас это ничего не значит. К тому же, я тоже буду в белом. А ваше подвенечное платье сохранят, и вы потом передадите его по наследству нашей дочери. — Я и говорю, государь, глупость, — улыбнулась Анжала. — Но зато я выучила танец. — По сравнению с вашими танцами, это баловство. — Нардин понизил голос. — А вы станцуете для меня, моя пери? — Конечно, — серьёзно ответила Анжала. — Я с радостью стану танцевать для вас, услаждать ваш слух пением и игрой на цимре, мой господин. Нардин хотел было что-то сказать, но внезапно взял невесту за плечи и расцеловал в обе щёки, Анжала слабо ахнула — и государь поцеловал её в губы. Он тут же сам испугался своего порыва — не оскорбил ли он невесту? Вдруг в Иларии целовать невесту до свадьбы — великий грех? Но увидел, как трепещут ресницы Анжалы, как взволнованно вздымается её грудь, румянец заливает щёки. Она не вырывалась, не отталкивала его, только прикрыла лицо покрывалом и одарила Нардина таким взглядом, что тот уже пожалел о своём поцелуе — желание затопило его с головой. — Простите, моя пери, — он наклонился и прижал руки Анжалы к своему лбу. — Вы слишком желанны для меня. — Ах, государь, — ответила невеста, — кто же просит за это прощенья у будущей жены? Но я боюсь оскорбить Единого невоздержанностью и дать вам повод впоследствии упрекнуть меня за вольность нрава и родителей моих за плохое воспитание дочери. Умом понимал Нардин, что его просят уйти, но глаза невесты, казалось, молили остаться. — Одно утешает меня, — сказал он. — Я вижу в ваших глазах, что так же желанен. Послезавтра свадьба… — Да, и тогда я буду всецело вашей. А пока… — А пока я оставлю вас, моя пери. Нардин почтительно поклонился и покинул покои княжны.***
Уже за пару часов до начала обряда в Соборе столицы в Среднем городе вся площадь была запружена народом. Обитатели Нижнего города, которым не часто доводилось побывать в Среднем, а уж Верхний казался просто недостижимыми небесными кущами, глазели на царских соратников, который в сопровождении жён и детей, коим возраст позволял выдержать службу, торжественно входили в двери храма. В Калхедонии во время церковной службы принято было стоять. Лишь старикам и немощным дозволялось посидеть во время проповеди на скамьях вдоль стен. После взятия столицы войсками Нардина Собор немного подновили — древние росписи очистили от свечной копоти, кое-где восстановили позолоту лепнин. Храм в Нижнем городе был большим по размеру, но недостаточно красивым для такого торжественного события. Знатные калхедонцы входили в храм, вставали в два ряда напротив алтаря, согласно веками утверждённому ранжиру. Невольно взоры их обращались вовсе не на символ Единого, а в сторону скамей — на них сидели иларийцы, в своих ярких одеждах выглядевшие как диковинные цветы, собранные в храме ради украшения. Язычники в храме? Такое исключение было сделано только по случаю свадьбы. К тому же, рассудил отец Сабиан, накануне совершивший над княжной все необходимые обряды посвящения в истинную веру, иларийские гости лишний раз убедятся в величии Единого. Среди иларийцев находились и жрецы, которые не побрезговали приглашением, не возмутились. Они сидели неподвижно, но глаза их нет-нет да перебегали от фрески к фреске. Отец Сабиан преклонил колени перед алтарем, поднялся на возвышение и голоса в Храме стихли. — Знаменательный день, чада мои, — сказал он. Голос его, привычный к командованию в поле, услышали все, хоть и говорил он мягко. — Государь обретает жену и подругу, страна обретает царицу, церковь наша обретает преданную дочь. Восславим же Единого и начнём обряд! На хорах запели свадебный гимн, внизу мужчины подхватили всем известные слова. Иларийцы робко стали поднимать глаза вверх — им казалось, что от такого мощного звучания сейчас своды рухнут им на головы. В храм торжественно вошёл Нардин в сопровождении трёх своих соратников, которые выполняли на свадьбе почётную роль друзей жениха. И жених, и свидетели его вышагивали гордо, держа правые ладони на украшенных каменьями «кинжалах», а, по правде сказать, просто украшениях. Когда-то в глубокую старину кинжалы носили настоящие, но порой их пускали в ход прямо на свадебном пиру. Нравы с тех пор стали мягче, и кинжалы превратились в пустые ножны с припаянными к ним рукоятями. Жених и его друзья преклонили колени перед алтарем и встали так, чтобы видеть вход. Мгновение, другое — и их голоса присоединились к общему хору. На затканную золотом дорожку ступили мальчик и девочка в нарядных одеждах, неся свечи для новобрачных. У Нардина сердце сжалось в ожидании. Последняя нота гимна ещё таяла под сводом, а по дорожке церемонно, неторопливо шли одна за другой девицы — одного роста, одного сложения, будто сестры, закутанные с головы до ног в тёмные, строгие покрывала, и краешка подола нельзя было разглядеть. Дюжину девиц насчитал Нардин, пригляделся внимательней к той, что шла третьей. Ему подсказали, какой по счёту пойдёт княжна — не потому, что он был государем. Уже давно женихам помогали выйти из сложного положения, а ведь было время, когда невеста могла уйти из церкви, если жених не находил её среди одинаковых по виду девиц. Если уж очень любила недотёпу, могла и согласиться на брак, но молодому или не слишком молодому мужу ещё долго аукалась ошибка. И жена могла при случае напомнить, и семья её. Девицы выстроились в ряд и застыли неподвижно — невеста даже вздохом не могла намекнуть жениху о себе. Нардин пошёл вдоль ряда, но поравнявшись с третьей девицей понял — что-то не так. Неужели его обманули? Кто посмел? Он втянул носом воздух — девицы даже пахли одинаково, духами княжны. Ах, вот оно что! Плутовка решила подвергнуть его настоящему испытанию! «Помоги мне Единый», — взмолился Нардин мысленно. Знай он невесту подольше, он бы не растерялся так поначалу. Прошёл вдоль ряда один раз, стал возвращаться обратно. Народ в храме тихонько зашушукался. И тут Нардин заметил, что плечи одной из девиц чуть опустились, будто под грузом. Он вспомнил, что Анжала жаловалась на тяжесть подвенечного наряда. — Вот моя наречённая! — провозгласил он громко и уверенно, коснувшись рукой плеча девицы и молясь про себя, чтобы не обознаться. Тут девицы разом скинули с себя покрывала. Нардин выдохнул — он не ошибся. Глаза княжны сияли таким счастьем, что он даже почувствовал укол совести — ведь не сердце подсказало, а житейская сметка. Нардин подал невесте руку и повёл к алтарю. На хорах снова грянули гимн — и гости в храме подхватили его. Новобрачные встали напротив символа Единого, приняли свечи из рук детей. Отец Сабиан в наступившей тишине прочёл благодарственные молитвы, обращённые к Творцу всего сущего. — И создал Единый брачные союзы, дабы мужчины и женщины любили и почитали друг друга, — вещал священник. — Все мы стали свидетелями того, как эта женщина добровольно пришла в храм, чтобы сочетаться браком с этим мужчиной. А мужчина этот, повинуясь голосу сердца, узнал свою наречённую. Все ли присутствующие подтверждают сие? — Да! — выдохнули гости разом. Краем глаза Нардин заметил, как перешёптываются меж собой иларийцы. Приставленный толмач вполголоса, чтобы не мешать обряду, переводил им, что было сказано, и, видать, понемногу растолковывал то, что сказано не было, но калхедонцы и так понимали без слов. — Вкусите, дети мои, от даров земли! — возгласил отец Сабиан, взял с блюда лепёшку, отломил по кусочку, макнул каждый в мёд и вложил в уста сначала княжне, потом государю. — Пусть жизнь ваша будет обильна, как житница, и сладка, как этот мёд! Потом священник подал знак, и Горгэ Микел шагнул вперед, подал царю перстень, изготовленный ювелирами к свадьбе. — Прими перстень сей в знак моей любви к тебе, — сказал Нардин и надел его на средний палец Анжалы. — Принимаю и буду носить с достоинством до самой смерти, — отозвалась княжна. Впрочем, больше не княжна — царица! — Целуйтесь, чада, — с доброй улыбкой молвил отец Сабиан, и по его знаку хор грянул величальную. Нардин и Анжала троекратно поцеловались — целомудренно, чуть соприкасаясь губами.***
Пока в храме проходил обряд, в Верхнем городе, на дворцовой кухне повара с утра трудились над угощением для пира. Иларийские слуги княжны тоже не отставали — прямо во дворе кухни в огромных котлах они готовили какое-то странное кушанье из мяса и тех странных белых зёрен, называемых рисом. Помимо прочих даров, княжна привезла и многочисленные ящички с дорогими специями. Аромат от мяса, щедро посыпанного разноцветными порошками, стоят такой, что слуги то и дело забегали во двор кухни посмотреть и понюхать. В огромных котлах мясо зажарили с луком, морковью и чесноком, сверху закрыли толстым слоем слегка отваренных зёрен, залили топлёным маслом, посыпали зеленью — вот что-что, а зелень эта калхедонцам хорошо была знакома, они сами любили кориандр. Потом под крышками заморское кушанье принялось томиться, а иларийцы уселись вокруг костров на корточки и, в ожидании, напевали вполголоса песни. — Пахнет-то как! — высказала наконец общее мнение кухарка Татия. — Глядишь, и на вкус не хуже окажется. Мясо-то хорошее, такое испортить и безрукому трудно. А вот зёрна эти... — Каша как каша, — возразила стряпуха Элени. — Пшеничную-то государь ох как уважает, и за завтраком, и за обедом, и за ужином одну её бы и ел, если б мы заленились. — Слышь, слышь! Трубы! Молодые из храма возвращаются! — Татия дёрнула товарку за юбку. — Хватит прохлаждаться, на кухню пора. А на кухне творилось несусветное — поварята бегали, как ошпаренные, стучали поварёшки, гремели ножи. Распорядитель пира ходил меж столов, его помощник, облечённый особой миссией, пробовал понемногу от каждого кушанья, выжидал немного и кивал — не отравлено, мол. Распорядитель указывал, на какое блюдо что класть, как украшать. Посреди кухни красовались два лебедя с позолоченными клювами — мясо искусно из них вынули, мелко порубили, зажарили с луком, травами, орехами, изюмом и хлебом, придали форму тушек. Лебеди предназначались для стола молодых и их почётных гостей. К запыхавшемуся распорядителю подошел старший из иларийцев, за ним торопился толмач. — Ещё угощение, — проговорил он. — К царскому столу готовили, как для князя своего. Распорядитель поманил уже почти объевшегося яствами отведывателя блюд и вышел во двор. Иларийцы подняли с первого котла крышку. — О! — только и мог вымолвить распорядитель. Рис пропитался горячим паром, разбух. Один из чужеземцев запустил черпак с длинной ручкой в кушанье с краю, чуть отодвинул зёрна в сторону, открывая взорам и жадно втягивающим ароматы носам мясное нутро кушанья, набрал немного на тарелку и подал с поклоном. — Как это есть-то? — спросил отведыватель. — Они говорят, — перевёл толмач, — что у них на родине принято есть руками, но можно и ложкой, если вам так удобнее. — О-о-о! — простонал отведыватель, едва только рис, пропитанный соусом, оказался у него во рту. — Что? — испугался распорядитель. — Хорошо, — с набитым ртом пробормотал отведыватель. — Остро, но в меру. — Он попробовал мясо. — Так. Очень нежно. Зёрна смягчают остроту. Илариец что-то залопотал. — Блюдо побольше надо, говорит, — перевёл толмач. Распорядитель задумался на миг, потом подозвал слуг и велел принести блюда из дальней кладовой — бронзовые, чеканные, с серебряными и золотыми накладками. На них обычно складывали царские дары для особо почётных гостей. Если повелитель не скупился на золотые монеты, блюдо несли двое слуг. По мысли распорядителя, с едой-то они полегче будут. — После танца молодых подашь, — велел он повару, кивнув на котлы.***
Новобрачным надлежало провести первую брачную ночь в парадной опочивальне — не в той, что размещалась во дворце царицы, а в парадной, в Большом дворце. Анжала лежала под одеялом, глядя на расписанные стены, часть которых тонула в темноте, на стол подле дивана, где слуги расставили лёгкие, но сытные блюда — для подкрепления сил после любовных баталий. На пиру новобрачным полагалось есть мало — по кусочку традиционного жареного лебедя да по кусочку свадебного пирога. Иларийское угощение досталось гостям, которые продолжали пировать, пить и веселиться. Роль новобрачных на пиру свелась к тому, что они выслушали здравицы, исполнили танец (Анжала чувствовала, что не опозорилась перед многочисленной калхедонской знатью), открыли пир, отведали сладкого медового напитка, а потом женщины отвели невесту в дальние покои, передали на попечение служанок, которые уже в третий раз за день раздели её, омыли в бане, умастили тело и уложили в постель — ждать прибытия мужа. После купания Анжалу тянуло в сон, в спальне царила тишина, голоса пирующих и музыка сюда не доносились. Внезапно двери опочивальни распахнулись. Двое слуг с большими масляными лампами шагнули внутрь и разошлись в стороны, открывая дорогу царю. Увидев чужих мужчин, Анжала нырнула под одеяло. Нардин в свободном шёлковом халате, опоясанном расшитым кушаком, остановился у постели, глядя на невесту. Евнухи споро разоблачили его, оставив в одной рубахе, государь возлёг на постель и махнул рукой. Слуги, служанки и приближённые, кому была оказана честь проводить царственного жениха к свадебному ложу, с поклонами оставили новобрачных одних. Анжала тихонько откинула край одеяла и посмотрела на мужа. Нардин улыбался ласково, но в глазах его читалось плохо скрываемое желание. В глубоком вырезе рубашки виднелась волосатая грудь — глаза Анжалы слегка расширились, ведь иларийцы не отличались такой бурной растительностью на теле. Воровато, будто кошка, готовая стянуть со стола кусочек мяса, Анжала протянула руку и запустила пальцы в кудрявые волосы на груди мужа. Осторожно провела ладонью и замерла — нащупала старый шрам. — Всё давно зажило, — сказал Нардин, накрыв её ладонь своей. — И надеюсь, моя царица, нас ждёт только мирная жизнь. — Я хочу посмотреть на вас, — прошептала Анжала. Нардин вдруг смутился — и оттого, что просьба исходила от юной девушки, и оттого, что давно он уже не обнажался в постели. В браке с Дженерис он машинально исполнял супружеский долг в темноте спальни, не снимая исподнее, лишь приспуская штаны. Не решаясь скинуть одеяло, Нардин потянул рубаху вверх, стащил через голову и отбросил в сторону. Анжала выбралась из-под одеяла и присела на колени. Свет от лампы падал прямо на неё. Сквозь полупрозрачную ткань сорочки Нардин видел тонкий стан и округлые груди с тёмными сосками. Он протянул руку и коснулся её через тонкую ткань. Анжала, помедлив, тоже сняла с себя сорочку и вздрогнула, когда её талии коснулись горячие мужские ладони. Нардин притянул жену к себе. Та решительно откинула длинные волосы на одну сторону, обнажив шею, наклонилась и первая коснулась губ мужа своими.***
Утром слуги в растерянности топтались у двери монаршей спальни — обычно в это время государь был уже давно на ногах. Наконец самый смелый осторожно постучался. — Ваше величество, завтрак простынет. Спустя некоторое время створка распахнулась, едва не стукнув храбреца по лбу. На пороге спальни стоял государь в халате на голое тело. — Чего шумишь? — с притворной строгостью спросил Нардин. — Мы спим. Слуги заулыбались и стали подкручивать усы. — Пусть двор завтракает без нас. Через два часа приходите, не раньше. И чтобы к этому времени баню приготовили. Слуга радостно кивнул, мудро воздержавшись от просившихся на язык замечаний по поводу первого утра новобрачных. — Да, — Нардин, уже было прикрывший дверь, распахнул её снова. — Скажите цирюльнику, чтобы тоже явился. Возвращаясь к ложу, Нардин с некоторым самодовольством осматривал разгром, царящий в спальне. Обе рубашки валялись на полу, на столике подле дивана стояли опорожнённые чаши, где накануне лежали закуски; на ковре то тут, то там валялись зёрнышки миндаля — следы шутливого обстрела, которому подвергла его жена; диванные подушки тоже лежали где угодно, только не там, где надлежало — одна долетела до самого угла комнаты. Слуги, чего доброго, подумают, что государь, зверь и изверг, гонялся за стыдливой жёнушкой по опочивальне, а та с трудом отбивалась. Забравшись на ложе, Нардин посмотрел на жену — румяную ото сна, с перепутанными волосами, которые покрывалом раскинулись по голым плечам. Анжала чуть приоткрыла глаза. — Что там? — томным голосом спросила она. — Мы проспали завтрак, слуги волнуются, — усмехнулся Нардин. — О… — Ничего, пусть привыкают. Часа через два нас опять попробуют разбудить. Нардин забрался под одеяло, Анжала придвинулась к нему и обняла, ничуть не смущаясь. — Тигрица моя, — глухим голосом произнёс государь, поглаживая жену по голове и пытаясь распутать длинные чёрные пряди. — Красавица моя. — Мой лев, — пальцы Анжалы скользнули по волосам на груди супруга. — Слышал я, от союза льва и тигрицы рождается удивительный зверь, — промолвил Нардин, — огромный и мощный. — Благослови, Единый, — прошептала Анжала. — Только не сразу, не сразу! — запротестовал Нардин. — Дай мне хотя бы пару месяцев насладиться тобой. — Родить за пару месяцев! — засмеялась Анжала. — Это невозможно, государь. Даже если мы оба будем очень-очень стараться! — Рожать-то недолго, если Единый поможет, а вот ждать до родин долго — я же за девять месяцев с ума сойду. — Ты шутишь, мой лев? Зачем сходить с ума? Если тихонько, то, когда живот появится, можно, а я и до, и после тебя без ласки не оставлю. — Это какой же ласки? — спросил Нардин, краснея, как юнец. — Узнаешь. Тигрицы всех своих тайн сразу не открывают. — Анжала шутливо рыкнула и слегка куснула мужа за плечо. — С огнём играешь! — Нардин опрокинул её на спину и навалился сверху. Анжала притворно взвизгнула и, чувствуя готовность мужа, раздвинула ноги. «Творец, я же до бани не дойду, — думал Нардин, в третий раз пускаясь в любовные баталии, — стар я уже для таких подвигов». Но что-то подсказывало ему, что рано он записал себя в старики. Анжала так охотно принимала его, так сладко стонала, что он поневоле терялся, не в силах, впрочем, остановиться. Ещё ночью, после сражения на подушках, когда он догнал жену у дивана, повалил её и тут же овладел, а потом донёс, обессиленную, до ложа, он в который раз поражался её мудрости и дальновидности. Как правильно она сделала, написав ему письмо и пояснив кое-какие традиции воспитания девочек в Иларии. Она ничуть не стыдилась и даже радовалась новым, неизведанным ранее утехам. Не знай Нардин, что жена его была невинна до свадьбы, он бы, пожалуй… — впрочем, он и сам не знал, что предпринял бы в таком случае. Пожалуй, и войной бы пошёл на соседа. Нардин наполнил кубки оставшимся в кувшине вином, подал один жене, осушил второй так, будто не пил неделю. Анжала лишь смочила губы, откинулась на подушки. — Мой лев, — прошептала она. — Когда, вы сказали, слуги придут будить нас снова? — Через два часа, — пробормотал Нардин. — Пока они тут прибираются и несут нам завтрак, мы сходим в баню, освежимся. Я велел позвать цирюльника, пусть сбреет мне бороду. — А я думала, что царю так положено. — Нет, и ты видела, моя пери, что калхедонские мужчины бреются или отращивают бороды по собственному желанию, а не повинуясь обычаям. Не хочу колоть бородой твою нежную кожу. «Да и старит она меня», — прибавил Нардин про себя. — Твоя борода мягкая, как шёлк, — заметила Анжала, — к тому же ты с ней и правда похож на льва. Не сбривай, мой господин, она тебе идёт. — Ох, тигрица моя, — усмехнулся Нардин. — Не гнать же цирюльника взашей, он, поди, уже на награду надеется. Пусть немного подровняет, согласна? Анжала с улыбкой кивнула, уткнулась мужу в бок и вскоре уже тихо посапывала во сне.***
После свадьбы миновала пара месяцев, уже давно отгремели празднества, молодые одарили всех, кого можно было, и даже тех, кому было не положено принимать царские подарки. Потом вдруг завелись новые обычаи — государь с супругой стали посещать по дням отдохновения службы в храме Нижнего города. Царская процессия спускалась из Верхнего города, шла через Средний, входила на улицы ремесленников и торговцев и следовала к храму. Царица взяла его под своё покровительство — службы велись в окружении лесов, на которых живописцы подновляли фрески. Владетельная чета входила под старые своды, будто небожители, а после службы к храму стекались нищие со всего Нижнего города — царица подавала каждому, без страха и отвращения прикасаясь своей ручкой к загрубевшим грязным рукам. Охране оставалось только с тревогой оглядываться по сторонам, выискивая в толпе возможных злоумышленников. Но вряд ли нашёлся бы злодей, кто посягнул бы в такой момент на монаршую чету — он не прожил бы и минуты. А однажды на площади у собора появились котлы, где для бедняков стали готовить угощение. Нардин не мешал супруге, понимая, что той следует заслужить любовь народа, и радуясь, что теперь отцу Сабиану будет с кем обсудить дела благотворительности. Он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Лишь только солнце начинало клониться к вечеру, он уходил во дворец царицы — Анжала встречала его в окружении иларийских служанок, опускалась на корточки и касалась пальцами его стоп. Нардин уже привык к такому приветствию и не видел в нём ничего унизительного для царицы. Наступало время блаженства. Нардин беседовал с женой, рассказывал, как прошёл день, какие заботы одолевают — та внимательно слушала, не сводя с него взгляда. Она играла для него на цимре, танцевала в сопровождении музыкантов, скрытых за занавесом. В бане Анжала умащала благовониями израненное в боях тело мужа, разминала ему усталые плечи — и тот перестал стесняться наготы. Она заплетала ему волосы во множество маленьких косичек на иларийский манер — однажды Нардин в забывчивости появился перед знатью с такой причёской, и на следующий день со смехом увидел, что кое-кто из князей перенял новую моду. Нардин написал два пространных письма и отправил их в Гутрум — сыновьям. Письмо в Иларию он составлял вместе с женой. Анжала отсылала на родину жрецов и умоляла отца и брата простить её за желание следовать вере мужа. Маги, прибывшие с ней, оставались в Калхедонии, и молодая царица просила прислать ещё несколько. Анжала писала отцу, что уже полюбила своего супруга всем сердцем, и Нардин, понимающий, о чём она пишет, удивлялся себе — отчего вдруг тонкая иларийская вязь расплывается у него перед глазами. Сердце его было полно радости — давно уже забытое чувство. Будущее виделось ему светлым, и он почти забыл о письме от Ленарда, полученном незадолго до свадьбы, где сын предупреждал его о мрачных пророчествах гутрумских колдунов и ведьм. А в октябре великую радость возвестили гонцы по всей стране — царица забеременела.