Чернильные демоны старого города

      На следующий день, как это обычно и бывает, события прошлого вечера облеклись в иронично-наивную плёнку собственного восприятия. Чесу было приятно ощущать такую заботу от Джона, и это чувство дерзко и навязчиво звенело медным красноватым колокольчиком, отвлекая и заставляя предаваться каким-то бесформенным, но увлекательным мечтам. Нападение же демона-собирателя, безусловно, оставило свой след, но Чес старался как можно скорее забывать подобные вещи, потому что итог всё равно был хорошим — значит, бесполезно о чём-то волноваться. Куда более соблазнительным и приятным было их вчерашнее совершенное очарование друг другом. Точнее, Чес не знал, как обозвать этот лёгкий, чайно-жасминный порыв ветра, схвативший в объятия их души и унёсший на сливочно-цветастые крыши Лечче. Так забавно и так невозможно! Чес не знал, где они встретятся с Джоном сегодня, но ему очень этого хотелось — пусть украдкой, пусть и ненадолго, зато наверняка эта встреча будет полна ментоловым или горьким сигаретным дымом, занятными рассказами о людях-демонах и демонах, как людях, и одновременным заливистым смехом. Откровенно говоря, Чес думал только об этом, когда утром вставал с постели и шёл на работу; не столько возможность потрудиться над картиной, сколько обязательная встреча с Джоном после заставила его идти бодро и не обращать внимания на лёгкую усталость, протянувшуюся до сегодняшнего дня. Он точно знал, что чем более окунёшься с головой в дело, тем быстрее вынырнешь, с удивлением обнаружив, что прошло много-много с виду нудных часов.       Чес не помнил, какое сегодня число, но ему и не нужно было — улицы пронизал белёсо-мраморный свет, небо стало плотной снежной равниной, а ветер сдержанно, прохладно нашёптывал о необходимости надеть сегодня ту самую некрасивую, но тёплую кофту. Это значило — ещё нет и середины февраля, февраля хрустящего, дождливого, серовато-мглистого, рисующего зябкие туманные утра, словно только наброски чьих-то незавершённых снов, гулкие суматошные дни, поблёскивающие желтизной немного ясного неба, и приторные до невольной улыбки вечера, похожие на густой ежевичный джем и на чью-то мечту одновременно. Чес был влюблён в этот февраль, потому что он раскрыл все его оттенки и побывал во всех его вариациях. И… Джон. Джону тоже наверняка понравился этот месяц, но Чес не хотел много додумывать, поэтому загадочно улыбался, только представляя себе, каким таким непостижимым образом при сложении их с Джоном получался не то чтобы странный результат, а аж целый период времени, целый месяц, одна двенадцатая, уже немало. И эта одна двенадцатая была слишком мала, чтобы перекраивать их рассудки, но её было достаточно, чтобы добыть себе продолжение, которое бы могло снести голову, чтобы просто ощутить такую хрупкую и чарующую радость от одних лишь каждодневных, вроде обыденных мелочей.       Вдохнув поглубже лавандовый воздух, Чес вернулся в мастерскую с балкона и присоединился к коллегам — мысли и не думали выпускать его из своих цепких лиан, только прохлада и помогала. Элинор сегодня выглядела ещё более несчастной, и Чес немного волновался за неё, но понимал, что в некоторых моментах только сам человек будет себе спасением. И хотя некоторая обречённость и слабость в её виде напрягали его, он решил не лезть до поры до времени, пока её отмазка «я болею» ещё имела срок годности.       Рабочий день проходил спокойно и в своём темпе. За обедом они пили чай и заедали его круассанами из ближайшей пекарни. В разгар беседы Чес услыхал, что ему пришло какое-то сообщение или уведомление и на пару минут отключился от беседы. Сердце громко и сладостно заколотилось, когда дисплей вывел четыре желанных буквы имени Джон. Немного поубавив улыбку, Чес открыл смс; впрочем, сам тон сообщения его сильно насторожил, так что пришлось не то что убрать улыбку, а даже нахмуриться. Джон писал: «Чес, у тебя всё в порядке? Ответь, это срочно». Удивлённый, он написал в ответ: «Да, всё хорошо. А что случилось?». Джон, заинтриговав его, оставил целых пару минут умирать его от любопытства; Чес уже едва принимал участие в разговоре, отделываясь незначительными фразами, и всё сверлил глазами свой айфон в ожидании ответного смс. И кстати, он только что сейчас понял, как давно не получал настоящих смс — кроме как каких-нибудь подтверждений или спама. Всё плавно перетекло в соцсети, мессенджеры и тому подобное; Чес почему-то вспомнил себя школьником, когда на его телефоне не было Интернета и с домом его связывали лишь смски. Почти ностальгия, почему-то солнечная и пропитанная звонким ожиданием чего-то хорошего. Наверняка Джон обитал где-нибудь в LinkedIn или в Facebook, но, пожалуй, так сообщаться было лучше всего.       Наконец, Джон перестал его мучить и отправил: «Это очень странно. Но… ты же работаешь в южной части здания музея, если смотреть сверху?». Чес недовольно фыркнул — не объяснил, зато навёл ещё больше тайн и загадок. Он ответил коротким «да» и уже перестал надеяться на внятный ответ — разве что при встречи, когда его телефон вновь отобразил смс. «Дело в том, что я приготовил состав для новой карты с сильными тиморами и нечаянно разлил некоторую его часть прямо над картой. Думал, ничего не будет, потому что ещё слишком рано для сильных демонов, но увиденное поразило меня…». Следующее сообщение: «Я попал куда-то в центр Лечче, и вся карта осталась тёмной, как и была. Но здание, где работаешь ты… Оно зажглось ярким зелёным пятном, словно у вас там обитает сильный тимор. Это последняя стадия». «Я почти испугался, подумав, что ты можешь быть всё равно в некоторой опасности, потому что от этих сильных тварей можно ожидать вообще чего угодно. Но хорошо, что пока всё в порядке. Ты сам не слышишь/не видишь чего-то подозрительного или странного?». Чес опешил, потому что соседство с каким-то сильным тимором сейчас было вот вообще нежелательно. Он откровенно не знал, кто их соседи снизу, а кто — сбоку; знал лишь, что тоже какие-то конторки, связанные с искусством, или ещё одни реставрационные мастерские, только уже драгоценностей и предметов. Конечно, никаких истошных криков сейчас и весь день слышно не было, но Чес-то знал, что иногда молчание хуже всяких криков, убийственнее всяких истерик, потому что незаметно и обманчиво. Он ответил Джону как есть и, пока тот молчал, задумчиво допил чай, заодно вовремя включился в разговор обратно, чтобы Маттео с Элинор не подумали про него плохое. До конца перерыва было что-то около четверти часа, и Джон вновь написал ему: «Нам нужно срочно поговорить. Если будет минутка и это не повредит работе, сообщи, когда можно будет тебе позвонить». Чес улыбнулся и ответил: «Всё в порядке :) Звони через пару минут». Сославшись на важный звонок, Чес покинул аквамариново-воздушную мастерскую и спустился на один пролёт — там его как раз не могла подслушать охрана снизу и его коллеги — сверху.       — Привет, Чес. Как ты после вчерашнего? — Чес ощутил спокойствие, когда услышал этот голос — Джон всегда напоминал ему, что в любой ситуации важно сохранять равновесие и не скатываться в пучины паники.       — Привет… Этот вопрос стал таким привычным между нами! На самом деле, всё совсем хорошо. Ну, не считая твоей тревожной новости…       — Тревожная новость кажется пустяком! Главное, что ты не сошёл с ума от меня и моих историй… — у Чеса в голове промелькнула шальная, даже немного абсурдная и откровенно-грешная мысль, что всё-таки он сошёл с ума именно от Джона… и именно в хорошем смысле, в самом-самом хорошем и скользком одновременно.       — В общем, я не смогу подойти к тебе ещё около часа — занят. Но мне обязательно нужно попасть к вам, в тот корпус. Я хочу узнать, что же это такое… Ты мне можешь помочь? — вопрос был задан быстро и бегло, и Чесу стало неловко, потому что ему вдруг показалось, будто Джон просил кого-то о помощи редко и сейчас едва-едва пересилил себя, ведь в прошлом он наверняка обжигался о чью-то подлость. И Чес тоже обжигался — сильно и глупо, как наивный лунный мотылёк в алом пожаре. И он почувствовал огромный прилив вдохновения, вдохновения, которое было функцией одной переменной — Джона, и напрямую зависело от него; как в семнадцать лет, когда ненавистную математику было проще изучать на чьём-то волнующем смазливом взгляде, так ярко обманувшем и уведшем в заблуждения.       — Конечно! Только я не уверен, что смогу быть чем-то полезен… для человека, однажды обманувшего охрану Лувра! — пожав плечами, насмешливо выдал Чес, а Джон, где-то там, в городе или вне его, тихо усмехнулся.       — Нет, я конечно могу вновь пролезать через вентиляцию или усыпить охранника, но более адекватным будет войти без лишних приключений, к тому же, они нас, судя по всему, охотно ждут дальше. Ладно, встретимся тогда через час: я тебе позвоню, ты спустишься и проведёшь меня через пункт охраны. Дальше по ситуации… Если будет что-то подозрительное, сразу зови.       — После вчерашнего я абсолютно уверен в том, что ты сумеешь меня спасти и откачать, — Джон наверняка в этот момент сдержал смех, покачал головой и посмотрел бы на него укоризненно и благодарно. Чес это так сильно предполагал, что почти поверил, будто это правда. Так наивно и по-детски.       — Ладно, юный экзорцист, будем думать, что так.       Чес влетел по ступенькам на второй этаж и, пытаясь скрыть безумную улыбку, возвратился к делу. Стоически выдержал пристальные взгляды коллег и, чтобы не спалиться, напустил на себя серьёзный сосредоточенный вид, но, изредка забываясь, позволял себе ухмыляться и блаженно думать «Ох уж этот Джон… Джон». Так странно, когда буквально неделю назад одно сочетание звуков не значило абсолютно ничего, а теперь это уже целый калейдоскоп безумных воспоминаний, покрошенных жизнью на мелкие разноцветные стекляшки. Чеса всегда удивляло это, удивлял перелом, в который кто-то новый и незнакомый неожиданно вписывается в твою жизнь, заводит себе чистый листик в твоей душе и начинает выводить каракули или разрывать бумагу, или рисовать возбуждающие воображение узоры. И Чес знал, на какие движения лично его душа начинала бушевать, как давно спящий вулкан. Но больше всего ему нравилось то невинное ожидание следующей встречи, ожидание, звучащее задумчивыми вздохами, долгим выбором песен для плейлиста, случайными обрывками скрипичных этюдов на улице, унылым воем ветра на крыше и насыщенными каплями дождя. Чес радовался, когда их с Джоном плечи соприкасались или интонации их голосов совпадали, давая чарующую, пусть и иллюзию, единения. О чём-то большем Чес и не размышлял — невозможно, когда между вами всего пять дней, пускай и долгих, как пять лет, но всё-таки. Невозможно, когда душа состоит из разорванных обрывков чьих-то грубых эмоций и слов; не чьих-то, точнее, а вполне знакомых и ставших даже родными. Чес пока не мог упаковать все свои воспоминания компактно и не мог выдать это Джону просто так, потому что ещё слишком опасался ошибиться вновь. Да и Джон был пока не близок — демоны и скелеты в его шкафу перемешались и стали омерзительно страшными монстрами, с которыми он вёл войну в одиночку, а самый главный демон запрещал ему рассказывать об этом другим людям, обратиться за помощью. Нужно было опять что-то двустороннее — и Чес видел, как поочерёдно делаются шажки навстречу друг другу.       Впрочем, никто тогда не знал, что настроение у этого денька будет меняться стремительно, прыгая то в леденящий минус, то в восхитительный плюс, а иногда застревая в промежуточном нейтральном положении, долго раздумывая, куда двигаться на этот раз. Точнее, Чес заметил какую-то подобную тенденцию ещё с утра, когда Джон написал — и это радовало, но тон сообщения был тревожным — и это уже беспокоило. То же самое со звонком — сам его факт радовал, но то, что сказал Джон… намекало на скорые проблемы. Чес был знаком с миром демонов всего-то пять дней, но, пожалуй, такого плотного знакомства на всём свете было не сыскать. Поэтому ему и казалось диким появление сильного демона где-то в этом здании… Без Джона он не решился исследовать первый этаж с его узкими коридорами и запертыми дверьми; на втором была мастерская и ещё какая-то контора, но Чес пробежал мимо неё, даже не оглядываясь, словно обычная дверь была василиском, которому стоит посмотреть в глаза — и ты камень на всю жизнь. Пожалуй, Чес не был дураком и учился на своём опыте; вчерашний опыт затмил вообще всё, так что он быстро усвоил уроки о том, как вообще не погибнуть в какой-нибудь подворотне с каким-нибудь ужасным существом. Удивляло, что за двадцать три года своей жизни ему не доводилось встречаться с демонами, а именно сейчас все твари из Ада как будто потянулись к нему. Но, он знал наверняка, у Джона обязательно найдётся ответ и на это — у него ответы были вообще на всё, и это иной раз заставляло Чеса убеждаться, что он всегда в безопасности.       В два позвонил Джон, и Чес, сказав коллегам, что ему нужно встретиться с одним знакомым около входа, молниеносно спустился по лестнице. Уже в холле он столкнулся с Джоном почти лицом к лицу и не удивился, потому что пост охраны оказался соблазнительно пуст — вероятно, Джон бы прошёл, будь там человек двадцать, но всё равно обратился к Чесу за помощью, пусть в этом и были только рациональные соображения. Точнее, Чес не увидел и доли подобной причины, когда они с Джоном столкнулись и глянули друг на друга радостно и тревожно одновременно, когда он сам так банально и не вовремя позволил захлебнуться горячей карамелью этих посветлевших глаз. В ту секунду, когда Джон придержал его за плечо, не было ничего рационального и вдумчивого; были лишь одни эмоции, от которых так рьяно убегал Джон Константин и которых так тщательно чурался Чес Креймер. Впрочем, всего лишь дурацкая секунда, одна шестидесятая минуты и одна тысяча двухсотая часа — пустяк. Так думал Чес, пока однажды не собрал все эти секунды и не получил ошеломляющий результат.       — Всё в порядке? — спросил Джон, сжав его плечо; вчерашняя бледность ушла вместе с процентом никотина и волнения в крови, и Чес был счастлив встретиться с его разумным, прохладным взглядом.       — Да, пока всё нормально. Я не стал исследовать этажи самостоятельно… жить ещё хочется, — Джон улыбнулся и кивнул в сторону охраны — Чес понял всё быстро, поэтому они пролетели пустующий стол и свернули направо, к лестнице и к узкому коридору на первом этаже. Прежде, чем начать это приключение, Джон достал из внутреннего кармана пальто пистолет — прохладный, гладкий и снял его с предохранителя, тем самым показав Чесу, что они в любом случае как-нибудь отстреляются и спасутся. Первых два кабинета были наглухо закрыты, и Джон сказал, что не чувствует оттуда хоть какой-нибудь тёмной энергии. В третьем находилась какая-то маленькая контора по заказу багетов для картин, и вся она просматривалась со входа: столик администратора и небольшая мастерская, где двое рабочих уже трудились над очередной рамкой. Джон вновь не увидел ничего подозрительного. Пришлось подняться на второй этаж, а Чес уже стал задумываться, нет ли в этом здании подвалов или помещений на скрытом цокольном этаже, где обычно и место всяким тёмным делишкам и всяким тёмным тварям.       Проверка началась с двери-василиска, мимо которой прошмыгнул Чес; она была открыта, и внутри оказалось пусто. Тут явно шёл ремонт для какого-то нового офиса компании по реставрированию ювелирных украшений: в воздухе стояла пыль, ещё с порога чувствовался запах краски, в двух комнатах лишь выбеленные потолки и покрашенные стены, разбросанные банки, кисти, инструменты, стремянки, на окнах — полные окурков пепельницы и кем-то забытая каска. А также стойкое, выдраенное до такого же блеска, как и стены с потолком, ощущение, что всё будет по-другому и обязательно хорошо — новый офис, новая жизнь, и уже была куплена красивая минималистическая стойка администратора, а по ней были разбросаны новые яркие визитки из плотной бумаги.       — Нет, здесь тоже всё чисто…       — Ты думаешь, чей-то тимор затесался у нас в мастерской? Да там даже сносных потайных лазеек нет! — Чес изучил более чем внимательно место своей работы и не обнаружил там даже захудалого тайника или лаза. Хотя мог быть невнимательным, но всё-таки надеялся, что внимание не подвело его на этот раз. Джон пожал плечами и спокойно направился к их двери.       — Посмотреть надо. Потом сходим вниз и постараемся отыскать какой-нибудь вход в подвал. Потому что… смотри, — Джон достал карту с одним зелёным пятном и тут же задумался. — Погоди-ка… пятно немного сместилось. Совершенно чуть-чуть… Так, осматриваем мастерскую и попробуем выйти на улицу!       Чес кивнул и послушно приоткрыл дверь — она не скрипела, а коллеги должны были быть настолько заняты, да ещё и повёрнуты к выходу спиной, что не услыхать шум было бы для них естественным. Но ключевым слово стало «должны были»; потому что по факту никто ничем не оказался должен. Потому что никого и не было в мастерской, и Чес как вкопанный остановился на пороге, предчувствовав очень плохое. Тюль, прикрывавший балконную дверь, развевался на ветру, ловя в своих сетях потоки юных ветров, падких на тёплые дома. В мастерской стояла неприятная прохлада, и Чес поёжился. Маттео и Элинор ушли курить, допустим, но всё это как-то не вязалось с общей тревожной обстановкой. К тому же, с балкона не доносилось ни шума, ни слова, хотя эти двое всегда трещали без умолку. Чес изумлённо посмотрел на Джона, а тот — на него; в его взгляде уже давно прочиталось подозрение, теперь усилившееся ещё больше.       — Их нет… Надо проверить балкон! — проговорил Чес, и они одновременно сорвались с места. Балкон одиноко пустовал, и помятые цветы лаванды горестно качались на ветру. Чес глянул направо, где улица сливалась с площадью базилики Санта-Кроче, и увидал изо всех сил бегущую, хромающую Элинор — она вышла без пальто и шарфа, выбежала прямо в измазанном красками халате — значит, очень спешила… Сразу же за ней, на расстоянии пяти метров, спокойно шёл Маттео — тоже в халате, однако что-то в нём не понравилось Чесу. Излишняя самоуверенность, неспешность, наконец, беспричинное преследование хромающей Элинор, словно бы она сильно ударилась ногой или повредила стопу. Да и сама Элинор: во всех движениях нервозность и отчаянность, лицо бледное, как полотно, так что её рыжие волосы казались каким-то нелепо-ярким обрамлением её тела. Чес в неприятном удивлении повернулся к Джону, который уже спешно направлялся к выходу.       — Идём! Они могут убежать. Ваш Маттео далеко не тот, кем казался… — Джон схватил его пальто с вешалки и, когда Чес догнал его на лестнице, скинув халат прямо на пол мастерской, то благодарно принял его из рук и стал на ходу застёгивать.       — Что случилось, Джон? — спросил Чес, когда они оказались на улице. Элинор и Маттео больше не были видны, вероятно, они свернули куда-то на боковую улицу, и Джон потащил Чеса за рукав ровно по тому же пути, где шла странная парочка.       — Они… выбрались не через выход. А через балкон. Элинор была так напугана, что полезла через перила и наверняка на каком-то выступе поскользнулась или рано спрыгнула. Ты видел, как она хромает, но для неё, кажется, больше не было вариантов… Она спасается от Маттео, словно он сделал ей что-то плохое, но, когда мы видели их, её страх мнимо ослаб, словно ей и не хотелось от него убегать… В этой истории нечисто всё! А уж Маттео… от него исходит неприятная аура. Будто он и есть… тимор. Чтобы узнать наверняка, надо их найти, Чес, — рвано и коротко говорил Джон, бегло осматривая каждый поворот и крутя головой туда-сюда. Чес недоумевал, был, пожалуй, даже разочарован и подавлен, потому что ему отчаянно не хотелось верить в то, что говорил Джон. Но Джон при всём обаянии не мог врать, к тому же, одними только фактами можно было захлебнуться в горькой правде, на которую они намекали. Странная подавленность Элинор в последнее время, например. Хотя их отношения с Маттео сложно было назвать странными или такими, будто раньше они уже встречались; и это было серьёзной неувязкой. Может, он ей чем-то пригрозил? Чес молниеносно перебирал варианты, стараясь отогнать от себя подальше тот, связанный с тимором.       На площади было пусто, и в ближайших закоулках — тоже. Тогда Джон вытащил из внутреннего кармана карту и отследил, куда переместилось пятно. Чес быстро сориентировался, где это, и поспешил вглубь ветвистых, расписанных цветами бугенвиллий улиц. Джон бежал рядом и, вероятно, проклинал этот старый тесный город с его тупиками и скрытыми проходами, потому что изредка Чес ловил на себе изумлённый и чуть-чуть восхищённый взгляд. Чуть-чуть — наверняка потому, что Джон не умел быть слишком откровенным и уж тем более показывать это; однако почему-то чувствовался вполне себе зримый непростой шаг в его, Чеса, направлении. Джон стирал остатки условных границ спиртом своего равнодушия и рассудительности — странно, что из этой смеси выходило именно это, но ведь Джон был химиком и уж конечно ему куда виднее, что с чем мешать и компоновать в этой жизни, а что лучше не трогать. Теперь ожидался какой-то шаг от Чеса, и он сам ощущал (так неподходяще и нелепо было думать об этом сейчас!), что вдохновение на это окрыляет его, заполняет голову тысячью пёстрых, сотканных из солнечного света перьев и шепчет обрывки идей, в скором времени могущих соединиться в целое. А пока же он всего-навсего говорил Джону, что нужный дом будет за поворотом. Может быть, Элинор решила спрятаться в своей временной квартире?       Положительным ответ стал, когда пятнышко на карте Джона почти полностью уместилось в тот самый дом, к которому они подбежали. Улица Идоменео, короткая и, как все местные закоулки, жёлто-песчаная, с потёртыми зданиями и горшками папоротников у старых облупившихся дверей; а ещё с закрытыми разрушенными магазинами и конторами, печально глядящих на мир сквозь пыльные размытые окна своим внутренним бардаком и ожиданием новой аренды; с уютными палисадниками, разбитыми прямо на крышах низких одноэтажных домов и с терпким ощущением приятного одиночества, спрятавшегося в каменных витках на карнизах зданий. Чес бы и сам жил на такой улице, но сейчас это были самые неподходящие мысли, потому что всё внутри него сковало свинцовым волнением — Элинор не была ему безразлична, и он хотел ей помочь, пока она не достигла точки, откуда не возвращаются. Чес указал Джону на нужный подъезд, и они быстро вбежали в тёмный, пропахший листвой и горечью неотправленных писем холл и взлетели по лестнице на второй этаж. Выбор квартиры был невелик, и хорошо: старые леччийские дома не были созданы для кучного тесного жилья, а для роскошного любования высокими апартаментами и балконным садом.       На втором этаже взгляд сразу зацепился за приоткрытую новенькую дверь, откуда вполне осязаемо чувствовался шершавый и горький на вкус страх. Джон кивнул и, вытащив пистолет вновь, первым вошёл в квартиру; убедившись, что в коридоре безопасно, он жестом позвал Чеса, и тот тихо последовал за ним и предусмотрительно прикрыл дверь — наверняка одним из важных правил экзорцистов было соблюдение полной скрытности происходящего от обывателей. Коридор в квартире девушки был небольшим и мрачным; около шкафа стоял наполовину разобранный чемодан с перекинутой через ручку синей вязаной кофтой — Чес знал, когда бывало так: когда путешественнику тревожно и он точно не знает, сколько останется здесь, поэтому на всякий случай не разбирает вещи до конца. Из соседней комнаты стали слышны неразборчивый итальянский шёпот, и Джон отправился туда; Чес, не дождавшись его сигнала, пошёл прямо за ним, и они оба остановились на пороге, став свидетелями не сказать что внезапного, но холодящего жилы события.       В крохотной спальне, где не горел свет, были зашторены окна, и пахло ванильными духами, стояли Элинор и Маттео. Девушка находилась в противоположном углу комнаты, а Маттео рядом с кроватью. Элинор направила дуло откуда-то взявшегося у него пистолета в сторону мужчины, с которым буквально четверть часа назад беспечно работала бок о бок над картиной; в темноте Элинор казалась мертвенно-печальным призраком, и её решимость казалась несокрушимой, но только с виду. Чес пригляделся: её руки дрожали, точнее, ходили ходуном от страха или иных чувств, им с Джоном неизвестных. Маттео же был спокоен и невозмутим, как чёрт, но смотрел на девушку без усмешки истязателя, а откровенно и сосредоточенно. Он не был её тимором в самом прямом смысле этого слова и вызывал в ней чувства гораздо глубокие, чем тревогу.       Но что стало невозмутимой константой в этом шатком уравнении из неизвестных человеческих душ и переменных значений, так это Джон Константин. Недолго думая, он коротко и тихо чертыхнулся себе под нос, потому что забыл заранее снять пистолет с предохранителя, и теперь пришлось сделать это шумно и с привлечением внимания. Элинор вздрогнула и едва не выронила пистолет из рук, Маттео повернулся в сторону двери и слащаво, противно улыбнулся. Одной рукой Джон направил дуло своего пистолета в голову Маттео, а другой отодвинул Чеса слегка назад — только мера безопасности, не больше. Лицо Элинор тут же скривилось от боли, словно где-то внутри желудка у неё провернулось лезвие ножа. Она вскрикнула, порвав серебряную струну тишины, и мгновенно перевела пистолет с Маттео на Джона. Чес по-прежнему хорошо видел происходящее в комнате и вздрогнул от этого движения. Ему хотелось выпрыгнуть на середину спальни и закричать Элинор, что это он, Чес, что это его друг и они вовсе не желают ей зла. Элинор с направленным в их сторону дулом пистолета и безумно горящими глазами грубо сминала все и так бледные цветы внутри его души, которые вырастали из зёрен радостных моментов, когда сердце ликует, а мысли взрываются апельсиновыми фейерверками. Элинор не была той милой француженкой с высокими достижениями в свой небольшой возраст и забавным, иностранным акцентом; Чес не видел в ней той девушки, которая поразила их с Маттео своей оригинальностью и юмором, своим пристрастием к клубничному сиропу и к вязаным кашемировым свитерам, своей привычкой кокетливо кивать головой, тряся огненными прядями, и рисовать в свободные пять минут эскизы каких-то парижских проспектов в своём блокноте, по которым она всё-таки скучала. Теперь она была каким-то искривлённым отголоском, поражённым недугом. И Чес, на самом деле, готов ей был простить эту слабость, потому что у всех людей есть слабости, но терялся, что и думать, когда дуло её пистолета было направлено в Джона. Джон, угадав его мысли вновь, буркнул «Всё идёт по плану», но Чес не знал таких планов, где на тебя неожиданно начинают целиться из пистолета испуганные, обезумленные люди. Да ему было просто стрёмно от того, что у Элинор может дрогнуть рука и пальцы рефлексивно сожмутся, заставив пистолет стрелять!       — Убери от него пистолет, иначе я прикончу тебя! — грозно выкрикнула Элинор, и Чес не узнал этот бесцветный, пропитанный безумием голос, который всего лишь полчаса назад звонко смеялся. — И проваливай из моей квартиры!       — Странно, что минуту назад ты сама хотела его убить… — даже несколько скучающе и больше для антуража проговорил Джон.       — Это касается только меня и его! — Элинор превратилась в один густой хриплый крик, и Чес до сих пор надеялся, что это всё-таки не она, а её двойник или иллюзия — пусть Джон скажет, что так бывает.       — Ты знаешь, что не убьёшь его. Ты уже… пыталась. Это смогу сделать только я. — Почему-то Чес почувствовал, что Джон попал в точку. Ощутимо Элинор дрогнула и руки с пистолетом опустились ниже; правда всегда бьёт под дых, лишая равновесия и самообладания. Девушка дрожала так, словно готова была разрыдаться или уже рыдала, только её слёзы стали сухими горестными обрывками. Когда Элинор казалась уже беззащитной и поверженной, в игру вступил Маттео, и Чес, думая о девушке, совершенно забыл про него.       — Да, сейчас ты убьёшь меня, Джон Константин. Но это всяко лучше, чем твоё существование. — Маттео улыбался дьявольски и противно — Чесу хотелось врезать ему. Всё происходящее казалось странным и фантасмагорическим. Чес знал этих троих людей чертовски мало — почти пять дней, но с каждым из них сблизился по-своему, хотя, конечно, между ними были ещё только приятельские отношения, не слишком близкие, но уже тёплые. И сейчас, в этот контрастный, наполненный жёсткими контурами момент он как будто бы знал всех досконально, и каждый был ему дорог, а опасность исходила от каждого, кроме Джона. Когда сближаешься с кем-то быстро и гармонично, это чертовски приятно; Чес не хотел бы вмешиваться так глубоко в личную жизнь каждого, но теперь — приходилось, хотя никто не разрешал ему совать свои руки в их хрупкие, болезненно-дождливые уголки жизней.       Неожиданно Маттео как-то легко прищёлкнул пальцами, и Элинор, выронив пистолет, согнулась пополам, держась за горло. Она хрипела и царапала горло, словно что-то внутри встало поперёк и мешало дыханию, и упала на бок; к её лицу прилила кровь, а пальцы начали до крови царапать кожу шеи. Чес всегда считал себя смелым, но сейчас просто опешил и чуть ли не впервые осознал стальные тиски, сжавшие его тело от тошнотворного ужаса — предвестника чьей-то смерти. Джон оставался хладнокровен и выстрелил — метко и не раздумывая; Чес вздрогнул: то ли от шума выстрела, то ли от алых брызг, окропивших противоположную стену. Маттео умирал совсем как человек, и Чесу даже показалось, что на этот раз они с Джоном ошиблись и случилась какая-то неувязка. Падая на пол, Маттео казался ему тем самым статным и вежливым мужчиной, который любил твидовые пиджаки и лиловые галстуки, средневековую живопись и стиль неоклассицизма, а ещё он был всегда рад помочь кому-то из своих молодых коллег и всегда вызывался приготовить кофе Элинор во время перерыва. И сейчас Маттео лежал замертво в луже крови, и Чес начал сомневаться в правильности их с Джоном действий. Всё закончилось так бесславно; Чесу не хотелось лишаться коллег, но так оно и выходило. Впрочем, страх, что они допустили ошибку, развеялся совсем скоро.       Как только оказался убит Маттео, Элинор перестала царапать горло и задыхаться. Хрипение прекратилось, она убрала руки от горла, вдохнула полной грудью и потеряла сознание, бессильно откинув голову назад. Пока Чес смотрел на неё, с Маттео произошли колоссальные изменения: вся кровь с ковра и стен как будто обесцветилась и пропала, а само тело почернело, покрылось странными шипами, разорвавшими одежду, и наконец рассыпалось в толстый слой вещества, похожего на пепел. Чес был изумлён настолько, что даже потерял дар речи, и смог лишь неосознанно прижаться к Джону ближе — ощутить его тепло почти равнялось спасению, солнечному и приятному в этой тёмной пыльной каморке. Когда Маттео не стало совсем — вообще-вообще, только какие-то обугленные комочки, а Элинор спокойно лежала без сознания, Джон опустил пистолет и перевёл его в безопасный режим. Чес дышал тихо, как будто именно сейчас что-то могло зависеть от громкости его дыхания. Джон выдохнул и повернулся к нему.       — Ну, а это был третий способ убивать средних и сильных тиморов. Просто отстреливать их. Только пули нужны из особого материала… в этом-то и смысл. Скорее всего, Элинор понадобится медпомощь, поэтому вызовем скорую, но дожидаться её не будем — совсем не люблю ввязываться в допросы и прочее. Назовёмся именем Маттео, чтобы не вызвать подозрений. Но, а сейчас… у нас есть пять минут, чтобы разобраться в этой истории.       — Так Маттео был тимором или нет? — нахмурившись, спросил Чес. Джон кивнул и направился в спальню.       — Да, самым настоящим. И чертовски сильным, потому что он был сделан искусно, и если бы не случайность, я бы обнаружил его слишком поздно… Элинор была на грани. Прошло слишком мало дней, но ей этого хватило… так всё-таки кем был для неё Маттео? И почему она не подавала виду, что знала его? — Джон, говоря это, обошёл комнату, бегло осмотрев прикроватную тумбочку и полупустой шкаф. Он озвучил буквально все вопросы, не дававшие покоя Чесу всё это время.       — Всё выглядит слишком странно. Значит… был некий настоящий Маттео в прошлом, который чем-то её напугал, так? — вспоминая всё, что рассказывал ему Джон, отчеканил Чес и присоединился к Джону. Он заглянул на всякий случай под кровать и с изумлением обнаружил закинутый туда наспех пистолет — ещё один. Элинор чувствовала себя отнюдь не в безопасности. Когда он поднялся, рядом с ним стоял Джон и весь вид его — довольно спокойный и рассудительный для ситуации в целом — говорил о том, что он доволен Чесом.       — Всё правильно. Только вот Маттео не обязательно был… он может вполне себе жить прямо сейчас. Впрочем, мы этого не знаем… Ещё много вопросов. Она хотела его убить, но не позволила сделать это кому-то. Её настроение рядом с ним изменялось скачкообразно. Он был непростым человеком в её жизни. Знаешь, мне даже стало интересно. Ты можешь предупредить меня, что совать нос в чужие дела нехорошо, но мне это нужно даже больше для того, чтобы Элинор больше не мучилась с этим. С сильными тиморами всегда всё непросто…       Чес только кивнул — ему отнюдь не хотелось перечить Джону, потому что дело Элинор было личным вплоть до того момента, когда она нацелила дуло пистолета на Джона. После этого оно стало скользким и тошнотворным, как овсяная каша в детстве. Они перешли в гостиную и включили свет: там стоял чинный и отвратительный порядок, пахло сигаретным дымом, шёлковыми брюками и ягодным йогуртом. Здесь Элинор наверняка проводила большую часть своего времени, и оно понятно: тут был большой серый диван, огромный телевизор и мягкие узорчатые подушки. Также отыскался включённый ноутбук, и Джон, хмыкнув, сказал Чесу:       — А ещё у экзорцистов есть правило: иногда отступаться от моральных норм, если это слишком важно для дела. Так как важность дела оценивает каждый сам, отсюда и вытекает куча психов, обладающих средними способностями, которые гадят на каждом углу и позволяют себе куда больше, чем положено… — говорил Джон раздражённо и ставил ноутбук к себе на колени. — Так, а ты попробуй осмотреть гостиную и другие комнаты. Особо не углубляйся. Нужны какие-нибудь намёки на то, кем Маттео был в её прошлой жизни. Любовник, родственник, знакомый, или всё вместе.       — Мы с тобой как детективы! — воскликнул Чес и не заметил, что настроение его заметно улучшилось, хотя положение лучше не стало, это точно. Бледно-розовые грустные стены вокруг до сих пор вибрировали выстрелом и злыми словами Элинор. Он вернулся в коридор, чтобы ещё раз проверить всё тут, и его взгляд вновь наткнулся на одинокий красный чемодан в углу, наполовину вывернутый на пол. Вспоминая слова Джона и твердя себе о том, что экзорцисты могут иногда копаться в личных скелетах людей, Чес подошёл к чемодану и тут же поспешно вспомнил, что сам-то не экзорцист никаким образом. Просто случайно прибившийся незнакомец, сам ещё недавно трясущийся при виде демона летучей мыши. Впрочем, сейчас было не до философии; отбросив этику, Чес запустил руку в вещи, затем проверил все боковые и внутренние карманы чемодана. На самом дне обнаружилась пустая папка из-под каких-то документов. Чес подумал: наверняка тут лежало что-то важное об Элинор. Он вернулся в спальню и просмотрел все подозрительные места, углубления, даже поднял матрац и едва не снял дверцу шкафа с петель — не зря же он смотрел детективные сериалы днями напролёт! Но спальня, кроме бледной Элинор, которую он аккуратно отодвинул в сторону, и горстки пепельнообразного вещества, больше ничем не привлекала внимание.       Тогда Чес вновь оказался в гостиной и зорко оглядел её; Джон в это время хмуро смотрел в монитор и щёлкал мышкой. Когда Чес приступил к исследованию полок и тумбы, он негромко сказал:       — У Элинор были проблемы… Она, как я понял, проходила лечение в психиатрическом отделении какой-то парижской больницы. По крайней мере, я нашёл у неё переписку в почте — почти самая первая в списке — с неким доктором, судя по всему, её лично лечащим врачом. Он не советовал ей уезжать так далеко, в Италию, потому что тогда их встречи станут невозможны и он не сможет вовремя подкорректировать её самочувствие. Элинор же отвечала ему, что вполне способна справиться со всем. Это было неделю назад… — Чес остановился за спинкой дивана рядом с Джоном и заглянул в монитор: курсор кликнул на «Показать больше» и остальная часть сообщений тревожно грузилась. Чес, не имея возможности ждать, направился в кухню и стал высматривать — что-то, что могло показаться ему важным. На кухне было чисто, и пахло шоколадным молочком; в вазе стояли свежие фиалки, и всё напоминало чудовищно неуместную идиллию. Только вот… Чес, окрылённый увиденной мелочью, буквально подлетел на упругих детективных крыльях к мусорному ведру. Точнее, к пакету рядом с ним. Вовремя не выброшенный мусор — наверное, просто подарок для сыщика. Особенно когда гору мусора венчает пачка помятых листов А4. Чес вытащил пару листков и бегло пробежал их глазами; просияв, он достал все остальные и, усевшись на пол рядом с холодильником, углубился в них. Выписка из психбольницы; заключение, где были зафиксированы анамнез, этапы лечения и рекомендации. Всё кратко и сжато, всё в зубодробительных терминах, но сама суть всегда будет на поверхности. Элинор вытащила эти листы из папки в чемодане и поспешила от них избавиться, ведь посчитала, что ей не нужно было напоминание об этом прошлом и какие-то ограничения. Прихватив с собой пару листов, Чес выбежал в гостиную и услышал свой голос, смешанный с голосом Джона:       — Галлюцинации! — момент был самым неподходящим: в соседней комнате без сознания лежала бедная Элинор, а недалеко от неё — останки Маттео, грузный дом давил на них мрачностью дум, впитавшихся в эти стены, а выстрел, хоть и с глушителем, мог всё равно привлечь внимание, поэтому долго ошиваться здесь не стоило. Но Джон и Чес, по-детски обрадованные тем фактом, что сказали итог одновременно, улыбались друг другу мягко и немного укоризненно, словно бы вот сейчас им лучше не стоило показывать синхронность их душ. Спустя секунду им удалось натянуть на лица серьёзность, и Чес начал первым, тряся листами в руке.       — Я нашёл заключение из психбольницы, где она лежала. Она выписалась… в это сложно поверить, но буквально пару месяцев назад. И тут в анамнезе единственным знакомым словом оказались галлюцинации. Большая их часть, как описывала сама Элинор, была в виде Маттео. Но здесь… не даны сведения, кем был для неё этот Маттео. И жив ли он сейчас… Только то, что это близкий приятель Элинор, — Чес ещё раз заглянул в бумаги и только печально подтвердил это — большой подробности в заключении ожидать и не стоило. Если и искать, то разве что в самой медкарте, но она наверняка осталась в больнице. Джон в это время победно поднял голову и, улыбнувшись, жестом подозвал Чеса. На экране была всё та же переписка с доктором, но сообщения стали откровеннее, а факты — яснее… Дочитав, Чес, вроде бы, изумлённый, а вроде и обескураженный простотой случившегося, в растерянности повернулся к Джону. Тот вполне ожидал такого эффекта и лишь кивнул, вздохнув.       — Иногда люди накручивают сами себя. Да так, что и другие уже не нужны для появления тиморов.       — У меня всё в голове едва сходится… — тихо признался Чес и бросил листы на диван. Джон закрыл все вкладки на ноутбуке и выключил его, отложив в сторону.       — Сейчас всё прояснится. Но нам нужно свалить отсюда. Есть тут стационарный телефон? — Чес отыскал на журнальном столике трубку и подал Джону. — Назовусь именем Маттео, потому что говорить свои данные обязательно. Можешь подсказать мне полный адрес этого дома? — Чес бегло отчеканил местожительство Элинор, и Джон принялся набирать номер скорой помощи. Ответили быстро, также лихо приняли вызов и сказали ожидать машину через пять минут. Положив трубку на место, Джон потащил Чеса к выходу, и они долго бежали по улице, слыша где-то за спинами грустный вой машины медпомощи. Чес чувствовал себя обескураженным и утомлённым этой историей; перед самым выходом Джон прикоснулся к Элинор и тихо пообещал — то ли ей, то ли ему, хотя ему нужнее было, что теперь ей ничего не угрожает. Сами собой ноги вывели их на улицу Умберто I, к лёгкой и кружевной Санта-Кроче, сотканной сегодня из сливочной пудры небес и цепких млечных ветров. Чес устало кивнул в сторону здания, где работал, и спросил, неприлично надеясь на положительный ответ:       — Не хочешь зайти ко мне? Угощу кофе, да и приберусь заодно… Ну, если, конечно, ты не спешишь. — Джон мелко улыбнулся и кивнул. Пост охраны вновь одиноко пустовал — словно все тёмные силы мира сегодня ополчились на этот город и на это здание. Комната сияла одиночеством, ментоловой прохладой, пепельными тенями и рассыпанными лепестками лаванды. Атмосфера самая удручающая, и это только подогрело тоску Чеса; пожалуй, если бы не Джон, он бы бессильно упал в кресло и так бы сидел до самого вечера, глядя в одну точку и не желая бороться со своей апатией. Но Джон придал мастерской уютный персиковый оттенок, когда включил свет и прикрыл балконную дверь. Потом развернулся к Чесу и одарил его понимающей улыбкой; словно немо сказал: «Всё будет если уж не солнечно, то терпимо. Расклеиваться посреди февраля — самое неблагодарное дело». Решив не снимать пока верхнюю одежду, они собрались около кофейного аппарата; Чес поставил Джону капучино, а себе кипятить воду в чайнике, чтобы сделать горячий шоколад. Мысли его витали беспечно и рассеянно, как призраки в большом средневековом замке. Руки тряслись, открывая пакетик с сушёными лавандовыми лепестками, которые они с Элинор собрали ещё в начале недели и быстренько высушили, чтобы добавлять в чай или в шоколад. Джон начал говорить вовремя, потому что тишина стала давить и лишать мир вокруг красок:       — Так что ты понял про Элинор? — Чес налил себе кипятка в чашку, и перламутровый, лавандовый дымок стал подниматься кверху, вызывая в памяти почти нереальные, бисквитно-шоколадные воспоминания о детстве. Как-то не вовремя, и Чес очнулся только от случайного прикосновения Джона — тот потянулся за своей чашкой кофе, и их тела соприкоснулись. Такое странное и непозволительное ощущение — Чес уже начинал забывать, из чего состоит человеческое тепло, почему у него то привкус горной меланхолии, то саднящего одиночества, то лазурной радости, а то и вообще безумства, опьяняющего, как винный туман. Он начал забывать, что в мире были и другие, не только — тот, некто особенный и увековеченный в его сердце мшистой скульптурой. От Джона веяло свободой, спокойствием и лёгким сарказмом; этого так не хватало Чесу, чтобы ощутить себя счастливым по-настоящему, а не мнимо, как обычно, что он даже подумал: может, свобода впитается в него через сигареты Winston, спокойствие вольётся с первой кружкой эспрессо, а сарказм отпечатается тиснёной гравюрой опыта? Наверняка наивно и вновь неверно!       — Я понял, что пару лет назад Элинор повстречала Маттео — женатого человека с большой семьёй и блестящей карьерой. Они безумно полюбили друг друга, но, как и во всех прилично-банальных историях о любви, было множество помех, не дающих им безболезненно сойтись. Одна из них заключалась в семье Маттео: его жена в случае развода могла получить большую долю его компании, так как в незапамятные времена одолжила ему приличную сумму для вложения в бизнес. Не будучи простачкой, она потребовала оговорить этот пункт, хотя, как я понял, та сумма для них теперь была просто ничтожной, хотя на раннем этапе казалась огромной. Жена Маттео могла бы забыть это, но решила припомнить это в брачном контракте, чтобы связать мужа по рукам и ногам от развода и обеспечить себе и детям богатое будущее. Кроме этого, в случае развода Маттео ожидали какие-то завышенные алименты, а детей было трое, что вообще равнялось расточительству. Конечно, он не мог развестись, хотя, судя по всему, Элинор полюбил слишком сильно. У Элинор, в общем, таких проблем не было, зато она была с детства не стабильна в эмоциональном плане. Её настоящий характер, неустойчивый, мало кто терпел из ухажёров и слишком много кто кидал её, оставлял одну. Когда у неё появился Маттео, она была на пике депрессии и часто просила его никогда не оставлять её, не бросать, как это делали остальные. Бедная девочка… — Чес вздохнул и повернулся к Джону, отхлебнул своего шоколада и внимательно посмотрел на него: они были близко, ближе, чем обычно, когда строго-гранёные рамки стираются и вместо них рисуются землянично-изумрудные, бестолковые и витиеватые. Джон заставил их взгляды пересечься, и нечто правильное, бездонно-бархатное отозвалось в душе Чеса на этот взгляд. Ему показалось, что каждый из них хорошо понял Элинор, понял её одиночество, липкое и влажное от слёз, полное бессонных ночей и тщетных вариантов убедить себя в обратном. Конечно, каждый такое проходил, но… бывают ли одинаковые одиночества? По тону, запаху, вкусу, мыслям? Наверное, ведь не мог же Чес врать себе, что не почувствовал вспышки, когда их с Джоном тоскливые, уставшие души соединились в самый первый раз — уже далёкий и невозможный.       Слишком часто Чес позволял себе витать меж стеклянных куполов философии, и с этим надо было бороться.       — Да, всякое бывает… — мягко проговорил Джон, отпил немного кофе, но не решался сделать отрезвляющий шаг назад; и Чес всерьёз не знал, почему уже пьянел от этих сантиметров до опасного экзорциста, что, в общем, служило только долькой едкого лимона в этом алкогольном коктейле.       — Только вот дальше всё пошло хуже… — давая Чесу насладиться остывающим шоколадом, Джон взял инициативу рассказчика на себя. — Судя по всему, в конце концов они начали совершать много оплошностей, и Маттео даже не старался скрывать свою настоящую любовь. Всё попахивало скандалом, жена уже почти собрала документы на подачу развода — соответственно, карьера Маттео ставилась под удар. Впрочем, какое-то время спустя его жена перестала давить на него так сильно и стала действовать мягче, каждый день разговаривая с ним и убеждая его, что все эти молоденькие девочки временны, а семья будет с ним всегда. Семья и безупречная репутация, важная для продвижения бизнеса и новых знакомств. Но Маттео всё не сдавался; наконец, жена вновь стала «плохим полицейским» и пригрозила, что запретит ему видеться с дочками. Это был удар ниже пояса — даже если чувства к женщине проходят, мужчины не перестают любить своих детей; потому это и самое действенное средство удержать муженька. Так что Маттео пришлось согласиться и прогнуться под обстоятельства; он знал, что в случае развода ему ни за что не отсудить возможность забрать детей к себе — жена наверняка заполнит все лазейки законодательства своими доводами. Я думаю, нам с тобой не за что его судить; как, впрочем, и никому другому. Правильно ли он сделал или нет — вопрос философский и древний, как наш мир.       Но Чес почему-то не мог забыть про Элинор и тихо начал, опустив голову вниз — взгляд Джона пока был ещё острым и пряным на вкус, как отборные итальянские специи в нелепых цветных упаковках, и «принимать» его стоило дозировано.       — Но Элинор… она осталась одна. Её чувства и так были расстроены, а уход Маттео, думаю, стал не больше не меньше, чем её смертью. Глупо сказано, соглашусь, — увидев ироничную ухмылку на губах у Джона, оправдался Чес и ощутил приятный, земляничный румянец на щеках. — Но для неё в то время это казалось только таким. Люди не попадают просто так в психбольницы. Уж поверь мне… — опять споткнулся о больное и прикусил язык, хотя жутчайший яд уже ловко окропил хрупкие лепестки его неустойчивого сердца. Джон был вновь идеальным, потому что промолчал и лишь кивнул головой в подтверждение, но его взгляд, как сотни прохладных речных камушков, остудили поспешный огонь мыслей — Чес почти разучился контролировать, когда горькие почерневшие обрывки в его голове вдруг вспыхивали искрами и сжигали всё вокруг.       — Так как Элинор просила, умоляла Маттео не покидать её, — продолжил Чес, — то можно представить, что с ней произошло в дальнейшем. У них так и не состоялось серьёзного разговора на эту тему (кажется, самая главная причина всех недомолвок), но Элинор якобы поняла почти всё — была неглупая, да и успела изучить своего любовника достаточно, чтобы знать обо всех его проблемах с семьёй. Мне кажется, она всё же простила его — спустя день или два, не больше, такие, как она, очень часто и быстро прощают. Другое дело — лучше ей от этого не стало. Она почувствовала одиночество и, так как отдалённо понимала свои эмоциональные проблемы, стала просто панически бояться, что среди ночи или дня ей станет мерещиться Маттео. Больше всего она боялась, что у неё начнутся галлюцинации, и даже без помощи Нходжа (люди в этом деле всегда сильнее вообще какого угодно демона) она стала видеть их — через какое-то время, — Чес удивлялся, как его порочные глупые уста говорили такие вещи — по сути, известные до забавности, но часто далёкие, как тусклые очертания созвездий на небе. — Ну, дальше история очевидна… Она попала в психбольницу — заметили её родственники и так испугались, что не могли придумать что-нибудь получше. А Маттео ещё задолго до этого уехал вместе с семьёй в другую страну — чёрт знает куда, на самом деле, может, и в Италию, это же его родина, а во Франции он оказался случайно. Но всё равно у меня есть вопросы, Джон, — Чес поднял голову и улыбнулся, потому что Джон слишком смешно подцеплял пенку ложкой и это занятие казалось ему самым важным сейчас.       — Вероятно, о том, почему же при первой встречи Элинор не подала и виду, что знает его? — Джон попал в точку и поставил кружку на стол; развернулся, отошёл к балконной двери и задумчиво оглядел соседние фасады домов, потёрто-жёлтые, как цветки шафрана осенью. — Откровенно говоря, чёрт его знает! У меня есть предположения… — Джон вновь повернулся к нему с задумчивым видом. — Сильные тиморы обладают достаточными силами, чтобы всерьёз влиять на сознание своего хозяина. Может, из-за этого. А может, Элинор просто хорошо играла, боясь показать свои эмоции при чужом человеке. В любом случае, сам тимор под видом Маттео хорошенько над ней поиздевался; я не думаю, что они много говорили о прошлом — больше избегали друг друга, чего и боялась Элинор. Всё вышло мерзко, но со вкусом. В этом страхи, надо думать, самый искусный способ довести себя до отчаяния. На этом дело, стало быть, закрыто, доктор Ватсон, — сдерживая усмешку, Джон горделиво вскинул подбородок кверху и поправил пальто; Чес уже тихо смеялся, потому что чувствовал себя полноправным доктором Ватсоном, но терялся, что нужно было делать ему в таком случае. — И знаете, какой вывод мы можем извлечь из этой истории?       — Какой же, Холмс?       — Жизнь гораздо более удивительна, чем всё, что способен создать человеческий разум… — И они тут же рассмеялись, сладко и звонко, как апрельские ручьи в чьих-то садах, покрытых изумрудной плёнкой и алмазными брызгами. Чес сказал это в самый первый день их знакомства, и было приятно слышать это вновь, из уст Джона, потому что звучало это по-другому — более осмысленно и глубоко. Пять дней растянулись в пять отдельных жизней, где каждый день Чес был то испуганной жертвой, то убийцей маленьких демонят, то Холли Голайтли, то путешественником на периферию забвения и жизни, то лучшим приятелем известного детектива. И это так чертовски отличалось от его прошлых дней, пропахших горьким чаем, сигаретами, красками, пустыми холстами и надеждами. Джон, сам того не замечая, заставил его вынырнуть на поверхность и сделать первый глубокий вздох, увидеть пену морских волн, беспокойных чаек и услышать спокойный рокот иной жизни.       — Но сейчас… я не очень понимаю, как Маттео, пусть и под видом тимора, удалось проникнуть на эту работу? — спросил Чес, когда они допили свои напитки: Джон сидел в кресле и с интересом оглядывал мастерскую, а Чес убирался в ней, скручивая банки с растворителями и красками, подбирая халаты и очищая кисти. Он бросил взгляд на столик, где в ящике должны были лежать их резюме, и направился к нему. В это время заговорил Джон:       — Всё куда проще: ваше начальство навряд ли знает о Маттео; тиморы любят переплетать случайности и опутывать ими мозги обычных людей. Скорее всего, комиссия пропустила, что вы с Элинор работаете в команде только вдвоём, без опытного наставника. Как только они позвонят тебе, говори, что вы работали одни и очень удивлялись, почему к вам никого не приставили. Элинор ответит тоже. А сейчас ты навряд ли найдёшь хоть какие-то следы того Маттео, который работал с вами неделю, — заключил Джон, а Чес добрался до ящика, открыл его и, естественно, не нашёл резюме Маттео. Затем оглянулся в сторону шкафа, припомнив, что Маттео и Элинор выбежали в чём есть: там висело только пальто девушки. Даже традиционные три пачки сигарет на захламлённом столике превратились в две. Чес едва осознавал это всё, потому что с утра всё казалось хорошим и обыденным, а теперь он не мог смириться с тем, что Маттео был лишь визуальной фальшивкой и что бледность Элинор оказалась следствием отнюдь не простуды.       — Да, всё жутко, — вполне угадав безрадостные нотки его настроения, проговорил Джон. — Но ты особо не загоняйся этим. В любом случае, нам нужно радоваться, что всё случилось именно так, а не хуже; мы могли бы не успеть или не заметить. Тогда бы ты лишился двоих своих коллег и навсегда.       — Я понимаю. Просто… — Чес хмыкнул, остановившись рядом с картиной. — Я думаю, ты знаешь, что я хочу сказать, но не могу, — они обменялись улыбками с Джоном, и тогда Чесу стало по-настоящему легче. Словно одной улыбкой Джон выудил из его души все густые чернильные тени размышлений и озарил эти места мягким коралловым светом. Пожалуй, только один Джон так и мог…       — Слушай, у тебя работа навряд ли сдвинется с мёртвой точки, — вдруг начал Джон, вставая с кресла. — Давай отправимся куда-нибудь! Раз в Лечче ты всё обошёл, и, по крайней мере, сегодня тебе лучше не оставаться в месте, которое угнетает тебя, то давай отправимся в совершенно другой город!       — Интересно, в какой… — Чес задумался, а идея уже до чёртиков ему нравилась. — Надо глянуть на карте и посмотреть, что нам ближе… Ехать далеко не хочется.       Спустя пару минут поиска было принято единогласное решение: ехать в город Мартина-Франка! Всё ещё Юг Италии, всё ещё регион Апулия, живописный апельсиновым барокко, узкими фиалковыми улицами и крохотными, заросшими розами и эскизами беглых туристов пиццериями. На автобусе всего лишь полтора часа; их ожидал город на холме, малоизвестный среди иностранцев, почти Богом забытый, но Богом же и созданный — наверняка для избранных, решивших поисследовать карту Италии. Чес что-то смутно знал про этот город, но даже не мог вообразить себе, что их ожидало; единственное, что он мог предполагать — много изумительного барокко и вкусных запахов, какой-то единый образ, связывающий все города в южной части Италии. Как школьники, сбегающие с уроков, они с Джоном ловко проскочили мимо поста охраны и буквально бегом направились к своим домам — переодеться, подготовиться к путешествию, хотя бы морально. Чес не узнавал себя в отражении пыльных витрин, потому что в его волосах струился золотистый оттенок (и это при пасмурной погоде!), глаза сияли, неосознанно раскрашивая мир в тона от фиолетового до ультрамаринового, а походка напоминала походку незадачливых менеджеров из американских фильмов, когда им вдруг повышают зарплату или дают более престижное вакантное место — почти летящая и неуклюжая. Чесу казалось, что Джон над ним немного посмеивается, наверняка изумляясь, что подобные мелочи вообще могли сделать его счастливым. Ведь это же обычная поездка! Но только не для Чеса…       Вообще, его душа всегда становилась невольно хрустящей и чувствительной, когда дело касалось ожидания безумного приключения, пусть и состоявшего в исследовании нового места или даже района. Ещё с самого детства Чес испытывал это раздробленное, смачное чувство, политое сверху сиропом из восторга и безмятежности. Предвкушение буквально рисовало на каком-то холсте внутри него радужные цветы и абстрактные блестящие узоры; это были самые лучшие моменты в его жизни, потому что тогда казалось — где-то счастье ещё есть, где-то оно не совсем только эфемерное сказочное слово с запашком банальности и тошнотворности. И Чес верил — пусть и на миг.