Чернильные демоны старого города

      — Куда мы идём сегодня? — уже с крыльца говорил Чес и знал, что его лицо сейчас сияло как множество отполированных алмазов. Джон невольно усмехнулся и сделал пару шагов к нему.       — Идём в загадочное и запретное для посторонних место. По крайней мере, запретно оно потому, что время, в которое его можно посетить, уже вышло… Таким образом, сегодня мы будем действовать как настоящие шпионы… Для такого правильного мальчика, как ты, это будет полной неожиданностью, — заверил его Джон, и Чес отнюдь не хотел с ним спорить. Курение и пару скелетов в выдуманном шкафу не делали его кем-то иным; его жизнь правда не отличалась опасным авантюризмом и желанием выйти за рамки дозволенного. По хитрому блеску в глазах Джона можно было понять, что он вполне когда-то давно совершал очень неправильные поступки… Как ни странно, это только больше разогревало интерес Чеса. Чёртов Джон был его личным искусителем, соблазняющим на плохие поступки. Ровно по кем-то выдуманному канону, конечно, думал Чес, когда они направились в сторону супермаркета, около которого сегодня и встретились.       — Это место называется Библиотека Roberto Caracciolo, она входит в дворцовый комплекс, где, кроме этого, есть ещё собор, часовня и ещё много чего. Всё это огорожено забором, зато в саму церковь мы ещё попадём, а от неё — к нашей библиотеке. Точнее, в библиотеке нам будут нужны не стеллажи с фолиантами, а очень древние и обшарпанные комнаты, куда люди ходят как на экскурсии. Как показывает карта, — Джон тут же достал чёрно-оранжевую карту Лечче и указал на северный сгусток пятна, — где-то в той области кому-то уже очень и очень плохо.       Чес поглядел на остальную часть карты и удивился, как много, на самом деле, было этих рыжеватых пятен. Не все были густыми, но многие уже давно перешли от лёгкого оттенка к среднему. Только в тот момент Чес на самом деле осознал самую суть этих развесёлых ярких пятен: за каждым из них крылись разочарование и ужас, громкий плач и ломающие душу изнутри тихие всхлипы, стыд и невозможность поделиться этой тайной хоть с кем-нибудь. Десятки людей сейчас надрывно рыдали, испытывая примерно то же, что он сам испытал, втянув вчера в себя демона. Чес и не заметил, как его лицо помрачнело; мягко и нежно его локтя коснулся Джон и заглянул ему в глаза понимающе и заботливо — Господи, какая же особенная и изящная была у этого человека забота: ненавязчивая, едва ощутимая, но такая энергетически сильная, что Чес ощутил прямую зависимость от него. Словно тысячи бабочек выползали из своих склизких мутных коконов наружу и разлетались разноцветным кружевом у него в груди.       — Совершенно нет смысла думать о том, что кроется за этими пятнами. Мы с тобой должны обладать чем-то вроде хладнокровности детектива, расследующего цепочку убийств: всем и сразу помочь невозможно, — Джон переместил ладонь на его плечо, и Чес ощутил сладчайший, тонкий трепет, так предательски прошедший по его телу. Что-то в этих уверенных, властных прикосновениях было отчаянным и безумным, и Чес почему-то хорошо представлял себе, каковы эти прикосновения к самой коже. Это словно электрический заряд, легко подпаливший нервшики — наверное, как-то так.       — Просто после вчерашнего я стал по-другому смотреть на это… — Чес вздохнул и выдавил из себя печальную улыбку. — Роль детектива — отнюдь не моя. Пожалуй, всецело твоя; пожалуй, я только и годен, что в качестве наблюдателя.       — Ты чёртов уникум, Чес! — живо возразил Джон, убрав руку, и новые нотки проскользнули в его голосе — наверное, всё же каким-то таким — малость вспыльчивым и самоуверенным — Джон бывал в группе своих друзей. Чес удивился, обнаружив в себе капельку гордости, что сумел увидать это в новом знакомом.       — Ведь ты почти единственный, кто сумел проделать вчерашний ритуал до конца, справится почти на отлично и при этом выйти с минимальным ущербом! — Джон умерил пыл и негромко добавил: — В иные моменты я до сих пор восхищённо на тебя смотрю, а уж такое со мной не происходило все те годы, когда я стал более-менее сознательным.       Это откровение таки добило Чеса; банальными, лишёнными красоты словами Джон нарисовал в его душе изящную картину и наконец выделил уголок собственному имени — вырезав, выточив из мрамора стойкой симпатии свою скульптуру. И Чес без сомнения видел, что и сам уже тихонько реставрировал эту душу, нанося слой за слоем плотного доверия между ними на эту выщербленную душу. Слишком смело, слишком наивно так думать, а дней знакомства между ними — ничтожно мало, но Чес не помнил, чтобы хоть когда-то первый встречный вызывал в нём такую симпатию и не вызывал при этом подозрений. Они шли как ни в чём ни бывало дальше, и Чес даже вроде бы согласился с Джоном насчёт себя, хотя особых иллюзий в отношении своей персоны не питал.       В голове ещё крутились обрывки предложений из его сегодняшнего поста в блоге; никогда бы он не подумал, что бессмысленное хобби займёт столько места в его мыслях. Наверное, впервые за те пару лет, что он вёл блог, ему так сильно понравились собственные слова; смысл банален и наивен, но особой оригинальности тут и не сыщешь, когда пытаешься охватить всё и сразу. Шелковисто-грустные сумерки понемногу сгущались, оседая гущей на дне кофейных чашек, забираясь в квартиры вместе с переливами классической музыки и перешёптываясь матовыми тенями в тёплых палисадниках. Где-то вдалеке стали угадываться очертания готической церкви, выполненной из леччезе, отчего суровость её сглаживалась мягким свечением и пышным букетом витков и узоров. Церковь ещё освещалась внутри, но чем выше, чем ближе к её шпилям, тем меньше встречалось зажжённых окон; здание уходило вправо, ещё куда-то вперёд, разрастаясь и перетекая в другие помещения и дворцы. Они зашли через главные ворота, прошли по внутреннему дворику и скрылись в облаке ладана и дрожащих свечей; внутри было довольно темно и малолюдно, около алтаря какой-то священник убирал раскрытые Библии, а где-то снаружи пронзительно каркала ворона. Здесь было довольно современно и чистенько, думал Чес: белые колонны, сводчатые, не заполненные фресками потолки, лишь около алтаря от пестроты рисунков рябило в глазах. Джон быстро провёл его в левую галерею, где, под прикрытием мраморных колонн и пышных цветов, они прошли к закрытой с виду наглухо двери около алтаря. Её не было видно ни с алтаря, ни с главного входа; внутри было прохладно, пахло сыростью и краской, и длинный коридор вёл в какое-то более светлое помещение в конце.       — Даже если где-нибудь нас остановят, надо вести себя естественнее. Я всегда говорю, что я сотрудник библиотечного архива; обычно это люди, которых никто в лицо не знает. Так часто это говорил, что и сам малость поверил, будто там работаю… — Джон усмехнулся, и Чесу оставалось только дивиться его смекалки — сам бы он при малейшем косом взгляде в свою сторону ощутил стыд и развернулся бы обратно.       — А что там? Какой-то красивый переход или?.. — Джон поймал его взгляд, и Чес уже без слов понял, что их ожидают приключения.       — Да. Широкий коридор, по периметру открытые террасы. Много красоты и мало работы. Как и бывает обычно в таких местах.       — Как часто ты проникал в такие запретные помещения? — почему-то тихо спросил Чес, и со следующим шагом они вышли в широкую галерею, где золотисто-муслиновые тени тяжёлыми полосками струились по щербатому камню, заполняя прорехи и сглаживая реальность. Здесь пахло зеленью и землёй, а слева и справа тянулись открытые террасы и палисадники, полные благоухающих роз и апельсинов. Всё это красиво венчала балюстрада, которую обожали жители Лечче и пихали куда только можно. Виднелся блекло-шоколадный кусочек неба с клубничной прожилкой на западе, и стаи воронов кружили над деревьями, совершая своего рода птичью прогулку.       — Ну, не то чтобы часто — если есть необходимость. Но когда-то давненько мне пришлось залезать в тайные комнаты и хранилища Лувра и Ватикана. Я не любитель всех таких вылазок, но уж как получалось, — Чес, пожалуй, верил Джону — он говорил без преувеличенного хвастовства и не оглядывался в его сторону, чтобы отмечать малейшее изменение реакции. Чес даже не хотел спрашивать про систему безопасности, различные датчики и камеры наблюдения — если уж Джон справлялся как-то с тварями из иной реальности, то в своей родной он наверняка многими вещами мог крутить по своему желанию.       Молча они прошли по длинному переходу; затем небольшая ветхая дверца, за ней — какое-то подобие прихожей и служебной комнаты одновременно. Маленькая комнатка, совершенно пустая, полная деревянной мебели и безвкусных безделушек, расставленных по массивным полкам. Потёртый диван с чьим-то брошенным потёртым пальто; недопитый чай, раскрытая книга на полу, разбросанные подушки, приглушённый свет торшера, стойкий запах пыли и убогой повседневной печали. Кто-то убегал отсюда в исключительной спешке. Дверь напротив была раскрыта и вела в полутёмный библиотечный зал. Джон и Чес переглянулись многозначительно и мелко кивнули друг другу; это дико понравилось Чесу, потому что он, кажется, угадал, что хотел сказать ему Джон: «Будь осторожен, дело непросто, особо не высовывайся и далеко не отходи». Библиотечные залы — лабиринты человеческих страхов и страстей; Чес всегда считал, что это идеальное место для убийства или даже преступления. Он тщетно искал в литературе отражение выдуманного собой детектива, где расследуются преступления, совершаемые в библиотеках города, да ещё и полки с книгами вокруг были бы выбраны не просто так! Но это были только мечты; Чес очнулся, когда они уже стояли в просторном зале, среди огромных шкафов и разноцветных корешков книг; пахло старыми страницами, чернилами для ручки и ускользающей, тёплой ностальгией. Зал скрывался в приятном сумраке, разбавляемом серебристо-оливковым светом маленьких бра на стенах. Потолки были сводчатыми и выкрашенными в белый цвет; рядом с дверью, откуда они только что вышли, находился широкий массивный стол, заваленный бумагами, картонными корочками, цветными стикерами и пёстрыми ручками — для оформления формуляров и выдачи книг.       Но здесь везде было тихо; Джон направился куда-то вглубь стеллажей, и Чес быстро догнал его. Затем они свернули направо, дошли до какой-то двери. За ней открывался ещё один маленький зал, полный древних фолиантов и украшенный деревянными гравюрами. Пришлось вернуться в основной зал и идти дальше между стеллажами.       — Если верить карте, то нам нужна северная часть библиотеки; но человек мог перемеситься куда-нибудь ещё в пределах библиотеки, — сосредоточенно говорил Джон, раздумывая над планом и зорко оглядываясь. — А это не отразится на моей карте…       — А если он вообще решит уйти домой? — Чес проводил пальцами по корешкам книжек, про себя читая имена незнакомых авторов.       — Это будет на моей карте… пятно на библиотеке пропадёт и постепенно появится там, где нужно, — Джон тут же достал свою карту и развернул её прямо на полу; Чес присел на корточки рядом с ним и вгляделся.       — Но, как видишь, нам нужно искать где-то здесь. Человек со своими страхами никуда не сбежал… — Чес с трепетом разглядывал рыжее пятно и даже притронулся к нему пальцами — шершавое и ощутимо реальное. — В большинстве случаев люди никуда не сбегают уже, если они запуганы своим кошмаром сильно. Они остаются на месте и тихонько сходят с ума… — Джон быстро собрал карту и, тут же сориентировавшись, сказал, что есть смысл проверить другую сторону. Пока они бежали туда, огибая стеллажи и запинаясь о табуретки, где-то истошно и обречённо закричал человек. Этот крик эхом завибрировал в душе Чеса, и ему стало порядком жутко. Зато Джон расплылся в улыбке и тут же свернул, сказав, что всё это время им надо было идти просто прямо. В конце библиотеки нашлась лестница в подвал; оттуда повеяло стылым ветром и гнилью. Каменные ступени были влажными и скользкими, и спуск совершенно утопал во тьме, так что Джону пришлось включить неяркий фонарик — лишь бы хватало на пару метров вперёд, много и не надо, а то вдруг они спугнут чей-то страх. Джон ставил на то, что сегодня человек будет бояться темноты или замкнутого пространства; Чес невольно включился в эту хладнокровную игру и предположил, что человек боялся огромных пустых помещений, где его настигало одиночество. Увидав наконец пляшущие огоньки свеч за поворотом, они прекратили разговор, и Джон быстро выключил фонарь.       Стали слышны всхлипы и стенания — тихие, неловкие и постыдные. Джон первым вошёл в комнату, Чес — сразу за ним, как только понял, что опасность им не угрожает. Комнатка была маленькая, отштукатуренная, но тёмная; крохотная слабая свечка мерцала в углу, готовая погаснуть в любой момент. Здесь упирались в потолок несколько неуместных колонн, и за самой дальней из них виднелась мутная человеческая фигура. Чес ощутил глупую дрожь, но Джон аккуратно пошёл прямо вперёд, решив обогнуть человека с другой стороны. Чес пошёл за ним, чувствуя глухие и настороженные удары своего сердца. То, что они увидели далее, опровергло все их догадки насчёт фобии.       Мужчина, лет шестидесяти, с жидкими волосами и невыразительным серым лицом (впрочем, разглядеть в темноте было сложно), был привязан верёвками к колонне, но перед ним… слишком немыслимо разверзлась целая бездна. Буквально вырытая в земле бездна — настолько глубокая, что Чес сомневался, будто видел её дно. У основания колонны земля понемногу осыпалась, грозя падением вместе с мужчиной, который вырывался и тем самым раскачивал колонну лишь сильнее. Чес неосознанно сделал шаг вперёд — он не мог терпеть и видеть чьи-то мучения, но пальцы Джона ловко сомкнулись вокруг его кисти. Подтянув его к себе, Джон прошептал:       — Яма ненастоящая. Это иллюзия. Человек никогда не упадёт. Чертовски дикая декорация для страха высоты, но это так. Ничья… — Чес почувствовал, что по мягким волнам этого шёпота таки доплыл до спокойствия. Человек ещё не знал об их присутствии — они были слегка позади него, и своим шагом Чес мог разрушить всё. Быстро и слаженно Джон пустил дротик с транквилизатором, и мужчина перестал сотрясать тишину своими стонами. Бездна сразу же перестала быть бездной и стала не больше, чем ямой — высота уже не казалась головокружительной, и дно вполне себе вырисовывалось сквозь лёгкий туман.       — Ты же помнишь, что мы собрались делать с тобой с этой проказой? — загадочно спросил Джон, и его глаза блеснули живым, приятным интересом. Чесу понравился этот загадочный, сотканный из тьмы образ Джона.       — Ты говорил что-то о курении…       — Да! Курить я буду немного необычно и немного необычный табак… — с этими словами Джон достал из внутреннего кармана длинный мундштук — совершенно как в старых американских фильмах, типа «Завтрак у Тиффани» — и стал аккуратно заправлять его табаком. — Не подумай ничего плохого — это почти тот же табак, вкусовые изменения будут несущественными. Я добавил туда такого вещества, что дым от мундштука рассеет иллюзии. Этот страх помечен средней силой не просто так — захватить его и разбить о собственную душу почти равняется самоубийству. Как ни странно, я решил изобрести именно такой способ: по своему составу, получившаяся добавка очень удивительно и точно подходит именно к табаку — они друг друга не нейтрализуют, а вполне спокойно уживаются в химическом плане. Чтобы добиться этого, пришлось истратить кучу нервов, времени и табака; пару раз от получавшихся смесей приходилось промывать желудок… — Чес округлившимися глазами уставился на совершенно спокойного Джона, которому это доставило явное удовольствие. — Но сейчас рецепт доведён до совершенства. Смотри.       Джон сделал затяжку, и перламутрово-серый дым завился узловатой, но удивительно подвижной струйкой. С каждым новым вдохом или выдохом дымящийся конец мундштука выпускал всё больше дыма, который спиралью вздымался к потолоку. Затем Джон подошёл к глубокой яме ближе и, иногда затягиваясь, стал немного вращать мундштук в пальцах, чтобы дым завивался горизонтальными спиралями и постепенно растягивался, обволакивая яму по всей ширине. В какой-то момент, когда уже за гущей дыма стали плохо угадываться черты обрыва, Чес просто моргнул и понял, что бездонная яма исчезла насовсем. Точнее, так показалось сначала; после Чес обнаружил, что сразу за колонной глубокая яма ещё осталась — точнее, какой-то кусок от прошлой, неохваченной дымом. Чес начинал догадываться, что должно было случиться…       Поэтому с улыбкой повернулся к Джону. Тот уже вручал ему гладкий чёрный мундштук. Такие, вероятно, непросто достать — выглядел он старым и даже раритетным. Глупо говорить, что ему ещё ни разу не представлялось возможности покурить на таком. Табак оказался непривычно горьким на вкус, но Чес успел испытать наслаждение, когда отрывал от губ край длинного мундштука и крутил его в пальцах, создавая спирали. Дым мягко и плавно продвигался к яме, и спустя несколько затяжек уже обволок её всю. Никаких чуждых, неприятных ощущений; Чес подумал, почему бы всех демонов так не выкуривать? Наверняка у Джона был свой ответ на это. Вскоре Чес как-то сам ощутил, что никакой ямы уже и не было — казалось, она была лишь иллюзорным пеплом, что только сложился в её очертания. Джон привычным движением вытащил дротик из жертвы и развязал её, и Чес возвратил ему тёплый мундштук; после его очистки и завёртывания дело считалось вполне себе закрытым. Они пару минут осмотрелись на месте «преступления»: помещение больше напоминало пафосный подвал, где давно-давно какие-нибудь короли и завоеватели хранили мясо или фрукты, потому что здесь было прохладно и сухо. На небольшой площади умудрились втиснуться двенадцать аккуратных колонн из камня; у оснований они были позолочены, и в общем это всё выглядело помпезно, но и нелепо. Джон и Чес переглянулись и быстро-быстро поспешили обратно — в таких моментах всегда важно было уйти вовремя.       — Церковь уже закрыли, идти к ней бессмысленно. Мы спустимся по лестнице в той галерее и выйдем во внутренний двор. Там запросто выйдем через служебную дверь — это впускают всегда неохотно, а выпускают с превеликим удовольствием, — говорил Джон, пока они искали выход из пыльного лабиринта книжных стеллажей. Чес проводил пальцами по плотным корешкам — красные, синие, белые, зелёные, словно бумажные фонарики на чьей-то вечеринке. Наконец, они нашли дверцу, из которой вышли сюда, и вновь оказались в каменной уютной галерее со сводчатыми потолками. Дойдя примерно до середины, Джон приказал свернуть направо, ровно к роскошной террасе, где в изобилии сверкали своими широкими листьями папоротники, порхали лёгкими мотыльками на порывах ветра цветы бугенвиллий и красновато-зелёным ковром стелился виноград с лиловыми гроздьями ягод. Чес, пока они шли по этому бесконечному пустому саду, любовался шелковистым блеском цветов и сладкими ароматами, разглядывал застроенный тёплыми домами горизонт и пурпурное небо, сотканное из горячих надежд тысяч итальянцев на тёплый февраль в этом году. Тут же пришла в голову мысль: в таком месте было бы неплохо покурить. Правда, если застукает какой-нибудь священник — несдобровать, но ведь наслаждение и собиралось по крупицам из целого пласта риска. Джон был очень искусным иллюзионистом, поэтому, конечно, прочитал его мысли.       — Не хочешь сделать нашу традиционную паузу? Тут, кажется, замечательное место, — Джон был таким изящным и чувственным в кружевном обрамлении зелени, что Чес невольно подумал, будто бы когда-то давно он точно видел его образ в какой-то картине. Вслед за согласным кивком неожиданно нашлись два плетёных стула, шикарный вид за балюстрадой и соседство расписных глиняных горшков с петуньями. Джон вновь угадал желание Чеса и достал мундштук с коробочкой обычного табака. Пришлось курить поочерёдно, но в этом даже оказался какой-то сокровенный смысл. Джон сделал, вероятно, всё по правилам: прочистил мундштук, заправил его новым табаком, ловко управился с его необыкновенной конструкцией. Они сидели на стульях довольно близко и слегка развернулись так, чтобы немного видеть лица друг друга. Джон затянулся первым и тут же передал длинный мундштук Чесу; всё ещё ощущая неловкость, тот вдохнул глубже и, теряя лунный рельефный город за дымкой, с удовольствием заметил, что Джон взял табак с какой-то тонкой сладкой добавкой — ваниль или шоколад, пусть и слишком глупо, зато вкусно. Он улыбнулся Джону, а затем и тихонько рассмеялся, скрываясь за витками своего дыма; сделал вторую, штрафную, затяжку и, облокотившись на балюстраду впереди себя, ловко обрисовал пару мудрёных узоров дымящимся концом мундштука. Вот Лечче, сотканный из луны, смеха и вина, оказался между двух сигаретных облаков; вот на город шло цунами из пепла; а вот на первом плане выступило недовольное лицо Джона, который прекрасно запомнил лишнюю затяжку.       — Я… не могу не чувствовать себя сейчас мужской версией Холли Голайтли. В плане характера, конечно… и с этим мундштуком иных мыслей и нет, — легко бросил Чес, улыбнувшись Джону, и ещё не спешил отдавать ему этот священный предмет. Джон вдруг хмыкнул, тоже упёрся одним локтем в перила и улыбнулся нежно, слишком нежно, как будто и в его улыбку добавили какой-нибудь сладкий привкус. Он выглядел таким задумчивым и разглядывал Чеса; Чесу становилось неловко, взгляд щекотливо и дразняще касался его, словно шёлковая ткань, ниспадающая с плеч к бёдрам и дальше… Дым скрывал его румянец, но не скрывал его самого; душа как-то по-банальному оголилась, выйдя погреться на отблесках их надежд.       — Где же таких, как ты, делают… — скорее не спрашивая, а констатируя, тихо и капельку восторженно сказал Джон. Чес как будто видел себя со стороны, видел свою глупую улыбку и растрёпанные густые волосы.       — Там же, где и таких, как ты… Почти недалеко! — Джон рассмеялся, потому что спрашивал, конечно, не в прямом смысле, а Чес как всегда всё понял не так, но тоже включился в этот заразительный смех. Наконец, он передал Джону заслуженный мундштук и теперь подпёр голову свободной рукой. Он не сомневался ни на секунду, что в те моменты взгляд Джона был особенно восхищённым и ласковым. Слишком нереально и неправильно, но что могли дать друг другу два одиноких путника одной нации в чужой стране? С разными вкусами и взглядами, но неизменно ломаной, изображающей график их непростых судеб; со схожими способностями, но разными профессиями, с одинаковыми привычками, но разными предпочтениями в сигаретах? Что же, если не подобные короткие взгляды, полные редкой искренности?       Переведя взгляд на клокочущий огнями город, Чес отвечал себе мысленно: «Ничего, кроме таких моментов». И этого было всерьёз достаточно. Когда эйфория от курения мундштука поутихла, Чес решил задать свои вопросы — ведь всё в этой их леччийской истории было пока двояким и горько-туманным. Нелогичности и непростых вопросов было так много, что они когда-то давно захлестнули Чеса с головой и он, захлебнувшись, окончательно потерял не то что саму суть, а самого себя.       — Почему нельзя уничтожать всех демонов таким способом? Это куда безопаснее, чем когда пропускаешь их сквозь свою душу, — только проговорив это вслух, Чес и сам почти понял ответ; точнее, ответов было до черта — выбирай какой хочешь, просто мысли не могли собраться в логическую цепочку и струились шёлковыми лентами под молчаливый аккомпанемент дыма. Мундштук ловко оказался в его руках, и синяя, измазанная в гуаши даль наполнилась блеклыми призраками.       — Ну, в этом способе есть множество минусов. Один из них — физические возможности курящего. Даже если взять меня — ну, максимум я смогу подымить мундштуком раз семь-восемь. А демонов в три раза больше, и во всех случаях пятна на карте слишком яркие, что означает — медлить нельзя. Ну, и к существам, которые двигаются и мало-мальски перемещаются, этот способ тоже применить нельзя: скорее распугаешь их дымом, чем заставишь поглотиться. Только случаи, подобные сегодняшнему: обрывы, замкнутые помещения, в общем, почти всё неживое, — Джон взял у него мундштук снова и затянулся, глядя вперёд себя на город, почти скрытый розовой стеной какого-то отеля. — Но, чем хорош этот способ, так это тем, что таким образом можно поглотить не только средней силы демонов, на самом деле, но и самых сильнейших. То есть, последняя ступень в их дурацкой эволюции. — Чес слушал так внимательно, как будто завтра ему нужно было сдавать экзамен по этой теме; на самом деле, порой слишком далёкие для человека вещи как раз-таки и затягивают его своей странностью и новизной. Когда на губах оттаял новый вопрос, Чес услыхал, как где-то в начале перехода, со стороны церкви, некто шумно раскрыл дверь и спешно зашагал к противоположному концу. Они с Джоном были хорошо закрыты от любопытных глаз целой стеной кустарников и струящегося винограда, но на то, что их не заметят, гарантий не было никаких. Джон кинул на него лукавый, пропитанный насмешкой взгляд и даже спокойнее прежнего выпустил густую струю дыма прямо вверх, задрав голову. Как будто все официальные документы на курение здесь у него были с собой и даже разрешение посылать к чёрту всех, желающих спросить об этом. Джон был, пожалуй, самим что ни на есть собой в тот момент, думал Чес, сдерживая смех и всё равно стараясь шибко не скрипеть плетёным стулом. Когда шаги были уже совсем близко, буквально в метрах трёх, Джон с дьявольской улыбочкой прошептал:       — Готовься к покаянию.       Но, конечно, ничего такого не произошло: шаркающие шаги прошли мимо них, в сторону библиотеки, и покаяния, к великому сожалению Джона, не случилось. Как только дверь на том конце захлопнулась, они одновременно рассмеялись, громко, звонко и с наслаждением в голосе. Пожалуй, беспечность и страсть к риску — вот что в точности характеризовало их дикий дуэт, сплётшийся из майских раскатов грозы и пассивно-жгучего шипения океана. Когда, наконец, гром утих и наступил штиль, Чес решился спросить — время было не резиновым, оно было лёгким и статичным, как солома — не растянуть, но просто поджечь и спалить всё к чертям.       — Какой же второй способ убивать демонов средних и сильных? — Джон посмотрел на него исподлобья — ещё насмешливо, но уже и серьёзно одновременно. Словно хотел проверить своим нечеловеческим инстинктом-рентгеном, насколько Чес шутит или не шутит, спрашивая про это. Наконец, его губы важно сомкнулись, оставив гулкую, как колокольный перезвон, улыбку в прошлом.       — Ты меня удивляешь, знаешь ли… Те немногие, которых я решил посвятить в это дело, сливались если не на этом моменте, то на этапе вчерашнем. Впрочем, ладно… я так давно не слышал чего-то подобного, — Джон не шутил — в его взгляде роились тысячи холодных сомнений, изъевших его душу — вот откуда сквозняки и настороженность. — Есть ещё один очень действенный метод. Но он малость затратный. Я покажу его тебе точно не сегодня. Если демон средний или сильный и я уже устал курить мундштук, я пользуюсь этим методом. Впрочем, нам уже пора идти. А то выход закроют, и вот тогда нам точно придётся покаяться…       Конечно, у Чеса было множество мелких, пропитанных пьянящей искренностью и счастьем моментов; но чтобы таких — сумасшедших, иллюзорно-странных и режущих глаза своей яркостью — никогда. Никогда и, что важно, ни с кем. Они спускались по каменной лестнице вниз, в крохотный дворик, где виднелись разнеженные бледные статуи из мрамора, покрытого тончайшей чёрной сетью, и широкие клумбы с изумительными нарциссами. До слуха едва доходил гул улиц, хотя они, казалось, были совсем рядом; нечто сокровенное и неосознанное накрывало сердце тёплым пледом, и оставалось лишь до истомы вдыхать пряный аромат ночи и Старого города, полного роз, винограда и апельсиновых деревьев. Чес и правда не мог вообразить себе, что же такое происходило на самом деле с ним и Джоном; он впервые повстречал человека, который не жил в своём обособленном тесном мирке и не сбегал туда всякий раз, как реальность становилась скучной; который не заставлял его, Чеса, бежать за ним же в его тесный, созданный лишь для одной персоны мир и задыхаться там среди гниющих мыслей. Чес не мог сказать, что сильно ненавидел это, потому что его сердце всегда теплилось окурком чьей-то надежды. Но в двадцать три года наконец осознаёшь, что всё это неправильно и всё это было не так; наконец начинаешь понимать, что старался совершенно зря, что всё это не стоило таких усилий. И — успокаиваешься. Чес больше не мог представить себя, догоняющим кого-то; он устал и выдохся и почему-то не считал это зазорным.       Они прошли пост охраны с совершенно серьёзным видом. Только на улице Чес мог вздохнуть спокойно и, поймав на себе насмешливый взгляд Джона, подумал, что изначально этот человек казался ему другим. Он как раз таки и думал, что за такими неизменно кто-то бежит, поскальзываясь на их вечной холодности и царапаясь об их сарказм. Джон, и впрямь, всё же был холодным и саркастичным, но, думалось Чесу, всё это с каким-то неровным течением времени пообтрепалось и обветшало. Джон не навязывался (это слово вообще с ним не вязалось), но и не заставлял себя искать, не отталкивал и не позволял себе играть с его, Чеса, эмоциями, как с бесполезными игрушками. Всё это слишком плавно и изящно выточило их неожиданные, но гармоничные отношения — недостаточно близкие, но почему-то и не отдалённые, хотя реальность всегда спешила напомнить им, сколько на самом деле они были знакомы. Чес чувствовал себя с ним легко и безопасно и, хотя не знал, что думал об этом сам Джон, почему-то был чересчур уверен в каком-то похожем отношении Джона к нему.       — Хэй, о чём задумался? — вдруг послышался голос Джона, и Чес поймал на себе заинтересованный мягкий взгляд. — О тщетности бытия или о непростой работёнке библиотекарей? — Чес рассмеялся и, запрокинув голову к небу, к грязновато-синему небу с бурыми обрывками туч, ответил:       — О том, насколько жизнь многообразна и не исследована. Вероятно, от тебя я знаю только лишь о вершине айсберга… что там на дне — может, даже никому и неизвестно, — Чес говорил медленно и тихо, будто его мысли тягуче и неохотно становились словами, преодолевая путь в сотни километров. Он ощутил улыбку Джона и посмотрел на него, чтобы подтвердить свои опасения.       — Считай, что почти так и есть. Я знаю много о другой стороне мира, и она не ограничивается демонами страха. Есть твари пострашнее их. Люди, например, — они оба усмехнулись, найдя в этом замечании что-то своё. — Но вообще говоря, о многом лучше и не знать. По крайней мере, тебе. Не всё так гладко бывает, как у нас с этими демонами.       — Ты расскажешь мне ещё что-нибудь о том… том мире или как это вообще обозвать? — Чес взглянул на Джона серьёзно. — Потому что когда я вижу всех этих тварей, мне определённо кажется, будто я не в нашем родном мире, а где-то на периферии безумия и страха.       — Периферия безумия и страха… пожалуй, самое точное определение моей работы, — Джон улыбался загадочно и довольно, а затем, подняв воротник пальто повыше от холодного ветра, ответил: — Хорошо. Но тут, правда, важно, что именно ты хочешь услышать… Парадокс в том, что ты и не знаешь тем, на которые хотел бы услышать подробный ответ. Ладно, я подумаю, что бы такое интересное и не слишком громоздкое рассказать тебе.       — Давай встретимся завтра. Можно как сегодня, а можно и позже, — Чес не ощущал густого клубка волнения в преддверии услышать отказ; он даже и забыл такое слово — отказ. Слишком далёкое и фантастичное, как и все те люди, что придумывали его для Чеса вновь и вновь.       — Давай в пять. Не уверен, что смогу отвести тебя к новому виду демонов, но тут уж как захочешь: если будет настроение, я всегда рад видеть тебя под боком в борьбе против старых знакомых тиморов.       — Всё-таки скучно работать в одиночку, это правда, — ощущая колкий ветер на своих сухих губах, улыбчиво отвечал Чес и знал, что в какой-то мере прав. Джон задумчиво покачал головой и оставил этот вопрос чисто риторическим. Город вокруг поглотил их своей нерасторопностью и сонливостью, своими алкогольными парами и приторными запахами из сверкающих кондитерских; вокруг разливалось марево из загадочного хрустящего света, жемчужин фонариков, радужных диодных отблесков и экзотически свисающих гирлянд. Люди шумели и шли разномастными потоками куда-то без цели, ели мороженое, целовались за углами домов, цитировали пошлые стихи, тянулись к супермаркетам, курили втайне от кого-нибудь, бежали по узким улицам с охапкой лилий и мимоз, рассказывали друг другу местные легенды и небылицы, смеялись громко и заливисто, пускали в небо воздушные шары. Это был маленький Лечче, узкий и тесный, нетуристический и зимний, но почему-то в эти вечера он наполнялся самой искренней и настоящей жизнью. С каждым днём Чес любил этот городок больше и больше; ночи становились чем холоднее, тем более упоительными и капризно-весёлыми.       Джон и Чес расстались посредине улицы — всё как всегда. Чес, дойдя до своей квартирки, впервые заметил в прихожей эскизный чёрно-белый рисунок Кафедрального собора Лечче и почему-то ощутил прилив очень хорошего настроения. Он упал на свою кровать без сил и мечтательно глядел в глухую тёмную даль за прозрачным колыхающимся на ветру тюлем. Когда даль зажглась квадратиками оранжевого света, Чес с улыбкой понял, что это Джон дошёл до своей квартиры и включил везде свет. На балкон он не вышел и шторы особо не раздёрнул, но где-то за плотной тканью иногда маячила его сотканная из тени фигура, и Чес несколько минут наблюдал за ним, пока и сам не решился встать и хотя бы скинуть с себя верхнюю одежду. Воспоминания о сегодняшнем ланче струились также красиво, как и золотисто-бурый медовый чай, который Чес приготовил себе. Он усмехался их с Джоном сентиментальности, хотя, казалось бы — вот что совершенно далеко от них. Просто иногда при сложении двух странных слагаемых получается никем не ожидаемый результат, вопреки всем законам логики. И так забавляло, что при простановке витиеватого знака плюс между беспечностью Чеса и равнодушием Джона получилась вдруг лёгкая и вспорхнувшая тут же в бесконечность небес сентиментальность! «Как бы Джон объяснил это с химической точки зрения?» — Чес изумился своей мысли и совершенно запоздало понял, что такого человека, как Джон, он искал всегда. Пусть отчаянно и плохо, но искал. Будет ли после этого легче — не знал никто, но пока будущее лукаво улыбалось им своей безоблачностью.       Утро выдалось звонким и хрустящим, но и ленивым, ленивым, как тысячи поникших от холода ночи маков. Ещё не было семи, а в окна настороженно заглянул вишнёво-жёлтый свет от лихорадочного, словно простудившегося солнца. Чес невольно открыл глаза и изумился, потому что столь обожаемое итальянцами светило наконец-то появилось над ломкой корочкой горизонта. Значило ли это, что день будет тёплым и погожим? Наверное, отнюдь. Зная, что заснуть больше не удастся, и вполне чувствуя ту мягкую, ещё не осознанную силу, которую ощущаешь после хорошего сна, Чес поднялся — нежно-розовые отблески, запутавшиеся в тюле, обещали сегодня хороший день!       Через полчаса, одетый в тёплую жёлтую кофту с растянувшим воротом и в домашние штаны, Чес беззаботно курил на балконе, разглядывая сонно-охряную улицу, покрытую парчой лёгкого золотистого тумана. Было тихо и спокойно, безлюдно и лениво; только хозяева своих лавок аккуратно открывали их, раздвигали ставни, вычищали мусор и приводили в порядок витрины. Кто-то невдалеке открыл дверь на балкон; Чес повернулся на звук и увидал напротив себя Джона, тоже вышедшего покурить. Они улыбнулись друг другу, и несколько метров между ними перестали казаться таким уж значительным расстоянием. Чес подумал, что выглядел сейчас нелепо и ужасно: заспанные глаза, вихрами растрёпанные волосы, дурацкая эта кофта, ворот которой сполз на плечо и открыл его. Джон же с утра выглядел так, словно сейчас или чуть погодя его должны были снимать для обложки журнала.       — Доброе утро! Тоже не спится? — Чес затянулся и увидал, что Джон как раз чиркал зажигалкой.       — Доброе. Да, есть такое… К тому же, сегодня день обещает быть, вроде, солнечным, — голос звучал тускло и хрипло, но взгляд сиял интересом и оживлением.       — Забавно вчера вышло… вообще со всем, — осторожно проговорил Чес, мелко улыбаясь. Он не знал, насколько это понравится Джону — может, вызовет лишь нейтральные эмоции, но лёгкая усмешка вместе с горьким сигаретным дымком развеяла все его сомнения до основания.       — Да… Кто знает — может, и сегодня выйдет также. Где встречаемся? — Чес заметил на себе пристальный, изучающий взгляд, который скользил по его лицу, затем по шее, мягко прошёлся по оголившемуся плечу, даже как будто ощутимо сдёрнул ткань пониже и пошёл дальше. Слишком откровенно изучающий взгляд, похожий на колкие ледышки и на прикосновение шёлка одновременно. Чес ощутил смущение, ощутил, как к щекам прилил румянец — Господи, как давно он не испытывал этого чувства, когда внутри души разгорается маленький вулкан, смачно поливая лавой всё вокруг.       — Где угодно. Где сам посчитаешь нужным. Ты же хотел… рассказать что-то. Так пускай место будет атмосферным, — пролепетал Чес, изредка бросая быстрые взгляды на Джона. Тот слишком быстро и незаметно сменил тон своего взгляда на безразлично-задумчивый и усмехнулся.       — О, ну хорошо. Ты заставляешь меня изучать город, потому что мои способности добраться до дома до сих пор ограничиваются навигатором. Но ладно. Скоро на работу?       — Ещё не скоро. Пока можно лениться…       — Исаак очищается от скверны священников? — задорно спросил Джон, выпуская изо рта густой пар. Чес коснулся пальцами лепестков роз рядом с собой и хмыкнул.       — Вполне. Но работы ещё много. Исааку выдалась не самая лучшая доля — по нему, кажется, стекали все воды мира в течение того времени, что он висел в церкви. Даже не имея особого опыта в реставрации, можно представить, насколько губительно это для картины… — Чес улыбнулся Джону, а тот, пригладив свои смоляные волосы, сделал последнюю затяжку и затушил сигарету.       — Ты ведь словно врач, а ещё лучше сказать — хирург. Только вместо людей у тебя картины. — Чесу стало тепло и приятно от этих слов, потому что у него самого недавно возникали такие ассоциации.       — Я пока что интерн. Но… если подумать, то и ты чем-то похож на врача. Лечишь заблудшие души, очищаешь их от страха… — Джон рассмеялся искренне и с привкусом горечи — наверное, так и впрямь смеются те, кто уже не один год спасает людей.       — Интересные у тебя мысли… Ладно, увидимся в пять на этой улице. Куда-нибудь я тебя проведу, — Джон бросил на него долгий, похожий на тот изучающий взгляд, и у Чеса по телу прошли мурашки, потому что этот Джон умел одними глазами тормошить его душу, как не мог никто. Улыбнувшись друг другу радостно и дружески, они разминулись: Джон ушёл в комнаты, а Чес ещё немного постоял на балконе, угадывая за шторами фигуру Джона, хотя сигарета в его пальцах давно потухла и сыпалась на тротуар безжизненным пеплом.