Не будем усложнять

У него было отличное агентство. Что ни говори, датчане все же молодцы. Если мне казалось временами, что мой день слишком забит, заставлен доверху пронумерованными и отсортированными по важности папками перспективных встреч с потенциальными инвесторами в мое громкое будущее на театральных подмостках, то это не шло ни в какое сравнение с тем шквалом профессионального внимания, который вдруг обрушился на него. У него был контракт всего на один фильм, но, как выяснилось, не из-за нерасторопности агентства. Как раз наоборот: где Томас соглашался, в принципе, на любые предложения и встречи, которые могли оказаться перспективными - а могли и не оказаться, - таким образом просеивая тонны песка в поисках крупинки золота, датчане подходили к проблеме с другого конца. Оказалось, что до того, как подписать контракт на этот триллер, агентство отклонило несколько предложений просто потому, что посчитало их недостаточно привлекательными. Недостаточно привлекательными для такого чертовски привлекательного парня. На этот раз производство продюсировали датчане совместно с немцами, а те, когда увидели воочию Холмову подпись - и это после того, как агентство от его имени ломалось и кочевряжилось, - сказали зер гут, радостно потерли жилистые руки и, не теряя ни секунды, накатали план съемок и мероприятий на лист бумаги размером с Оклахому. С обеих сторон. Когда в узких кругах широкой кинообщественности Скандинавии просекли, что выпестованная на родных просторах звезда может вот так просто сделать ручкой и, благословив напоследок родную землю мерцающей волшебной пылью, свинтить за горизонт, стало ясно: такого допустить никак нельзя. Нельзя разбрасываться национальным достоянием, тем более такого роста и с такой улыбкой. И вот тогда предложения посыпались на него, как из рога изобилия. Словно упоротый коксом Санта швырял их горстями, безумно хохоча и корча рожи, а он только и успевал, что подставлять пальцы. Надо сказать, что его агент тоже не дремала и периодически, когда он только-только подхватывал в руки очередное перевязанное красной ленточкой и посыпанное сахарной пудрой яблоко, легко хлопала его снизу по ладони, отчего яблоко подскакивало, падало на землю и тут же исчезало из поля зрения. На его удивленный взгляд она пожимала плечами и говорила, что надо мыслить шире и перспективнее и что торжественное перерезание ленточки на новой заправке где-то черт-те где в Мёре-ог-Румсдал, какие бы отличные ни делали там хот-доги и как бы часто ни заливали свежий кофе в термос – только ради того, чтобы засветиться в местных новостях, - это, как бы сказать помягче… Не тот формат. "Нужно мыслить шире", - регулярно повторяла она. Мы в Норвегии не рождаемся с умением мыслить широко, нам приходится учиться этому постепенно. Пришлось и ему. Потом появился Фред. Фред был не просто Фред, а какой-то нужный Фред, известный там, где надо, и дорого, очень дорого берущий за свои услуги. Стоит сказать, что свое дело Фред знал туго и, не теряя ни секунды эфирного времени, тут же принялся делать из него сияющий ориентир светской хроники: фотосессии для глянцевых журналов, открытия, презентации, интервью и прочие увлекательные аттракционы профессионального пиара - все это закружило его буквально в одночасье, подхватило и понесло, не оставляя времени ни на что другое. Теперь он, кажется, всегда был на виду. Как и мечтал совсем недавно - всегда на виду. Однако это была только одна сторона его нового образа, профессионально-публичная. Другая, не менее публичная, а может быть, даже более, касалась его личной жизни, и если зрители желали знать, с кем восходящая звезда проводит досуг и планирует покупку домика на побережье Испании после выхода на пенсию, то стараниями того же Фреда их любопытство удовлетворялось немедленно и в полном объеме. Он только-только кивнул головой, соглашаясь, а в инстаграм уже полетели профессионально сделанные любительские кадры, где за городом, на фоне серовато-розового весеннего неба, он держал ее за талию, гладил по волосам и, обнимая одной рукой (другой при этом поднимая в воздух бокал с каким-нибудь легким игристым - “Хенрик Холм отдает предпочтение G.H. Mumm Cordon Rouge Brut с нотами яблока и цитрусовых, доступно для заказа в Vinmonopolet”), красиво улыбался в камеру. И - да: смотрелись они замечательно. Душевно и искренне. Они, как бы это сказать… прекрасно подходили друг другу. Словно были созданы специально для того, чтобы вместе составлять идеально гармоничную пару. *** Он приезжал так же ночью, как и раньше, но теперь чуть реже - когда удавалось вырваться. Я разогревал доставку и приносил в спальню. Сначала он ел - быстро и жадно, стараясь скорее унять физический голод, а потом отбрасывал в сторону палочки или приборы и валил меня на спину, смеясь и звонко целуя по всему лицу. - Я не понимаю, Холм, тебя там на твоих фотосессиях не кормят, что ли? – озадаченно поинтересовался я, наблюдая, как он поглощает один кусок пиццы за другим. - А как же, - пробубнил он с набитым ртом, вытирая соус с губ тыльной стороной ладони. - Конечно. У них там столы ломятся: брокколи, морковь, стручковый горох... Сельдерей опять же. И дохерища йогуртового дипа. Так и написано: «дохерища», я сам видел. Всем же известно, как важна здоровая еда для творческого процесса. - Ты смотри-ка, - преувеличенно удивленно качая головой, я повернул коробку, чтобы ему было удобнее брать, - это же как, наверное, тебе пицца поперек горла... - Ну, - он тут же усиленно закивал. – Я ведь только… чтобы тебя не обидеть... Раз уж ты так старался, готовил. - Заказал. - Не верю, - он схватил еще кусок и с урчанием вцепился в него зубами. – Это все ложь. Я знаю, что ты готовил - для меня, и не отпирайся. - Угу... А что у тебя в райдере-то стоит? Помимо лака для волос в каждой гримерной. - Да, этого они, конечно, не жалеют, что и говорить. У меня такое ощущение иногда, что рядом со мной прикури – и я вспыхну, как Джордано Бруно. Он прищурился, облизнул губы и фыркнул. - Тебе про него, наверное, в школе на уроках истории рассказывали. - Очень смешно, Холм. Как всегда, вот как все твои шутки на тему возраста: очень. смешно. - Ну, правда же?.. - Конечно, - с готовностью подтвердил я. - Разумеется. Видишь, как я валяюсь по кровати от смеха?.. Запихнув остатки корочки в рот, он потянулся за салфеткой. - Это просто у тебя нет чувства юмора. - Да, именно поэтому, почему же еще... Ты все, наелся?.. - Кажется, да. Я сложил коробку, спустил ее на пол и забрал у него использованную салфетку. Потом повернулся и вдруг заметил, что он пропустил капельку соуса в уголке губ. Машинально, не задумываясь, я протянул руку и вытер ее. Он тут же поймал мое запястье и лизнул от центра ладони, щекотно и остро, вверх по длине пальца. Потом медленно взял его в рот. Я резко вдохнул, и сердце мгновенно заколотилось, отскакивая рикошетом от ребер. Не спуская с меня глаз, он медленно снялся, но только на секунду, только для того, чтобы тут же захватить снова – уже два – и, придерживая их языком, стал насаживаться - сначала растянуто и неторопливо, дразняще, а потом сильнее, отрывистее, набирая темп. С каждой секундой меня все больше бросало в жар, член вздрагивал и плотнее упирался в шов боксеров; я инстинктивно отдергивал руку, но он крепко удерживал меня на месте, движение за движением словно всасывая в глубину расширенных зрачков, так что мне ничего не оставалось, кроме как со всхлипами забирать воздух и, не в силах отвести взгляда, завороженно наблюдать, как он то надевается ртом до упора, то отпускает и водит языком по фалангам, от основания до подушечек, задерживаясь на чувствительной коже на сгибах, толкаясь в перепонки, то снова плотно обхватывает пальцы губами и вводит их в себя глубоко, почти до горла. *** Знаете, что происходит, если вам нет ещё восемнадцати, а вас уже номинируют на национальную телевизионную премию Гульрутен*?.. Дважды номинируют, попрошу заметить: сначала в паре с коллегой по съемкам и одновременно близким - очень близким - приятелем, а потом и одного - в категории "Лучшая мужская роль"? Знаете?.. Я вам скажу. Сначала вы долго не можете поверить собственным ушам, потом орете, триумфально потрясая в воздухе кулаками, потом приходят друзья и приносят алкоголь, потом вы немного не уверены в том, как дошли до кровати, а потом, следующим утром, вы стоите в душе - голова раскалывается, и такое ощущение, что по вам проехал танк, но ничего не поделаешь: придется собраться и привести себя в норму, потому что через пару часов вас ждут родители, чтобы ехать за новым костюмом (свершение подобного рода вам одному пока не доверяют). Дальше вы пыхтите в примерочной, натягивая одну пару брюк за другой, тихо проклиная похмелье, всех друзей вместе взятых, саму премию и тот час, когда вас дернуло подать заявку на прослушивание в этом чертовом сериале, да блять, кто шьет эти брюки, какие криворукие камбоджийские дети, в них же невозможно влезть. Впрочем, это быстро проходит. Головная боль и приступ ярости по отношению ко всему человечеству и производителям одежды как наиболее отвратным его представителям - тоже. Проходит. Он приезжает вечером, на этот раз раньше, чем обычно, и может остаться до утра. Новый костюм висит в чехле на дверце шкафа, он в вашей постели, и вы жметесь к его телу, жметесь, жметесь... - Ты можешь себе представить? – он улыбается в темноте и бережно водит ладонями по вашей спине. - Нет, не могу, - отвечаете вы, потом поднимаете голову, облокачиваетесь подбородком на его грудь и улыбаетесь в ответ. - Не могу. Потом целуете его, мягко и тепло, куда можете дотянуться: - Не могу, не могу, не могу... Все же это был потрясающий период. Разумеется, раньше в моей жизни не было ничего подобного, и я был совершенно не уверен, что когда-либо он может повториться, так что совсем неудивительно, что все время до церемонии я, да и он тоже, испытывали не что иное, как чистую эйфорию. Мы были уверены, что именно в тот момент наша будущая карьера стала наконец абсолютно реальной, получила четкие контуры, начала набирать цвет и яркость. Шутка ли: самая престижная телевизионная премия страны!.. Да любой актер нашего возраста отдал бы обе почки в придачу с селезенкой (все равно никто не знает, зачем она вообще нужна) ради такой возможности, а мы - наши почки были по-прежнему при нас. И эти несколько недель… Мы чувствовали себя так, словно вот-вот сорвем джек-пот, словно еще секунда, еще только одно деление рулетки - и сверху на нас хлынет золотой ливень конфетти. Мы буквально захлебывались, рисуя друг перед другом картинки одна заманчивее другой, раскрашивая их такими яркими красками и так щедро осыпая блестками, что это заводило почище грязных разговоров и откровенно-пошлых взглядов, которыми мы иногда обменивались украдкой. Успех заводил, подстегивал... Эти уже почти такие реальные перспективы, двери, которые вдруг распахнутся для нас - казалось, нет и не может быть ничего более естественного и ожидаемого, и в этом нас охотно подогревали агенты, нанося широкие экспрессивные мазки на холст нашего самолюбия. И сама премия, и церемония должны были стать неким отправным пунктом, после которого театры и киностудии выстроятся в очередь под нашими окнами, наперебой предлагая контракт века. Мы были неопытны, но амбициозны и учились мыслить широко. Мы были счастливы. Берген, где в этом году проводилась церемония, казался нам землей обетованной: там должны были исполниться наши мечты, там мы должны были стоять на сцене в переполненном зале, принимая главный приз года под шквал аплодисментов. Кроме того - и это было мое личное, персональное счастье, которому я предпочитал улыбаться в одиночестве - в Бергене не было Леа. В Бергене, среди толп людей, мы были одни. *** Накануне вечером у меня был спектакль, так что прилететь заранее не получилось. Я сел на первый утренний рейс и, когда добрался до гостиницы, он уже был на месте: вместе с Марлоном и Давидом сидел в лобби и ждал, пока их заберут на грим. Я встретился с ним взглядом сразу, как вошел - будто он точно знал, в какой момент и из какой двери я появлюсь. - Привет. - Привет, - он улыбнулся - на секунду тепло и ласково, только мне, а потом снова дежурно, “для всех”, молниеносно натягивая на лицо привычную усмешку. - Ты усталый какой-то… Ночью не спалось?.. И подмигнул. - А давайте вот этого не будем, - неожиданно подал голос Марлон, переводя взгляд с меня на него и обратно. - Чего не будем? - Давайте не будем делать вид, что Холм не в курсе, чего это тебе ночью не спалось, а ты не будешь строить из себя невинность. Не унижайте наш интеллект. Холм фыркнул. - Я не знал, что тебя интересуют подробности, Марлон. Ну что же ты, надо было раньше сказать! Мы бы держали тебя в курсе всех деталей, правда... милый? – и он посмотрел на меня, кусая губы от смеха. - Конечно, - поддержал я с готовностью. - Вот, например, буквально недавно как забавно получилось: я как раз приготовил дилдо, но тут… Странная история: оказалось, что у Холма... - Блять, - сказал Марлон и, демонстративно закрывая уши, встал. - Зачем вы травмируете мальчика, - укоризненно покачал головой Давид и, расхохотавшись, поспешил за ним. - Подожди, я с тобой! Мы остались одни. - Привет, - снова сказал он и снова улыбнулся. - Привет, - я пересел в кресло рядом, мельком дотронувшись до его пальцев на подлокотнике, и улыбнулся в ответ. – Давно не виделись. - Пять с половиной дней. Пять дней и шестнадцать часов, если быть точным. Последнее время он был занят, все время занят, и, засыпая к середине ночи, я думал, что отныне нам придется привыкать именно к такому ритму. Теперь на первый план вышла работа, но… разве не об этом мы мечтали с самого начала? Разве не об этом мечтает любой начинающий актер?.. Я звонил ему вечером или звонил он сам или писал короткие сообщения, и говорил что, к сожалению, еще не закончил, что еще в студии, и интервью задерживается, или что фотографии получились не те и не так, и надо переделывать, или что-нибудь еще. На первый план вышла работа, и с ней в моей жизни стало больше ощущаться присутствие Леа. - Мы, - говорил он, и это было не то “мы”, не наше “мы”, чужое “мы”. Мы приглашены. Мы пойдем. Мы будем. Это было рабочее "мы" - кому, как не мне, было это понимать. Каждый раз, когда “мы” появлялись на людях, а в преддверии премии это происходило часто, “мы” держались за руки, “мы” обнимали друг друга за талию, “мы” улыбались, глядя друг другу в глаза, “мы” были очаровательны. При виде “нас” люди утирали слезы умиления и громко сморкались в платок. Со своей стороны телеэкрана я, как и все, буквально не мог оторваться от этой увлекательной театральной пьесы в завораживающе ярких декорациях, каждый раз, как в первый, искренне поражаясь тому, насколько он, на самом деле, был отличным актером. Как ловко менялся, как умел подстраиваться и выдавать именно то, что от него требовалось, какие отточенные, выверенные у него были жесты и движения. Я смотрел на него в журналах или интервью - смотрел и сам верил каждому слову. Когда он уходил утром или посреди ночи, я лежал в постели и, чуть прикрыв глаза, наблюдал, как, стоя на пороге комнаты, он, в буквальном смысле, надевал другую улыбку, другой взгляд, другую кожу. Как слегка вытягивал шею и, отводя плечи назад, одним скользящим движением словно вползал в нее, проталкивая пустые рукава до самых пальцев, плотно натягивая, разглаживая мельчайшие складочки на локтях и коленях. В ту самую кожу, которую он вешал на дверной крючок, когда приходил ко мне. Мне было интересно, как он чувствовал себя в ней – была ли она изнутри нежной или шершавой, будто язык кошки, прилегала ли плотно или отставала, не терла ли где-нибудь плохо подогнанными швами. Снаружи это была самая лучшая кожа, которая только может быть: отлично выделанная, бархатная и в то же время гладкая, словно масло… Роскошная, невероятно привлекательная. Ее инстинктивно хотелось гладить, ласкать, перебирать пальцами, медленно проводить ладонью вверх и вниз, наслаждаясь ощущением. Она сидела на нем как влитая, эта кожа - без малейшей морщинки, безупречно, и снаружи он казался идеальным и обтекаемым, очаровательно улыбался и красиво наклонял голову при разговоре. А внутри - внутри, кажется, мало кто видел его: внутри он был совсем другим. Внутри он хмурился, ругался, глупо шутил, сбивчиво дышал, уставал, иногда о чем-то грустил, задумывался, злился, кричал, курил, ел руками, разговаривал с набитым ртом и, притягивая меня к себе во сне, сбивал в ком простыню. В одну из ночей я спросил: - Что ты чувствуешь, когда с ней спишь? Не то чтобы это мучило меня продолжительное время - по правде говоря, я предпочитал об этом не думать и не представлять их отношения дальше глянцевых фотографий на разворотах журналов. Да, это было глупо, и это было ложью - я понимал это прекрасно, но одновременно это была игра, в которую я играл сам с собой и в которой у меня был шанс свести счет хотя бы к ничьей: представлять их приятельски пожимающими друг другу руки и расходящимися в разные стороны сразу же, как гаснет направленный свет фотографа или выключается камера. С другой стороны, иногда я проигрывал. Как, например, сейчас, задавая подобный вопрос. - Что ты чувствуешь? Он медленно повернулся и нахмурился. - Почему ты об этом спрашиваешь? - Я хочу знать. Помедлив, он коротко и нехотя ответил: - Это работа. - Да, - сказал я, - но я не об этом. Я спрашиваю, что ты чувствуешь. Он снова помедлил. - Мне кажется, нам не надо об этом говорить. - Может быть, - он не отводил взгляда, и я продолжал так же прямо смотреть на него, - может быть, тебе - не надо. Но “нам” надо. - Это ничего не значит, и я не понимаю, почему ты вдруг... - Ты уходишь от ответа, Холм, - прервал я его. - Мы не в студии, не на сете, не на людях. Здесь только ты и я. Скажи мне. - Я все же не понимаю... - Нет, понимаешь. Ты прекрасно понимаешь, почему. Я хочу знать, что это для тебя значит - вот почему. Зачем. Вот чего ты не понимаешь: зачем. Зачем мне это знать, что я буду делать с этой информацией. - И что ты будешь с ней делать? - Ничего, - я покачал головой. - Мне нечего с ней делать. Но я хочу знать. Мне кажется, я заслуживаю знать правду, ты так не считаешь?.. Он лежал чуть в стороне, на расстоянии, не делая попыток двинуться ближе или дотронуться до меня – и это было правильно, за это я был ему благодарен. Любое его прикосновение сейчас выглядело бы успокаивающе и оттого фальшиво, неискренне, словно бы только лишь маскировало слова, которые он должен был произнести, отвлекало от сути, заменяя неудобную и неприятную правду на физические ощущения. - Я хочу знать. - Не смотри так, - вдруг сказал он. – Я не могу, когда ты так смотришь... - Просто скажи мне. Что ты чувствуешь, когда она… рядом? Он окинул взглядом потолок, набрал в грудь воздуха, длинно выдохнул. - Я чувствую… Чувствую, что мне снова пять лет, и я еду в дребезжащей кабинке вверх по рельсам аттракциона в парке развлечений – он вставал летом в Тромсе рядом с домом, где мы жили, и мама водила меня туда по воскресеньям. Вот это ощущение, когда не знаешь, что будет, когда доберешься до самого верха… Спустишься ли медленно вниз или полетишь, очертя голову, так что ветер будет свистеть в ушах и сердце замирать в горле... Со стороны все это казалось таким простым и веселым: ты видел, как хохочут другие дети, как радостно блестят их глаза, и, конечно, тебе хотелось того же - испытать те же ощущения, получить то же удовольствие… Однако теперь, на подъеме, тебе совсем не весело, а скорее даже жутко. Кабинка неприятно дребезжит и подскакивает на стыках, сиденье жесткое, поручень слишком большой и холодный, но хода остановить ты не в силах, как и выйти - не можешь. И не только потому, что выходить некуда - ты уже достаточно далеко от земли… Но и еще потому, что, как бы ни было страшно и неудобно, тебе все же очень хочется знать, что там, на высоте, какой вид оттуда открывается и правда ли, что спуск действительно такой увлекательный и незабываемый, как все говорят. В конце концов, ты сам просился в парк с самого утра. Ты всю неделю ждал этого, ты хотел испытать это ощущение полета. А кабинка… Ты сам залез в нее, так что теперь тебе ничего не остается, кроме как держаться крепче. Вот так я чувствую себя, когда она рядом. В кабинке. - Тебе хорошо с ней? – помолчав, спросил я. - Я люблю тебя, - сказал он, делая ударение на последнем слове. – Мне хорошо с тобой. Это самое главное. Остальное - работа и не имеет к нам никакого отношения. Остальное - это то, что я вынужден делать. - Ты уверен? - Почему ты спрашиваешь? - он снова нахмурился. - Потому что, если ты уверен сейчас в том, что говоришь, тогда все в порядке. Я знаю, что такое играть, и если эта игра стоит свеч, я подожду. Не могу сказать, что делаю это с радостью - каждый раз, когда я… - дыхание вдруг перехватило, я резко запнулся, словно натолкнулся на невидимую преграду, однако почти сразу взял себя в руки и продолжил: - Я подожду. Он смотрел на меня темно и напряженно, почти не моргая, и было трудно понять, о чем именно он думал в тот момент. - Но если ты не уверен... Если хотя бы на секунду сомневаешься в том, что для тебя, в итоге, является главным, постоянным… Чем, если придется, ты согласен пожертвовать, а чем нет, то... Лучше тогда нам поставить точку здесь и сейчас. Последние слова сорвались с губ практически бездумно, неосознанно, словно подсознание вдруг столкнуло их, как камни, с вершины горы - они тут же покатились по склону, с каждой секундой увеличивая скорость, неуправляемо подпрыгивая и отрываясь от земли, и я мгновенно похолодел, с ужасом понимая, что не имею ни малейшего представления о том, где они приземлятся: что он скажет сейчас и что выберет. - Послушай меня… Он взял мою ладонь, положил ее себе на лицо, ближе к виску, так что большим пальцем я чувствовал движение его ресниц, и накрыл сверху своей. - Я знаю, чего хочу, - глядя на меня, твердо сказал он. - Я пока не всегда знаю, как этого добиться - поэтому мне приходится слушать советы агента, продюсеров и всех остальных. Но я знаю, чего хочу. И знаю, с кем хочу быть. Я хочу быть с тобой, я никогда и ни в чем не был так уверен: я хочу быть с тобой. Все остальное - работа, только лишь кратковременный период, не более. - Хорошо, - не убирая ладони, я осторожно провел большим пальцем по его лбу, очертил бровь. - Хорошо, пусть будет так. Только скажи мне, когда этот период закончится, ладно?.. Пять дней и шестнадцать часов. И вот сейчас мы сидели в фойе гостиницы и ждали, пока за нами придут организаторы. - Волнуешься? - спросил он, скользя взглядом по моему лицу. - Волнуюсь? - я помотал головой. - Нет. Я просто в ужасе. А ты? - Я тоже. Как представлю, так колени дрожат. Может, не пойдем?.. Я хмыкнул. - Ну уж нет. Я потратил кучу времени на поиски подходящего костюма - неужели ты думаешь, что я вот так просто развернусь и уйду?! - Ты прав, - он многозначительно поиграл бровями. - Он должен непременно оказаться на сцене, иначе потом, на полу моего номера, он будет выглядеть уже не так эффектно. - Вот именно. … Как описать вам эйфорию от победы? В какие слова облечь те чувства, которые я испытывал, стоя на сцене перед огромным залом - бок о бок с ним? Возможно ли это?.. Мне казалось, что я разбежался и прыгнул с Языка Тролля* - задержался на долю секунды на самом краю, а потом взмыл в небо, захлебываясь этой свободой и бесконечностью. Кровь пульсировала в венах, гудела и лопалась пузырями, и я ощущал себя концентрированным сгустком энергии, способным жить вечно. Во второй номинации, куда выдвигали меня одного, я не победил - и, думаю, оно было даже к лучшему. Не уверен, что выдержал бы это. Конечно, мы знали про кисс-камеру*. Конечно же, мы не просто так сидели на этих местах, и, разумеется, все было оговорено заранее: с языком или без, кто начнет и сколько секунд это продлится. Для таких мероприятий существуют сценарии, и с той его частью, которая касалась нас - всех нас, пятерых, мы ознакомились на коротком брифинге до начала трансляции. Я, он, Марлон, Саша и Давид - наши роли, восторг, удивление, ожидание - все было расписано по кадрам и помечено крестиками в тех местах, где требовалась особенная отдача. Ожидаемо, запланировано, мастерски срежиссировано и качественно сыграно. Потом мы давали совместные интервью - вернее, чаще всего говорил Холм. То ли таким образом он реагировал на выброс адреналина, то ли так было задумано его агентом, но говорил он действительно много, воодушевленно, почти не останавливаясь - кроме тех моментов, когда обращался взглядом ко мне и будто выпадал из реальности. Тогда было слышно, как он на доли секунды замедлял речь, непроизвольно растягивая слова, словно старый проигрыватель, отчего-то вдруг тормозящий пластинку и царапающий иглой винил. Я чувствовал на себе его жадный, откровенный взгляд - он, похоже, и сам с трудом контролировал его, - слышал низкий, тягучий, словно жеваный звук его голоса, и мне мгновенно становилось жарко, уши краснели, и кожа начинала гореть под воротником рубашки. Потом он с усилием переводил взгляд обратно на интервьюера и набирал привычную скорость, снова говорил нужные фразы, смеялся, откидывая голову назад и красиво проводя рукой по волосам. Мы играли свои роли как могли хорошо, в перерывах между вопросами набирая в грудь побольше воздуха, словно прозапас, а потом выпуская его осторожными мелкими выдохами. Нас лихорадило и в то же же самое время обжигало изнутри: мозг, словно заведенный, по-прежнему швырял в кровь адреналин, нас подхватывало на его волне и неуправляемо несло все дальше от берега - в какой-то момент я вдруг подумал, что уже не вполне представляю, что именно говорю, не понимаю, о чем меня спрашивают, и, в целом, плохо себя контролирую. Мир вдруг заскрипел на плохо смазанных рессорах, его вращение многократно усилилось, вокруг меня замелькали огни, постепенно превращаясь в непрерывные светящиеся линии. Я почувствовал, что начинаю задыхаться. Люди - их взгляды, улыбки, движения, вопросы, выражения лиц, запахи - все давило на меня, с каждой секундой сильнее, вертелось перед глазами, сжимало горло. Мне больше не хотелось успеха, мне хотелось оказаться дома, в тишине темной спальни, и чтобы он приложил к моему лбу ледяную ладонь. Наверное, он исподволь наблюдал за мной, потому что как раз в то мгновение, когда я, инстинктивно оттягивая воротничок рубашки, чуть прикрыл глаза, с трудом втягивая в себя тяжелый, душный, словно разреженный воздух, он протянул руку и слегка сжал мое плечо, а потом скользнул вниз по спине - ничего особенного, обычный дружеский жест, поддержка старшего товарища, коллеги по съемкам. Я машинально продолжал улыбаться, но уже плохо соображал от усталости и, должно быть, поэтому пропустил тот момент, когда нас вдруг перестал обдавать горячей волной переносной светильник, используемый при видеосъемке, и мы оказались чуть в стороне от репортеров. - Как ты? - он соблюдал необходимую дистанцию, но смотрел беспокойно, тревожно. - Нормально? - Да, - я перевел дух, - просто здесь очень душно… Все как будто плывет перед глазами. - Давай выйдем, - он кивнул в сторону террасы. Мы сделали несколько шагов к перилам, я оперся на них, подставил лицо ветру и снова прикрыл глаза, но теперь уже не в паническом страхе переполненного, замкнутого пространства, а облегченно, с наслаждением, вдыхая свежий воздух полной грудью. - Еще немного, - сказал он все так же озабоченно. - Подыши, вот так… Еще чуть-чуть - и все... Или, если хочешь, пойдем прямо сейчас, плевать... Все равно мы уже сказали все, что могли, и я последние полчаса чувствую себя заезженной пластинкой. Не открывая глаз, я улыбнулся. - Холм, это твоя работа: отвечать на одни и те же вопросы. Так что привыкай. И потом, - я снова глубоко вдохнул и выдохнул, - все в порядке, мне уже лучше. Просто жарко внутри, вот и все. - Да, это правда, - согласился он. - Но в любом случае, время общения с прессой заканчивается, осталось какие-то минут пятнадцать-двадцать, не больше. - И что потом? - я покосился на него сбоку, напуская на себя невинно-удивленный вид. - Вот именно такое - запомни его… Он чуть откинул голову и оценивающе оглядел меня с головы до ног. - Такое - что? - Именно такое выражение лица у тебя будет, когда я затащу тебя в свой номер - между прочим, угловой… прекрасная звукоизоляция… Я же знаю, каким ты можешь быть… громким… когда по-настоящему хочешь… когда очень… хочешь… когда это единственное, что тебе нужно... Затащу и сниму с тебя вот этот твой помпезный костюм… Прямо напротив окна… Чтобы в тот момент, когда я тебя возьму, перед тобой был весь город. Представляешь?.. Весь город - как на ладони… А потом, если будешь хорошим, послушным мальчиком… таким отзывчивым, таким на все согласным… Потом я разрешу тебе кончить. И вот тогда у тебя будет именно такое выражение лица. - ...Слушайте, как там жарко! Вы не знаете, еще долго?.. Из-за спины раздался голос Давида, он тоже вышел на террасу и встал рядом, обмахивая лицо руками. - Эй, а ты чего такой напряженный, - вдруг засуетился он, стараясь заглянуть мне в глаза. - Плохо тебе? Может, воды принести?.. Холм свел брови домиком и поддельно-участливо переспросил: - Принести?.. Водички? Ах. Ты. Сука. - Все было в порядке, а потом он как-то резко покраснел, - обратился он с пояснениями к Давиду. - Пришлось выйти подышать. - А-а-а, - протянул тот неуверенно. - Ну смотри... если надо, я сбегаю. Я поспешно замотал головой. Холм хмыкнул, откровенно наслаждаясь моим видом внезапно выброшенной на берег рыбы, а потом, как ни в чем ни бывало, поинтересовался: - Слушай, Давид, я все хотел тебя спросить: у тебя бабушки-дедушки живы? - Да, - протянул тот, слегка опешив от такого перехода, - а что? - Нет, ничего особенного, - Холм задумчиво потер подбородок. - Просто я думал, вдруг ты попадал в подобную ситуацию… Но, видимо, нет - забудь тогда. Давид предсказуемо попался. - Так а что, в какую ситуацию? Холм бросил на него оценивающий взгляд, словно решая, стоит ли посвящать его в семейные тайны. - Ну… Есть у меня приятель, а у него свой приятель, и у того приятеля приятеля тут как-то бабушка умерла, любимая, по папиной линии. И вот похороны, он сидит на первом ряду, священник уже отпевание закончил, и, значит, спрашивает, мол, никто не хочет сказать пару добрых слов об усопшей старушке?.. А он как раз - приятель мой, то есть приятель приятеля, речь подготовил, какая она чудесная была бабуленция, и все ждут и на него смотрят… А он встать не может. - А чего не может-то? Холм сочувственно поджал губы и покачал головой. - А у него стояк вдруг образовался, представляешь? - Ну это… - Давид округлил глаза. - Ага, - как ни в чем не бывало продолжил Холм. - Представляешь, какое дело: тут похороны любимой бабушки, а у тебя стояк, вот незадача. Ты бы что сделал? - Я бы?.. - Ты бы, - Холм уставился на него с выражением предельной заинтересованности. Некоторое время Давид по-честному думал, а потом сдался: - Не знаю. - Жаль, - Холм притворно вздохнул. - Я вот тоже не представляю, что делать в подобной ситуации... Может, петь? Или умножать на семь? Как думаешь, такое помогает? - Нет, - я посмотрел на него со значением, - не помогает. - Не помогает? Ну что ты будешь делать… Моя бы воля, я развернулся бы и звезданул его по уху. Только развернуться я никак не мог, поэтому крепче вцепился в перила и постарался вызвать в памяти образ Эрики Скаем, которая вела у нас историю и у которой вечно пахло изо рта. Вскоре к нам подошел и Марлон, на ходу приглаживая шевелюру, слегка влажную у висков. - Жарко, - констатировал он очевидное. - Долго там еще, ты как думаешь? - спросил Холм. - Нет, все сворачиваются. Надо будет вернуться для общих фото, а потом - все. - Отлично, - Давид оживился. - А где Саша? - Видимо, отдувается за всех. - Бедолага... Марлон покивал без тени сочувствия и продолжил: - Слушайте, после того, как это все закончится, пойдем смотреть у меня повтор. Алкоголь я уже заказал, в понтовых ведерках - все как надо. Холм глянул на меня искоса, я же, только-только приведя себя в приличный вид, смотреть на него не рисковал. - Ты на него даже не смотри, - вдруг предупреждающе нахмурился Марлон, и Холм громко фыркнул. - Не смотри даже!.. Мы пойдем ко мне смотреть повтор и будем пить, а вот потом, когда я устану от ваших физиономий и выкину вас ко всем чертям, тогда и только тогда - валите к себе, как вы там это называете... обсуждать сценарий... а то вы его недостаточно обсудили еще, не во всех еще деталях. - Вот именно - подтвердил Давид, оглядывая нас по очереди и скаля зубы в идиотской ухмылке. Холм откинул голову назад и расхохотался. - Когда ты так говоришь, Марлон, я не могу тебе ни в чем отказать - просто теряю силу воли напрочь. - Я так и думал, - кивнул тот. - Я всегда так на людей действую. - Ну что, пойдем? - обратился затем Холм ко мне. - Тебе лучше? Идти сможешь?.. Марлон посмотрел на меня. - А что случилось? Что вы вообще тут делаете? Я только открыл рот, чтобы сказать, что ничего не случилось, ничего особенного, но Давид оказался проворнее. - У Сандвика стояк, - неожиданно выдал он, - а Холм мне заливает байки про бабушкины похороны. Ну а я что?.. Я стою и делаю вид, что ведусь. - То есть все как всегда, - уточнил Марлон, укоризненно глядя на Холма. - Даже скучно. Через боковую дверь на террасу вышел Саша. - Я смотрю, вы тут прекрасно устроились: я, значит, там потей, а они, значит, тут лясы точат. Кому кости перемываем? Марлон ткнул в меня пальцем. - Ему. - Это можно, - с готовностью согласился Саша. - А курить есть у кого-нибудь? Холм протянул ему пачку, огорченно покачав головой. - Зря ты так, Саша, вредная эта привычка. Есть у меня знакомый знакомого... - О как, - Саша затянулся. - Повтор передачи “В гостях у дедушки Холма”, пристегните ваши слуховые приборы. - Напрасно ты так неуважительно к... старости, - ехидно заметил Давид. - Очень много полезного можно узнать. Про стояк на похоронах бабушки, например. Ты бы, кстати, что сделал в такой ситуации? Прикинь: тихо, все на тебя смотрят, ждут, священник только что кадилом отмахал, бабушка опять же… не молодеет. А ты такой - в боевой готовности. Ты бы что сделал? Тут вот Холм интересовался… Саша снова затянулся. - Это я не знаю, - сказал он, выпуская в сторону дым. - Я тут не авторитет. Это Холм пусть у Сандвика спросит. - Блять, как я вас всех ненавижу! - я развернулся и под общий хохот пошел с террасы. - Эй! - смеясь, крикнул он мне вслед. - А тебя… Я уже отошел на приличное расстояние, так что пришлось слегка напрячь связки. - Тебя - больше всех. Предатель. И вытянул вперед средний палец. Он снова расхохотался и двинулся за мной. *** Номер у Марлона оказался маленький: односпальная кровать, стол и стул. - Мы тут не поместимся, - констатировал Саша, оглядываясь. - Чего это не поместимся, прекрасно поместимся! - запротестовал Марлон. - На кровать можно сесть, на пол... - Да, и в ванне тоже, наверняка, можно устроиться, - не унимался скептичный Саша. - Какие у нас аристократические замашки. - Ну, не аристократические, положим, но как самый очаровательный из присутствующих… Он сделал многозначительную паузу и под общее улюлюканье обвел нас глазами. - Я заслуживаю хотя бы минимального комфорта. - Ну не знаю, что тебе и сказать, - Марлон развел руками. - Чем богаты. - Вот именно, - Саша кивнул, а потом красноречиво взглянул на Холма. - Но говорят, что угловые номера здесь очень просторные. Тот засмеялся. - И откуда у тебя такая информация? - Ниоткуда, - пожал плечами Саша. - Говорят, что просторные - и все. И что балконы есть. Вот я и подумал: интересно, а никому из нас не дали углового номера? - Да, неплохо было бы выяснить, - продолжая смеяться, проговорил Холм. - Слушай, - сказал я ему заговорщицким тоном, - а это мысль. И правда что: пошли к тебе. Как знать, может, нам повезет, они нажрутся по-быстрому и навернутся с четвертого этажа. Нам тогда больше никогда не придется смотреть на эти самодовольные морды. Как думаешь?.. Я многозначительно поднял брови, на что Холм одобрительно кивнул, как бы говоря: “Прекрасная идея”. - Прекрасная идея, - сказал он затем вслух. - Прекрасная. Потом мы смотрели запись, и я не мог поверить глазам. Вся эта церемония и мы - наши лица, силуэты, произносимые со сцены слова - все это выглядело так нереально и так далеко от моей обычной жизни, что теперь, всего несколько часов спустя, уже казалось, что на самом деле ничего этого не было, что все это мне просто приснилось и, застряв по странному стечению обстоятельств в чужом городе, в чужом гостиничном номере, я смотрю по телевизору трансляцию чужого триумфа, признание чужих заслуг, вглядываюсь в горизонты, открывающиеся со сцены чужому жадному взгляду. Ближе к концу у него зазвонил телефон. Мы так орали и свистели, что он, сделав пару попыток нас утихомирить, просто рассмеялся, махнул рукой и вышел в ванную. Через короткое время появившись снова, он подхватил пиджак, быстро пригладил волосы и наскоро осмотрел себя в зеркале у двери. Затем, сделав пару безрезультатных попыток привлечь к себе внимание, он засунул два пальца в рот и свистнул. - Значит так. Мне нужно спуститься - судя по всему, у меня еще одно интервью. Я постараюсь недолго. Пока меня нет… Он обвел нас преувеличенно серьезным взглядом, поочередно останавливаясь на каждом. - Пока меня нет, ты, Марлон, отвечаешь за номер. - Эй! - я протестующе поднял руку. - Да, ты прав, - согласился он. - Ты, Саша, отвечаешь за номер. Постарайтесь не разнести тут все к чертям. Мы радостно заорали, потрясая выпивкой в воздухе. - Какое-то у меня плохое предчувствие по этому поводу, - засмеялся он и, подмигнув мне на прощание, повернулся. - Я скоро вернусь! - крикнул он от двери. *** Я проснулся около четырех оттого, что мне было трудно дышать. Я попробовал пошевелиться и поменять положение, но это оказалось непросто. Осторожно приоткрыв сначала один глаз, а потом другой, я обнаружил, что намертво застрял в паутине беспорядочно раскинутых рук и ног, причем последние - неизвестно чьи - преспокойно лежали на подушке прямо перед моим носом. Я поморщился и отвернулся, чтобы буквально тут же уткнуться в Давида, который лежал на спине с открытым ртом и слегка похрапывал. Храпящий Давид с одной стороны и чьи-то ноги - и до сих пор неизвестно, чьи!.. - с другой - это все же не та картина, которую вы желали бы видеть перед собой в момент пробуждения после триумфальной ночи. Поэтому я снова закрыл глаза и постарался восстановить в памяти ход событий. *** После того, как он ушел, мы стали смотреть записи интервью в ютьюбе. Давид тыкал пальцем поочередно в экран и меня и вопрошал: - Это что?! А это?! - Что, что ты имеешь в виду, что?! - потеряв терпение, орал ему я. - Ты можешь, мать твою, выражаться яснее?! - Вот это!.. В очередной раз выбрасывая палец в направлении экрана, он вдруг потерял равновесие и начал неловко заваливаться в сторону, заливая кровать пивом из своего стакана. - Ой, блять!.. Мы были уже достаточно пьяны, чтобы не церемониться: последний час Давид лихо запивал джин-тоник “Карлсбергом”, демонстрируя, какой он вырос совсем большой мальчик. - Кому-то прилетит от Холма, - пробормотал Саша, утыкаясь в подушку. - Ну, скажем, - задумчиво протянул Марлон, - скажем, пиво на кровати - это сейчас последняя из Холмовых проблем, да. В конце этой очень длинной и сложной для воспроизведения фразы он пьяно кивнул и для большей убедительности поджал губы. - Что вы, блять, несете все?! Я никак не мог понять, куда Давид тычет пальцем и конкретно почему я должен сейчас упасть на пол, прикрыть голову руками и принять позу эмбриона. Вместе со всей планетой комната слегка кружилась вокруг своей оси, и теперь, благодаря двойной или даже тройной дозе того же “Карлсберга”, я слишком хорошо чувствовал это вращение. А еще этот… со своими загадками! - Что?! - Да ты посмотри! Я посмотрел. - Ну и?.. Интервью мы даем - и что?! - Это ты действительно не видишь или это ты выебываешься? - поинтересовался Марлон, любивший во всем ясность. - Он выебывается, - подал голос Саша. Я застонал в голос. - Блять, да что?! Не вижу я! Что ты мне хочешь сказать, нельзя объяснить по-человечески?! Я вообще плохо вижу сейчас, куда смотреть-то?! - Вот! И Давид триумфально ткнул пальцем в видео. - Ну, - я присмотрелся. - Это Холм дает интервью, я рядом стою. Что?! - Он не понимает, - захихикал Давид. - Значит так, - я предельно сконцентрировался, чтобы до того, как окончательно отъеду, договорить до конца, - либо ты сейчас же говоришь, что не так, либо… Либо я всем расскажу, что когда ты первый раз трахнулся, то так расчувствовался, что рыдал потом в подсобке, как девчонка, ой… - Ну какой же ты урод, - Давид укоризненно покачал головой. Я важно кивнул, а Саша с Марлоном согнулись пополам и заржали. - А ты-то откуда знаешь? - спросил Марлон сквозь смех. - А кто у нас в школе этого не знал? - я пожал плечами. - Ну хотя да: вот он, - и я ткнул пальцем в Давида, - он, по ходу, единственный не знал... Секунду мы смотрели на него, а потом, в новом приступе хохота, попадали, кто куда. - А ну вас в жопу, - попытался обидеться он. - Да, это аргумент, - согласились мы. Потом я продолжил: - Ну так что? Куда смотреть-то? - Слушай... - начал Марлон. - Ни хера! - воскликнул Давид, останавливая его жестом: - Я сам!.. Марлон фыркнул и кивнул. - Сандвик, - плотоядно ухмыляясь, проговорил Давид змеиным голосом, - если до этого вы упорно делали вид, что ничего такого-эдакого у вас нет… Что вы там такие из себя приятели-хуятели, и что вот это вот ваше “работать над сценарием”, ага… Вся вот эта хуйня - если раньше в этом был хоть какой-то смысл, то сейчас… В общем, уже можно перестать стараться. Вот все - отработано. Больше не надо. Тут я слегка протрезвел и уже более осмысленно глянул сначала на него, потом снова на экран. - В смысле? - В прямом, - так же елейно продолжил он. - Холм тебя перед камерами только что не облизал с ног до головы, не разложил прямо там на дорожке и не… Тут он вдруг резко осекся, зажмурился, замахал перед лицом рукой и поспешно забормотал: - Ой, нет... Нет-нет-нет, вот этого не надо!.. Я не хочу!.. Ой, мои глаза!.. - Что ты несешь? - я все еще не до конца понимал, что происходит. - Вот это. И это. И вот тут. И сейчас. Он щелкал мышью по линии воспроизведения, удерживая паузу, так что видео распадалось на кадры, и когда я посмотрел внимательнее… Когда я постарался разглядеть, что именно он мне показывал… эти кадры вдруг начали вспыхивать у меня перед глазами. Вот это, знаете - когда старомодный фотограф держит в руке стойку с магниевым порошком и раз - свет! - кадр, два - вспышка! - второй, три - хлопок! - третий. Я вдруг увидел нас со стороны*, и да - это было не совсем то впечатление, которое мы стремились произвести. На этих встающих перед глазами картинках Холм смотрел на меня так, как он всегда на меня смотрел - наедине, в спальне, перед тем, как сорвать с меня одежду, или перед тем, как я запускал руку ему в брюки, или когда мы кусали друг другу загривки, не зная, как еще выразить нужду обладания. Перед тем, как я брал его член в рот, и он выгибался мне навстречу, запрокидывая голову и сжимая мои волосы в кулаке, или в тот момент, когда он входил в меня, и я, распластанный и распятый перед ним, захлебывался от заполненности, близости, долгожданной осмысленности существования. Таким взглядом. А не так, как вы смотрите на коллегу по съемкам и хорошего приятеля в эфире национального телевидения. - Да уж, - сказал я, не представляя, что еще можно сказать в подобной ситуации. - Да уж, - передразнили они хором и снова заржали, как идиоты. Вспотевшей ладонью я медленно провел по лбу. - Это не смешно. - А вот тут ты не прав, - Марлон безуспешно пытался сделать серьезную мину, но лишь натужно сипел от смеха, с каждой секундой краснея все больше. - По-моему, очень даже иронично. Так держать лицо все это время, чтобы за полчаса так все… проебать нахрен... С последними словами он совершенно потерял контроль и повалился на бок, буквально рыдая в подушку, а вслед за ним и Давид с Сашей. Я смотрел, как они покатывались со смеха, и чувствовал, что окончательно трезвею. И чем быстрее это происходило, чем четче я начинал соображать, тем больше меня одолевало беспокойство - я не представлял, что это все значит для нас, как на это реагировать, и реагировать ли вообще. Пролистав поле для комментариев под роликами, еще даже не заходя в Инстаграм, я понял одно: не реагировать на это невозможно. На это придется реагировать. Перед тем, как разблокировать экран телефона, я сказал: - Мне надо выпить. Я не могу иметь с этим дело на трезвую голову. В мини-баре, как ни странно, обнаружилась вполне себе правильного размера бутылка Black Label - то ли комплимент от отеля, то ли у них там в Бергене предлагать гостям спиртное в кукольной таре считается дурным тоном. - Оп-па! - сказал Давид, как зайца из шляпы выуживая бутылку на свет. - Не крутовато ли? - засомневался Марлон. - Мы же пили весь вечер. - Что скажешь? - Давид вопросительно глянул на меня. - Чуть-чуть, - сказал я. - Мне и надо-то чуть-чуть. Когда бутылка опустела на треть, я собрался с духом, слез с кровати - с удивлением обнаружив, что все еще достаточно крепко стою на ногах, - потом закрылся в ванной и сел на крышку унитаза. Набрал его номер и приложил телефон к уху. Он не ответил. Тогда я сбросил и набрал еще раз. И снова никакого ответа. Тогда я подождал минуту и набрал снова. Тот же результат. Тогда я отправил сообщение. “Ты где?” И, как ни странно, на этот раз ответ пришел почти сразу. “Я внизу, в баре, но еще не освободился” “Уже поздно” Некоторое время он молчал, должно быть, соображая, что ответить на такое блестящее умозаключение. “Я закончу и поднимусь. Ребята ушли?” “Нет, мы еще у тебя” “Понятно. Я скоро закончу и поднимусь” Я вдруг подумал, что не видел и не слышал его уже так давно. “Возьми трубку” “Я не могу, я разговариваю сейчас” “Ты же пишешь сообщения, это уже невежливо” “Вот именно. Я закончу, поднимусь, и мы поговорим” Вот это мне совершенно не понравилось. Мы были в другом городе, в гостинице, в одной и той же гостинице, на расстоянии нескольких этажей друг от друга, мы не виделись почти неделю, и в моих планах на эту ночь не значились разговоры по душам - вообще никакие разговоры не значились. В моих планах значились наручники и все то, чем он без зазрения совести изводил меня на террасе несколькими часами назад. Вот что значилось в моих планах. А не разговоры разговаривать. Поэтому я написал: “Я спускаюсь за тобой” “Это не самая лучшая идея”, - ответил он сразу. “Вполне возможно”, - согласился я. “Но я выпил и устал, и другие мне в голову не приходят”. “Может, тогда ты пойдешь к себе и отдохнешь, а я поднимусь, когда закончу?” “Я это уже слышал, Холм. Я спускаюсь за тобой”. Я вышел из ванной и встал на пороге, пытаясь неловкими пальцами засунуть телефон в карман, куда он отчего-то никак не лез. - Ну и? - Саша поднял голову. - Я спущусь вниз, заберу его из бара. А вы, - я оглядел их, - давайте-ка выметайтесь отсюда. Бутылка стояла на полу рядом с кроватью, я подхватил ее, сделал большой глоток из горлышка, потом вытер рот тыльной стороной ладони. С кровати тотчас взметнулась чья-то рука, я вложил в нее бутылку и повторил: - Забирайте это с собой и выметайтесь, ясно?! Когда мы вернемся… в общем, в ваших же интересах быть отсюда подальше. Под улюлюканье и насмешливые возгласы я закрыл за собой дверь и направился к лестнице, для верности придерживаясь рукой за стену - воспользоваться лифтом мне почему-то в голову не пришло. Ступеньки немного шевелились под ногами и норовили убежать вперед, но в целом я шел достаточно уверенно, лишь только слегка загибая по кривой на поворотах. У выхода в лобби я на секунду остановился, наощупь приглаживая ладонями волосы и мятые полы пиджака. Что-то мне подсказывало, что вид у меня был не так чтобы очень - подозреваю, не первой свежести был у меня вид, - но, с другой стороны, я уже стоял сегодня на сцене весь из себя невозможный красавец - хватит миру пока. Бар, к счастью, находился в самой глубине фойе, так что мне не пришлось проходить мимо стойки регистрации, выписывая затейливые зигзаги на глазах ночного портье. Внутри была включена только подсветка стойки, да на пару сдвинутых вместе столиков в центре падал сверху точечный свет. Судя по всему, разговор шел оживленный и непринужденный: пиджаки на спинках стульев, расслабленные узлы галстуков, смех и периодическое похлопывание по плечам. И чего, собственно, я так разволновался?.. Все же в порядке: вот они сидят - он и еще трое, выпивают, смеются, хорошо проводят время. Все хорошо. Сейчас я заберу его, мы поднимемся в номер, и… Все хорошо. Я уже приготовился сделать шаг, как вдруг Холм, резко поднял взгляд и посмотрел на меня. Я знал все их, его взгляды: влево, вправо, вверх, искоса - все до одного, каждое движение зрачков, каждый оттенок радужки, отвечающий за определенное настроение, каждый прищур. Этот конкретный взгляд отчетливо говорил, что подходить не надо. Он все так же смеялся и болтал, а глаза все так же предупреждали: не сейчас. В какой-то момент он, видимо, в очередной раз пошутил - тишину снова прорезал приглушенный взрыв хохота, - затем встал и, все еще посмеиваясь, вышел из-за столика. Судя по тому, что пиджак остался висеть на спинке стула, прощаться с компанией он пока не намеревался. Я шагнул назад и, не дожидаясь, пока он поравняется со мной, толкнул дверь туалета. Облокотился на один из умывальников и стал ждать. Через несколько секунд он стоял напротив, не делая попытки дотронуться, не подходя ближе, чем требовалось. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга, потом он сказал: - Я скоро закончу и поднимусь. - Я это уже слышал, - кивнул я. - И даже не раз. Он чуть наклонил голову и окинул меня цепким взглядом. - Мне кажется, ты перебрал. - Есть немного, - я не стал отпираться. - Мы сидели в номере все это время, что еще нам было делать?.. - Понятно, - продолжил он по-прежнему ровным и терпеливым тоном, каким разговаривают с непослушным ребенком. - Тогда ты, может, поднимешься к себе и немного отдохнешь, а я скоро приду?.. Медленно приблизившись, он положил руку мне на плечо и участливо заглянул в глаза - и вот этот жест… Я и сам не понял, по какой причине - может быть, это говорил алкоголь, или я просто устал, но вот этот заботливый жест и взгляд мгновенно подняли во мне волну раздражения. Ни с того ни с сего я вдруг почувствовал себя не просто ребенком, который проснулся посреди ночи и отказывается возвращаться в постель - нет: я почувствовал себя ребенком, который вышел в гостиную, потирая подслеповатые от темноты глаза, и помешал взрослым дядям и тетям играть в покер на раздевание. Или в триктрак. Или в шахматы. Ключевое слово - “помешал”. - Я поднимусь к тебе, как только освобожусь. В ответ я слегка повел плечом, и он тут же убрал руку. - Ты глухой, Холм?.. Я же сказал, что слышал это уже. И, кстати, что вообще происходит? - Ничего особенного, - он качнул головой и снова отошел. - Брось… Мне вдруг стало смешно. Так это было все… Этот пустой туалет, и ночь, и он - уговаривает меня взять себя в руки и успокоиться… Так театрально и мелодраматично, что губы сами невольно стали разъезжаться в стороны. Я попытался совладать с собой, но не тут-то было: улыбка, а скорее какая-то ухмылка, так и лезла на лицо. - Брось, Холм, я тебя знаю, все вот эти твои очаровательные трюки, - продолжая ухмыляться, я погрозил ему пальцем - может быть, вышло немного пьяно, ну и что. - Все твои фокусы. Так что оставь это вот свое… вот это вот… Я фыркнул - все же это было ужасно смешно - и обвел его пальцем в воздухе. - И просто скажи мне, что, блять, происходит. Кто эти люди? Давай, говори. На секунду он прикрыл глаза, затем глубоко вздохнул. - Скажем, я не вполне себе представлял, как мы, - он осекся и тут же поправился, - как я... Я выглядел сегодня днем. - Надо же, - протянул я, - какая жалость. Это ты имеешь в виду те кадры, когда ты только что не выебал меня на виду у всех?.. Это тебя беспокоит? Да не переживай ты так, чего ты?.. Не выебал же, сдержался! Он отпрянул и изумленно уставился на меня, да и я сам - не успело последнее слово соскочить с губ - я сам замер в ужасе, совершенно без понятия, почему я это сказал и почему так грубо: он явно не заслужил такого обращения, он, в общем-то, не сделал ничего дурного. Это я был виноват, я был пьян и не держал себя в руках, и это из меня непонятно по какой причине лезло всякое дерьмо. - Прости... Я несу всякую хуйню, прости, - я торопливо шагнул к нему, обхватил руками и уткнулся в грудь. - Прости. - Ничего страшного, - он обнял меня за плечи и слегка покачал из стороны в сторону. - Пойдем, пожалуйста, наверх, - пробормотал я через какое-то время. - Пожалуйста, пойдем. Я так устал. - Мне осталось совсем немного... Все еще покачивая, он поцеловал меня куда-то в волосы. - Я не могу сейчас уйти с тобой... но я совсем скоро приду, обещаю... Ты поднимайся, а я следом за тобой, ммм?.. Я медленно поднял голову. - Подожди... Как говорится, для публики на задних рядах: ты не можешь уйти - вообще не можешь… Или ты не можешь уйти со мной?.. Несколько секунд он молчал, видимо, взвешивая варианты. - И то, и другое, - наконец сказал он. - Ага, - я окончательно отстранился и снова оперся на мойку, - тогда вернемся к предыдущему вопросу: а кто, собственно, все эти очаровательные люди? - Один из продюсерского центра, с которым работает мое агентство. Они ищут кого-то сейчас на новые проекты, работать с ними было бы большой удачей. Второй - просто знакомый. Третий - журналист. - Ну хорошо, - я непонимающе нахмурился, - а что им нужно от тебя посреди ночи? Вот, журналисту, например? Разве ты не все еще сказал, что от тебя требовалось?.. Он снова замолчал, снова взвешивая, потом глубоко вдохнул, словно перед прыжком в воду, и ответил: - Он пишет для Kinomagasinet*. И, - он опять помедлил, а затем твердо продолжил, - и еще он дядя Леа, это она просила его приехать и взять интервью для разворота. Какое-то время я смотрел на него, и в голову вдруг снова ударило осознание того, насколько все это выглядит гротескно, банально… убого…. нелепо. И я тут - я, посреди этой клоунады, и… Господи, как это все же... смешно... Я смотрел на него секунду, другую, третью, а потом смех вырвался из меня, словно из брандспойта, сквозь сжатые губы, вместе со слюной, отскочил от пола и мраморной стойки с умывальниками, тут же ударив в лицо возвратной волной - я сложился пополам и захохотал. Периодически я старался взять себя в руки и успокоиться, но, поднимая на него взгляд, снова срывался в новый приступ. Не знаю, почему я находил это таким забавным. Должно быть, алкоголь брал свое - я и сам хотел бы уже остановиться, но почему-то не мог, и с каждым вдохом меня распирало еще больше, смех буквально разрывал меня изнутри, до боли накачивая воздухом, словно того и гляди грозящий лопнуть воздушный шарик. Это было сродни тому, как на уроке в начальной школе вы вдруг ловите смешинку, начиная хохотать над совершенной ерундой, и чем сильнее стараетесь себя одернуть, тем хуже вам это удается, тем прочнее смех овладевает вами. Вы все стараетесь и стараетесь - вон уже учитель поглядывает в вашу сторону - но тщетно: смех проникает глубоко в ваши легкие, в сердце, голову, руки и ноги, и вот вы весь красный и потный, зажимаете ладонью рот, икаете и давитесь воздухом. На самом деле вам уже больно, но остановиться вы все равно не можете. И в итоге все заканчивается предсказуемо: вас пересаживают за отдельную парту в самом конце класса, а родителям отправляют подробное описание ваших подвигов. Меня, конечно, за отдельную парту никто не пересадил. Он смотрел на меня спокойно, выжидая, только один раз оглянулся на дверь. - Да я смотрю, Холм... у тебя все... под контролем, - задыхался я, утирая невольные слезы. - Столько людей работает над воплощением твоей мечты - это же уму непостижимо… В какой-то момент я почувствовал, что, кажется, смех наконец начинает понемногу отпускать... кажется… вот сейчас… почти... - То есть... то есть Леа… увидела все это… вот это блядство… и позвонила дяде… Чтобы, значит, он… исправлял ущерб, нанесенный твоей репутации брутального натурала?! Я правильно понимаю, Холм?! На секунду он разжал губы. - Нет. - Нет?! От неожиданности я резко замер, словно напоролся на невидимое препятствие. - Нет?! Холм, не разочаровывай меня!.. Скажи, что все именно так и было, это так чертовски смешно… Это просто… Я давно такого не слышал!.. Он прикусил губу и с усилием выпустил ее - я поймал себя на мысли, что завороженно смотрю, как розовая влажная плоть, выползая из-под острого клыка, мгновенно наливается красным. - Нет, все было не так… Мне позвонила агент и сказала, что видео с трансляции и после нее... - бросив мимолетный взгляд куда-то в сторону, он продолжил, - что оно не совсем соответствует тому курсу, который мы выбрали. И что если у меня есть идеи, как это можно исправить, то делать это нужно быстро. И я тогда вспомнил про этого ее дядю и позвонил ей сам. У нее есть контакты. - Контакты, - кивнул я машинально, повернулся к зеркалу, поднял на него взгляд в отражении. - Знаешь, Холм... Я когда-то думал, что нифига ты не смешной. Вот когда люди бились в истерике от твоих шуток, а ты хлопал их по плечу и хохотал вместе с ними… Я думал, что нет - ни хрена ты шутить не умеешь. Но похоже, это ты был прав тогда, раньше, когда сказал, что у меня просто нет чувства юмора. Затем вытащил из диспенсера пару салфеток и стал промокать вспотевшее лицо. - То есть Леа, с которой ты, вроде как, состоишь в отношениях, помогает тебе залатать пробоины на репутации, потому что в эфире национального телевидения ты чуть не трахнул своего коллегу по съемкам и отличного приятеля. Я все правильно понял?.. Я вопросительно глянул на него, но он смотрел окаменело и бесстрастно, словно из-под маски. - Ты знаешь, - я скомкал салфетки и бросил в урну, - это все же лучшее, что я слышал в своей жизни. Луч-ше-е. Тебе надо жениться на ней, Холм. Вот честно: я бы так и сделал. Хочешь, я буду твоим шафером?.. Он сделал шаг вперед, осторожно дотронулся до моего плеча - сначала одной рукой, потом другой, плавно притянул меня к себе - как ни странно, мне даже не пришло в голову сопротивляться, - и обнял: - Ты устал. - Да, - выдохнул я, опираясь на него всем телом. - Устал... - Мы поговорим обо всем этом. - Хорошо, - я сцепил руки за его спиной. - Давай поговорим. - Я закончу скоро, обещаю, - чуть покачивая, он мягко поглаживал меня одной рукой по голове. - Закончу и приду, хорошо?.. - Хорошо. - А ты пока отдохни, - кончиками пальцев он убрал влажную прядь с моего лица, заправил за ухо. - Хорошо? Я потерся о его ладонь. - Да. Хорошо. Поцеловав меня напоследок, нежно и умиротворяюще, он затем вышел и тихо притворил за собой дверь. Добравшись до номера, я снова подумал, что для такой фееричной, для такой триумфальной, такой незабываемой ночи я как-то непозволительно трезв. Опять. Дверь мне открыл Давид. - Я так и знал, что никуда вы не свалили - констатировал я, оглядывая его в проеме. - Мы подумали, вы пойдете к тебе, - он ухмыльнулся. - А выдвигаться куда-то было лень. Вот мы и остались. - Это вы отлично подумали, - сказал я. - Отлично! Бросив пиджак у двери, я прошел в комнату. Саша с Марлоном по-прежнему валялись на кровати, каждый уткнувшись в своей телефон. - Вылезайте из виртуальной реальности, гнусные вы рожи, - сказал я, радостно щерясь. Я и в самом деле был чертовски рад их видеть. Так охуительно рад, что чуть не бросился на шею каждому. - А ты чего вернулся? - Марлон отвлекся от экрана и глянул на меня поверх. - А Холм где? - Он занят, - сообщил я ему доверительно. - Но он скоро придет. Скоро закончит и придет. - Чем он занят-то в такое время? - поинтересовался Саша. - А у него, - я присел на корточки перед баром и доставал оттуда содержимое, - у него собеседование. - Чего? Какое собеседование?.. - Ну какое-какое, - я сделал многозначительную мину, - на роль прекрасного принца, какое ж еще?! - И чего, - Давид не понял шутку, но на всякий случай хохотнул, - как он, справляется? Я укоризненно воззрился на него через плечо. - Обижаешь. Чтобы Холм-то и не справился?! Тоже скажешь. Но... пока он там справляется, нам велели идти и отдыхать. Вы как, устали?.. И я высыпал перед ними на кровать все, что выгреб из минибара. - О, да! - в один голос сказали все трое. - Господи! - я с ужасом смотрел в прайс-лист. - Это вот это трехзначное число - это за чипсы?! Как они спят-то по ночам после этого... Не договорив, я открыл упаковку, взял, сколько уместилось в пальцах, засунул в рот и, роняя крошки, зажевал. Потом кинул пакет на кровать. - Слушайте, а вы жрать не хотите?.. - Очень! - с энтузиазмом откликнулся Давид, и Марлон с Сашей его радостно поддержали. - Как негостеприимно, - я поморщился, словно от собственной нерасторопности, но тут же спохватился: - Хотя подождите, это же не мой номер!.. Чего это я, собственно... У прикроватной тумбочки обнаружилась кнопка связи с ночным портье. - Добрый вечер, - сказал я таким медовым голосом, что у меня самого едва не свело скулы. - Это номер… Тут я зажал трубку ладонью и поинтересовался: - Какой это номер? - 412, - Давид по-быстрому смотался наружу. - Это номер 412, - продолжил я. - Да, это мы. Вы смотрели церемонию? Как приятно!.. Вам понравилось? Здорово. Ой, спасибо большое! Угу... Все сезоны просмотрели? Отлично! Да вы что, третий самый любимый?.. Я скосил глаза на Марлона и победоносно поднял брови, на что он немедленно показал мне средний палец. - Как замечательно! - я вернулся к разговору. - Да, мы немножко празднуем тут - вы не принесете нам бутылку какого-нибудь игристого… Что-нибудь подороже, мы, понимаете, празднуем… Только шампанское?.. Ну, что же - пусть будет шампанское, почему нет?.. Прекрасно! Бутылку тогда и еще... - … две! - крикнул Давид. - … две бутылки, две. Или, знаете... давайте три. Три, а там посмотрим. И что-то еще, я забыл... Я потер пальцем висок. - Ах, да! И что-нибудь из еды. Кухня закрыта? Только сэндвичи?.. Я оглядел свои войска, при слове “сэндвичи” кавалерия согласно закивала головами. - Отлично, сендвичи подойдут! И чипсы какие-нибудь, вот как в минибаре у вас - побольше... Спасибо огромное, мы ждем. Минут через пятнадцать в дверь постучали и слегка заспанный, но очень вежливый официант вкатил в номер тележку, уставленную тарелками. Между ними высились четыре запотевшие бутылки с красными печатями на золотой фольге горловины. - Мне показалось или я заказывал три?.. - я озадаченно оглянулся. Официант улыбнулся. - Одна - комплимент от отеля. Поздравляем еще раз. - Как это приятно, - протянул я, улыбаясь в ответ. - Когда я стану мировой знаменитостью, то в Бергене буду останавливаться исключительно у вас. - Премного благодарны, - ответил он, глазами показывая, что видал он нас всех известно где и известно в какой обуви. - Ну что, - я потер руки, и в ту же секунду Марлон хлопнул первой пробкой. *** В следующий раз я проснулся оттого, что мне было тяжело дышать. Рядом храпел Давид, сверху были в беспорядке навалены руки и ноги. Я раскидал чужие конечности, под аккомпанемент сонного мычания выбрался из-под завала и оглядел комнату. Левая прикроватная лампа свисала на шнуре с тумбочки, вокруг кровати виднелись грязные тарелки, на полу валялись пустые бутылки, но в целом, разрушения хотя и были заметными, однако же на фатальные не тянули. - Твою мать! - я задел мизинцем одну из бутылок. На звук моего голоса Марлон приподнял голову и открыл один глаз. - Спи, спи - громко прошептал я. - Ты куда? - также прошептал Марлон, отпихивая от себя руку Давида, которую тот немедленно закинул ему на грудь. - Пойду к себе. - А, ладно... Пока тогда. - Пока, - сказал я и, подхватив валяющийся у двери пиджак, тихо вышел. Было четыре часа утра, и на моем телефоне не высвечивался ни один пропущенный звонок, ни одно новое сообщение. Я добрался до своего номера, снял рубашку и брюки и вместе с пиджаком затолкал в сумку. Потом принял короткий душ и переоделся, достал из рюкзака лэптоп, открыл крышку и перебронировал билет. Мой рейс вылетал в Осло в 6:30, у меня была пара часов в запасе, и я успевал еще взять кофе в аэропорту. Только добравшись до квартиры, я почувствовал, как на самом деле устал. Не разбирая, бросил сумку у двери, стащил свитер и джинсы и подошел к кровати. Мне хотелось упасть на нее и растянуться по всей ширине морской звездой, но вместо этого я аккуратно откинул одеяло и лег слева, оставив ему его сторону.