Не будем усложнять

Дом был погружен в тишину, родители спали. Моя комната находилась совсем рядом с входной дверью, это всегда было значительным преимуществом. Стараясь не шуметь, я снял обувь, скинул верхнюю одежду и отправился в душ. Лить воду без нужды в Норвегии - смертный грех. Почти такой же, как не сортировать мусор. За это сжигают на главной площади прямо под одобрительное улюлюканье толпы, которая потом радостно отплясывает на ваших обугленных костях. Тем не менее в данный момент потенциальная мучительная смерть и загробные страдания не производили на меня должного впечатления. У меня, скажем, были проблемы поважнее. Поэтому я крутанул ручку напора воды до отказа и сел на пол душевой. Вода лилась сверху, мало-помалу смывая этот день, словно стягивая с плеч паутину - нить за нитью, отбрасывая в сторону и затягивая потом в сливное отверстие. Я размышлял о том, что фарс, в который превратилась моя жизнь с его появлением, слишком затянулся и, судя по всему, уже становился достоянием общественности. Пришла пора что-то с этим делать. Каким-то образом восстанавливать самоуважение и внутреннее спокойствие. Каким именно - я представлял пока плохо, но одно было совершенно очевидно: надо что-то менять. Слишком я был зависим от него, слишком подчинен, слишком подавлен его совершенством, если хотите. Слишком он был близко и одновременно недосягаем. Слишком радушен. Слишком безразличен. А я - слишком хотел его. Слишком надеялся. Ну и разумеется, потом я ворочался в постели без сна - в последнее время это вошло в привычку. Казалось бы, алкоголь и усталость последних недель должны были сделать свое дело и милосердно вырубить меня из сознания, но не тут-то было: уснуть я не мог. Сначала было жарко, потом холодно, потом в голову полезли совершенно идиотские мысли вроде “что будет, если скрестить носорога с мышью”. Потом я снова вспомнил его, как он выглядел сегодня, как улыбался, как мог бы… Как мог бы улыбаться мне, как мог бы смотреть на меня - и видеть, как мог бы… мог бы быть со мной… если бы захотел… если бы я был интересен ему… если бы... … Да что такое!.. Даже тут, даже сейчас он не дает мне покоя, что за напасть такая!.. Ну уж нет, хватит. Хватит тратить на него время, хватит позволять ему занимать мои мысли, хватит мечтать. Хватит! Пора взять свою жизнь в руки и послать его подальше - не мысленно, а по-настоящему. В конце концов, не сошелся на нем свет клином - подумаешь!.. Сколько их таких еще будет. Просто именно он казался… особенным. Нет, не особенным - нет в нем ничего особенного!.. Совершенно ничего! Я, очевидно, плохо себя чувствовал в тот день - должно быть, отравился или что-то в этом роде, вот мне и примерещились всякие… ангелы… Что за глупость!.. Как будто кого-то можно кому-то подарить! Как будто люди друг другу уготованы. Суждены, предписаны… Что за чушь! Что за гребаная чушь, и я - полный идиот, раз хоть на секунду в это поверил!.. Нет уж, я не желаю больше так бездарно тратить время. Достаточно! Часы на телефоне показывали два ночи. Может, не самый лучший час, но и не самый плохой: меньше вероятность встретить знакомых, с кем придется здороваться за руку, расспрашивать о здоровье матушки и сетовать на цены на сливочное масло. Я встал, надел тренировочный костюм со светоотражающими полосками на рукавах, сверху жилет, закрепил на предплечье айфон и протянул от него наушники. Чтобы найти нужный плейлист, пришлось довольно много промотать вниз, но я его нашел. “Бег” назывался он, просто и со вкусом. Бегал я в последнее время мало, скорее убегал постоянно, и теперь мне захотелось вспомнить то ощущение, которое так нравилось когда-то: когда тело идеально слушается вас, все системы исправны и работают как надо, механизмы налажены, полет нормальный. Кроме того, когда вы бежите, мысли сами собой приводятся в порядок, голова становится ясной, и все кажется простым и понятным. Именно этого мне сейчас и не хватало: простоты и легкости. Поэтому в прихожей я тихо натянул шипованные кроссовки, осторожно открыл дверь и, выбирая первый трек, не глядя, ступил на улицу. Для эффектности описания, для более объемной картинки я мог бы сказать, что шел дождь, ветер хлестал по лицу жесткими ладонями, а подвижные фонари метались по сторонам, отбрасывая демонические тени на гравийные дорожки. Что деревья в ужасе заламывали к небу голые руки, и что вообще на улице был пиздец. А я, значит, как птица Феникс, возродился из пепла и полетел навстречу буре. Слышите, играет музыка, как в американских фильмах? Дать вам бумажный платок?.. На самом деле ничего подобного не было. Был ноябрь, слегка моросило, и кое-где лежали белыми пятнами клочья мокрого тумана. Вот, пожалуй, и все. Ничего особенного. И было тихо. Настолько тихо, что, когда слева от меня раздался негромкий звук, я непроизвольно вздрогнул. На секунду перед глазами пронеслись фотографии первых полос завтрашних газет и крупным шрифтом: “Убит и ограблен известный актер, лидеры всех стран шлют соболезнования, в стране объявлен траур”. Я медленно повернул голову и не поверил глазам. Он… Он сидел на одном из столов для пикника во дворе, ногами на скамье, упираясь локтями в колени. Лицо было скрыто тенью от козырька бейсболки, но я узнал его сразу - конечно узнал!.. Зачем он здесь? Что-то случилось?.. Он пьян? Заблудился? Сошел с ума? Или по дороге домой выкурил косяк и подумал, что заявиться к кому-то посреди ночи - почему нет?! Не знаю - у него вдруг возникла гениальная идея по поводу съемки следующей сцены, или он придумал очередную блестящую шутку, которой просто должен был поделиться... Или что-то еще в том же роде? Или это все, вся эта нелепая встреча сейчас - всего лишь розыгрыш, над которым мы дружно посмеемся в понедельник? По-хорошему, мне надо было бы подойти к нему и сказать: “Упси-дейзи, а я и не заметил, что ты тут сидишь. Какие дела, чувак?” Или вот еще так: “Какого хрена ты тут забыл, приятель?” Ну или какую-то такую емкую и едкую фразу. Мне надо было бы подойти и сказать хоть что-то, чтобы не стоять истуканом, но я по-прежнему не мог пошевелиться, будто врос землю, а он сидел на столе в пятидесяти метрах от меня. Мимо проехала машина, и когда фары вырвали из темноты его силуэт, я заметил, что там, где его кроссовки упирались в скамью, блестели небольшие лужицы; что ладони он старался спрятать в рукава куртки, и что его дыхание, вырываясь наружу, тут же превращалось в слабый пар. И вот этот пар, его неторопливое движение, и вывел меня из оцепенения. Я наконец сделал шаг, за ним еще один, а потом снова. Наушники волочились по мокрой, грязной траве, но я их не замечал. Расстояние неумолимо сокращалось, я подходил к нему ближе, не имея при этом никакого понятия о том, что скажу, и никакого представления о том, что скажет он. Наконец шаги кончились, будто вытекли песком в часах, и я оказался с ним лицом к лицу. Никакой вступительной фразы я так и не придумал, поэтому просто молчал. И он молчал тоже, пристально глядя на меня. Несколько секунд мы рассматривали друг друга, затем он вздохнул и вдруг резко и зябко вздрогнул. Я скользнул взглядом вниз: покрасневшими, влажными от мороси пальцами он инстинктивно пытался забраться под рукава куртки. Я снова поднял глаза, и тут меня словно что-то толкнуло: слегка подавшись вперед, я накрыл его пальцы ладонью. Когда я понял, что только что сделал - что, в буквальном смысле, натворил, - то в ужасе замер. Сердце заколотилось в горле, перекрывая кислород, на секунду мне показалось, что меня сейчас вырвет от напряжения, прямо ему на ноги. Я прикрыл глаза, заставил себя пару раз вдохнуть и выдохнуть, сглотнуть неприятный ком, и через какое-то время тошнота отступила. Он не убрал руку, не вытянул пальцы из моей ладони, но и не сжал ее, будто бы не решался это сделать, ждал от меня какого-то сигнала. Я открыл глаза и снова встретился с его взглядом. Он выглядел… усталым. Это было так странно, почти невозможно: я никогда не видел его усталым до этого момента, никогда не видел по-настоящему серьезным, никогда не знал, как выглядит его лицо, когда у него напряженно сведены брови и крепко сжаты губы. Я никогда не видел его таким… как все. Узнать, что Хенрик Холм сделан из плоти и крови, было странным откровением. По-прежнему удерживая его пальцы, мокрые и холодные - еще до того, как успел подумать, что именно делаю и зачем, я отступил и осторожно потянул его за собой. Он подался вперед, одну за другой спустил ноги со скамейки и, упираясь свободной рукой в стол, легко спрыгнул на землю. Теперь мне следовало бы, наверное, отпустить его, но я так и стоял рядом, не в силах разжать ладонь. Он не выдернул руку, только вопросительно смотрел на меня, словно ожидая какой-то подсказки. Тогда я развернулся и повел его к дому. Он шел тихо, ничего не говоря, будто всегда ходил так рядом - будто это было самое естественное, что можно себе представить: вот так, сцепившись мокрыми пальцами, идти вдвоем по ноябрьской холодной траве. Отперев дверь, я повернулся к нему и жестом попросил быть тише, одновременно показывая в направлении своей комнаты. Он понимающе кивнул, снял у порога куртку и мокрые кроссовки, взял их в руки и сделал пару шагов вглубь дома. Учитывая его рост и легендарную неуклюжесть на съемках, мне казалось, что он непременно на что-нибудь наткнется в темноте, свалит на пол какую-нибудь вазу и перебудит весь дом. “Мама и папа, - сказал бы я тогда выскочившим на грохот родителям, - это Хенрик Холм, и я люблю его с той самой минуты, как впервые увидел, можно он переночует у нас, ему родители разрешили”. Но он двигался тихо и мягко, с каждым шагом все более уверенно, чуть-чуть припадая к земле, словно большая кошка, готовящаяся к броску. У двери он помедлил, вопросительно глянул на меня, я кивнул. Он нажал на ручку и вошел. Я вошел следом. И закрыл дверь на ключ. И именно в этот момент стало оглушающе ясно, что теперь я исчерпал весь запас рациональных и осмысленных движений: мне больше некуда было его вести, не на что указывать, не к чему побуждать. Поэтому делать вид, что я знаю, что делаю, отдаю себе отчет и контролирую ситуацию, с каждой секундой становилось все труднее. Я вдруг увидел себя со стороны: по-прежнему стоя лицом к двери, я держал пальцы на ключе, торчащем из замка, и не мог заставить себя повернуться. В комнате было так тихо, что через какое-то время я уже начал сомневаться, не приснилось ли мне это все, не была ли эта странная встреча какой-то глупой игрой моего воображения. Но как только я почти убедил себя, что это так, что его внезапное появление - это просто странный, запутанный сон - из тех, что заставляют вас висеть между мороком и явью, - в этот самый миг я почувствовал его ладонь у себя на шее. Подушечкой большого пальца он осторожно дотронулся до моих волос и мягко погладил кожу над воротником. Тогда я медленно повернулся. Знаете… Я хотел бы лучше запомнить тот момент. Хотел бы сохранить в памяти цвет его глаз или губ, хотел бы, чтобы во мне возникли ассоциации с чем-то, что я видел раньше - вживую или на видео, на каких-нибудь картинках… Чтобы потом я мог смотреть на эти предметы и думать: такие у него тогда были глаза, такая кожа, такие волосы. Или, по крайней мере, я хотел бы, чтобы впоследствии мозг сам дорисовал детали, сам раскрасил их подходящими красками, сам осветил мягкими бликами темные углы. И я сказал бы тогда: так, мне кажется, он выглядел. По правде говоря, когда я разглядел его лицо перед собой, его непривычно темные, почти черные глаза и ниспадающие на лицо волосы, мне вдруг показалось, что это совершенно незнакомый мне человек. Чужой, быть может, опасный, забравшийся в мой дом посреди ночи с неизвестными намерениями: грабитель, наркоман, маньяк. Я невольно задержал дыхание и инстинктивно подался назад. Он заметил этот мой непроизвольный испуг, его ресницы дрогнули, и он медленно наклонился ко мне. - Привет, - сказал он тихо и осторожно дотронулся холодными губами до моих. Я почувствовал его запах - тот самый запах, который все это время не давал мне покоя; тот его ни с чем не сравнимый, естественный запах, который преследовал меня, окутывал каждый раз, как на площадке мы стояли близко, и от которого я потом не мог избавиться, когда он снова ускользал. И вот тогда, в тот момент, еще до того, как он раскрыл мне рот, и до того, как я почувствовал его язык, - тогда мир вокруг хлопнул новогодней петардой, вселенная взорвалась и, не давая мне никакого шанса прийти в себя, закружилась, разгоняясь по кругу, словно бешеная карусель, слетевшая с привычной орбиты вместе со всеми раскрашенными лошадками, витыми поручнями и разноцветными ярмарочными огоньками. Я схватился за его плечи как утопающий, как холерный больной, цепляющийся за одежду уходящего врача - так, как будто от этого зависела моя жизнь. Буквально бросился на него - сразу, всем телом; пальцы сами скользнули к затылку, я сжимал и разжимал в кулаке его волосы, толкал его голову ближе, входил в его рот языком, принимал его язык в своем рту, и мне казалось, что я могу забраться прямо в него, внутрь, прямо сейчас, и тогда я буду в нем, и он будет во мне, и так будет всегда. Я не знал, где находились его руки - мне казалось, они были повсюду, и от его прикосновений кожа горела под одеждой. Я жаждал скинуть ее, как чешую, и одновременно оттянуть этот момент, чуть отдышаться - по правде говоря, перед глазами плясали пятна, и я плохо представлял, где заканчивается мое тело, а где начинается его. Вдруг он остановился и, переводя дыхание, снова заглянул мне в глаза, буквально на секунду - и этого оказалось достаточно, чтобы в них я увидел собственное отражение: себя, прижавшегося спиной к двери, растрепанного, обезумевшего. Я стоял, запрокинув голову и открыв рот, губы саднило и холодило от слюны, дыхание вырывалось из груди захлебывающимися хрипами; меня била крупная дрожь, и раз за разом я судорожно сглатывал воздух. Все это был я - подлинный, без прикрас, такой, как есть: мое нутро, звенящее и живое, и это до него дотронулся он только что своими губами. И мне хотелось, чтобы именно таким он меня и запомнил. Он как будто понял и как будто выдохнул с облегчением - как будто… Ждал этого момента?!. Будто он ждал и одновременно был уверен, что ничего подобного никогда не произойдет, и теперь, когда мы вдруг оказались так близко, когда оба дышали сорванно, безумно таращась друг на друга, кусая губы и до ломоты в пальцах сжимая чужую одежду, не в силах вымолвить ни слова… В мгновение что-то в нем изменилось, словно щелкнуло, и от его нейтральной доброжелательности, от его усталого взгляда - от него такого, какого я всегда знал, не осталось и следа: в глазах заплясало пламя, и между языками этого пламени, сквозь разливающиеся искры, я увидел физический, животный голод. Он перевел взгляд на мой рот, а потом, обнажив клыки, с шумом втянул в себя воздух. Пару минут назад он крался по темному дому, выжидая и маскируясь, а теперь совершал свой прыжок, и я, как жертва, покорно стоял перед ним, добровольно вытягивая для укуса шею, обнажая пульсирующие вены, подставляя грудь, куда он мог бы вцепиться когтями и сбить меня наземь с первого мощного удара. Наконец он не выдержал: бросил на меня последний темный взгляд и снова впился в мои губы. Мне показалось, я закричал от острого, распирающего толчка, пронзившего все мое тело, но крик, задушенный его языком, вырвался наружу только глухим стоном. Он не удерживал моих рук, не придавливал их к двери, не фиксировал, но, по правде говоря, спроси меня кто-то в этот момент, я все равно не смог бы сообразить, где они находятся - где вообще кончается его тело и начинается мое, и что мне с ним делать: гладить ли его спину, обвивать ли шею, толкать ли на себя, прижиматься, тереться или что-то ещё: перед глазами вертелось все быстрее, и с каждой секундой мне все труднее было удержаться на ногах. В какой-то момент он отпустил мои губы, напоследок широко проведя языком, словно запечатывая до той поры, пока ему не захочется напасть на них снова, а потом, не давая опомниться, рванул от ворота в сторону мою футболку, обнажая ключицу и плечо. Сквозь плотное марево его поцелуев я чувствовал, как в тех местах, где он дотрагивался до меня, саднило и обжигало, как там поднимались волдыри и чернела кожа, и бесконечного продолжения этой пытки я желал так, как ничего и никогда в жизни. Затем он вновь чуть отстранился и, не спуская с меня взгляда и хрипло дыша, рванул шнур на поясе моих тренировочных брюк, ослабляя и тут же развязывая узел. Тело мгновенно дернулось к нему - полетело навстречу, подставляясь, выпрашивая ласку, стремясь ощутить его самое первое, самое острое и сладкое прикосновение. Он накрыл мой член ладонью, сразу же крепко сжимая пальцы, и от этого у меня в голове закипели пузыри, точно на поверхности лавового потока. С оглушающим ревом лопаясь в висках, они разбрызгивали вокруг раскаленные капли, плотной огненной пеленой застилая глаза. Если я плохо видел и соображал до этого, то теперь - теперь я просто ослеп: вселенная сузилась в точку и сконцентрировалась на его руке, и все, что мне оставалось - это бессознательно толкаться в нее, мыча и рывками заглатывая воздух. Не переставая двигать ладонью, он смотрел на меня - темно и жгуче, не отрываясь, втягивая в бездну расширенных зрачков, впитывая каждый излом моего тела, каждый стон, каждую вспышку наслаждения. Вскоре он, должно быть, почувствовал, что мне осталось недолго: оргазм летел на меня горной лавиной, а я стоял внизу, у подножия - беспомощный, остолбеневший, начисто лишенный воли, удерживаемый в реальности только его рукой, и мог лишь таращиться в пустоту остекленевшим взглядом. Осторожно и постепенно он замедлился, а потом и вовсе убрал руку, оставив меня балансировать на краю в одиночестве. Мои собственные руки тут же бросились к нему, к его плечам и груди, но он отвел их и, едва различимо покачав головой, высвободился из моих объятий. Я оцепенел. В мгновенно накатившем ужасе мне показалось, что он... Просто передумал. Что сейчас он дотянется до ключа в двери за моей спиной, повернет его и исчезнет из этого момента, из этого ноября... Из этой моей скучной, совершенно неинтересной ему жизни, и что я больше никогда его не увижу… Такого его - сорванно дышащего, обжигающего, настоящего... такого предназначенного мне… И каждый съемочный день другой Хенрик Холм - тот, которому нет до меня никакого дела, - будет напоминать мне об этих минутах, когда я крошился в пыль под его руками. Все это промелькнуло в голове молнией, и я уже готов был умолять его не уходить, уже готов был вцепиться в его одежду и силой вжать в себя, однако… мне не пришлось. Он остался. Сделал шаг назад и, оказавшись внутри полосы тусклого света, едва падающего от окна, расстегнул манжеты рубашки. Потом длинными пальцами тронул пуговицы на груди и медленно потянул ткань с плеч, одновременно вытягивая заправленные в джинсы полы. Я по-прежнему стоял у двери и, облизывая моментально пересыхающие губы, завороженно смотрел, как его тело медленно обнажается. В этом не было ничего даже отдаленно похожего на стриптиз, игру или кокетство - он словно давал мне понять, что хочет быть со мной таким же открытым и обнаженным, каким я - все еще одетый - был с ним сейчас. Сняв рубашку, он скомкал ее и бросил на пол, точно горсть талого снега, а потом потянул в сторону язычок ремня и открыл пряжку. Через несколько секунд джинсы вместе с бельем упали к его ногам, он перешагнул через них и остался стоять так, давая мне возможность рассмотреть себя. Я спустился взглядом по его шее с проступающими, напряженными жилами вниз, к плечам, а оттуда к рукам, где темнеющими нитями переплетались вены, и дальше - на грудь, резко поднимающуюся от сбивчивого дыхания, на живот, откуда тонкой полоской бежали волосы в пах, на его налитый кровью член, на бедра и ноги. Он не был совсем худым, как могло показаться, но худощавым и поджарым, жилистым, подтянутым - однако, это было скорее свойство его физиологии, нежели результат походов в спортзал. Когда я снова поднял на него глаза, он чуть нагнул голову и, смотря исподлобья, приблизился ко мне. Я стащил через голову жилет вместе с футболкой и, дрожа, потянул было вниз брюки, но он внезапно остановил меня, а затем накрыл мои губы своими. Я провалился в этот поцелуй сразу, подчиняясь требовательным движениям его языка, а когда смог вынырнуть на поверхность, то почувствовал, как он раздевает меня сам, спускаясь губами от шеи по груди, к животу. На мгновение я представил, как он берет меня в рот - и почти уже задохнулся от самой только мысли, однако этого не произошло. Он поднялся, взял мою ладонь и положил на свой горячий и набухший член. На ощупь он был гладким, нежным… шелковым. Я двигал рукой и зачарованно смотрел, как потемневшая, сочащаяся смазкой головка исчезала и появлялась в моем кулаке, пока он покачивался передо мной - сначала легко, а потом резче, увеличивая амплитуду. Мне кажется, я мог бы стоять так вечно, но он, судя по резкому, со всхлипом, вздоху, видимо, понял, что может не выдержать: отвел мою руку и потянул на кровать. Я упал на него сверху, чувствуя его жар всем телом, от груди до кончиков пальцев на ногах; ощущая, как наши члены трутся друг о друга, связываются между собой влажной паутиной смазки. Он на секунду выгнулся подо мной, откинув голову на подушку и шумно сглотнул. Я успел поймать его кадык, он судорожно вздрогнул и, скользнув пальцами на затылок, сильнее прижал к себе мою голову. Затем я снова почувствовал его губы, услышал его низкий и жадный стон, а в следующее мгновение он обхватил меня за плечи и перевернул на спину. Я вспоминаю сейчас, как это было, и мне кажется, что я могу в подробностях представить, что и в какой последовательности происходило между нами: как метались по моему телу его руки, как горели темным светом глаза, как падали на лицо волосы, был ли холодным или горячим его язык, как он ласкал меня - требовательно или нежно... давал ли он или брал. Мне кажется, что я все это помню, но как знать: быть может, на самом деле я все это придумал, нафантазировал. Просто подчинился некоему невидимому режиссеру в моей голове - кому-то, кто точно знал, как должны ощущаться его прикосновения, как мне следует тянуться к его губам, как подставлять себя его рукам. Где должен стоять свет и висеть микрофон. Впрочем, тогда я об этом не думал. Тогда я… горел. Снаружи и внутри - яростным, фантастическим огнем, и каждый раз, как он, на секунду разрывая контакт, заново дотрагивался до меня, нервы коротило, и перед глазами вспыхивали белые сварочные искры. Его губы, руки, волосы, член, ноги, живот, ресницы, скулы - все вместе и каждое по отдельности - я чувствовал их везде одновременно, меня кружило и раскачивало, как на гигантской карусели, где я был совершенно не способен не только совладать с центробежной силой, но даже достаточно сконцентрироваться, чтобы разглядеть проносящийся мимо пейзаж. Все, что я смутно видел перед собой, было только его то и дело расплывающееся лицо - он вглядывался в меня, и этот взгляд, так же как и его язык, как и его руки, пронзал меня насквозь, добавляя возбуждения, посылая электрические импульсы по всему телу. В какой-то момент он приподнялся на локтях и навис надо мной, лихорадочно дыша и не говоря ни слова, будто в последний момент решая что-то. - Что? - впервые за все это время шепотом выдохнул я. Он мотнул головой и тут же улыбнулся глазами, а потом нырнул вниз, к полу, где по-прежнему валялась его одежда. Я поднял голову от подушки, слепо шаря руками по кровати, совершенно дезориентированный, словно вмиг лишенный опоры, гравитации - однако через мгновение он вернулся и снова склонился надо мной. Держа в зубах квадратик презерватива, он бросил рядом еще какую-то маленькую упаковку - мне понадобилось время, чтобы сообразить, что это был лубрикант. Я резко вдохнул, и тогда он успокаивающе погладил меня по бедрам, по животу, пробежался пальцами по груди, а затем вдруг неожиданно, ничем не выдавая такого намерения, спустился ниже и взял мой член в рот. Все, что я испытывал ранее - все эти карусели и взрывы - все отошло на второй план и мгновенно забылось как незначительное, поверхностное ощущение, когда он стал с оттягом насаживаться на меня, напирая всем телом, плотно засасывая головку, а потом резко отпуская и толкая меня глубже, почти до горла. Я выгибал бедра ему навстречу, пах разрывало от яркого, насыщенного, почти болезненного удовольствия, и когда мне стало казаться, что вот он - предел, я почувствовал его палец прямо на колечке ануса. Он медлил перед тем, как войти, осторожно надавливая на кожу вокруг, примеряясь и слегка растягивая вход. Он не спрашивал у меня разрешения, не предупреждал о том, что будет делать, не объяснял, что я должен почувствовать. Казалось, он четко знал, как необходимо двигаться, уверенно брал свое, и мне бы даже в голову не пришло ему сопротивляться. Когда он наконец снялся с моего члена и завис над головкой, обдавая ее горячим дыханием, я поднял голову и постарался сфокусировать на нем взгляд. Должно быть, он увидел во мне покорность и доверие, потому что затем я почувствовал, как он снова берет меня в рот и одновременно осторожно входит сначала одним пальцем, а потом, через несколько секунд, двумя, слегка сгибая их под углом и меняя направление. Ощущения были не то чтобы неприятными - просто очень странными, но ровно до того момента, как, изогнув пальцы, он похлопывающим движением внезапно дотронулся до простаты, одновременно плотно засосав головку и обводя ее языком по кругу. Я не испытывал такого никогда раньше, от острого, восхитительного спазма меня тряхнуло, словно на электрическом стуле - я рефлекторно подбросил бедра, и от неожиданности он чуть не свалился с кровати. - Тихо, - прошептал он, обнажая в улыбке зубы. - Тихо. Я откинулся на подушку. Кровь толчками билась в член, мне отчаянно хотелось, чтобы он сделал это снова - снова дотронулся до меня внутри, но одновременно, последними остатками сознания я понимал, что сделай он так - это точно будет конец. С другой стороны, как бы возбуждение ни застилало глаза, я мог примерно представить, что будет дальше, и, если честно, мне было страшно. Я боялся боли, боялся разочарования и боялся, что не понравится ему, что он также будет разочарован моей неопытностью. Должно быть, он почувствовал, что я нервничаю, потому что снова слегка улыбнулся, переместился выше и погладил меня по лицу. Я почувствовал во рту его язык - на этот раз он не жалил, не врывался силой, а нежно ласкал, вылизывал, и от этих его осторожных, мягких прикосновений мне стало немного спокойнее. Затем он надорвал зубами упаковку презерватива и раскатал его по своему члену. Нашел в складках постели смазку и выдавил ее на пальцы. Я лежал на спине, наблюдая за его манипуляциями. Когда он был готов, то придвинулся ближе, снова поцеловал, а потом тихо, почти касаясь губами, прошептал: - Я могу взять тебя сзади, так тебе будет проще. От этой фразы меня заколотило, я непроизвольно выгнулся и вцепился в его плечи. Не дотрагиваясь до меня, он дождался, пока меня немного отпустит, и продолжил: - Но я хочу тебя видеть. Я не мог ничего сказать, ничего ответить, никак прокомментировать это предложение, поэтому из последних сил просто кивнул, чувствуя, что еще чуть-чуть - и я просто отключусь. - Расслабься, - едва услышал я и тут же почувствовал, как он разводит мне колени и слегка приподнимает. Он придвинулся, набрал в грудь воздуха и, надавливая осторожно, но уверенно, стал входить. Я сжал зубы, инстинктивно стараясь не издать ни звука, ничем не показать ему своей неопытности. Войдя до половины, он, видимо, почувствовал, как мышцы сопротивляются и, сжимаясь, выталкивают его наружу. - Расслабься, - сказал он тихо и успокаивающе погладил меня по животу. - Расслабься... Почти все... Как ни странно, это подействовало: тело чуть ослабило хватку, и он воспользовался этим - одним плавным движением вошел до конца. И тут же закусил губу и замер, давая мне передышку, позволяя привыкнуть к чувству заполнения и внимательно наблюдая за мной из-под полуопущенных ресниц. Это было больно. Это было… черт возьми!.. Я зажмурился и выгнулся над кроватью, инстинктивно отталкиваясь от него, стараясь уйти от режущих ощущений. Дыхание вырывалось из груди короткой, хриплой очередью, я цеплялся за простынь, натягивая ее до треска, пытаясь перенести боль на нее и одновременно сконцентрироваться на приятном или, по крайней мере, представить себе, что по ту сторону меня ждет такое удовольствие, от которого я не захочу больше никогда отказываться. Он видел это и ждал, не отрывая от меня напряженного, темного взгляда, ловя малейший сигнал, знак того, что я готов для него, что хочу отдать ему себя так же, как и он хочет меня взять. Замерев, он ждал, только его руки блуждали по моему телу свободно, гладили, где могли дотянуться. Постепенно боль стала отпускать, переходить в дискомфорт - сначала острый, затем средний, терпимый, потом еще слабее, почти незаметный. Тело привыкало к нему, расслаблялось, теряло окаменелую неподвижность. Наконец я полностью опустился на постель, медленно выдохнул, и тогда он провел большим пальцем по моему виску и мягко улыбнулся. Я улыбнулся в ответ, он снова склонился и коснулся моих губ своими. А затем двинулся. Он сразу взял ровный темп, не вбивая меня в кровать, но и не растягивая чрезмерно движения. Выходя до половины, он входил затем в таком же ритме, не сводя с меня глаз, то и дело целуя - не глубоко, не забирая воздух, позволяя мне вдыхать и выдыхать свободно, смачивая слюной мгновенно пересыхающую кожу на губах. Крепко держа меня за бедра, он ходил внутри, то заполняя собой, то отпуская, чтобы потом заполнить снова, и я чувствовал себя лошадью, на которую ставят племенное клеймо. В какой-то момент он взял мой член в руку и стал двигать ладонью, одновременно более коротко и сильно толкаясь в меня. Тогда я понял, что дальше оттягивать оргазм просто не смогу, что на волнах этого мучительного удовольствия меня несет на скалы уже неотвратимо, и он, должно быть, увидел это в моих глазах. - Посмотри на меня, - хрипло выдохнул он. - Посмотри. Последним усилием воли я заставил себя поднять голову и распахнуть глаза, и в то же мгновение вселенная всей своей громадой обрушилась сверху: я зажмурился до боли и, длинно простонав и упираясь затылком в подушку, кончил. И сразу почувствовал, как он забился и запульсировал внутри. *** Потом он лежал рядом, головой на подушке, как я всегда представлял, и, казалось, спал. А я смотрел на него. Он мог быть сейчас где угодно. С кем угодно. На него могли бы восторженно смотреть красивые, интересные, успешные люди. А он был здесь, со мной. Его рука расслабленно и тяжело лежала у меня на поясе, а волны спокойного, размеренного, теплого дыхания гладили мне лоб. Это было удивительно. Удивительно. - Скажи мне кое-что, - прошептал я, когда он пошевелился и вздохнул. - Ммм?.. - он лениво приоткрыл один глаз. - Ты что, всегда носишь с собой смазку? На непредвиденный случай? Он снова закрыл глаз и улыбнулся. - Нет, не всегда. - Понятно, - сказал я и улыбнулся тоже. *** Он ушел около шести, бесшумно собрав одежду с пола и прямо в комнате надев кроссовки. Я следил за ним, лежа в постели. Закончив собираться, он присел на край кровати и ласково погладил меня по лицу, пробежал пальцами по волосам. - Закроешь дверь или оставить так? - Закрою, - я помедлил немного. - Ты позвонишь? - Конечно. - Завтра? Он чуть помолчал, потом склонился надо мной и поцеловал. - Не будем усложнять, да?.. - прошептал он и снова улыбнулся. - Конечно, - согласился я, приподнимая лицо ему навстречу, подставляя губы. - Как ты скажешь. В окно я увидел, как он вышел на дорожку перед домом, достал из кармана сигареты, щелкнул зажигалкой. Потом с силой выдохнул и зашагал прочь.