Не будем усложнять

Смотрите, видите?.. В проходе между сиденьями появляется тележка с подносами. Толкающая ее бортпроводница в фартучке интимно наклоняется к вам, изгибает накрашенные яркой помадой губы и спрашивает: - Курица или рыба?.. В ее голосе при этом - все те невообразимые блага и удовольствия, которые мы даже не отваживаемся себе представить. Курица или рыба?.. Вы принимаете тот или иной поднос и радостно ерзаете в кресле от предвкушения: это правда мне? Вот это все - мне? Все эти маленькие упаковочки, индивидуально запаянные в пластик приборы, чашечки и крохотные пакетики соли и перца, которые в другое время вам и даром не нужны, но сейчас, в салоне, задолго до посадки, вы смотрите на них и счастливо улыбаетесь (не отпирайтесь, я же вижу). Знаете, почему вы так рады? Вы заплатили за этот завтрак, обед или ужин, когда приобретали билет, и нечего делать вид, что он упал вам в руки просто так, с небес. Ничего не падает с небес, вы же знаете. Так что это удовольствие вполне ожидаемо и легко спрогнозировано. Но вы радуетесь все равно. Знаете, почему?.. В жизни мы часто реагируем сначала на форму, а уже потом на содержание. Так уж мы устроены - и об этом прекрасно знают, например, производители упаковочной бумаги. Каждое рождество в мире приобретается невообразимое количество тонн яркой бумаги и разноцветных пластиковых ленточек, единственное предназначение которых - быть сорванными жадными пальцами за какие-то секунды, а потом смешными рожицами, викторианскими ангелами, Санта Клаусами или мультяшными оленями грустно выглядывать наружу из мусорного отсека для перерабатываемого картона. И неважно, что скрывается внутри: упаковка - это то, на что мы обращаем внимание в первую очередь. Не согласны?.. Да ладно!.. Не отпирайтесь, вы тоже такой. Мы все такие. Курица может быть передержана, а рыба недосолена, но это совершенно неважно. Что важно - так это то, что все эти маленькие упаковочки произведены специально для вас. Понимаете? Кто-то специально упаковал горсть орешков, крохотный кусочек сыра, чайную ложечку джема в индивидуальные пакетики - специально, исключительно, эксклюзивно для вас. Понимаете?.. Какая-то фея махнула волшебной палочкой и - вуаля. Специально для вас. А все потому, что вы такой особенный, неповторимый, такой охуительно прекрасный, не так ли?.. Вы смотрите на себя со стороны и легко соглашаетесь: “Да, конечно. Я заслуживаю лучшего. Неповторимого. Эксклюзивного. Как же может быть иначе?!” Вы мысленно хлопаете в ладоши, радуясь, что дитя в кондитерской, и нетерпеливо разрываете тонкие швы на прозрачном пластике, поднимаете легко поддающиеся вашему напору крышки и ныряете - туда, внутрь, в самое недро, потому что это все - специально для вас. Для вас одного. А потом что-то привлекает ваше внимание - вдруг, случайно: какой-то резкий звук или свет… Вы оглядываетесь по сторонам и замечаете, что все остальные пассажиры держат в руках точно такие же пакетики. И на их лицах точно такое же выражение удовлетворения и радости. Здесь самое время достать из бумажника визитную карточку и, не вставая с кресла, забронировать время у психоаналитика, потому что именно в тот момент вы отчетливо понимаете, что никакой вы не особенный. Оказывается, вы обычный. И ничем не отличаетесь от других. Забавно, правда?.. Вот так в моей жизни появилась Леа. Это было в феврале, я лежал головой у него на коленях, а он задумчиво пропускал мои волосы сквозь пальцы. - Я разговаривал с агентством сегодня. - Да? - я поднял глаза. - И что? У них есть что-то на примете? - Кажется, да. - Так это же отличная новость! - я сел и развернулся к нему лицом. - Кажется, да, - повторил он, против обыкновения без улыбки. - Ты не рад?.. - Еще пока не знаю. - А что это - интервью, фестиваль, телевидение? - Это кино. - Ну так ведь здорово же! - я потряс его за плечо, пытаясь растормошить. - Отличный шанс, ты же всегда хотел!.. Он как-то странно нахмурился. - У нас еще четвертый сезон, я не знаю, как это будет сочетаться с новым проектом. - Да прекрасно будет сочетаться! - все еще не понимая причины этой его непривычной серьезности, воскликнул я. - У нас мало сцен, кроме как эффектно зажимать друг друга по углам и делать-то почти ничего не надо. Ну, разве нет?!. Я рассмеялся и заглянул ему в глаза. - Да, ты прав, - он впервые улыбнулся, но все равно: как-то напряженно, неуверенно. - Ты прав, с этим мы справимся. - Это же отлично! Я дотянулся до него и поцеловал, потом ещё раз, дождался, пока он ответил. Затем снова развернулся, на этот раз спиной, и облокотился на него. Он тут же перекинул вперед руки, обнял меня через грудь, зарылся носом в волосы и шумно вдохнул. - Так что за кино? - Триллер. - Отлично же! Ты же всегда хотел. - Да, - эхом отозвался он. - Я всегда хотел. Это отличный шанс. - Ну вот, - я не мог перестать улыбаться. - Это надо отпраздновать. Немедленно! Я подался вперед, намереваясь сбегать в кухню за пивом, но он вдруг удержал меня. И только я хотел спросить, в чем дело и что происходит - потому что здесь явно что-то было не так: никто не реагирует таким образом, получив предложение, за которое все остальные начинающие актеры с чистой совестью перегрызут друг другу глотки, - я открыл уже было рот, но он меня опередил: - И у меня будет девушка. - О, господи, ну разумеется!.. Разумеется будет! Он недоуменно нахмурился, а я со смехом продолжил: - Это же триллер, там по закону жанра должна быть главная женская роль, иначе кого ты спасать-то будешь?! Не кота же с дерева, правда?.. - Нет, - он помедлил и на секунду прижал меня крепче, а потом ослабил кисть, и она как-то безвольно соскользнула на диван. - Нет, не кота. Но девушка у меня будет в реальности. Как можно себе представить, я не прошелся колесом по квартире от этой новости. Я долго раздумывал, что сказать, и все это время он напряженно следил за мной в отражении телевизора напротив. - А у тебя есть курить? - в итоге спросил я. - Есть, - ответил он, не делая, впрочем, никаких движений, чтобы достать сигарету. - Но в квартире установлены детекторы дыма. - Понятно, - сказал я, хотя, по правде, мне было ни хера непонятно, а потом отчего-то добавил: - Это правильно. - Правильно, - эхом отозвался он. Какое-то время мы молчали, а затем я встал, пересел на кресло рядом и приготовился. - Ну, говори. И он стал говорить. … Понимаете, я всегда хотел работать в театре. Даже снимаясь в популярном и нашумевшем сериале, я понимал, что не с телевидением, а с театром хочу связать свою судьбу. Театр всегда представлялся мне не отражением реальности, не бледной пародией на нее, какой, по сути, было телевидение, а самой жизнью - настоящей, без прикрас. В театре я не играл, а жил - каждый спектакль, каждую репетицию, каждый час у гримера, каждую примерку, каждую вычитку, каждое обсуждение роли. На сцене нет места фальши и притворству, там все всегда происходит взаправду - как в первый и одновременно последний раз. Там не переснимаются дубли, и если вы фальшивите, зритель видит это сразу - видит, что вы лжете. В театре вы либо становитесь персонажем, живете им, безоговорочно и полностью верите в него - хороший он или плохой - в его реальность, в мотивы тех или иных поступков, либо… Либо вы не играете в театре, вот и все. Просто потому, что второго шанса у вас не будет. Как в жизни: здесь и сейчас, в этой секунде и в этой конкретной точке вселенной. А вот он хотел делать кино. Ему нравилась сама идея, что все можно остановить, перемотать назад, вернуть, переиграть, исправить... Его не смущал оператор, сующий ручную камеру прямо вам в лицо, когда вы находитесь, например, в самой середине постельной сцены, и ваш герой открыт, раним и уязвим. Он не сбивался с ритма, слыша резкое “Стоп! Еще дубль!”, не выходил из образа. Он нормально относился к тому, что в самые интимные моменты, помимо вас двоих, в помещении находится еще десяток людей: они разглядывают вас во всех плоскостях и решают, красиво вы проживаете эти мгновения или нет. И если нет, то вы переигрываете все заново. Снова и снова, сколько потребуется, и с одинаковым энтузиазмом. Ему казалось, что кино, как и телевидение - это возможность исправить ошибки, перекроить реальность, взять паузу на секунду, обдумать план действий и в следующий раз поступить по-другому, лучше. И тогда непременно будет счастливый конец. Теперь подумайте вот о чем. Театр - это почти тайное общество, некое братство. Там царят свои законы, свои установленные правила, не всегда имеющие отношение ко внешнему миру. Все, кто входят в это братство, связаны определенными узами правдивости и искренности - если хотите, достоверности реакций и эмоций. Это зачастую граничит с грубостью, иногда с неприкрытой враждебностью, с завистью или, наоборот, с признанием таланта и преданным поклонением. В театре нет места фальшивым улыбкам (если, конечно, дело не касается режиссера - ему, как бы там ни было, все улыбаются с обожанием: мы, актеры, тоже люди и тоже хотим покупать игровые приставки и дорогую спортивную обувь). Поэтому в театре всем плевать, что вы из себя представляете за его пределами. Всем все равно, какую политическую партию вы поддерживаете, исправно ли покупаете проездной на автобус или иногда позволяете себе жульничать, ходите по воскресеньям в церковь или на собрания сатанистов. Всем все равно, кто вы за пределами театра просто потому, что жизни за пределами театра не существует. Она есть только внутри, в тяжелых складках занавеса, в люстрах, в оркестровой яме. Всем все равно, кого вы любите. Всем все равно, с кем спите. Кто заставляет вас дрожать и слепнуть, кончать с криком или полузадушенно стонать в чужих руках. Всем все равно, с кем вы появляетесь в обществе. Единственное, что отличает вас от других - это только талант. Только это. Ну и насколько хорошо вы отсасываете режиссеру, фигурально или буквально - разумеется. А вот кино… Кино - это совсем другая история. Помните, был такой актер Руперт Эверетт? Не помните?.. Вот и я о том же. Все было хорошо в жизни Руперта Эверетта: он играл роли романтических героев в экранизациях классических английских пьес и был этим вполне доволен. До того момента, пока ему не захотелось подарить миру что-то иное, что-то более глубокое и драматическое, чем “Не угодно ли чашку чая?” И он подумал тогда, что мир готов. Готов принять его таким, какой он есть, и признать его талант независимо от того, в какую конкретно дырку он засовывает свой член. И вышел из шкафа, громко хлопнув дверцей. Однако миру было все равно. Плевать мир хотел на то, спал ли актер Руперт Эверетт с миниатюрными женщинами в полупрозрачных пеньюарах (и не спрашивайте меня, откуда я знаю это слово) или с волосатыми мужиками, затянутыми в латекс. У мира были проблемы поважнее. Но это обычный мир. А вот мир кино отреагировал иначе. Мир кино удивленно приподнял брови и спросил: “И что, позвольте спросить, мне теперь с этим делать?..” И получилось то, что получилось. Актер Руперт Эверетт перестал существовать на широком экране массово производимых голливудских картин. Потому что как же верить Ромео, если вы доподлинно знаете, что, хоть он и ошивается, почем зря, под балконом Джульетты, но потрахивает-то Меркуцио?.. И это под Меркуцио он выгибается и стонет, а Джульетта - это так, это даже непонятно что такое. Кто такому поверит? Кто выложит в кассе свои честно заработанные кроны, чтобы на это смотреть?.. То-то и оно. Вот такая история. Понимаете, к чему я?.. Конечно, скандинавское кино - это не Голливуд, да и общественное мнение, вроде как, поменялось за прошедшие годы. Но не настолько все же, чтобы не видеть, где есть профит от проката, а где им и не пахнет. А Хенрик Холм, хоть и сыграл убедительно гея в молодежном сериале, однако же в реальной жизни ни в чем таком замечен не был. И для того, чтобы у потенциального зрителя даже сомнений никаких не закралось, Хенрику Холму требовалась рама. Да-да, отличная дорогая рама из какой-нибудь редкой породы дерева, с позолоченными завитками, которая будет выгодно оттенять его образ романтического героя и вообще хорошо смотреться на стене среди барочных подсвечников. На роль рамы замечательно подходила Леа - вроде и знакомая, но не так чтобы старая. Хрупкая, миниатюрная, под стать. Из хорошей семьи с хорошими связями. Многообещающая. Вся жизнь впереди, вы понимаете. Она подходила прекрасно, что и говорить. Я это сам понимал, объективно. Прекрасно подходила... Уж лучше, чем я, по самой крайней мере. И стоило смотреть правде в глаза: мы избрали для себя публичные профессии и, как ни крути, зависели от общественного мнения в восприятии как нашей работы, так и нас самих, особенно на начальном этапе. Отрицать это было бы просто глупо. Такой вот дар преподносит вам жизнь... А вы всего-то просили - мира во всем мире и чтобы утренние стояки случались только после того, как вы сходите в туалет пописать. Поэтому я понимал его, понимал прекрасно - все те аргументы, которые он мне выдавал, все то же самое: про только-только начинающуюся карьеру, про зависимость от общественного мнения, про “это временное, это ненадолго, вот увидишь”. Чисто на уровне разума - конечно, понимал. Может быть даже, на его месте я сам поступил бы так же. Однако это не помешало мне до побелевших костяшек сжимать пальцы на подлокотнике кресла. Все-таки я очень противоречивый.