Не будем усложнять

Не знаю, сколько времени я провел на полу в прихожей, по-прежнему босиком, привалившись к двери. На капитанском мостике моего сознания было пусто и тихо, вселенная скользила по темной воде сама собой, ровно и прямо, не загребая носом и не кренясь, все системы работали нормально. Переборки слегка поскрипывали, респираторный отсек докладывал стабильное дыхание, сердечные клапаны открывались и закрывались с положенными интервалами, приборы давления показывали норму. Стрелка уровня кислорода находилась в пределах допустимого. Тело функционировало исправно, за период несения вахты отклонений не обнаружено, происшествий не зафиксировано. При этом отсутствовал штурман. Что случилось с ним - свалился ли он с приступом желтой лихорадки, отравился ли лежалыми консервами, по ошибке забытыми коком на раздаточном окошке камбуза, или, глотнув за рундуком контрабандного спирту, выпал за борт - никто не знал. Он просто исчез, оставив после себя навигационные приборы, которые никто не умел считывать, старые пожелтевшие карты и ворох служебной документации, расчерченной таинственными линиями и испещренной крохотными буквами и цифрами. Штурман был единственным человеком, кто мог точно сказать, по какому курсу двигалась вселенная, где опасаться мели и рифов и как направить ее к безопасному фарватеру. Единственным, кто мог сказать, что мне теперь делать. Однако штурмана не наблюдалось, и, поворошив для видимости морские карты и бесцельно постучав пальцем по круглому стеклу приборов, я потерянно вышел из его рубки. Что это было?.. Кто был этот другой “я”, откуда он взялся и почему я позволил ему вот так просто, парой фраз, разнести в щепки то, что было самым ценным в моей жизни? Как это произошло?.. И сейчас, когда я сидел на полу темной прихожей, концентрированно уставившись в никуда, - почему сейчас его не было рядом, чтобы предложить мне тысячу и одно решение, хлопнуть по плечу и сказать: “Не бери в голову, кэп, отсюда будет только лучше”? Я размышлял так, пребывая в легком, почти приятном оцепенении, спокойно и отрешенно, ничего не чувствуя и ни о чем особенно не беспокоясь, словно бы кто-то добрый и сострадательный со всего размаху воткнул мне шприц с морфином прямо в мозг, и с той секунды ужас и отчаяние, боль и гнев просто перестали существовать. Это было приятно… Так приятно - плыть по течению и ни о чем не думать, ничего не помнить… просто плыть… плыть… Но, к сожалению, ничто не длится вечно. И, уж тем более, спокойствие и умиротворение. В какой-то момент вселенная вдруг резко накренилась, зависая носом над водой, и тут же завыли аварийные сирены, зажглись сигнализационные лампы, снизу послышался лязг задраиваемых люков. Судно задрожало, зарываясь килем в мель, треща обшивкой и вибрируя, раздался страшный грохот, и в этот момент вся недавняя сцена заново встала перед моими глазами. Я запустил руку в волосы, оперся лбом на ладонь и вспомнил его лицо. Его объятое ужасом лицо в тот момент, когда я дал ему понять, что не один, что нашел себе кого-то на ночь, с легкостью заменил его, и что я при этом настолько циничен, что предлагаю ему войти и… присоединиться?!. Мои слова, его движения, мои жесты и его взгляд - я отдал бы так много, чтобы ничего этого не знать, не помнить, не чувствовать, как начинает гудеть сердце, как перехватывает дыхание, как холодеют и дрожат руки… Чтобы не стоять теперь мысленно перед дверью с надписью “Худший день твоей жизни”. Худший день жизни. Я повернул в замке тяжелый, ржавый ключ и... И в ту же секунду воспоминания нахлынули на меня, словно тяжелый осенний ливень - ледяной, пробирающий до костей. Я увидел, как он поднимался по лестнице, и я увидел его взгляд, его руки, которыми он цеплялся за перила, будто подтягивая вверх отчего-то ослабевшее тело, острую складку у переносицы, плотно сжатые губы, словно бы он боролся с собой, не выпуская наружу слова и фразы, которые могли быть истолкованы двусмысленно и подлить еще больше масла в огонь, его напряженную позу и редкое, сбивчивое дыхание. И как все это вдруг отступило на второй план, как мгновенно распахнулись его глаза в ужасе и отвращении, как он откидывал голову, безуспешно пытаясь уйти от моих ударов, как колотились вены на его висках, как он сухо и натужно сглатывал… Как он стоял, как он дышал, как молчал, как смотрел. И как в самый последний момент его зрачки мгновенно сузились в тонкие пунктирные линии, а затем лопнули и растеклись тяжелыми масляными дорожками прямо по синеве. Мое бегство из Бергена и все, что произошло между нами ночью, - все это было гротескным и глупым, в чем-то, быть может, даже истеричным и злым, и я наверняка ранил его, но это не шло ни в какое сравнение с тем, через что я заставил его пройти только что - или недавно, у меня по-прежнему не было никакого ощущения времени. И если сразу после приезда я не знал, что делать и как быстрее исправить ситуацию, то сейчас я просто-напросто не представлял, кто я такой. Кто я?.. Кто этот совершенно чужой, жестокий и опасный человек, что прятался внутри меня все это время, только и выжидая, чтобы нанести сокрушительный удар?... Этот чужой только что разорвал меня, разодрал когтями - разодрал и ушел, оставив собирать ошметки и обрывки того, что совсем недавно так необыкновенно и ослепительно горело, так сияло, так переливалось. Ушел спокойно, уверенной походкой, не подав мне руки, не оглянувшись, и теперь, ползая по полу, мне хотелось выть - не стесняясь и не таясь - выть в голос от того, что я наделал. Что я наделал?! Если вы задаете себе подобный вопрос уже второй раз с перерывом всего лишь в сутки, а ваше сознание при этом сконфуженно молчит и только лишь разводит руками, значит, с вами что-то серьезно не так. Вы либо полный мудак и говно, либо имбецил, на котором врачи и родственники давно поставили крест. Либо и то, и другое. Я прижал ладони к лицу, с силой надавил на веки, и перед глазами моментально закружились красно-оранжевые пятна. Большими пальцами я заткнул уши и покачался немного взад и вперед. Надо было подниматься с пола, двигаться, куда-то бежать - делать хоть что-то! - но здесь и сейчас сил хватало только на это слабое покачивание, только на жалкую имитацию осознанного выбора, не больше. Я словно бы говорил кому-то, кто укоризненно смотрел на меня сверху: “Смотрите, я реагирую, я стараюсь - я качаюсь из стороны в сторону”. Минуты шли, я раскачивался взад и вперед, все сильнее погружаясь в какое-то подобие транса, гипнотизируя сам себя этим размеренным движением, и уже было совсем потерял связь с реальностью, как вдруг, откуда ни возьмись, подоспела помощь. Сквозь чехарду пятен и точек я снова разглядел его лицо - ужас и отвращение на нем - и мое тело, мое чудесное тело, на которое я так долго не обращал никакого внимания, мгновенно протянуло мне дружескую руку, с силой вырывая из круговерти галлюцинаций. Мгновение - и я почувствовал резкий спазм и сразу за ним - болезненный ком, летящий от желудка к горлу. Едва успев вскочить на ноги и сделать пару шагов, я упал рядом с унитазом, и меня тут же вырвало. “Спасибо тебе, тело, - подумал я, сплевывая затем остатки желчи в раковину и умываясь. - Спасибо, что я вернулся”. Из зеркала на меня смотрело красное, помятое лицо с кругами под глазами, с обезумевшим взглядом, но это все же был я - знакомый я, настоящий. Живой и готовый действовать. Секунды вдруг защелкали в голове одна за другой, время стало осязаемым, ускорилось троекратно, полетело - и вместе с ним полетел и я. Нет - разумеется, это не конец. Да - конечно, все еще можно поправить. Нет - это не театр и не кино, это реальная жизнь. Моя жизнь. И я отказываюсь представлять ее без него. Я просто отказываюсь. И да - он будет в ней, в моей жизни, со всеми этими его тридцатью тысячами разных улыбок, с глупыми шутками, с идиотскими куклами Барби, с одноразовыми бамбуковыми палочками, с дымом сигареты, с пальцами на поверхности чашки, с его губами, приоткрывающимися навстречу моим, с большими ступнями, которыми он терся о пальцы моих ног, с пошлыми намеками не к месту и не ко времени, с его голосом и смехом - с этим его моим смехом. Он будет в ней, и ни в каких других вселенных, занавешенных шторами каких угодно цветов, этого не изменить. Потому что я - я так решил. И, кивая своему отражению, я понял: сейчас я оденусь и побегу. Добегу до его квартиры и позвоню в домофон, и, если он впустит меня, рвану на себя дверь и взлечу на его этаж. И там будет неважно, один он или нет, сидит ли в тишине пустой квартиры или, повинуясь первой ответной реакции, вколачивает кого-то в постель - незнакомого ли мужчину или женщину, которых несколько часов назад, в слепом угаре ярости, нашел в первом попавшемся баре - все это будет совершенно неважно. Я останусь - если он позволит; я встану у стены и буду смотреть - если он прикажет; или выйду и буду ждать у двери, слушая стоны и крики, - если он захочет. Все что угодно, лишь бы он простил меня. Лишь бы потом, после, он был со мной. Но сейчас - бежать!.. Я выскочил из ванной, неловко запнувшись на пороге и едва не влетев носом в противоположную стену, только чудом удержав равновесие. Схватил футболку, натянул кроссовки на голые ноги, рванул с вешалки куртку, распахнул дверь и вылетел на площадку. Он… Он сидел на ступенях, пролетом выше, прислонившись к стене. Я встретился с ним взглядом и тут же почувствовал, как сердце, стукнув на прощание коротким ударом, со всего размаху ухнуло вниз, к ногам. Я выдохнул, на мгновение прикрыл глаза и чуть потряс головой, опасаясь, как бы все это не было просто наваждением, иллюзией - одной из тех, что мелькали передо мной совсем недавно. Но нет. Он был там, на ступенях. Сидел и молча смотрел на меня. Прошла секунда, другая, третья. Он не менял положения, не делал никаких попыток подняться, просто смотрел, почти не дыша, словно марионетка, снятая с деревянного “креста”, лишенная какого-либо движения и брошенная в углу. Я подумал, что, вероятно, он не встает навстречу из брезгливости и отвращения, и от этой мысли меня замутило снова, но я заставил себя сглотнуть и дышать ровнее, и спазм исчез почти так же быстро, как и появился. Затем я пристально оглядел его и тут понял, а скорее даже почувствовал: он не может. Не может встать, сделать шаг, что-то сказать. В этот момент, на моей лестничной площадке, перед дверью - не может жить дальше, может только ждать, пока случится что-то, что придаст ему сил. Пока кто-то даст ему знак, что готов вместе с ним поднимать опрокинутое, чинить сломанное, клеить разбитое. Что он не один. Задержав дыхание, словно его, как птицу, можно было спугнуть резким звуком или неосторожным шорохом, я сделал небольшой шаг, потом еще один, и еще, пока не оказался совсем рядом. Затем я чуть наклонил голову, давая понять, что все хорошо, и он в безопасности, и протянул руку. Несколько секунд он смотрел на мою ладонь, словно раздумывая, сопоставляя ее очертания с тысячей других известных ему предметов, после чего медленно подал свою. Я поймал его пальцы и осторожно сжал. Сначала он не делал никаких усилий, чтобы встать, и какое-то время я просто держал его руку на весу, но затем, когда я почувствовал, что он готов, то ободряюще кивнул и легко потянул ее на себя. Он тихо оттолкнулся от ступеней и медленно, тяжело поднялся. Тогда я развернулся и, не отпуская его руки, повел домой. Меня не покидало чувство цикличности происходящего, некое дежавю, но я гнал от себя образы, подернутые дымкой прошлых ощущений, стараясь концентрироваться на одной-единственной вещи: он был здесь, я держал его за руку, он шел за мной, а я вел его за собой. Я закрыл дверь квартиры, стянул кроссовки и бросил на пол куртку. Он по-прежнему стоял молча, не двигаясь, словно ожидая, пока его нити, завязанные на “кресте” намокшими узлами, окрепнут, наберут силу, снова задрожат и завибрируют, сообщая движения и ощущения всему телу, а до тех пор - он просто стоял и ждал, и я слышал его слабое, поверхностное дыхание. Тогда я взял этот “крест” и, слегка наклонив, заставил его переступить. Он сделал шаг. Затем я наклонил деревянную основу в другую сторону - и он сделал еще один, и новый, и еще раз, и снова - пока мы не оказались в спальне. Там я выпустил “крест” из рук, отчего нити снова безвольно опали, и бережно, стараясь не повредить тонкую тканевую кожу на груди и шее, хрупкие глиняные руки и оси шарниров, раздел его и уложил в постель. Я обошел кровать с другой стороны, сбросил джинсы и футболку, облокотился спиной на изголовье, а потом осторожно подтянул его к себе на грудь. Натянул одеяло ему на спину и обнял поверх. Так мы лежали какое-то время, по-прежнему не говоря ни слова, постепенно его дыхание выровнялось, и он уснул. Минуту или две спустя - я уже сам закрыл глаза и начал дремать - он вдруг резко вздрогнул, как бывает, когда мозг, замешкавшись, теряет связь с телом и, противясь этому ослаблению контроля, посылает вниз короткий и болезненный разряд: не спать! К счастью, этот разряд проскакивает всего лишь мгновенной вспышкой, которая тут же забывается, и вы снова погружаетесь в сон, теперь уже окончательно: стрелки приборов медленно возвращаются к нулевым отметкам, индикаторы давления стабилизируются, гул мотора выравнивается, вы опять дышите ровно, и вселенная, как и раньше, легко и красиво скользит по воде. Удаляясь все дальше от берега, в какой-то момент он расслабленно пробормотал: “Это неправда”, а затем я окончательно потерял его из виду.