Haemoglobin

Одна сигарета на завтрак, ещё две на обед и ужин. Снова по две в перерывах — с чашкой кофе и витающими в облаках мыслями. Кашель уже становился просто невыносимым, но Киришима продолжал отмахиваться рукой и делать вид, что он уже вот-вот собирается бросить. — Ну и что, подумаешь. Сигареты не единственное, что влечёт за собой смерть. Некоторые люди тоже так умеют. И что же теперь, их тоже запретить следует? День стоял слишком солнечный для того, чтобы в него поверить. Эйджиро прокручивал в руке очередную пачку красных «Мальборо» и смотрел на парня, который настраивал гитару после третьей спетой песни группы Битлз. В открытом чехле от гитары валялись несколько смятых бумажных долларов и целая гора мелочи. Так в наше время оценивалось уличное искусство — и это ещё в лучшем случае, потому что таких, как он, чаще всего загребали полисмены за выступления в неположенном месте. И странно, что подобное происходило в таком городе, как Мемфис, где преступность и наркоторговля достигали поднебесной точки, а полиция охотилась за горе-музыкантами, вместо того, чтобы отлавливать настоящих нарушителей. Киришима подошёл к светловолосому пареньку и кинул в его чехол от гитары парочку сигарет. — Вот. Они тебе больше пригодятся. Пацан медленно поднял голову и растерянно пролепетал слова благодарности. Эйджиро кивнул, засунул руки в карманы и двинулся в противоположную сторону. — Эй, постой, — он развернулся. — Ты же из Post Mortem, да? Я обожаю вашу группу! Киришима усмехнулся и, даже не повернув головы, громко произнёс: — Понятия не имею, о чём ты, парень. Проходя мимо тележки с мороженым, Эйджиро вдруг погрустнел. Узнаваемость на улице, любовь и признание новичков или музыкантов-самоучек. Он даже видел некоторых ребят в футболках, которые они раздавали на своём концерте около года назад, когда праздновали четырёхлетие группы. С увеличивающимся признанием приходит и нарастающая ответственность, а Киришима считал себя абсолютно безответственным. Потому что никак не мог взять себя в руки, потому что думал, что вдохновение должно само найти его, потому что заинтересовался кое-чем больше, чем музыкой. Кое-кем. Как было бы здорово просто встретить Бакуго, думал он. Вот так вот идти по улице и увидеть, как он, например, прогуливается с собакой. Никуда не собирается, даже думать не думает о таком. Просто неспешно прогуливается по парку, хмурится и злится из-за яркого солнца, снимает свою, допустим, джинсовку, завязывает её на бедрах и идёт в магазин, чтобы купить холодной воды. — Нелепо, не правда ли? Похоже на мысли какой-то школьницы, неустанно влюблённой в капитана футбольной команды из своей школы. Полная бредятина. Но знаете, что не бредятина, док? — Что? — У Бакуго действительно была собака. В тот вечер Post Mortem давали концерт в «Memphis Nites», куда завалилась огромная куча народа, потому что это был именно тот день, где посетителям выпадали «счастливые часы», или простыми словами — хорошие скидки на алкоголь. У небольших круглых столиков толпились кучные компании, пытаясь усадиться и вместиться так, чтобы не задевать соседние, потому что к четвёртой стопке виски чей-то маячащий на горизонте локоть становился серьёзной проблемой и, следовательно, весомой причиной для драки. Киришима рассматривал народ из-за кулис, закончив с подготовкой инструментов. Чувствовал он себя на пятёрку. Из двадцати возможных. Даже его волосы, вечно растрёпанные и непослушные (в этом, по словам Каминари, и заключалась их прелесть) сегодня лежали как-то прямо, а оттого и непривычно для всех тех, кто уже видел его на сцене. У травки был один хреновый эффект — тело тряслось до такой степени, что вставать с места иногда становилось абсолютно непосильной задачей. Казалось, только выпрямишь ноги, и они тут же подкосятся, а потом ты рухнешь вниз с такой нелепостью, что объяснить это не получится ни в каком виде. Зато наслаждение обычными действиями выходило нереальным, будто внутри них возможно было жить. Выйдешь сейчас на сцену и начнёшь петь так огненно, что захлестнёшь атмосферой всех присутствующих, не огибая никого. А на самом же деле еле вздохнешь, потому что чья-то сопливая песня унесёт тебя в свои малахитовые объятия грусти. — Гребанный Каминари с «Twenty Eight» от The Weeknd на его звонке, — вроде как сам себе произнес он, но затем развернулся к Сэро. — Херово ты пацана воспитываешь. Тот только скорчил лицо в вопросительной мине, не считая, что эта фраза требовала хоть какого-то ответа. Он крутанул барабанные палочки тремя пальцами, внимательно наблюдая за изменчивым эйджировским поведением и странными трекратными действиями. Он даже бутылку с водой три раза переставил — со стола на стул, затем на пол, а потом вернул обратно на небольшой столик прямо у кулис. — Слушай, а тебе нехило поплохело после тех боёв, а? Да и Каминари пару раз видел тебя с Нейто. Я имею в виду… — Сэро махнул плечом. — Ты как, норм? Иногда Киришима забывал, что кругозор этих ребят заходил дальше барабанов, гитар и девочек. — Всё окей, — Эйджиро с простой серьёзностью взглянул прямо в глаза Сэро. — По мне разве не скажешь? Он приподнялся с пола, вытрусил руки и штаны, так тщательно подобранные Каминари, и прошёл вперёд, внезапно вспомнив, как Сэро напоминает ему заботливую мамочку. Жаль, что его мама на самом деле такой не была. — Ты классный. Мерзкий звук микрофона резко ударился о стены и оглушил люд. Роб наконец-то вышел объявлять Post Mortem. — Нет, это не была корги, док. Корги не для Бакуго. Ему больше подходят английские мастифы или сенбернары, что-то внушающее. Но и это, как оказалось, не то. У Бакуго был ротвейлер. — Ротвейлер? — Роза. Так её звали. И, клянусь, Розу он любил больше всех своих девушек. Или парней. Я тогда ещё не разобрался. Киришима подержал сигарету над зажигалкой, слегка надавил пальцами, высыпал половину табака на траву. Избавился от фильтра, засыпал в сигарету содержимое смятого доллара и скрутил кончик. Расслабился, облокотился о стену и закурил. Ночная слякоть показалась ему лучшим спутником вечерней свежести, и он глубоко вдохнул воздух в лёгкие, пытаясь распробовать свободу на вкус. — Так вот, Роза. Ротвейлер. Казалось бы, к чему я уже час разглагольствую по поводу дамы сердца не-дамы моего сердца? Она выбрала меня. В смысле, ротвейлер. Знаете, у этих животных есть странная привычка использовать людей в качестве игрушки для жевания. Так вот, из-за моего душистого косяка я стал для неё самой нелюбимой куклой для слюнепускания. Эйджиро замер. Бакуго он заметил сразу же. Киришима ненавидел голливудские фильмы, но эта дерьмовая фишка из них в виде замедленной съёмки со спецэффектами преследовала его, как преследует под травой всё, о чем ты стараешься не думать. О Бакуго Эйджиро даже не старался не думать, поэтому тот преследовал его в мыслях постоянно. Кацуки стоял к нему спиной, крепко держа в руках поводок огромной чёрной псины в наморднике. Он то и дело протирал лоб тыльной стороной ладони и хлестал холодную воду из бутылки. Только с пробежки, весь вспотевший и мокрый. Тяжело и медленно дышал, обливал себя водой и переключал песни в плеере. Это последнее, что Киришима помнит. Кроме, разве что, сверкающих в темноте собачьих зенок. Лежать на земле долго не пришлось — его заставили очнуться уже через полторы минуты, облив ледяной водой прямо из бутылки. Бакуго стоял рядом с недовольным выражением лица, а его собака смирно сидела подле, смотря на Эйджиро так, словно никогда и не думала валить его с ног и пугать до чёртиков. — У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло, — вслух произнёс Киришима, так и не поняв до конца, по какой из двух причин у него сейчас адски болела грудная клетка. Факт того, что Кацуки молчал, нехило удручал. Он не только не произнёс ничего первым, а и вовсе, кажется, говорить не собирался. Но лицо его отчего-то корчилось в гневе с каждой секундой всё больше и больше. — Я Киришима, мы как-то уже встречались, но ты, наверное, и не помнишь, — совсем отчаянно получилось. — Классная собака. Жаль, что всё так вышло. Ротвейлер снова зарычал, и Эйджиро даже на секунду показалось, что рычал на самом деле Кацуки. Он отступил назад, нелепо приподнимая ладони и сглатывая. Ожидать, что хоть что-то может сгладить эту ситуацию, уже было бессмысленно. — Тогда, не зная всего, я подумал: «Чёрт, чувак, это ведь ты должен говорить эти слова». Но вместо этого Бакуго разозлился ещё пуще того раза, когда мы встретились в кабинете у Токоями, а я совсем выпал. Действие марихуаны смешалось с запоздалым адреналином, и меня унесло. Я всё смотрел на то, как Бакуго пялится на меня своим, кажется, самым злостным взглядом, но не чувствовал ненависти, которая от него исходила, а это убивало ещё больше. Я осел на землю, подавляя в себе желание разразиться вопросами о том, почему он молчит, почему так яро смотрит на меня, почему вместо ненависти в свою сторону я чувствую разочарование. — Что было потом? — Он ударил меня. Гаркнул и сделал шаг вперёд, замахнувшись и угодив кулаком прямо мне по щеке. Я не сопротивлялся и даже ничего не сказал, когда он разворачивался и уходил обратно. Я потерялся ещё больше. И то, что могло стать для меня точкой отсчёта, стало очередным переломным моментом. Возвращаться обратно Киришима не спешил. Он сидел на траве, ухватившись за ноющую щеку, и изо всех сил сдерживался, чтобы не разныться самому. Состояние мерзкой тягучей грусти захлестнуло его по самое не хочу так, что оставалось лишь сухо хлюпать и раз за разом глотать ком колючей обиды. Он отклонил входящий вызов от Токоями, даже не задумываясь, что тому нужно в такое время суток. Вместо этого он набрал заученный наизусть номер и просто ждал ответа, а когда трубку на том конце подняли, понял, что не может произнести и слова. К счастью, Нейто был не тем человеком, которому так необходимы были слова, поэтому он провисел на линии около двух минут в угнетающем киришимовском молчании, а потом просто напомнил тому свой адрес. — У тебя когда-нибудь бывало ощущение, что ты кого-то разочаровал? — Эйджиро вовсе не хотел никуда идти. Эйджиро хотел умереть прямо тут. — Шутишь? Ты знаешь, чем я занимаюсь. Это ощущение преследует меня постоянно. Но я, кажется, уже отрастил хитиновый панцирь, поэтому перестал замечать. Думаю, смогу заметить только тогда, когда разочарую себя сам, а это, наверное, то, что остальные и называют «конец». Я сам для себя свой конец. Нейто всегда говорил много, но почему-то поражал именно ту цель, которая была выскоблена у Киришимы на груди в качестве финальной точки. И каждый раз, стоило Нейто задеть её, Эйджиро успокаивался. Не избавлялся от тревог, страхов и переживаний — нет. Просто вспоминал, что он обычный человек. — Знаешь, я встретил Бакуго Кацуки только что. — Надо же, — Нейто был совсем не удивлен. Наверное, сразу же понял, что в такое состояние Эйджиро не может загнать себя в одиночку, даже со своим пристрастием к самобичеванию. — И как прошло? — Он ударил меня в лицо. Нейто усмехнулся. — Может, это у боксёров вместо рукопожатия на прощание? Ну знаешь, фишка для своих. И Эйджиро усмехнулся вслед за ним. — Нейто, он не боксёр. Парочка гуляк вывалились из бара, держа друг друга за плечи. Они громко смеялись и еле двигались по направлению к дороге, за которой раскинулся небольшой парк, состоящий из одних вечнозелёных деревьев. Так себе местечко, там собирались только местные любители кабаков, да и просто одноразовые тусовщики, которые дважды ни в одном клубе не светились. — Мне пора, нужно возвращаться обратно, помочь ребятам затащить инструменты в машину. — Не ври, ты никогда этим не занимаешься, — Нейто понимающе отключился, и Киришиме стало совсем одиноко. Он хотел было кинуть телефон обратно в карман и пролежать на траве ещё хотя бы полчаса, но уцепился взглядом за сообщение от Токоями и нажал на него, внезапно усомнившись в правильности отклонения его звонка ранее. Токоями Фумикаге, 11.43PM «Бакуго интересовался тобой и твоей группой. Я рассказал ему про сегодняшнее выступление. Вы встретились?»