You think you're so important to me, don't you?
— Так, ты и Скотт? Он задаёт этот вопрос в своей излюбленной манере. Знаете, запинается неуклюже после слова «так», подозрительно щурит медовые глаза свои после произнесенного. И она заглядывается на него излишне завороженно. Ей сейчас совершенно плевать, что именно он спросил. Ей сама мысль, что они просто разговаривают, приятна до чёртиков. Она теплом по уставшему телу разносится, попадая магическим способом в густую, горячую кровь. Они не виделись давно, не виделись бы ещё дольше, если бы не сложившиеся «мы все скоро умрем» обстоятельства. Последние месяцы учебы, после того, как Стайлз вернулся «с охоты», были странными. Малия пыталась не зацикливаться, словно неправильно написанная каким-то чайником программа, на том, что теперь её бывший и технически лучшая подруга — вместе. Она пыталась не зацикливаться на том, что именно Лидия смогла вытащить его из другой реальности. Поэтому она полностью зациклилась на учёбе, и время до выпускного прошло странно. Странно быстро. И Тейт была этому несказанно рада. Потому что всё, что отдаляло её от поездки во Францию — это выпускной. — Да. Отрезает резко в своей излюбленной манере. Знаете, дёргает вверх подбородком, уставляется на него своими широко распахнутыми глазами. И ему по-прежнему нравится то, как в них отражается весь ночной Бейкон-Хиллз. Для них такие разговоры стали чем-то вроде исключения из правил их таких неправильных изначально отношений. Они больше не говорят о том, что для неё важно или для него, не говорят о том, как он провёл Рождество в 2004 году, как она впервые произнесла слово «блять» после обращения в человека. Им важно было в последнее время совершенно другое, не личное, а общее. А из общего осталась только стая, из общего у них только Альфа. И, конечно же, никакого общего будущего, только истлевшие, так легко стираемые из памяти рукой почти призрачного охотника воспоминания о прошлом. Хотя она хотела быть частью его будущего, а он не отрицал совсем возможность того, что ей есть место в этом гребаном «видении». Но пусть и не идеальные, но всё же мечты с более менее крепкой реальной базой тоже имеют такую скверную привычку обрушиваться. — Не замечал между вами ничего такого. Чуть откашливается, першит горлом, пытается сделать вид, что это только что не из его болтливого рта вырвались эти глупые слова. Конечно, это было не так очевидно. Это было совершенно не очевидно. Не так очевидно, как он и Лидия. И Малии приходилось проглатывать свою гордость, ревность, сомнения и подозрения. Ей, не ему. Ей приходилось делать вид, что она не слышит, не видит, не чувствует этого запаха заботы и беспокойства не о ней. А он ничего не замечал не потому, что слеп был (этого он боялся до смерти), а потому, что ничего и не было, пока он не пропал. Оказалось, жизнь без Стилински лишается лишь контроля, не смысла.But I wanted you to know that you don't belong here
Оказалось, что ей нормально и без него, а со Скоттом даже отлично. Раскручивает металлическую, чуть почерневшую пуговицу на джинсах, стертых до дыр (не из-за моды, из-за обстоятельств), по часовой, считая таким образом медленно текущие, словно мёд цветочный, секунды. Секунды до того, как он скажет: — Рад за вас. Правда. Он улыбается, растягивая тонкие губы. Она боится, как бы они не порвались. А ресницы у него дрожат, будто хотят его унести отсюда. Ему неуютно говорить неприятную правду. Он не садист. И не мазохист тоже. — Ещё бы. Она теперь уже не дёргает подбородком вперед, опускает его, пытаясь не растаять от таких сухих разговоров. Она хочет ему врезать за эти слова, расцарапать лицо, клыками прокусить артерию, пульсирующую под тонкой бледной кожей. Но Стайлз рядом, значит контроль тоже. А он не дурак, понимает её слова не буквально, как все привыкли. Она умеет пользоваться сарказмом, у неё были лучшие учителя: Стилински и Мартин. — Малия, я не хотел делать тебе больно. Смотрит сочувственно глазами масляными куда-то в печальные её. И сочувствие — это самая бесполезная штука на свете. Особенно тогда, когда всё уже совершено. — Да, но ты сделал. Громко хлопает дверью джипа. Ступает широкими шагами в сторону дома. Она уже не знает, своего ли. Не оборачивается, но слышит этот сочувственный взгляд своими острыми лопатками. Хочет, чтобы он побежал за ней, остановил и сделал что-нибудь. Наконец-то сделал что-нибудь, хоть раз в своей жизни. Но он лишь бьёт кулаком по рулю в своей излюбленной манере и делает ничего. Она перешагивает порог и прощает его, отпускает в своей излюбленной манере.