Не будем усложнять

В конце марта, практически одновременно с премьерой пьесы, у нас начались съемки четвертого сезона. Ничего не изменилось в сценарии, наших общих сцен было по пальцам пересчитать, так что на площадке мы проводили совсем немного времени. Приезжали на разных автобусах, снимали дубли и почти сразу уезжали в разных направлениях. Я был занят в театре, пьеса шла отлично, каждый вечер зал был забит до отказа. Иногда, если я вдруг сбивался с ритма или опаздывал на дневной прогон, режиссер смотрел на меня с выражением “почему я должен работать с малолетками”, но потом, вспоминая, кто у нас несет золотые яйца и обеспечивает аншлаги благодаря участию в сериале десятилетия, всплескивал руками и нарочито кричал в воздух: - Звезда с нами, можем начинать! - и вся труппа наигранно падала ниц, как самые настоящие идиоты. Это было хорошее время. Оно было заполнено событиями и делами, я всегда куда-то спешил, куда-то не успевал, влетал куда-то в последний момент, запыхавшись и разматывая на ходу шарф, будь то вагон метро, репетиционный зал или запланированное интервью. И, как ни удивительно это было видеть, везде меня ждали, везде торопливо несли кофе и слегка удивленно улыбались, будто бы не верили в то, что я наконец пришел - не передумал, не нашел себе занятие поинтереснее. Это было поразительно. Ко мне относились с какой-то удивленной радостью, словно бы каждый раз с облегчением понимали, что, к счастью, не ошиблись и что я действительно способен на многое. Что во мне есть что-то особенное, что мое стремление добиваться результатов велико и неиссякаемо и что та энергия, которую я выплескивал с экрана раз за разом, была чем-то большим, чем раскрашенный дым, вылетающий из пасти ярмарочного дракона. День был забит под завязку: в перерывах между занятиями, театром и съемками Томас, мой агент, устраивал рабочие ланчи с продюсерами, чтобы где-то между консоме из куриного бульона и среднепрожаренным стейком на косточке те могли оценить мой потенциал, а ближе к смородиновому муссу на медальонах из белого шоколада решить, хорошо ли будут смотреться мои руки и глаза в контексте социальной драмы, переживаемой во время финансового кризиса 2008 года уволенными по сокращению лифтерами среднего возраста, страдающими Аспергером. Другими словами, я продавался и, кажется, продавался хорошо. За последнее время я съел уже столько среднепрожаренных стейков, что начал вожделенно поглядывать на салат-латук. В перерывах между блюдами я извинялся, вставал, клал на стол накрахмаленную до состояния пластика салфетку и выходил в туалет. Закрывал кабинку, садился на край унитаза, доставал телефон и последовательно лайкал все фото, которые Леа успевала выложить в Инстаграм. Потом в поле нового сообщения писал ему что-нибудь вроде: “Ты вылил вчера на себя всю смазку, чертов эгоист. У меня встреча с представителями мира капитала. У них железная хватка, и смазка бы мне сейчас пригодилась. Набиваю себе цену. Что ты хочешь на ужин?” Он отвечал почти сразу: “Мир суров и несправедлив, приятель. Не зарывайся. За небольшие комиссионные я всегда готов подъехать и показать им, как заставить тебя существенно снизить гонорар. Суши.” “Окей”, - отвечал я и выходил, спуская воду в унитазе. Он приезжал ночью, парковал машину на соседней улице, тихо поднимался и открывал своим ключом дверь. Я ждал его в спальне, не зажигая света. Он клал на прикроватную тумбочку телефон и медленно стягивал куртку, освобождая плечи и одну за другой свои длинные руки. А потом мы сталкивались взглядами и через мгновение уже набрасывались друг на друга, словно кошки в пустой подворотне, кусаясь и царапаясь, шипя и прижимая рваные уши, слой за слоем раздирая когтями тонкую, податливую кожу, чтобы добраться до хребта. Он выступал на наших спинах неровной чередой острых костей, между которыми виднелись нервы, сплетенные в пульсирующие клубки, и когда они показывались, мы трогали их лапами - сначала отрывисто и грубо, отчего зрачки покрывались сетью мелких трещин и шерсть вставала дыбом на загривке, а затем все более осторожно, нежно, зализывая языком раны и глубокие царапины. В спальне мы смотрели друг на друга, ели, смеялись, дышали, разговаривали и молчали. И было неважно, мог ли он остаться на ночь или должен был уехать, не дожидаясь рассвета, был ли молчалив или разговорчив, полон ли энергии или устал. Все это были лишь второстепенные обстоятельства, не имеющие ничего общего с простым и понятным фактом: он был здесь, рядом, в моей постели, здесь и сейчас - мысленно и во плоти. Здесь, сейчас, со мной. Остальное не играло никакой роли в моей жизни, и так заполненной ролями под завязку. Мне было все равно, что мы не принадлежим друг другу публично, даже более того: плевать я хотел на то, что мы не выходим на светские рауты, не держимся за руку на улице и не прогуливаемся вместе между полками с консервами в супермаркете. Не выбираем двуспальный матрас в Икее и не планируем совместный отпуск на Ибице. Плевать. Я. Хотел. Замкнутое пространство было нам на руку, ночная тишина была нам на руку, перегоревшая лампочка в спальне - она тоже была нам на руку. Сначала у меня банально не хватало времени ее поменять, а потом я решил, что так и должно быть. Что перегоревшая лампочка в мире, залитом до краев светом театральных софитов, - это не так уж плохо. Это скорее даже хорошо. И выкрутил ее тогда совсем. Мы ели руками из прозрачных контейнеров, разбрасывая вокруг кровати крохотные упаковки соевого соуса, буклеты службы доставки и пластиковые приборы. Облизывали пальцы, вымазанные в спреде для пиццы, - свои и друг друга; между простынями периодически находились одноразовые бамбуковые палочки, мятые листочки промокодов, квитанции об оплате, на обратной стороне которых он иногда черкал что-то карандашом. Мы ели сами, если были голодны, и кормили друг друга, если еда была только прелюдией, игрой, в которую мы играли, пытаясь, насколько возможно, приблизить и одновременно оттянуть момент, когда и кровать, и эта комната снова закружатся вокруг нас. Все было правильно - все, что мы делали или чего не делали: все было правильно, все имело смысл и значение, и не было необходимости об этом говорить. Уезжал ли он потом или оставался до утра - не было неверного ответа или сомнительного выбора, оставляющего ощущение двусмысленности. Все было предельно просто: был он, был я, и были квитанции службы доставки. Все было так, как и должно было быть. - Мне иногда кажется это таким нереальным, - пробормотал он вдруг, когда мне уже стало казаться, что он заснул. - Что именно? - Все. Работа, популярность, планы - все. Все это вертится вокруг меня. - Холм, - я повернулся к нему лицом. - Ты начинаешь молоть чепуху. Пьяная твоя морда. Он зажмурился и мелко захихикал. - Да. Вот тот последний джин-.. ик!.. ой... - он неожиданно икнул и испуганно распахнул глаза, - вот он был лишний. - Если ты сейчас блеванешь мне тут... - я предостерегающе приподнялся. - Ведро надо? - Нет-нет, - он снова икнул, - я все, нормально. - Точно?! - Ага, - он покивал и тут же сморщился: - Ой, не надо крутить... - И где же ты так нализался, приятель? - вздохнул я. Часы показывали два ночи, и, судя по всему, спать он не собирался. Утром предыдущего дня у нас была совместная сцена. Собственно, очень простая: мы шли по парку, держась за руки, изображая идиллию и полное взаимопонимание. И я просил Юлие, еще когда мы смотрели сценарий, - просил не делать из Исака дурачка и не совать ему за ухо этот цветочек, не превращать его в хренову принцессу. Но нет, она это оставила: сказала, что Исаку так комфортно с Эвеном, что он не считает цветок за ухом чем-то немужественным или постыдным. - Может, ему тогда пони дать на веревочке? - поинтересовался я. - Нет, - Юлие на секунду задумалась, потом решительно тряхнула головой. - Нет, пони не надо: лучшее - враг хорошего. Стоящий рядом Холм, конечно же, захихикал, и я укоризненно покосился на него, мол, и ты туда же. - Не понимаю, зачем ему это, - вернулся я к разговору. - Ну, видишь, ему комфортно. Уютно. Комфортно, - повторила она, выделяя последнее слово, словно я не понимал самой простой вещи. - Комфортно в любом виде, рядом с Эвеном. - Ему могло быть комфортно и без этого. - Могло, - согласилась она. - Но и с этим цветком тоже - комфортно. И потом, в камере хорошо будет смотреться. И тут же, не успела она закончить, как Холм с честными глазами схватил с реквизитного стола залитый лаком для волос желтый цветок, один из пяти подготовленных для сцены, и прытко заправил мне его за ухо. Я не успел и глазом моргнуть. Затем он отошел на шаг, критически осмотрел меня с ног до головы, удовлетворенно кивнул и сказал, обращаясь к Юлие: - По-моему, ты права. Исаку очень идет. Я стоял, как призовая корова на выставке, переводя красноречивый взгляд от нее к нему. Несколько секунд он старательно держал невинное лицо, а потом, видимо, не выдержал: с силой прикусил губу и поспешно опустил глаза, чтобы не расхохотаться в голос. - Серьезно? - я поднял брови. Юлие не удостоила меня ответом, а ему согласно кивнула: - Ну вот да, что-то в этом есть. Начнем тогда. Он взял меня за руку, и мы пошли по разметке, операторская команда двинулась за нами. - Ты мне за это заплатишь, - сказал я вполголоса, не выходя из роли. - Я тебя трахну насухую, и будет тебе небо в клеточку. Он слегка наклонил голову, нежно посмотрел на меня взглядом Эвена, профессионально-лучезарно улыбнулся, а потом протянул - сука! - руку и мягко поправил цветочек перед камерой: - Что же ты раньше не сказал, что у тебя встает на “пожестче”, мы столько времени потеряли зря... И вот теперь это. Два часа ночи!.. - Где же ты успел так нализаться? - вздохнул я. - У меня была, - он помедлил, - встреча. Так полу- ик! - чилось... - Понятно. Ну спи тогда. - Хорошо, - сказал он и послушно закрыл глаза. Я закрыл глаза тоже. - Слушай... - Холм, блять!.. Два ночи! У меня спектакль завтра! - Ой, прости, - он зашипел и вжал голову в подушку. - Все-все. Какое-то время было тихо, но - нет, конечно, он не спал. - Я тут подумал… Я застонал в голос. - Твою же мать, не будет мне сегодня покоя! Что?! Что еще ты подумал, что?! - Я подумал: а что такая девушка, как ты, делает в таком месте, как это?.. И он опять захихикал, утыкаясь в подушку. - Слабо, Холм, очень слабо!.. Я готов, так и быть, списать это на алкогольное отравление, но учти: я разочарован. Раньше ты шутил лучше. - Ты думаешь? - он фыркнул. - Ну. - Вот блин… Он помолчал немного, а потом продолжил уже тихим, почти сонным голосом, чуть растягивая слова: - Нет, серьезно: что ты здесь делаешь? - Здесь, Холм, - я показательно лег на спину и сложил руки поверх одеяла, - я пытаюсь спать. А ты все портишь. - Вот и Леа так говорит, - вдруг пробормотал он. Я повернул голову и внимательно на него посмотрел. Он лежал рядом, напряженно вытянувшись и уставившись на меня с явным ужасом, очевидно, и сам застигнутый врасплох этой до нелепости странной, неожиданно сорвавшейся с губ фразой. - Что ты сказал?.. - Я не знаю, - с усилием проговорил он. - Кажется, я пьян. - Первые разумные слова за весь вечер, - я показательно закрыл глаза и удобнее устроился на подушке. - Спи, пока не ляпнул еще что-нибудь… такое же идиотское. - Но иногда я и правда не понимаю, - продолжил он так же тихо. - Чего? - Почему ты здесь, со мной. Я длинно выдохнул и снова развернулся к нему. - Не понимаешь? - Нет. - Потому что я с тобой. Мы вместе. Понимаешь?.. - Не совсем. - Потому что, - я погладил его по лицу, - потому что так должно быть. Что бы ни случилось. Так понятнее? Он помолчал, скользнул взглядом вбок, чуть пожевал губами: - Наверное... Но иногда я смотрю на тебя и в самом деле не понимаю… Не имею ни малейшего представления, что ты делаешь рядом со мной. Это все же так странно... Теперь молчал я сам, не в состоянии поверить собственным ушам. Буквально несколько месяцев назад я точно так же смотрел на него и задавал себе точно такой же вопрос, а теперь вдруг мы поменялись ролями. - Холм, - наконец проговорил я, - ты звучишь как плохой перевод иностранного фильма: слова понятные, а смысла никакого. Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, что - ну посмотри на нас: кто ты и кто я. - А кто ты и кто я? Он вздохнул, удивляясь моей непонятливости. - Ты - у тебя будущее, уже сейчас это видно. Ты востребован и, если все пойдет так, как идет, то будешь востребован и дальше. У тебя театр, съемки, предложения, контракты. - Ну и что? - я нахмурился. - У тебя тоже! - Нет, - он помотал головой, - у меня - нет. Не так. У меня есть одно предложение, это правда, но контракт пока не подписан, агентство все никак не может договориться с продюсерским центром, а кроме этого... Ах да, как же я забыл: ресторан. Вот, собственно, и все. - Что за глупости ты несешь?! - я привстал на локте и требовательно уставился на него. - Что это ты придумал?! - Это не глупости, - сказал он серьезно и теперь совершенно трезво, смотря на меня снизу вверх. - Это правда. Помимо пиара у меня ничего нет, и чем дальше, тем у меня отчетливее ощущение, что это пустой пиар. - Но подожди, ты же… вы участвуете... - Вот именно, - не дослушав, прервал меня он, - все эти модные показы, открытия торговых центров и интервью по поводу съемок в проекте, который заканчивается... из серии “как это было”. У меня не было ни одного интервью по поводу будущих предложений - знаешь, почему?.. - Почему? - Потому что их нет, предложений. Не о чем разговаривать. Он приподнял плечи и развел руками с выражением “ничего не поделаешь”. - Мне кажется, ты преувеличиваешь, - начал я, вкладывая в голос максимум уверенности. - Драматизируешь, и напрасно. Контракт ты вот-вот подпишешь, и вся эта кутерьма с показами и светскими выходами - это же хорошо, разве нет?.. Это отлично! Ты всегда на виду, всегда в кадре... Это же хорошо, что на виду, ты же именно этого хотел, помнишь?.. Он снова помолчал, должно быть, подбирая правильные слова. - Я помню, что такой был план, да. Но это не то, чего я хочу. - А чего ты хочешь? - спросил я, снова опускаясь на подушку рядом. - Ты уверен, что знаешь, чего хочешь? - Помимо жрать, спать и трахаться? - он не смеялся, не шутил, и это было непривычно и как-то тревожно, почти пугающе. - Помимо этого? - Да, - я помедлил, - помимо. - Это просто: я хочу точно того же, чего и все люди, - он перевел взгляд на потолок. - Хочу, чтобы меня видели. Это, собственно, все, чего мы все хотим - чтобы нас видели. Я глубоко вздохнул и погладил его по голове. Пробежался пальцами по волосам, отвел со лба несколько непослушных влажных прядей, осторожно коснулся кожи в уголках глаз. Ободряюще улыбнулся: - Я. Я тебя вижу. - А что ты видишь? - спросил он. - Ну, - я на секунду задумался, - тебя. Всего. - Совсем всего? - Совсем. - Это хорошо. Негромко хмыкнув, он впервые улыбнулся - конечно, это было только слабое подобие его обычной улыбки, но я был согласен и на такую малость, лишь бы только вот это странное, пустое и усталое выражение, на мгновение промелькнувшее в его глазах - лишь бы оно исчезло и никогда не появлялось снова. Я дотянулся до него и поцеловал. - Ты думаешь, это плохо, что мне хочется, чтобы меня видели и другие люди тоже? - спросил он затем. - Что ты имеешь в виду? - Ну, окружающие, - пояснил он. - Люди вокруг. Думаешь, это странно - хотеть, чтобы они тебя видели? Знали, что ты есть?.. Я немного подумал и покачал головой. - Нет, конечно не странно. Мне кажется, ты прав, и мы все этого хотим… в какой-то степени. - Да, наверное. - Но кому об этом точно не следует беспокоиться, - я улыбнулся, - так это тебе. Вот правда, Холм: кого видят - так это тебя! На этот раз покачал головой он. - Люди видят только то, что хотят видеть. - В каком смысле?.. Что они видят? - Вот это, - он поднял палец и в воздухе очертил собственное лицо. - Вот это - мое лицо. - Ну, - рассмеялся я, - трудно их в этом винить, ты не находишь? Ты вообще видел себя в зеркале?! И потом, лицо - это визитная карточка актера, ты же знаешь… Он внимательно посмотрел на меня. - Ты, наверное, не понимаешь, что я имею в виду, да?.. Я смешался и пожал плечами. - Не совсем. Наверное, тебе придется мне объяснить. - У меня была небольшая роль в “Полубрате”, в том сериале, который поставили по книге, помнишь? - начал он, одновременно поднимаясь на локтях и усаживаясь в кровати. Кивнув, я сел напротив. - … четыре года назад. Четыре. Года. Назад. Потом я получил роль в “Скам”. Знаешь, что я делал между этими ролями?.. - Что? - Занимался рестораном. Ну, рестораном и еще кучей всего, но ничем, что хотя бы отдаленно напоминало что-то стоящее. Ничем таким. Я дотянулся до его ладони и стал гладить. - А я всегда хотел кино. Всегда. Мне казалось, это единственное, чем стоило заниматься, - он снова пожевал губами. - Я ходил на прослушивания, но был то слишком высоким, то слишком худым, то выглядел слишком по-европейски, то, наоборот, по-американски... То у меня был неподходящий акцент, то диалект, то не просто неподходящий, а совсем не тот… И, самое главное, мало опыта работы. Катастрофически мало. - Но ты же получил в итоге роль, - я чуть сжал его пальцы. - “Скам” сейчас такой популярный проект, отличная стартовая площадка, а дальше... Он нахмурился. - А как я ее получил? - В смысле - как? Пришел на прослушивание и получил. - И это говоришь мне ты? - Ну, - я растерялся, - да. Это правда. - Я знаю, как я ее получил, - грустно усмехнулся он. - Благодаря кому я ее получил. И что это имело не самое большое отношение к моему актерскому мастерству. - Что за глупости! - воскликнул я, чувствуя, как кровь ударяет в лицо. - Нет, это не глупости, это правда - и ей надо смотреть в глаза. Я получил эту роль случайно, благодаря тебе, - не опуская взгляда, сказал он твердо. - Передо мной были люди с хорошим резюме и опытом работы, я видел список. Я покраснел еще больше и бросился уговаривать: - Какая разница, главное - что ты с ней справился, как никто!.. Никто не смог бы сделать этого лучше! У тебя миллионы поклонников по всему миру, тебе тащат всякую хрень в подарки, люди стоят в очереди, чтобы сфотографироваться с тобой - тебе ли загоняться и рефлексировать?! - У Эвена. У Эвена миллионы поклонников. У этого, - он снова обвел воображаемым кругом лицо, - у этого миллионы поклонников. Миллионы поклонников и ни одного стоящего предложения. Потом он немного помолчал - я в это время сидел в полной растерянности, не зная, что говорить дальше, - и продолжил, с силой потирая лоб ладонью: - Ты знаешь, я так привык улыбаться... О, кому, как не мне, было это знать. - Я так привык улыбаться: на съемках, в ресторане, с фанатами, с продюсерами, с кастом… на улице, в автобусе, в магазине. Везде. Иногда вечером я ставил пиццу в духовку, а потом, когда приходило время ее вынимать, вдруг видел в отражении дверцы, что даже дома я по-прежнему улыбаюсь. Как заведенный: никому, в никуда. Я даже не замечал... Я снова стал гладить его руку. - Как-то раз я решил проверить: стал ронять вещи, якобы случайно переворачивать стулья… Люди смотрели на меня как на полного идиота, и я тогда улыбался им, просто улыбался. И это было поразительно: без всякой причины они вдруг начинали извиняться передо мной сами. Представляешь?! - То есть ты совсем не такой неуклюжий, как нам всем казалось? - я предпринял слабую попытку обратить все в шутку. - И все эти разы, когда Юлие кричала: “Хенрик, отойди от камеры, не дыши на нее даже!“ - все это было просто представление?.. Он посмотрел на меня укоризненно: - Я тебя умоляю. Я таскал подносы в ресторане чуть ли не с пятнадцати лет - и неплохо справлялся, если хочешь знать. Все же удивительно, насколько люди видят только то, что хотят видеть. Я вздохнул - особенно возразить мне было нечего, - а потом улегся рядом и обнял его. - Я тебя вижу. Я. Зарылся пальцами в его волосы, прижался лоб в лоб. С такого близкого расстояния, в темноте, его глаза казались совершенно неразличимыми, размытыми синими пятнами где-то на периферии зрения. - Я тебя вижу. Разве этого мало?.. Он улыбнулся, на этот раз тепло и знакомо, и облегченно вздохнул, словно после долгой и утомительной дороги вернулся домой. - Для меня - нет, - сказал он, мягко дотрагиваясь до моих губ своими. - Для меня это больше, чем весь мир. Но... Тут он вдруг перешел на шепот: - Но для нас было бы лучше, если бы я тоже что-то из себя представлял. Понимаешь? Я открыл рот, намереваясь протестовать, но он сразу остановил меня, прижав к губам палец: - Ты понимаешь, о чем я. Никто не в состоянии понять этого лучше… Ты двигаешься дальше, вперед, начинаешь строить карьеру, ты… занят. Востребован - и это здорово, так и должно быть!.. И мне тоже надо что-то делать со своей жизнью, карабкаться вверх - несмотря ни на что. Мне не понравилось, как он это сказал. В этой, на первый взгляд, простой и нейтральной фразе было что-то тревожное, что-то царапающее, и я все никак не мог понять, что именно. - Что ты имеешь в виду? - Что мне тоже надо что-то из себя представлять. Чего-то добиться. Потому что если этого не произойдет… Однажды ты проснешься и подумаешь: "А действительно, что я делаю рядом с ним?!" По большому счету, в этом разговоре не было ничего ужасного и сверхъестественного: мы просто лежали и обсуждали планы на будущее, только и всего. Но потому ли, что мы никогда не делали этого раньше, или потому, что было уже очень поздно, и я устал и не мог соображать ясно, или по какой-то другой причине, но мне стало не по себе: спину прошибло потом и, как бывало иногда, у меня вдруг резко замерзли ноги, словно вся кровь отхлынула от них разом. Я потер ступни одна о другую и прижал к нему. *** Чуть позже он двигался внутри отрывисто и резко, широко разводя мне ноги, плотно вдавливая грудью в постель и фиксируя запястья. Когда я был уже совсем близко, он дотянулся до моего уха, чуть прикусил мочку, привлекая внимание, и, отрывисто выбиваясь через слово, выдохнул: - Я добьюсь, слышишь?.. Ты не пожалеешь, что связался со мной. Потом, уже засыпая, я уткнулся в его шею, обнял и остался так. - Дурак ты, Холм, - пробормотал я за секунду до того, как окончательно закрыть глаза. - Полный кретин и дубина. Я спал бы рядом с тобой хоть на бетоне. *** В начале следующей недели ему позвонила агент и сказала, что контракт подписан, все в порядке. Тут же телефон звякнул оповещением о новом входящем: это было расписание подготовительных встреч, первых вычиток, примерок и мероприятий промо-кампании.