Не будем усложнять

Деревья были огромными. Крепко уцепившись за землю узловатыми корнями, похожими на щупальца древних морских гадов, они упирались в небо невообразимыми кронами и держали на весу мироздание. Деревья разговаривали. - Он возвращается, - сказало одно дерево, и соседнее, рядом с ним, встревоженно зашумело. - Он нас слышит? - Нет, - ответило первое. - Пока нет. Я хотел крикнуть им туда, в вышину, что я все прекрасно слышу и понимаю, но, как назло, не смог издать ни звука, только немо открывал рот и напряженно вытягивал шею. Деревья о чем-то шелестели друг с другом, при этом внимательно за мной наблюдая. Наконец с пятой или шестой попытки у меня получилось исторгнуть из себя невнятное и нечленораздельное, будто пьяное, мычание. - Кажется, сейчас, - проговорило первое, более старое дерево. - Отойдем, ему нужно больше воздуха. На ровном голубом небе вдруг вспыхнул белый луч. Глаза немедленно ослепило, я попытался заслониться, но сумел только немного пошевелить пальцами. - Проснулись? - солнце закрыла гигантская тень. - Как вас зовут? Я медленно моргнул, потом еще раз, постепенно приходя в себя и фокусируя взгляд. Вместо лесного свода надо мной висел белый потолок с пятнами ламп дневного света, ярко пахло каким-то лекарством или антисептиком. - Как вас зовут? Мужчина лет сорока, одетый в голубой медицинский костюм, аккуратно оттянул мне веко и посветил офтальмологическим фонариком. - Вы помните свое имя? - Та… - совершенно сухим языком я чиркнул по небу. - Тарьяй. - Хорошо, - он удовлетворенно кивнул. - Сколько вам лет, Тарьяй? - Восемнадцать. - Отлично. Какое сегодня число? Я подумал. - Двадцать шестое. - Седьмое, - мужчина улыбнулся. - У нас уже двадцать седьмое. Как вы? Что-нибудь болит? - Кажется, нет… - Это замечательно. Очень… замечательно... Договаривая, он нажал кнопку на мониторе капельницы, к которой я оказался пристегнут тонкой и гибкой трубкой. Прибор согласно пикнул, поморгал цифрами и отключился. - Ну что же… Давление у вас в норме, сердце в порядке, гемоглобин, сахар - все неплохо... По крайней мере, значительно лучше чем было, - врач отлепил лейкопластырь с внутренней стороны локтя и аккуратно вынул из вены катетер. Ну что же… Судя по всему, я не умер. Не откинулся с ведра, не положил трубку, не улегся в пенал, не выбросил полотенце, не поблагодарил за все, не закинул жизнь на полку, не встал в вечную очередь перед Vinmonopolet, не переключил канал, не вытащил контакты, не добрался до титров, не отошел, не попрощался на ночь, не бросил курить*. Не сбацал на арфе и не припарковал тапочки*. Если вдуматься, весьма неплохой расклад, не так ли?.. Чтобы это отпраздновать, я попробовал пошевелить сначала одной рукой, потом другой, потом ногами - получалось свободно. Со зрением проблем не было, со слухом тоже, говорить я не разучился, тело слушалось приказов, как раньше. Немного затекла шея на жесткой подушке, но и только. Оглядев помещение - судя по всему, обычную палату для осмотров - я вернулся взглядом к врачу. Тот сидел за компьютером и что-то печатал. - А где я? - В приемном покое скорой помощи, Стурьгата, 40, - бодро отозвался врач, не переставая стучать по клавишам. - Вас доставили с небольшой травмой головы, общим истощением и обезвоживанием. Мы вас… - он слегка свел брови и подался к монитору, должно быть, исправляя ошибку. - Мы вас прокапали и немножко подштопали. Так что теперь… теперь все… в порядке. С последними словами он отрывисто поставил точку, еще раз пробежал глазами по строчкам, слегка кивая по ходу чтения, а потом вернулся взглядом ко мне. - В каком смысле - подштопали? - спросил я. - Вот здесь, - он протянул руку и, не дотрагиваясь, очертил висок. - Здесь мы наложили несколько швов, потом будет совсем незаметно. - А что произошло? - Вы упали и неудачно ударились о бордюр. Кожу прилично рассекло, но, к счастью, не более. Сотрясения у вас нет, гематомы нет, томография чистая. - Мне кажется, меня сбила машина... А еще перед этим у меня были галлюцинации - уж это я точно помню. - Насчет этого не знаю, - врач сверился с монитором, - полицейского отчета не прилагается. - И тем не менее, - я непроизвольно нахмурился, - я прекрасно помню: фары и все такое. - Вполне возможно, так совпало, - он развел руками, как бы говоря: “Ну уж извините, что не успели придумать ничего поинтереснее”. - Следов удара нет, внутреннего кровотечения и повреждений тоже. У вас был достаточно низкий гемоглобин и явное обезвоживание - вкупе со стрессом это может давать такую неприятную реакцию. Вы нервничали?.. Стрессовали?... - Не знаю, наверное... Может быть - у меня сегодня была премьера в театре, а потом… Потом я, кажется… - А сейчас вы хорошо себя чувствуете? Это зависит от того, насколько происходящее имеет хоть какой-то смысл. Вполне возможно, я сошел с ума, и, сами посудите, о каком тогда хорошем самочувствии может идти речь?.. Так я подумал, а вслух сказал: - Голова немного кружится. - Это нормально, - врач кивнул. - Когда вы в последний раз ели? Я задумался. - Не помню. - Попробуйте вспомнить. Утром? - Нет, утром я не успел... Почему-то проспал сегодня и не успел. - Хорошо, а вчера вечером? - Нет, кажется, нет, - я машинально почесал висок и попал пальцем на шероховатый пластырь, под которым выпукло проступал шов. - Мы вам пока обезболили, - врач мягко улыбнулся, - но первые пару дней может быть немного неприятно… Постарайтесь особо не беспокоить, хорошо?.. Я согласно кивнул, и он продолжил: - Итак - вчера вечером? - Нет, вчера я поздно вернулся, устал… Сразу лег спать. - Тогда днем?.. - Днем?.. Днем я… Днем я пил кофе - это я помню! - Вопреки распространенному мнению, - врач посмотрел на меня скептически, в эту секунду чем-то неуловимо напоминая Арнфинна, - кофе - это не еда. Вчера утром - вы завтракали? - Да, - я отчего-то обрадовался. - Да, утром я завтракал, точно! - Отлично. Чем? Он поставил на кровать небольшой тонометр, приглашающе вытянул руку, и я подал свою. - Кажется… Я ел хлопья для завтрака. - С молоком? - Нет, просто так… Я спешил. - Хорошо, - кивнул он, застегивая манжету и нажимая на кнопку. - Что еще? Манжета сжалась, и я почувствовал свой пульс. - Больше… Кажется, все. - Все? - Все. - Понятно, - он снял прибор. - Что-то принимали? - В смысле? “Ты мне дурачка-то тут не валяй”, - явно отразилось на его лице. - Какие-то препараты принимали? Лекарства? Марихуана?.. Что-то потяжелее?.. - Нет, ничего такого, - я помотал головой и добавил тихо: - Уже давно. - Давно - это сколько? - Почти три месяца. - Хорошо, - врач глянул на меня со значением, но более ничего не сказал. Вернулся к монитору и снова застучал по клавишам. - Теперь... Рецепт на обезболивающее, успокаивающее и витамины я отправляю в аптеку - далеко ходить не надо, она у нас внизу. Сделаю пометку, что забирает… вас как зовут? С этими словами он глянул куда-то за изголовье. Я хотел было задрать голову и посмотреть, с кем он разговаривает, но не успел. - Хенрик, - раздалось сверху, и в ту же секунду он шагнул вперед и оказался передо мной. - Хенрик Холм. - … Холм, - повторил врач, в отличие от меня, не потерявший дара речи. - Удостоверение личности у вас с собой? Он скользнул по мне взглядом, ни на мгновение не задерживаясь, словно по идеально гладкой, обтекаемой капсуле, и кивнул. - Водительские права. - Отлично. В аптеке вам объяснят, как принимать. Там же возьмете питательную смесь, ее можно выпить сразу, и часа через два - что-нибудь теплое и не слишком густое: суп подойдет, например, или овсяные хлопья. Хлопья сможете сварить? - Да, - сказал он. - Тогда все. - Подождите, - вдруг вырвалось у меня. Врач повернулся, а он снова неопределенно мазнул по мне взглядом и, избегая глаз, остановился где-то у подбородка, - подождите, а вы уверены, что у меня нет сотрясения мозга? - Уверен, - подтвердил врач, но на всякий случай придвинулся ближе. - А что? Шум в ушах? Сильное головокружение? Тошнит?.. Темно в глазах?.. - Нет, но... Но, кажется, я вижу призраков. Он вдруг сглотнул так, что кадык дернулся на открытой шее, и заметно покраснел, будто услышал, что я подумал, но вслух ничего не сказал. - Анализы у вас хорошие, - повторил врач, вставая. - Должно быть, последствия стресса - не более. Полежите немного, а потом можете одеваться. - Спасибо, - пробормотал я. - Не за что, выздоравливайте. Дома покой - сегодня много спать, нормально питаться и пить воду. Всего доброго. Дверь захлопнулась с мягким щелчком, и в палате наступила тишина. Несколько секунд он стоял ко мне спиной - должно быть, обдумывая, что говорить и как вести себя дальше. Потом медленно повернулся. - Привет. - Привет. Я… Мне показалось, он постарел. За эти несколько месяцев - постарел. Сейчас на меня смотрел… В это трудно было поверить, но сейчас на меня смотрел Ферко - изможденный старик, с сутулыми плечами и слабыми, усталыми руками, со вспоротым морщинами лицом и тусклыми глазами, в которых больше не было ни тени, ни отблеска, ни даже намека на улыбку. - Как ты? - слова неприятно царапнули горло. Он чуть помотал головой и ничего не ответил. Подкатил к кровати стул на колесиках и сел, сложив руки на коленях. Сейчас его лицо напоминало маску - грубо скроенную, состаренную театральную маску, где в трещины давно высохшей синевы набилась пыль и грязная земля, и эта маска… Эта маска, эта его поза, его сложенные на коленях руки - все было неживым, каким-то безличным и пустым... Он держался скованно и холодно - неловко, будто случайно попавший на похороны дальний родственник, только и думающий о том, как бы поскорее покончить с неприятной обязанностью. Будто незнакомец, будто... … будто никто. Будто чужой. Чужой - теперь я видел это явно. В этой залитой белым светом комнате для осмотров он сидел на стуле и, скользя взглядом, осматривал меня - нейтрально и безлико, как учебный манекен, на предмет повреждений, кровотечения, разрывов, переломов… Он был здесь, на расстоянии вытянутой руки, как я иногда разрешал себе мечтать, но было совершенно очевидно, что он больше не принадлежит моему настоящему, что его запах, ласка, тепло - все это существует только в моей голове и уже не имеет никакого отношения к реальности. Сидящий на стуле на колесиках, в нескольких сантиметрах от кровати, он был всего лишь плодом моего воображения, выдуманным персонажем не слишком удачной повести, которую вряд ли кто-то согласился бы читать, не говоря уже о том, чтобы экранизировать, и отчего-то теперь это ощущалось особенно остро. Гораздо острее, чем когда я представлял его голову на подушке. Прошло время, все изменилось, и в моей вселенной он возник и задерживался теперь совершенно случайно, в этом не могло быть никаких сомнений. Это его волшебное и мелодраматичное появление перед театром, как раз когда я вертел в руках телефон, решая, могу ли я, имею ли право… Совсем как в кино. Как в глупом сериале. Должно быть, он хотел сказать мне что-то напоследок, расставить все точки над “i”, окончательно попрощаться... Извиниться, как это принято, “за все”... пожелать счастья в личной жизни и профессиональных успехов... на вопрос “как дела?” легко пожать плечами и улыбнуться... ответить: “все хорошо, приезжай как-нибудь - посмотришь”... передать привет родителям, отдать ключи… Он говорил что-то про ключи... Все кружилось, и небо кружилось так быстро, отдалялось, будто всасывалось в воронку… Но ключи - что-то про ключи врезалось мне в память. Да, вероятно… Скорее всего, точно!.. Теперь, когда его новая жизнь вошла в колею - зачем они ему?.. Старые ключи, которыми, к тому же, уже ничего не открыть. Совершенно незачем, только мешаются под рукой. И он как раз собрался мне их отдать, когда я так по-идиотски свалился ему под ноги... Конечно, он испугался. Любой испугается, если перед ним упадет человек, любой станет переживать, любой вызовет скорую - конечно, разумеется… Он остался со мной до того момента, как я пришел в себя - и это больше, чем стал бы делать просто сочувствующий незнакомец… Но мы все же не чужие… Мы все же были когда-то не чужие друг другу люди, так что… Так что он остался. До этого момента. И сейчас наконец отдаст их мне… старые ключи. Он не знает еще, что замки поменяли… В двери и внутри нас - поменяли. Пришел дружелюбный человек в рабочем комбинезоне и - раз-два, получите-распишитесь. Или знает?.. Я успел сказать ему? Не помню... Но неважно: он отдаст их мне, и я стану носить их с собой, его ключи от моей вселенной… Буду притворяться, что только что открыл ими дверь - старыми ключами открыл дверь в старую жизнь. Где он был, где смотрел на меня сине-сине и крепко держал за руку, словно и правда боялся потерять. Где я не мог представить его таким… как сейчас. Ту дверь в ту жизнь… Теми ключами. И стану класть их на ночь на столик у кровати. Какая это все же глупость. Глупость!.. А он… Ему пора. Сейчас я скажу ему об этом. Скажу, что ему пора возвращаться туда, откуда он пришел - к себе, к своей новой жизни. Буквально совсем недавно я так много хотел сказать ему, но, к счастью, не успел. К счастью, отключился раньше и, кажется, вовремя прикусил язык, так что теперь ничто не кольнет его совесть. Не повиснет кандалами на ногах, когда он встанет с этого стула, подаст мне напоследок руку и закроет за собой дверь. Ему пора. В конце концов, уже очень поздно, он и так провозился со мной бог знает сколько времени, а теперь еще и вынужден сидеть у моего изголовья, будто я какой-то умирающий, что за чушь… Нет-нет, сейчас мы попрощаемся, пообещаем звонить и даже при случае пропустить по стаканчику, прекрасно зная, что не станем делать ни того, ни другого, пожмем друг другу руки и вернемся: я - к себе, а он… Может быть, он приехал навестить мать с Матиасом и останется у них, или поедет в свою квартиру. Где, может быть, его кто-то ждет… Кто-то открыл его дверь своими ключами и теперь ждет и не ложится, хотя уже очень поздно и этот “кто-то” уже давно устал… И он тоже… Устал и хочет спать. Белые лампы, острый медицинский запах, чуть стягивающее ощущение у виска и шуршащий пластырь… холодок по коже у локтя, где разрезали рубашку, чтобы поставить капельницу… гулкие голоса за дверью и неловкая тишина между нами - вот что было реально, вот что была моя жизнь “здесь и сейчас”. А остальное… Остальное я себе придумал, только и всего. Давай. Ну же. Я облизал губы - их сильно сушило, должно быть, от лекарств, и в горле словно насыпало мелкого песку. Он заметил, что я стараюсь сглотнуть, протянул руку и взял с подставки у изголовья пластиковый стаканчик. - Хочешь воды? Воды?.. Воды… Да, я хочу воды… Как я хочу воды!.. Я, кажется, совсем высох, и мои листья рассыпались пустой пергаментной трухой по ветру... Я хочу воды… Воды! Но не этой, осужденной за какие-то страшные преступления и заключенной в пластик, отрезанной от мира, лишенной свободного течения - нет… Нет, я хочу другой воды!.. Хочу, чтобы вдруг поднялся ураган, чтобы заорал ветер... чтобы небо рычало... чтобы дождь лупил наотмашь по лицу, чтобы кипели лужи, а по земле неслись прочь грязь, кровь и пустые слова… прочь, вон!.. чтобы ты держал меня мокрой рукой, и мы бежали вперед, к стоянке… чтобы ты смеялся… невозможно счастливо и сине, как раньше… хохотал в голос… чтобы вода текла по твоим волосам, по лицу, заползала в рот… чтобы ты громко фыркал, и капли веером разлетались от губ… чтобы у машины ты чертыхался и искал ключи в кармане…. и чертыхался снова, потому что вода попадала бы тебе за шиворот… тонкими холодными струйками стекала бы по шее на спину… в салоне я пил бы ее с твоего тела… большими глотками, жадно, скоро, теряя голову… капли барабанили бы в крышу, прозрачное струящееся покрывало на ветровом стекле… твои волосы, они приклеивались бы к моим рукам, ласкались бы к ним... запах влаги, резиновых ковриков, отдушки… и твой запах… твой… - … или тебе взять что-то в автомате? Я покачал головой и улыбнулся. - Нет, не надо. Воды достаточно. Под его пристальным, словно проверяющим, взглядом я сделал пару глотков и отдал стаканчик. Он поставил его на место и снова сложил ладони на коленях. На большом пальце правой руки у него воспалился заусенец, время от времени он теребил его ногтем. Я осторожно приподнялся и сел, облокотившись плечом на стену. Он машинально качнулся вперед, чтобы помочь, но я жестом удержал его и улыбнулся - дал понять, что прекрасно справлюсь и сам, один. - Ты давно приехал? - спросил я. - Сегодня, - он прочистил горло и уточнил: - То есть уже вчера, вечерним рейсом. - Понятно. Несколько долгих секунд затем мы молчали, оба в тщетном поиске подходящей темы для светского разговора. - И когда тебе обратно? - Мне нужно быть на площадке в понедельник с утра, так что самолет… - … сегодня вечером, - кивнул я. - Да. Он чуть двинулся, повел плечами, поменял позу: наверное, у него уже порядком затекла спина. - Как ты себя чувствуешь? Тебе не больно? Скажи ему. Что больно - скажи!.. Ну же!.. Скажи правду, он должен знать!.. Что тебе больно, скажи!.. И давно, всегда - с тех самых пор, как все закончилось. Что ты перепробовал все таблетки, все мыслимые и немыслимые средства, что были в твоем распоряжении, но тебе все равно - больно… Ты же хотел сказать ему это, хотел позвонить - помнишь?! Ну?! - Нет, все в порядке, - я ободряюще улыбнулся, и тревога, было показавшаяся в его глазах, тенью пролетела мимо. - Голова не болит, все в порядке. - Хорошо, - он улыбнулся тоже - осторожно, самыми уголками губ. - Послушай… - Послушай, - одновременно с ним начал я и тут же остановился: - Извини. Сначала ты. - Нет, говори, - повторил он с какой-то неуловимо просительной интонацией и подался вперед, - пожалуйста, ты первый. Что ты хотел сказать?.. - Я хотел извиниться, - сказал я. - Извиниться? - Да… В тот раз я наговорил тебе всего… Дома, когда мы в последний раз… Он вдруг снова покраснел, задышал чаще - понял, что я имею в виду, вспомнил то утро и все, что я швырял в него, не давая ни опомниться, ни оправдаться. - Мне не следовало… Я не имел в виду и половины того, что сказал, и… ты извини меня, пожалуйста… Он порывисто открыл рот - вероятно, чтобы что-то возразить, но я замотал головой, прося дать мне закончить. - Все это было глупо с моей стороны, я просто… Как-то меня захлестнуло и понесло. Знаешь, как это бывает… Я сделал над собой усилие и сглотнул - напряг все мышцы, которые смог, и вытолкнул сердце из горла обратно вниз, в грудную клетку. Оно заколотилось там о ребра, но уже беззвучно, для него неприметно: пусть себе колотится. - В любом случае, ты всегда был со мной честен, ты сразу дал мне понять, как обстоят дела, и ты не виноват, что я себе… напридумывал всякого... Он закусил губу, впился в кожу клыком, словно хотел проткнуть насквозь. - В общем, это моя вина, - поспешно подытожил я. - Что все именно так закончилось... Эгоистично было с моей стороны возлагать на тебя всю ответственность. Прости, мне не следовало говорить тебе всего этого. И вчера - тоже… - Вчера? - Да, вчера… Смотреть на него почему-то стало больно, и я опустил взгляд. На разрезанном рукаве висела нитка, и, чтобы занять руки, я стал тянуть за нее, постепенно наматывая на палец. - Я не очень помню, но, кажется, вчера я тоже наговорил тебе… чего не стоило. Ты не обращай внимания, ладно? - Что ты имеешь в виду? - он нахмурился. Я заставил себя снова поднять глаза и улыбнуться, растянуть уголки губ и придать лицу беззаботное выражение. Вышло, наверное, кривовато, но ничего. Ничего, спишем на так и не состоявшуюся черепно-мозговую травму. - Я вчера и правда, наверное, устал и перенервничал… премьера все-таки… Уже и сам не помню, что нес… Всякую ерунду, должно быть - ты не обращай внимания. И, предупреждая возможные возражения, улыбнулся еще шире. - Но теперь со мной все хорошо. Честное слово! И тебе вовсе не надо со мной сидеть, правда!.. В ответ он только молча сжал зубы и прикрыл глаза, словно в голове у него безостановочно гудело. - Серьезно, Холм, со мной все в порядке! - воскликнул я тут же и в доказательство помахал рукой, подвигал ногами. - Смотри, видишь?.. Ничего же не случилось!.. Он снова посмотрел на меня этим неразличимым взглядом - вероятно, таким теперь был его-мой взгляд… серо-голубым, прозрачным, с легкими, едва различимыми синими крапинками… его-мой новый взгляд… ничего… пусть так… я запомню его тоже... - Ну что ты прямо!.. - я рассмеялся, даже почти легко. - Ничего со мной не будет, что ты еще придумал?! Я сейчас оденусь и поеду домой, вызову такси… Кстати, ты не видел мой мобильный?.. Все так же молча он вытащил его из кармана и протянул мне на ладони. - Спасибо. Ну вот… Так что ты не жди, не надо. Уже очень поздно, да и тебе еще, наверное, много всего надо успеть до самолета... Он помотал головой. - Нет?.. Ну все равно. Огромное спасибо, что ты помог… Пора уже было закругляться, но, как назло, слова наоборот ускорились, запрыгали с губ, как горох: - Как-то неудобно получилось, глупо… Шел-шел и свалился… Я сам виноват, надо было… Под ноги надо было смотреть. Я не хотел, чтобы ты беспокоился - да тут и беспокоиться не о чем!.. Ты езжай тогда домой, я позвоню… потом. Позвоню, правда!.. Спасибо еще раз. И я протянул ему руку. Он перевел на нее взгляд - медленно, опасливо, как на змею, а потом, так и не двинувшись навстречу, спросил: - Ты правда этого хочешь? Именно этого? Я опустил руку - держать ее в пустом ожидании ответного жеста было невыносимо. И улыбнулся снова. - You can’t always get what you want*, Холм. Это старая песня, но ты должен ее помнить - она примерно одного с тобой возраста. Без тени ответной улыбки он кивнул. И я кивнул вслед за ним, мысленно ставя точку. Я хорошо держался. Очень хорошо: Арнфинн, увидь он меня сейчас, остался бы доволен. Сказал бы что-нибудь вроде: “Посмотрите на Сандвика - не совсем уж он полный идиот! Что-то в нем все же есть - там, на самом дне. Поначалу-то, конечно, хуй разглядишь, но потом… Потом - да...” Я держался хорошо, оставалось совсем немного: дождаться, пока он уйдет, надеть ботинки и куртку, открыть дверь, оставив за собой белизну стен и запах антисептика. Пройти по коридору, оказаться на улице, а потом… Потом будет еще одно новое начало моей новой жизни. И я постараюсь сделать ее другой. Постараюсь, чтобы она наконец перестала напоминать опустевший диван, все еще хранящий вмятины от его тела, сплющенные под его локтем подушки и оставленную на подлокотнике его чашку. Нет, это будет совершенно новая жизнь - теперь уже точно. Теперь я действительно постараюсь ее начать. И старые ключи… Они мне больше не нужны. Все, что я думал буквально несколько секунд назад - нет, я перечеркиваю это. Я не стану хранить их, смотреть на них, вспоминать, как они лежали в его ладони. Не стану!.. Я справлюсь и без них, без этих бесполезных отрезков металла, болтающихся на кольце. Мне вообще не нужны ключи, я поставлю кодовый замок - да, точно!.. Кодовый замок. Закажу сегодня же!.. Осталось немного. … Он рассматривал меня. Пока я думал, решал, приходил к выводам и тут же их опровергал - все это время он рассматривал меня. Вглядывался, плотно сжав губы, сведя брови, скользя взглядом вверх и вниз ото лба до подбородка, словно сосредоточенно выискивая что-то, просеивая тонны песка, чтобы найти одну-единственную ценную крупинку. “Не найдешь, - подумал я, четко держа дружелюбно-приветливое выражение. - Не найдешь, я спрятал ее глубоко, ты не найдешь. А я ничем себя не выдам.” Он вдруг подобрался и без какого-либо предупреждения, по-прежнему молча и ничего не объясняя, оттолкнулся от стула и пересел ко мне на кровать. Я подвинулся, инстинктивно стараясь избежать прикосновения. - У тебя вот здесь, - он поднял глаза вверх, куда-то мне на лоб и, игнорируя намеренное расстояние между нами, подался ближе. От его внезапной близости кровь хлестко ударила по щекам, опалила влажным жаром грудь и плечи. - Что? - спросил я отчего-то шепотом. - Здесь… Медленно, растягивая движение почти по кадрам, плавно и осторожно, как накрывают рукой сидящую на земле птицу, он накрыл мое лицо... - Здесь у тебя осталось… … и где-то у виска осторожно потер большим пальцем. - … немного грима. Такой простой и легкий жест, такой его… Такой привычный, такой знакомый, такой… мой... Что произошло потом, в какой последовательности, я вряд ли смог бы объяснить. Сначала ли в меня ударил его запах - прямо в центр, в солнечное сплетение, и оттуда, сметая преграды и заслоны, выстроенные дамбы и сигнальные вышки, ворвался во вселенную и затопил ее сразу всю, каждый самый темный угол, каждую потайную комнату, подвалы и чердаки, сорвал засовы и приколоченные к окнам крест-накрест доски, с легкостью выкорчевывая арматуру защитных сооружений?.. Или это прикосновение - сначала я ощутил его, кожа к коже, и там, где он коснулся меня, закоротило и зашипело, взорвалось и хлынуло дождем ослепительных искр… Или его взгляд в этот момент - глубокий, цепкий и внимательный - им он, как прежде, видел меня насквозь... Или все вместе, сразу, будто кто-то одним движением вырвал из меня позвоночник: ухватил покрепче у шеи, с невероятной силой дернул и, вспарывая кожу, разрывая мышцы и сухожилия, с кровью и слизью вырвал, а вместе с ними - любые мысли, все притворство, всю ложь и браваду… Напрочь, начисто!.. И прежде, чем я смог что-либо понять, прежде, чем придумал ответ или очередную реплику в унисон с теми, что уже произнес, прежде, чем успел вообще о чем-либо подумать, тело решило за меня: я схватил его ладонь, вцепился изо всех сил, обеими руками, как если бы тонул или висел над пропастью - схватил и прижал к лицу, глотая ртом скудный воздух, будто рыба с вырванными жабрами, плотно перебирая пальцами по тыльной стороне, вдавливая нос в ямочку в центре - внутрь, вглубь, до мяса, до костей... с силой вдыхая, потираясь о кожу, собирая на себя его запах - весь, до самой крохотной синей капли, до самой украдкой ноты… обнюхивая каждую тоненькую складочку, каждую морщинку, сгибы, подушечки… лихорадочно целуя… целуя… В висках стучало, под веками исступленно метались какие-то точки, а я все прижимал к себе его ладонь, и мне хотелось выть… по-звериному выть… и умолять его не слушать всей той ерунды, что я только что говорил… не слушать… и не бросать меня, пожалуйста, не бросать... и никогда не отнимать руки… никогда... пусть будет, как будет… как угодно, пусть будет, как он захочет… пусть он никогда не будет моим днем, неважно... только потом, ночью, пусть он возвращается ко мне... Мгновение - и я уже обнимал его, впиваясь пальцами в шею, комкая свитер на спине, вдавливаясь как можно глубже. Внутри бесновалась надежда - я потратил столько времени, чтобы уничтожить ее, выжечь, вытравить крысиным ядом, а эта тварь оказалась живой!.. Живее всех живых, и теперь орала и царапалась когтями, билась в ребра, как обезумевшая от яркого света летучая мышь. И под ее истошный визг я тащил его - со всей силой, на которую был способен, упираясь ногами в жесткую землю больничной кушетки, где, может быть, до меня кто-то тоже корчился от боли, кто-то умолял помочь, размазывая по лицу кровь и колючую асфальтовую крошку, где, быть может, кто-то умирал. Я тащил его вверх, в небо, обратно в свою жизнь, по миллиметру, кусок за куском, вцепившись намертво руками, зубами, когтями, щупальцами, наматывая на него слой за слоем, петлю за петлей свои волосы, свои вены и жилы - тащил к себе… его улыбку, его взгляд, его смех, его сонное мычание, его запах, его наклон головы, его синеву… его уши и его перепонки между пальцами… его спину, склоненную над одноразовым контейнером службы доставки, его скрещенные по-турецки ноги на кровати… его спутанные волосы… его, жующего бутерброд… его, устраивающего потоп в ванной… его, прихлебывающего кофе… его, ищущего ключи от машины… его усталого… его радостного… его раздраженного… его любого… его… Его, его, его… Меня лихорадило, тело бросало поочередно то в жар, то в холод, колотило в нервном припадке, но я только сжимал зубы, только упорнее замыкал руки на его спине, только сильнее вклинивался между его ребер, не давая отодвинуться ни на мгновение. И он не пытался - отодвинуться или высвободиться, он позволял мне терзать его, дергать, толкать, захватывать в кулак волосы, до бордовых полос тянуть пальцами тонкую кожу на шее. Ждал, пока меня отпустит, пока руки и плечи ослабнут, сбросят с себя каменную тяжесть судороги. Шли минуты, за дверями неслась дальше жизнь - кто-то пробежал по коридору, сильно топая ботинками, раздался плач ребенка, озабоченные восклицания матери… Мало-помалу ко мне возвращались внешние ощущения: запах лекарств, холодок остывающей испарины, шуршание пластыря, пощипывание на коже у локтя, где стоял катетер. Наконец я смог вздохнуть - глубоко, расправляя грудную клетку, - а потом длинно выдохнуть. Он успокаивающе погладил меня по спине, по плечам, подержал немного, чуть покачивая из стороны в сторону. Мягко отстранился. У него снова были синие глаза. Синие-синие, и светлые искорки в глубине. И морщинки у уголков. - Поедем домой... - Ко мне? - зачем-то спросил я. - Да, - он кивнул. - Давай я помогу тебе одеться. На секунду я представил, как он целует меня - легко, едва дотрагиваясь, почти целомудренно. Или подается ближе - и я целую его сам. Целую, держа за запястье, ласкаю губы, проникаю внутрь, затем глубже, слизываю с кожи горечь и соль, время, мили, облака, холод иллюминатора, рев двигателя, дребезжание тележки с закусками на борту, металлический привкус эскалаторов, горячий ветер метро... языком вниз по шее... оттягиваю ворот футболки, и он… он подается мне навстречу, и мы… прямо здесь… надо только... дверь... Должно быть, он тоже почувствовал что-то такое: заторопился, почти отпрянул от меня и встал, заозирался по комнате в поисках. - Ботинки… Сначала ботинки. Я двинулся к краю и спустил ноги. Он присел на корточки рядом с кушеткой, взял в руки один ботинок, ухватил меня за лодыжку и всунул внутрь носок. - Не надо, я сам! - немедленно запротестовал я. - Не надо, чего ты... Ничего не отвечая, он зацепил пальцами задник, потянул от себя и вверх. - Вот так. Давай теперь вторую. - Я могу сам, не надо, - я вскочил, но тут же тяжело сел обратно: перед глазами резко закружилось, пол качнулся и бросился в сторону. - Вот видишь, - укоризненно заметил он. - Холм, не смеши меня, я могу одеться сам!.. Небольшое головокружение, а ты сделал из меня херову Золушку... Он вдруг поднял голову и посмотрел на меня снизу вверх с каким-то особенным значением, серьезно, почти расстроенно. - Почему ты не можешь позволить себе помочь?.. - Но зачем? - я пожал плечами. - Я прекрасно могу сам. Все это время я надевал ботинки без чьей-либо помощи и прекрасно справлялся, так что и теперь я тоже могу... - Люди могут хотеть тебе помочь, понимаешь? Люди... Я могу хотеть тебе помочь - я. Это не делает тебя слабым, это просто… что ты мне... Он вдруг осекся, буквально поперхнулся на слове, дрогнул голосом, словно ему внезапно сдавило горло, и поспешно опустил взгляд. Он просит… доверять? Неужели сейчас, этим странным образом он просит снова... Ты сможешь? Не только на словах, а действительно - после всего, что было? Снова полностью доверять. Сможешь?.. Вместо ответа я вытянул вперед необутую ногу и оперся на его плечо. Не поднимая глаз, он коротко улыбнулся - только лишь сам себе, тайно, стараясь не выдать преждевременной радости и не спугнуть момент, и потянулся за вторым ботинком. Потом встал, шагнул к стулу за изголовьем. - Теперь куртка. И шарф... Более не протестуя, я всунул руку в рукав куртки и дальше стоял тихо, пока он все так же сосредоточенно помогал мне одеваться: застегивал пуговицы, поправлял разрезанные полосы рубашки, соединял и, по-детски придерживая, тянул вверх молнию на куртке, обматывал вокруг шеи шарф и расправлял концы. Я наблюдал за ним, не противясь и не подгоняя, и меня не покидало странное ощущение, что все это уже было, что однажды я уже стоял перед ним полностью одетым и в то же время до предела обнаженным, сложив оружие и склонив голову, и он видел это, чувствовал, понимал мое невольное смущение и инстинктивный страх ошибиться, показаться слабым и никчемным, и оттого не спешил, двигался медленно и тихо, давая мне время снова привыкнуть к своему присутствию. В этом было что-то цикличное, что-то связывающее воедино разрозненные нити моей вселенной, и я не мог не думать, что, быть может, именно так и должно было произойти, и, быть может, именно сейчас, в этом моменте, замыкался для меня некий жизненный круг. И замыкался - на нем. Когда с одеванием было покончено, он взял в одну руку свою куртку, а другую протянул мне: - Пойдем. Я тронул его ладонь, чуть покачал в воздухе, легко потер пальцем кожу... И отпустил. Он глянул на меня недоуменно, я поспешил улыбнуться и в качестве подтверждения кивнул на дверь. - Ты иди тогда первый. Иди, Холм, а я за тобой… через минуту. Встретимся у входа?.. - У входа? - он нахмурился. - Думаешь, будет не очень удобно?.. Хотя, действительно: ты прав!.. Все-таки тут очень много народа… ты прав. Тогда, может, прямо дома? Возьми ключи и езжай вперед - так будет лучше всего. Сейчас, подожди… Да где же они?! Вот черт!.. - Их вытащили в скорой, - он достал из кармана связку, как-то неопределенно посмотрел на нее, будто никогда не видел ничего подобного. - Ну и отлично! - воскликнул я, под завязку вливая в голос энтузиазма. - Замечательно!.. Ты тогда езжай, а я… Он вдруг сжал ключи в ладони, так что пальцы побелели, порывисто шагнул ко мне и буквально схватил: судорожно, почти отчаянно, будто силой вырывал откуда-то. - Ну чего ты, - недоуменно забормотал я, - чего ты, ну?.. Что ты еще придумал такое?.. Холм?.. - Через столько дерьма я заставил тебя пройти, - выдохнул он. - Прости меня! Пожалуйста, прости!.. С последними словами он ощутимо вздрогнул и поежился, словно от холода. Я согревающе потер ему спину. - Глупости, все это… все это уже неважно. Все прошло, все теперь будет хорошо… Он глубоко вздохнул и, не размыкая рук, потерся подбородком. - Прости, прости... - Не думай об этом, - сказал я, обнимая крепче. - Об этом больше не надо думать. Давай поедем домой... Вот только... - Вот только… - Что? - он отстранился, нахмурился, стал взволнованно ловить мой взгляд. - Что “вот только”? - Послушай… Я просто… Ничего такого - ты не подумай!.. - Что?.. Что ты хотел сказать? - А… Леа не рассердится, что ты так и не вернулся? У тебя не будет неприятностей?.. У него виновато дрогнуло лицо и вмиг обмелели глаза: должно быть, именно этого он ждал и боялся. Не знаю, зачем я спросил об этом и почему именно сейчас - вероятно, мне следовало держать язык за зубами или, по крайней мере, подождать, пока он упомянет ее сам. Не впихивать снова слона в комнату - теперь, когда он, кажется, вполне компактно помещался в коридоре, вне зоны моей видимости; не указывать ему на него пальцем, не ставить в неловкое положение. Но я и не хотел - ставить его в неловкое положение!.. Не хотел! Упрекать, выдвигать ультиматумы, требовать или угрожать - ничего подобного!.. Слон был, и я знал об этом, но сначала, кажется, не рассчитал свои силы... Зато впредь я буду умнее, впредь буду вполне готов… Не знаю, не заходить в эту комнату вовсе!.. Разве мало в доме комнат - да пруд-пруди! И теперь, зная, каким пустым и гулким может быть - и будет! - этот дом без него… Пусть он забирает себе весь этаж, этот слон!.. Пусть ходит там, пусть располагается, пусть болтает с соседями, пусть… Да что угодно! Что угодно, мне вовсе не нужно все это пространство!.. И ему не нужно было мне ничего объяснять! Просить, извиняться, снова приниматься что-то доказывать. Не нужно, я только лишь спросил, не будет ли у него неприятностей, вот и все. Мне не хотелось, чтобы из-за меня у него возникли неприятности. Вот и все. - Потому что, знаешь, - он по-прежнему молчал - стоял, прикусив губу и смотрел напряженно, и чтобы как-то нарушить тишину, расшевелить его, я стал объяснять: - Знаешь, я и правда чувствую себя лучше… Честное слово! Тебе совершенно необязательно со мной сидеть! Ну правда!.. Или хочешь - давай доедем до дома вместе, ты удостоверишься, что я поднялся, все нормально… Я сразу лягу, обещаю. Съем что-нибудь и лягу, а утром позвоню. Ну или ты мне позвони, когда у тебя будет возможность... Давай?.. Ну, в конце концов!.. Не умираю же я в самом деле!.. И в доказательство своих слов улыбнулся и потормошил его за рукав. - Правда, Холм!.. Со мной все в порядке, и не смотри так на меня, будто… Не дослушав, он помотал головой. - Нет. Нет, все не так. Послушай… - Это ничего страшного, подумаешь!.. Ты и так уже… - Нет! - внезапно выкрикнул он, словно теряя терпение, и тут же осадил себя: поморщился, плотно сжал губы. - Послушай меня, дай мне сказать… пожалуйста. Я замолчал, и он тоже - должно быть, успокаиваясь, собираясь с силами. Затем поднял руки и накрыл мое лицо, уперся пальцами в затылок и заглянул глубоко в глаза. - Леа давно нет. Слышишь?.. Ее давно нет. - Ну, не Леа - неважно, - пробормотал я, малодушно отводя взгляд. - Неважно, кто-то, может… тебя ждет, а ты тут… всю ночь… Он крепче сжал руки и слегка встряхнул, заставляя замолчать, привлекая внимание. - Никого нет - ни Леа, ни кого-то еще. Никого: есть только ты. Я приехал к тебе. И если ты, - на секунду он запнулся, и пальцы тут же выдали его: дрогнули, очертили скулы, просительно и ласково погладили, - если ты примешь меня обратно, если позволишь мне исправить… быть рядом... То мы поедем домой: ты и я. - Ты и я, - повторил я эхом. И улыбнулся. - Только ты и я. Протяжно выдохнув, словно наконец избавляясь от тяжелого груза, он опустил плечи и облегченно расслабился. - Поедем домой, Холм, - я снова улыбнулся, и он - впервые за все это время - улыбнулся мне в ответ. - Давай поедем домой. *** В такси было тепло, почти жарко. Он подождал, пока я закрою дверь, обошел машину и сел с другой стороны. Обнял меня, притянул ближе. Повторил водителю адрес, попросил выключить радио. Я положил голову ему на плечо и в особенном тепле, исходящем от его тела, в облаке его запаха, в какой-то укачивающей умиротворенности прикрыл глаза. - Нет-нет, - откликнулся он тут же, словно все это время за мной наблюдал, - не спи. Не спи, слышишь?.. - Я не сплю, - пробормотал я, инстинктивно зарываясь в него глубже. - Не спи, здесь совсем недалеко, слышишь?.. Тарьяй! - Да… - Открой глаза, - он слегка потормошил меня, - вот так… Мы почти приехали… Поговори со мной… Ну же… Скажи что-нибудь. Он стал осторожно подталкивать меня плечом, одновременно двигая руками, чуть нажимая, встряхивая, не давая расслабиться. - Уже почти приехали… Дома я сделаю хлопья, как сказал врач… Или ты хочешь что-то другое? Суп?.. Я могу сварить, а ты пока отдохнешь… Хочешь?.. Я накрыл его ладонь своей, сжал пальцы. Снова вдохнул поглубже и закрыл глаза. - Эй, - он улыбнулся голосом. - Не спи. Наконец машина затормозила. Он расплатился и вышел первым, затем помог мне. Осторожно подергал подъездную дверь - как ни странно, та поддалась сразу: должно быть, кто-то из припозднившихся жильцов не защелкнул “собачку”. Внутри было тихо и сумрачно, тусклый свет ночной подсветки пробивался со двора через окна, тут же мелкой моросью рассеиваясь у подоконника. Пахло влажностью и отчего-то свежей древесной стружкой. - Что-то со светом? - Может быть, - я пожал плечами. - Недавно была какая-то рассылка из домоуправления по поводу сенсоров, но я толком не посмотрел… - Ничего… Он взял меня за руку и улыбнулся: - Ничего, эту дорогу я найду с закрытыми глазами. Пойдем. Мы поднимались по ступеням вверх и вверх, шаг за шагом. С неба смотрела ночь, он вел меня за собой, поглядывая искоса и изредка улыбаясь, осторожно потирая большим пальцем мою ладонь, и это нежное, почти робкое прикосновение, поскрипывание половиц в спокойной, мирной тишине и его запах, переплетающийся с запахом стружки… Мне казалось, я следовал за ним вглубь какого-то бесконечного леса, ориентируясь по звездам и петляя между вековых деревьев, внутри которых спала теперь жизнь - безмолвная и одновременно полная неясных шорохов. Босыми ногами мы неслышно ступали по мягкому настилу, он держал мою руку и слегка покачивал в такт, и я думал, что хотел бы идти так вечно, пока не кончится время или пока мы сами не превратимся в деревья, не переплетемся корнями и не срастемся кронами, пока на нем не набухнут и не распустятся мои почки, а на моих ветвях не зазеленеют его листья, так что будет невозможно разобрать, кто - где, невозможно отличить нас одно от другого - до тех самых пор… Или пока я не запнусь и не упаду. То ли из-за лекарств, то ли общая усталость давала о себе знать, или мозг просто коротило, и он все никак не мог поверить в происходящее, но в какой-то момент стены, пол, и вместе с ними весь мир, вдруг дрогнули, тронулись с места и закачались, выбивая из-под ног опору, опрокидывая назад. - Тебе плохо? - он молниеносно напряг кисть, удерживая меня в вертикальном положении, тревожно заглянул в лицо. - Передохнешь? Я отрицательно помотал головой, сглотнул мгновенно взлетевший из желудка тяжелый комок, глубоко вдохнул и выдохнул. Осторожно переступая, мы поднялись еще на пролет. У двери он попытался нащупать в кармане ключи, но со мной, мешком повисшим у него на одной руке и пакетом из аптеки в другой, сделать это было непросто. Предприняв пару безрезультатных попыток, он наконец сдался, бросил торопливый взгляд за плечо и, чуть попятившись, усадил меня на ступени. - Посиди немного, я сейчас... Пока он тихо, стараясь не бренчать, доставал связку, пока примерялся к новым замкам, поднося тот или иной ключ ближе к узкой полосе света от окна, пока осторожно вставлял их в скважины, - все это время я наблюдал за ним, прислонившись затылком к стене, снова во власти отчетливого дежавю. И этот спящий дом, похожий теперь на древний лес с гигантскими деревьями, и темнота, и какая-то недосказанность между нами, какая-то все еще словно украденная надежда - все это, кажется, уже тоже было, происходило когда-то - и трудно было сказать, давно или недавно; все это мы проживали раньше, все уже однажды видели в глазах друг друга. Теперь круг замыкался окончательно, и вселенная, совершив виток, возвращалась на исходную позицию. Это и была моя жизнь, моя подлинная, настоящая жизнь - та, в которой существовал он. Жизнь, в которой, однажды возникнув, он стал самой непреложной аксиомой, самой простой и самой основополагающей истиной. Та моя жизнь, в которой у него были ключи от входной двери. Та, где едва слышно скрипели половицы, где мы говорили шепотом и прятались по углам, где дотрагивались друг до друга украдкой, посылая по коже незаметную стороннему глазу электрическую рябь. Где не работали датчики движения, и свет едва-едва пробивался сквозь окна подъезда. Моя жизнь. Она была подпольной, эта жизнь, подозрительно-настороженной, и ей не хватало простора, воздуха… не хватало неба. Но она была такой, какой была, и именно она была настоящей. И, выбрав однажды, именно ее я выбирал потом постоянно, каждый раз, снова и снова отмахиваясь от очевидного, от любых аргументов против, от всех принципов и понятий. Я любил его, всегда его любил, и хранил эту подлинную жизнь - как второе полотенце, как подушку, как его старую кружку с собачьей мордой - вопреки обиде и принятым решениям, несмотря ни на что, так и не сумев окончательно вытравить надежду, что он когда-нибудь вернется. Хранил - втайне от всех и от самого себя. И понимать это сейчас, сидя перед ним на ступенях, было… правильно. Естественно и правильно. Понимать, что никакого иного пути у меня не было, не могло быть: он должен был снова открыть эту дверь - уже новыми ключами, должен был оставить на них отпечатки своих пальцев. Перешагнуть порог и остаться внутри. Внутри меня, и я должен был позволить ему сделать это. Должен - и не было ничего проще и понятнее. Наконец замок поддался, дверь отворилась, и я отчетливо услышал приглушенный щелчок: вселенная дошла до нулевой отметки и встала в пазы. Он медленно повернулся. Затем вдохнул полной грудью, на пару секунд задержал дыхание, словно перед прыжком, и выдохнул. Сделал шаг и протянул мне руку. Не раздумывая, я подал ему свою. И он повел нас домой. *** Потом мы стояли в прихожей, не зажигая света, не раздеваясь. Было душно и не хватало воздуха, но он крепко прижимал меня к себе, обвивая руками, цепляясь за капюшон куртки, и мне не приходило в голову даже двинуться с места. Наверное, именно в тот момент, когда за нами закрылась дверь, мы осознали окончательно: мы живы. Мы оба были живы и оба словно отходили от затяжного наркоза, в который несколько месяцев так отчаянно стремились погрузиться: теперь тело отвергало его, это суррогатное счастье забвения, исторгало из себя вместе с испариной и тяжелым дыханием, крошило в пыль ударами сердца прямо по солнечному сплетению. И прямо у двери, не в силах сделать и шага, раздеться и поднять взгляд, мы льнули друг к другу, искали друг в друге убежища, жались крепче и крепче, внутрь, глубже, будто голые черви с мягкими, беззащитными телами, после засухи влезающие во влажную землю. - Я так боялся, что опоздаю, - повторял он снова и снова, выдыхая где-то у меня в волосах. - Что опоздаю, что будет поздно... Кажется, только лишь мгновение назад он вызывал скорую, принимал мою куртку и ключи из рук медиков, смотрел, как я медленно въезжаю в капсулу томографа, как медицинская игла подхватывает края рассеченной кожи на моем виске, как из руки вытягивается гибкое щупальце капельницы. Подавал мне воду, помогал одеться, усаживал в холле на один из стульев в зоне ожидания, чтобы затем в очереди к раздаточному окошку аптеки то и дело встревоженно выглядывать в окно и, найдя меня взглядом - все еще в сознании, все еще сидящего ровно, - так же встревоженно улыбаться; вызывал такси, придерживал за мной дверь, обнимал на заднем сиденье, следил, чтобы я не уснул, позволял опираться на себя, поднимаясь по ступеням… Решал, брал на себя ответственность, вел, действовал. Действовал. Теперь, когда события этого длинного вечера остались позади, когда мое физическое состояние вошло в относительную норму, когда больше не было необходимости бояться за мой пульс, давление или дыхание - теперь он вспомнил, как мы оказались здесь. Посреди ночи, на коврике у моей входной двери. Как мы здесь очутились, что нас сюда привело. Что мы сделали друг с другом и чем все это время расплачивались за это. Он вспомнил, и вот тогда страх накрыл его с головой, стальными тисками сжал пальцы на моей куртке. - … что я приеду, а ты не захочешь меня видеть… что у тебя кто-то есть, и ты наконец счастлив, как никогда не был со мной… что я тебе противен, что ты… что ты меня не простил… что ты никогда меня не простишь… Я уткнулся ему в шею, нашел губами жилку - она стучала часто, нервно, будто, срывая голос, кричала что-то, объясняла, умоляла, захлебывалась. - Но мне и в страшном сне не могло присниться, что я найду тебя так: навзничь, на земле, - он осекся, - в крови… - Ты преувеличиваешь, - я поцеловал эту пульсирующую ниточку - раз, другой, третий. - Ничего страшного не произошло… ничего не случилось. - Но могло… Он конвульсивно стянул руки сильнее, почти проминая ребра, и я едва успел сдержать невольный стон. - Могло, и тогда я не знаю… как бы я… - Не надо, - я поднял голову, стараясь заглянуть ему в лицо, найти взгляд, вернуть его обратно, - не надо об этом сейчас. Все прошло, все плохое позади, не думай об этом… - Ты был белый… совсем белый… Он все никак не мог остановиться: смотрел перед собой расширенными слепыми глазами и безостановочно бормотал, словно внутри у него разворачивалась пружина: - И я знал, что это я виноват: ты увидел меня и шагнул прямо перед машиной… не посмотрел, из-за меня… я думал, я убил тебя… я думал… я убивал тебя так часто, пока мы были вместе, и вот теперь… наконец… я хотел, чтобы умер отец, я хотел убить его… а вместо этого убил тебя... Последнее он выдохнул уже мне в рот - я нашел его губы, захватил их, вцепился мертвой хваткой, вылизывая, с силой высасывая из него этот остекленелый ужас, это время, которое мы провели вдали друг от друга, эту боль, что теперь сочилась из него; зубами выгрызая слова и страхи, будто колючий репей, раздирающий нежную кожу, глотая его, пряча в себе, поглубже, подальше от него. С той самой минуты, как я вновь ощутил его запах, с того мгновения, как на меня вновь упали брызги его синего взгляда, я снова был его, снова принадлежал ему, снова от него зависел, и в этом не было никакого сомнения. Но точно так же и он теперь снова зависел от меня. Снова был в моих руках, снова жил и дышал в моей вселенной - и теперь, когда между нами больше не было Леа, больше не было никого другого, - теперь днем так же, как и ночью. Теперь он зависел от меня, теперь я отвечал за него, теперь настал мой черед о нем позаботиться - поправить подушку, подоткнуть под ноги одеяло, и, черт меня побери, я не собирался упускать этой возможности!.. Не собирался больше уходить в тень и снова предлагать ему оставить меня на потом, на завтра, на “когда ему будет удобно”... Нет!.. Что бы ни случилось между нами в прошлом, что бы ни ждало в будущем - теперь он был здесь. Теперь он был снова мой. Теперь я был снова его. Поэтому теперь я целовал его. Сначала ужалив, уколов, выпустив из него дурную кровь страха, высосав ее и проглотив, - теперь целовал так, как мечтал, как видел во сне, как представлял каждый раз, закрывая глаза: лаская, выглаживая изнутри, зализывая ранку от собственных зубов, закрывая ее, залечивая. И он отвечал мне!.. Отвечал - мало-помалу пробуждаясь, все с возрастающей силой, перебегая руками сначала по спине, а потом, осмелев, вниз по бокам, к бедрам - с каждой секундой все более нетерпеливо, почти отчаянно, ощупывая словно везде разом, отряхивая чужие следы и отпечатки, сминая, как кусок глины, и тут же вылепливая заново. Воздух, кажется, закончился целую вечность назад, кожа горела, и нужно было хотя бы освободиться от одежды, хотя бы от верхней, хотя бы… если уж дойти до комнаты нам не суждено… хотя бы сбросить ее с плеч… хотя бы вытащить руки из рукавов… или скинуть ботинки… или… хотя бы… Куда там!.. Тела, мое и его, жили своей жизнью и не желали слушать никаких уговоров. Их будто держали впроголодь, а потом вдруг спустили с поводка в супермаркете за минуту до закрытия, и теперь, не отдавая себе никакого отчета, не в состоянии сдерживаться, рыча от нетерпения, они хватали с полок все, до чего успевали дотянуться, и, не спрашивая об условиях, о цене, о сроке годности, не интересуясь вообще ничем, едва-едва успев сорвать упаковку, запихивали в рот все подряд: мясо, рыбу, фрукты, печенье - все… Быстрее, быстрее, быстрее… Пока не отобрали, пока снова не дернули поводок, скорее… Опаляя губами губы, неосторожно прикусывая, переплетаясь языками, успевая только выдохнуть в секундных паузах: - Я скучал по тебе.. и я скучал… скучал, скучал… О, да: он хотел меня!.. Все еще, по-прежнему - он меня хотел!.. Он отзывался на мои прикосновения, отчаяно искал их, бросался им навстречу и в унисон хватал ртом воздух - поверхностно и часто, то и дело прижимаясь пахом, заполняя собой каждую мою выемку, огибая каждый выступ, вклиниваясь бессознательно и привычно - естественно… Все эти месяцы у него была своя, скрытая от меня жизнь, наполненная незнакомыми предметами, людьми и событиями, но и она, кажется, ничего не изменила, не сделала меня только лишь тенью, воспоминанием, мимолетным и почти безболезненным уколом прошлого… Нет!.. Он все еще меня хотел… моих объятий, моих прикосновений… меня… меня - не идеального… может, не самого подходящего, но меня… меня… И нет, он не мог притворяться! Эта крупная дрожь, что то и дело пробегала сейчас по его телу, и то, как он целовал меня... как, кажется, не целовал никогда… мыча и тычась мне в лицо ртом, носом, подбородком - как попадет… как слепое, голодное животное… Он не мог - если бы не любил… Если бы все еще меня не любил!.. Все еще… И я держал его… изо всех сил… и прижимал к себе, толкал вперед, и не замечал, как мычал и подавался навстречу сам… и не было в тот момент ничего правильнее этого… ничего… Он очнулся, когда я сжал в ладони его член. Через джинсы, путаясь в полах куртки, продираясь через препятствия, с силой вклинивая руку и напрягая пальцы, чтобы почувствовать его сквозь слои ткани и выпуклый шов молнии. Я сжал его и - о, он был твердым!.. Он был восхитительно горячим и твердым!.. Мне не было нужды воскрешать это ощущение в памяти, я и так прекрасно знал, каким горячим и твердым он может быть, каким раскаленным… Как он ходит внутри, как к этому ритму подстраивается мое дыхание, мой пульс, стук крови, как отзывается на него мой собственный член, как ноет, как исторгает из себя первые капли, как… как… - Подожди, постой, - забормотал он лихорадочно, по инерции еще продолжая тянуться губами, но уже стараясь отодвинуть мою ладонь. - Подожди... - Нет! - другой рукой я схватил его за затылок, чтобы он не смог отвернуться. - Нет! - Тебе нельзя… - Можно! - Тебе надо… - Не надо! - … поесть и отдыхать… - Нет!.. - Тебе нужно лечь… - Да! - на секунду я отпустил его рот и разжал пальцы, но только лишь для того, чтобы, задыхаясь, рвануть с его плеч куртку и в попытке дотянуться до ремня задрать свитер. - Да, Холм, мне нужно лечь!.. Сейчас же… очень нужно… с тобой… немедленно… - Подожди, подожди… Послушай... Он сопротивлялся - насколько хватало его слабеющих с каждой секундой сил - пытался отвернуть лицо, уйти от моих губ, отодвинуться, но напрасно: его собственное тело, обезумев точно так же, как и мое, предательски подавалось вперед, подставлялось моим рукам, жадно выпрашивая ласку, льнуло, прижималось, терлось, искрило, било в пространство раскаленными волнами. Наконец он сдался: рыкнул и резко толкнул меня к стене. Я откинул голову и тут же непроизвольно вскрикнул: затылок взорвался оглушительной болью, мгновенно опоясавшей виски и лоб, в глазах заполыхало так, что пришлось зажмуриться. - Эй, эй! - испуганно закричал он, подхватывая меня на руки, когда, теряя равновесие, я стал заваливаться вбок. - Тихо-тихо!.. Я тебя держу, не волнуйся... Ты только не волнуйся!.. Я открыл глаза и, опираясь на его предплечье, цепляясь по свитеру вверх, очень медленно выровнялся. Голова гудела, и его испуганное лицо прямо передо мной слегка двоилось, но в целом… в целом... В целом, я, кажется, все же был жив, и главным тому доказательством было синее, перламутрово-мерцающее свечение, заливающее теперь всю квартиру - снова, как прежде, как раньше. С тех самых пор, как он впервые переступил ее порог. - Как ты?.. Скажи что-нибудь, - его взгляд в панике метался по мне вверх и вниз, пальцы ощупывали тело, одновременно осторожно прижимая к стене, не давая упасть. - Больно?.. Ты можешь говорить?.. Нет, не надо - не напрягайся!.. Ничего не говори и не двигайся, мы поедем обратно в “скорую”!.. Сейчас-сейчас, потерпи немного… Хочешь сесть?.. Я тебе помогу… Сейчас, подожди, я закажу такси, сейчас… Черт!.. Черт, черт!.. Продолжая поддерживать меня одной рукой, другой он стал рывками вытаскивать из кармана телефон - тот, видимо, за что-то зацепился внутри. - Черт, да что же такое!.. Сейчас… Потерпи совсем чуть-чуть, ладно?! - Холм! - я схватил его за запястье, и он тут же замер, тревожно вскинул глаза. - Холм, успокойся!.. Ничего страшного, я всего лишь слегка ударился затылком о дверь, а не получил битой в темном переулке!.. - Но… - Не “но”, - я помотал головой и тут же рефлекторно поморщился: вселенная снова качнулась. - Нет никаких “но”. Я, конечно, понимаю твое желание изо всего сделать мелодраму… Улыбка вспыхнула лучиком в самой глубине синевы, но он поспешно ее подавил. “Это ничего, - подумал я, большим пальцем отвлекающе поглаживая тонкую кожу рядом с ниточкой пульса. - Я знаю, что ты там, я тебя вижу...” - … но на сегодня мелодрам достаточно. - Но, - снова начал он. Вместо ответа я потянул его на себя: - Лучше обними меня. Он вздохнул, сдаваясь, и бережно обвил меня руками. - Больно? - Немного, - не стал отпираться я. - И немного все кружится… - Давай-ка мы тебя наконец положим. Я скользнул ладонями ему под куртку, у поясницы оттянул свитер и залез под футболку. - Предлагаю для начала все же раздеться… - Да, - он еле слышно усмехнулся, - это хорошее предложение. Давай я тебе помогу, и ты ляжешь. - Угу, - покладисто согласился я. - С тобой. Ничего не говоря, он поцеловал меня где-то в волосах у здорового виска и мягко отстранился. Взял за манжету одного рукава и потянул в сторону. Дождался, пока я вытащу руку, потом потянул за манжету другого. Повесил куртку на вешалку. Снял шарф и забросил его наверх. Затем сел на корточки и плотно ухватил правый ботинок за задник. - Ты опять начал играть в прекрасного принца? - поинтересовался я, опираясь на его плечо и вытаскивая ногу. - Что за сопли вы снимаете там, в этом вашем Копенгагене?.. - … а потом я сделаю тебе хлопья, и ты поешь, - продолжил он, как ни в чем ни бывало. - Теперь левую. - Терпеть не могу овсяные хлопья. - Очень жаль… Он собрал оба ботинка по полу, поставил их в угол, разделся сам и повесил свою куртку на вешалку. Повернулся, посмотрел на меня - и она была там!.. Снова была, в глазах, на губах, в голосе - улыбка, его невероятная улыбка!.. Теперь уже отчетливая, яркая! Привычная, знакомая - моя!.. - Очень жаль, потому что придется есть именно их. - Я бы лучше съел стейк, - сказал я. - Средней прожарки, с картошкой. И еще что-нибудь неприлично сладкое на десерт. Он поджал губы и сосредоточенно свел брови. - Понимаю. Стейк - это очень вкусно. Берется хорошая говядина… Для торжественного случая можно мраморную, но и обычную, если ее правильно приготовить… Так вот: берется говядина - лучше со спины… Мясо должно быть сухим, чтобы у него была такая гладкая, шелковистая поверхность… И свежим, но не парным… - Не парным? - я изобразил крайний интерес. - Нет, - в том же тоне продолжил он. - Из холодильника? - Комнатной температуры. Не перебивай. - О, извини, - я похлопал глазами. - Продолжай. - Смазать оливковым маслом и поперчить. Быстро обжарить на раскаленной сковороде до корочки, а потом медленно доводить до готовности. Можно нарезать куски поперек волокон… - Поперек волокон, - повторил я, скользя руками по его груди вниз, к паху. - Именно поперек?… Может быть, можно вдоль?.. И огладил вверх и вниз, чуть прижимая головку. Потом снова, по все еще твердому стволу. - Поперек, - он резко выдохнул и качнулся навстречу, но только раз, словно разрешая себе секундное удовольствие. Накрыл мою ладонь своей и отвел в сторону. - Тепло пройдет сквозь мясо и продолжит его нагревать. - Неужели? - я стал выкручивать кисть, и он тут же крепче сжал пальцы, обездвиживая. - Да. Именно поэтому нет необходимости жарить долго: стейк дойдет уже в тарелке. Впрочем… Он наклонился, медленно подался вперед и завис буквально в сантиметре от моего лица. - Что впрочем? - не задумываясь, я инстинктивно приоткрыл губы. - Впрочем, - едва уловимо, дразняще он потерся кончиком носа о мой, втянул воздух у самой кромки губ и, так и не коснувшись их, отстранился, - впрочем, стейка тебе не обломится. Будешь есть хлопья. Здоровое питание крайне важно для растущего организма. Я посмотрел на него со значением. - Ну и кто ты после этого, Холм?.. Он сочувствующе покивал, мол, да уж, попал ты, приятель. - Увы. С другой стороны, что касается десерта, то, думаю, у меня как раз есть то, что надо. С него мы и начнем. - Правда? - невольно оживился я. - Конечно. Рассыпая из глаз смешливые искры, но по-прежнему старательно сжимая губы и пряча улыбку, он протянул руку к аптечному пакету, который бросил на комод, когда мы вошли, покопался там и выудил бутылочку питательной смеси. - Что - вот это? - я перевел взгляд с него на бутылочку и обратно. - Угу. - Ты серьезно?! - Угу, - он снова покивал. - Я это не буду, - чтобы ему стало совсем понятно, я помотал головой. - Не буду. - Еще и как будешь. - Нет. Вместо ответа он взялся за крышку и с характерным щелчком провернул. Снял ее окончательно и протянул бутылочку мне. - Нет. - Со вкусом, - он посмотрел на этикетку, - лесных ягод. И ткнул ее мне в ладонь. - Давай. - Я не люблю лесные ягоды, - в качестве доказательства я спрятал руки за спину. - Полюбишь, - пообещал он, от смеха уже явно кусая губы и приглушенно фыркая, но последним усилием воли все еще сохраняя лицо. - Все любят - и ты полюбишь. Прямо сейчас и начнешь любить. Давай. - Это какой-то идиотизм, - пожаловался я неизвестно кому. - Угу. Ты совершенно прав. Пей. Бутылочка медленно поплыла вверх и оказалась у меня перед носом. - Что, прямо в коридоре?! - Ты снова совершенно прав, - он кивнул, - надо было заставить тебя выпить еще в такси. Но тогда я… - Чего ты? - … тогда я отвлекся. - Правда? - Правда. - И на что же ты отвлекся? - вкрадчиво поинтересовался я, пальцем очерчивая пряжку его ремня и подцепляя собачку молнии. - Ты отвлекся?.. А ты не отвлекайся, Холм… Не надо отвлекаться… от главного… я тебе помогу… сконцентрироваться… Он непроизвольно сглотнул, машинально прикрыл глаза. И тут же, будто одергивая себя, помотал головой и снова решительно протянул мне смесь. - Неплохая попытка. Теперь пей. Секунду мы смотрели друг на друга, уже не таясь и не сдерживая улыбки, потом я накрыл его ладонь своей и, не давая ему убрать пальцы и отпустить бутылочку, держа ее обеими нашими руками, сделал большой глоток. - Ой, блять!.. Он громко фыркнул. - Не очень?.. - Блять, что за?!. Теплая, тягучая, тошнотворно-сладкая жидкость имела, ко всему прочему, отвратительное синтетическое послевкусие, и не было никакого сомнения, что оно уж точно “продержится до следующего рождества”. - Что, так плохо? - посмеиваясь, он глянул на этикетку. - Тут написано “Новый, улучшенный вкус. Теперь еще более натуральный”. Не понимаю, на что ты жалуешься... - Не понимаешь?! - я попытался собрать во рту слюну, чтобы хоть как-то избавиться от “нового, улучшенного вкуса”. - Сам тогда попробуй - и поймешь! Фу, блять, какое сказочное дерьмо!.. Он пожал плечами, мол, “ну и что тут такого”, и отпил сам. - Угу, - злорадно протянул я, наблюдая, как у него мгновенно окаменело лицо. - А теперь глотай. - Ммм, - он инстинктивно поискал глазами дверь в ванную. - Ну уж нет!.. Хрен тебе, а не ванная - понял, приятель?! Ты туда даже не смотри!.. Глотай. - Ммм… - Давай же, - я похабно поиграл бровями. - Глотай… малыш… Он хрюкнул от смеха, тут же поспешно зажал рот ладонью, зажмурился и проглотил. - Вот так, - все так же похабно протянул я и большим пальцем стер из уголка его рта невидимую каплю. - Тебе тоже было хорошо, детка?.. Вмиг покраснев, он согнулся пополам и натужно закашлялся. - Ничего-ничего, - я осторожно похлопал его по спине. - Трудно только с непривычки… Тут самое главное расслабиться и глотать почаще, чтобы не… - Все, хватит! - он расхохотался и вытер рукой подбородок. - Достаточно, спасибо. - Точно?.. - Точно. - Ну смотри, Холм, я хотел, как лучше. По-прежнему смеясь, он оглядел бутылочку. - Скажем, это явно не самое лучшее, что я глотал в своей жизни… Я снова приподнял брови, и он снова фыркнул. - Но знаешь, что? - Что? - Мне-то это пить не надо. А вот тебе... - Нет! - поспешно воскликнул я, на всякий случай делая шаг в сторону. - Нет, с меня хватит!.. Даже не думай! Он улыбнулся, теперь уже по-другому: тепло и ласково. Мягко положил руку мне на плечо. - Ну немного… Совсем немного, пару глотков… Пожалуйста. Посмотри на меня... Я поднял голову. - Пожалуйста... - Это запрещенный прием, Холм. - Я знаю, - он осторожно погладил меня по щеке, и я потерся о его ладонь. - Но все равно… Чуть-чуть, а потом ты наконец ляжешь… Я сделаю тебе хлопья - съешь, сколько сможешь… Пожалуйста. - Какой же ты зануда, - показательно буркнул я, ловя губами его пальцы. - Пару глотков, давай… Бутылочка снова оказалась у меня перед носом. Не поднимая рук, я подался ближе и приоткрыл рот. Он улыбнулся. И снова у меня было дежавю, уже в третий раз за последние пару часов. Снова я вспоминал, как в тот день, точно так же внимательно следя, чтобы я не захлебнулся и не подавился, он поил меня водой, только тогда прохладная и чистая влага вливалась в меня ядом, кислотой, разъедая изнутри, выжигая подчистую то хорошее, что было между нами, тогда как сейчас… Сейчас эта отвратительная на вкус, сладкая до зубной боли жидкость из его рук была похожа на причастие. На прощение. На новое начало. - Спасибо, - он отставил бутылочку и притянул меня к себе. - Как ты? Болит голова?.. - Немного, - я уткнулся ему в грудь и глубоко вдохнул: запах привычно заполз внутрь, как ни странно, почти полностью перебивая послевкусие “Лесных ягод”. - Тебе надо еще выпить лекарства, - озабоченно вздохнув, он чуть крепче сжал руки, медленно покачал меня из стороны в сторону. - Наверное… - Пойдем, ты ляжешь. Я принесу тебе воды и таблетки, а потом сделаю хлопья. - Холм… - Что? - Забудь про хлопья. - Тебе надо… - Пожалуйста, - я поднял голову. - Забудь про них хотя бы на время - я выпью еще этой смеси, если тебе так хочется... У него был ярко-синий, улыбающийся взгляд - как прежде. - И лекарства. - И лекарства, хорошо. Только пойдем сейчас в кровать, ладно?.. Утром ты сделаешь эту кашу или что за несъедобная хрень получается из хлопьев… - И ты ее съешь. - Съем. - Всю, до последней ложки?.. - До последней. В синеве зажглись озорные огоньки. - Я и забыл, каким ты бываешь покладистым. Я посмотрел ему в глаза и со всей нежностью, на которую только был способен, ответил: - Смотри не привыкни, Холм. Это было бы большой ошибкой. Он фыркнул и засмеялся. Тогда я взял его за руку и повел в спальню. *** - Я видел тебя на премьере. Сначала он принес из кухни воды и протянул мне таблетку - я взял ее губами с его ладони, - а теперь лежал рядом, на своей подушке, и самыми кончиками пальцев гладил меня по лицу. - Ты был в зале?! - Угу… - Но когда же ты… - Я купил билет прямо перед вылетом, приехал сразу из аэропорта. - Из аэропорта? Так ты еще не был дома?.. Он улыбнулся. - Я не был у себя в квартире. А дом… Мой дом здесь, с тобой. И если ты позволишь мне попробовать снова, если не будешь против... Я обнял его за шею и прижался лоб в лоб. - Я не против. Совершенно не против, Холм. Я очень даже за. *** - Но премьера - что ты думаешь? - На самом деле я успел только к середине третьего акта… - Неважно. Тебе понравилось? - Да, конечно, только знаешь… Если честно, в какой-то момент мне стало страшно. - Страшно? Почему страшно? - Ты… Я почти не узнал тебя в гриме. Только когда ты заговорил - и то… Мне вдруг показалось, что прошло много лет… Что между нами много лет, понимаешь?.. Что мы состарились, что прошла целая жизнь - и я прожил ее без тебя. Что теперь уже ничего не изменить, я теперь... старик в пустом доме - как отец. Еще совсем чуть-чуть, и я состарюсь окончательно, а потом меня уложат в ящик... Как, знаешь… как одну из тех церковных статуй, что достают раз в год на праздник. Уложат - и насыпят на лицо соломы, и я буду лежать там... И больше никогда тебя не увижу… - Ну что ты такое говоришь… - Да… Старик в пустом доме - и только. И у меня такое же лицо, какое у него было всегда - у отца, сколько я помню… Такое же осунувшееся и оцепеневшее, неживое. Я был у него еще утром... - Так ты прилетел прямо от него?! - Да, так получилось… У нас был очень странный разговор. Не думал, что когда-нибудь такое скажу, но… Кажется, в первый раз в жизни он мне помог - помог понять одну простую вещь: что надо бороться за то, что тебе дорого. Потому что время… Время - это, в сущности, самое ценное, что у нас есть, а я тратил его так глупо. На всякую ненужную ерунду, тогда как действительно важное ускользало сквозь пальцы. - О чем ты? - Знаешь… Я вдруг понял, что моя жизнь идет без меня. Что я на ней… Как гость, которого усаживают на раскладном стульчике с краю стола на празднике, на котором и так полно народу. Понимаешь?.. - Не очень… - Я бы и хотел объяснить лучше... Этот праздник - не мой, понимаешь? Я на нем чужой. Бедный родственник в своей собственной жизни. А время бежит вперед, и вот уже пролетают месяцы… Время. Время - вот что важно. Единственное, чего не вернуть и не изменить - время. Тебе кажется, что его еще целый вагон, и все можно поправить… А потом ты оглядываешься, и то, что дороже тебе больше всего на свете… На земле, в крови, и ты… - Не надо об этом! Не надо об этом думать, слышишь?! - И ты понимаешь: это конец. Конец, и некого винить. Некого - только себя. - Холм… - Угу… Я всегда винил кого-то: глупые стереотипы, агентство - за то, что оно настаивало на своем… даже Леа, хотя уж она-то точно ни в чем не была виновата, - просто за то, что она была, существовала… за то, что я сам поставил ее между нами… за то, что “из-за нее” я потерял тебя. - Ну что ты сейчас об этом, это уже прошлое... - … и уж, конечно, отца! Я винил во всем отца, как старая ханжа, сидящая на первой скамье возле алтаря, выпрашивающая себе прощение и одобрение… Все твердил: нет-нет, это не я, меня заставили... - Холм… - Мне все время казалось, что будет новый день, новая возможность все исправить, и вот уж тогда-то… Тогда-то!.. А потом ты вышел на сцену и меня вдруг словно ударило: это конец!.. Время подошло к концу, моя жизнь подошла к концу, высыпалась песком в песочных часах - без тебя. Без тебя… А потом этот белый свет, и тормоза... и ты - на земле, и я… - Эй!.. Эй, посмотри на меня! Холм! - … - Все хорошо, слышишь?.. Ты слышишь меня?! Все хорошо. - Прости меня. Пожалуйста, прости... - Ну что ты придумал… - Простишь? - А ты - меня? - Тебя?.. За что, ты не сделал ничего дурного!.. - Холм. - Что? - Кхм… Мне надо сказать тебе кое-что. Вернее, рассказать, и я… Я не особенно знаю, как начать… - … - Одним словом, когда ты… Когда ты уехал, мне было тяжело, и я… я… - … - У меня не особенно получалось… вернуться в норму. Были дни, когда… В общем, однажды я не выходил из дома восемь дней, только заказывал доставку. Мне нужно было что-то, чтобы продержаться хотя бы какое-то время, понимаешь?.. Я справлялся не так, чтобы очень, и мне нужно было… какое-то средство… какое-то… - Ты что-то принимал? - … - Там, в скорой, врач спросил тебя, принимал ли ты что-то тяжелее травки, и ты сказал “нет, уже давно”. Что это было? - В основном, экстази. Пару раз я пробовал кокаин, но мне стало страшно, и я бросил. - … - Не смотри так на меня… - Как тебе пришло такое в голову?! - Ну, если честно... - … - Если честно, мне было все равно, что. Что глотать - лишь бы… отпустило. Иногда я просыпался утром и не мог заставить себя встать с кровати. Доходил до ванной - и назад. Мне нужно было что-то, чтобы… знаешь, отрубало сознание и память… особенно память… - Но теперь ты?.. - Нет! Нет-нет, я не соврал: уже несколько месяцев - ничего. Честное слово!.. - Пожалуйста, не делай так больше никогда. Я не могу загадывать на будущее, и никто не может, но что бы ни случилось… Что бы ни произошло в твоей жизни - пообещай мне. - Да. - Скажи, что обещаешь. - Обещаю. - Хорошо... Хорошо, я тебе верю. - Но это еще не все… - Не все?! - Нет, я… - … - Я старался начать новую жизнь - без тебя. Заменить тебя кем-то… - … - И я старался. И… - … - И их было… Их было много. Я не помню, сколько… Я не помню их имен - ни одного. - … - Мне хотелось… Мне было нужно заменить тебя. Чтобы ты наконец исчез, понимаешь?.. - … - Я хотел, чтобы ты исчез, Холм… Не буду скрывать - временами очень хотел. И одновременно, знаешь… Одновременно думал: может быть, ты снова появишься после этого… Или после вон того… Или после третьего, пятого... Они, знаешь… Я глотал таблетку и… И находил кого-то, или кто-то находил меня. И все начинало… Или нет - нет, не так: все переставало иметь смысл. Не было ни вчера, ни завтра, ни даже сегодня - только сейчас. Сейчас, в этот момент. Я словно таял... Растворялся... таял, исчезал. И это казалось… не знаю, правильным?.. Как будто я должен был исчезнуть, понимаешь?.. Как будто мне не было места, будто я не имел на него права, на это место. Как будто без тебя я ничего не стоил... Поэтому я снова принимал таблетку, и снова находил кого-то… И так продолжалось, пока однажды я не понял, что еще чуть-чуть и это действительно произойдет: я исчезну. Не умру физически, конечно, нет… Но исчезну. Не знаю, как объяснить лучше… Не знаю, что было бы, если бы не было театра, если бы я не получил роль - пара реплик всего, но… Хоть какую-то роль... - … - Наверное, я совсем непонятно объясняю, да?.. Несу какую-то чушь... - … - Ты молчишь… Прости, я… - Нет!.. - Холм... - Нет, это ты меня прости!.. Прости… Я все это сделал сам, своими руками… Не знаю, сможешь ли ты на самом деле, но пожалуйста… Пожалуйста!.. Пожалуйста, попытайся... *** - Слушай, а ты вообще тут живешь? - Ну, кажется… А что? - Ничего, просто спрашиваю. Молоко я нашел, но в остальном… Знаешь, холодильник - это такая штука, в нее надо складывать еду, чтобы потом доставать и… - Что ты пристал ко мне, я ел кукурузные хлопья для завтрака! И эти, как их… В них много витаминов и… - И?.. - И… Знаешь, что?! Знаешь?! - Что? - Отъеб… Отстань от меня со своими хлопьями!.. Вот прицепился тоже... И хватит ржать!.. Понятно тебе?! - Угу… Понятно. Как каша? - Вот это вот - без соли и сахара, и на вид, как сопли? - Угу. - Редкая гадость, как я и предполагал. - Такой молодой, а уже такой… - Какой? - Испорченный и неблагодарный. - Не веришь? На, сам попробуй. - Спасибо, я уже пробовал, когда делал. Но спасибо. - Не знаю, что-то мне кажется, что до конца ты все же не распробовал… На. - Спасибо, ешь ты, это тебе полез…. эмммнммм… - Ну что, вкусно?.. - Ммм, ну… Ну совсем не так уж пло… - А, ну тогда на еще одну ложку! - Стой!.. - Ты жуй, Холм, не отвлекайся… В твоем возрасте пищу надо тщательнее пережевывать. Давай, еще одну. - Нет, все! Все-все! - Точно все?! - Да… Ой, да - точно. - Ладно. Тогда и я все. А чего ты на меня так смотришь?.. Все по-честному: ложку тебе, ложку мне. Что там, в этих соплях, в которых ты снимаешься? В горе и радости, в похмелье и трезвости?.. Чего ты улыбаешься?.. - Пока смерть не разлучит нас?.. - Кхм… Если ты будешь столько пиздеть, это произойдет гораздо раньше, чем я надеялся… Вы посмотрите на него - он опять ржет!.. И нечего хватать меня руками!.. Короче, ты будешь есть вместе со мной или нет? Вот эту дрянь, которую ты, с позволения сказать, приготовил - будешь или нет?! - Подожди, у тебя вот тут капелька… - Холм!.. - Вот здесь… - Холм!.. Я тебя серьезно… - Буду. Я буду с тобой - все, что ты скажешь. И просто - буду с тобой. Я люблю тебя. Я очень скучал… - И я, Холм… Я скучал по тебе все время. *** Потом мы спали. А вечером он улетел обратно. На столе в кухне, под еще теплой чашкой с собачьей мордой, осталась квитанция. За три новых ключа. Один от подъезда. Один от квартиры. И один от почтового ящика.