Железный Эльф

Голова все еще приятно гудела, хмель от смеси разных напитков никак не желал уходить. Макс включил воду и настроил нужную температуру. Экран в душевой включился сам, появилась заставка. – Если пожелаете, герр Макс, я могу управлять устройствами в покоях и включать воду сразу нужной настройки. – Спасибо, Ганс, я учту это. Что ты мне покажешь? – Я выбрал фильм производства Брангарда, там участвуют актеры североевропейского типажа, это очень известная и популярная пара, – Ганс вывел на экран изображение. Макс напомнил себе не удивляться: ну и что с того, что в этом мире есть пары, которые зарабатывают таким образом? Омега был, похоже, эльфом: светловолосый, миленький, с пухлыми губами и красивыми фиалковыми глазами. Его альфа выглядел опасным и сильным: высокий, темноволосый и белокожий, он имел льдисто-голубые глаза хищника. – Альфа похож на зверя, – задумчиво сказал Макс, выбирая гель для мытья. – Так и есть, он оборотень, ледяной волк. Иногда они используют превращение для съемок. – Ладно, посмотрим. Не вздумай подглядывать или комментировать! – Я не могу подглядывать, герр Макс, я программа. И я отключусь на время, чтобы не мешать: меня можно вызвать по имени. По сюжету фильма омега-эльф, которого звали Саалиль, был прекрасным принцем и жил в замке, где старый король отчаянно оберегал его девственность. Но однажды ночью, когда принц мило и сладенько рукоблудил перед сном, произошло что-то необычное. Он пропихивал несколько пальцев внутрь и медленно вытягивал, размазывая свой ароматный сок по постели, постанывал, явно страдая от отсутствия чего-то более крупного, и нарвался на неприятности: его учуял пробегавший мимо альфа-оборотень Лотар. Он вскарабкался по стене высокой башни, и влез в окно спальни принца, когда тот пристраивался к массивному шару на спинке своей кровати. Макс очень поддерживал стремления принца, и отчаянно жалел, что ничего подходящего в квартире не держит: до Хайриха ему хватало собственных пальцев, а с ним ничего другого и не нужно было. Да и желания человеческого тела совсем не такие острые. Принц в ужасе хлопал глазами, но слезть с шара и отказаться от удовольствия было выше его сил. Озверевший от возбуждения оборотень грубо сдернул его с шара, бедный Саалиль застонал, когда его анус с громким всхлипом выпустил источник наслаждения. Лотар грубо швырнул принца на кровать и взвыл: его члену было тесно в одежде. Тяжело дыша, он расстегивал кожаные штаны, а Саалиль ерзал задницей по кровати, оставляя липкие следы. Макс к этому моменту уже кусал губы, чтобы не выть, и запихивал в себя сразу четыре пальца, хотя до самых приятных мест в глубине все равно будто не доставал. И через секунду он понял, почему. Член альфы был огромным. Словно красная, узловатая дубина, вздымался он над постелью со стонущим принцем. – Матерь Божья, – прошептал Макс. Оборотень бросился на верещащего от страха Саалиля, хотя тот вроде как от испуга начал отбиваться. Лотар зарычал и сомкнул руки на его горле. – Заткнись, или я трахну твою мокрую дырку волчьим членом! Саалиль затих, всхлипывая и прижимая руки к лицу. Лотар грубо перевернул его, раздвинул ноги и без предупреждения толкнулся внутрь. Принц завыл в подушку, потому что огромный член альфы был слишком велик даже для его подготовленного отверстия. – Я все равно тебя получу! – прорычал Лотар, с силой толкаясь внутрь. Его член медленно, по миллиметру, погружался в пульсирующий обхват Саалиля, немилосердно растягивая его. Бедный принц рыдал и царапал простыни, а оборотень сопел и иногда выдыхал с голосом сквозь стиснутые зубы. Не в силах терпеть, он задвигался внутри, вызывая громкие стоны Саалиля. Обильная, густая смазка хлюпала, растянутые мышцы поддавались с трудом, Лотар двигался все резче, прижимался все ближе к телу партнера. Он менял положение, частоту и глубину движений, каждый раз заставляя Саалиля кричать в страстном бреду, но самого оборотня все время что-то не устраивало. – Я хочу видеть твое лицо! – зарычал он, наконец, с силой выдирая из ануса принца свой сильно набухший член. Саалиль заорал, дрожа всем телом, и едва не потерял сознание. Лотар повернул его к себе лицом, как тряпичную куклу, и стал жадно целовать во вздрагивающие губы. – Еще, – шептал Саалиль между поцелуями, – еще, пожалуйста... я хочу тебя... – Хочешь еще? – Лотар усмехнулся. – Тебе он нравится? Он потерся членом о живот принца, и тот обхватил его ладонями. – Такой большой... я хочу его внутри! – Я кончу в тебя. – Да, да! Саалиль сам задрал раздвинутые ноги, подставляя истекающую смазкой, припухшую от недавнего вмешательства дырку. Такого зрелища оборотень вынести не мог, и сходу кинулся на него. Эту часть Макс уже не очень подробно досматривал, скорчившись на дне душевой в болезненном, тяжелом оргазме. Его тело не могло не кончить, но в то же время это явно было не то, чего оно искало. Макса трясло, бросало то в жар, то в озноб, и даже затуманенным сознанием он понимал, что должен что-то придумать с этим. Он очнулся, когда фильм уже закончился. Вода продолжала течь сверху, он все еще лежал в душевой, в обрамлении голубого перламутра своей смазки. Оргазм на время унял страшную жажду, но желание внутри никуда не делось, свернувшись тугим узлом в животе. – Это никуда не годится, – вздохнул Макс, медленно поднимаясь. Он отмывался так тщательно, словно хотел смыть собственную кожу. Наверняка в этом странном мире что-то придумано... как-то же облегчают свою участь одинокие, или пары в разлуке. Может, есть какие-то препараты, снимающие напряжение, или что-то подобное. Стоит поговорить с друидом, пожалуй. Сочтя свое состояние удовлетворительным, Макс ткнул в экран. – Ганс, ты меня слышишь? – Я здесь, герр Макс, – отозвался динамик. – Как вам фильм? – Неплохо. Хотя я предпочел бы поменьше сказочного сюжета, и побольше сути. – Я понял, учту на будущее. – Что вообще ты можешь делать? – О, многое. Программа-коммуникатор – это универсальный помощник, искусственный самообучающийся интеллект. Каждый экземпляр подстраивается под своего владельца. Я могу искать информацию, помогать в навигации, следить за режимом сна и питания, включать приборы в покоях, делать покупки, контролировать работу обслуживающего персонала и прочее. Просто скажите, что вам требуется, и я постараюсь помочь. Пока Ганс рассказывал о себе, Макс успел выбраться из душевой и завернуться в полотенце. – Замечательно, – сказал он. Мне нужно будет сделать запас алкоголя, потому что на ночь я желаю напиваться. Иначе меня не хватит и на неделю. – Я могу закупить нужное количество требуемого алкоголя с доставкой в покои, – сообщил Ганс. – Что вы хотели бы? – Зависит от цены. Я понятия не имею, что и сколько стоит в этом мире. – Я выведу на экран. Макс чистил зубы и изучал ценник на плавающем перед ним экране. В принципе, учитывая, что ему совершенно не на что было копить и особенно нечего покупать, можно было ухнуть изрядную часть содержания на запас спиртного. – Спасибо, Ганс, я подумаю и утром дам тебе указания. – Хорошо, герр Макс. Желаете подогреть постель? – А ты можешь? Это отличная идея. – Да, я могу. Если следовать режиму сна, то вам желательно лечь в ближайшие двадцать минут. – Я и так собираюсь, спасибо. Думаю, на сегодня все, Ганс. Утром убедись, что я встал, а не просто отвечаю. – Слушаюсь, герр Макс. Доброй ночи. Постель действительно была теплой и свежей, и не пахла ничем посторонним. Рабочий блок коммуникатора Макс устроил на столике у кровати, и поскорее зарылся в теплые перины. Иллюзорный Берлин тридцать девятого медленно затихал за окном, события дня пролетали в воспоминаниях. Тот холодный огонь, как бушующее море… а потом крепкие объятия. Вот если бы это был Хайрих. Вот если бы… Макс очнулся от удара, и приятным его пробуждение не было. Темно, жарко, тошнит. Макс почти не владел телом, и через него волнами перекатывалась боль. Обилие запахов ударяло в и без того плохо соображающую голову. Сигареты (в спальне! Никогда и никому это не было позволено!), алкоголь, пот, кровь, еще масса прочих – посторонних, чужих, беспокоящих. Макс лежал на своей постели, в любимых уютных перинах. Сбитых, мокрых и грязных. Даже думать не было нужно – это Хайрих его перетащил и уложил. Он все еще был здесь, он нависал над Максом черной тенью, давил своей тяжестью. И толкал вглубь. Резко, сильно – но уже не больно. Потому что весь Макс был пульсирующая боль, уже не понимая, где именно болит и отчего. Противный звук – мерзкое хлюпанье смеси крови и семени. Неужели он еще не устал? Хайрих перевернул Макса на спину, по-хозяйски задрал к груди его согнутые ноги, и тот снова провалился в небытие... Эта ночь была самой ужасной в жизни Макса. Несколько раз он болтался на границе между явью и кошмарным забытьем, и все время натыкался на грубые ласки Хайриха. Тот был как сорвавшийся с цепи бешеный пес: рвал, мял, кусал и стискивал, пока были силы. Макс не помнил, как и когда сорвал голос до болезненного хрипа, а его мучитель все время повторял "тихо, тихо", говорил шепотом что-то, много слов, не разобрать. Пытка все не заканчивалась, и душная ночь тянулась долгой жирной сажей по постели. Макс наконец-то провалился глубоко в пустоту, и уже ничего не чувствовал. Проснулся он поздним утром. Солнце уже завернуло за угол дома, и его свет попадал угол окна. Обычно Макс задергивал шторы на ночь, поэтому сейчас было непривычно для него светло. Первые же секунды после пробуждения убедили его, что жизнь ужасна и отвратительна. Во рту было сухо и мерзко (напрашивались аналогии с кошачьим поддоном с песком, о котором забыли нерадивые хозяева), голова раскалывалась, сильно тошнило. Попытка пошевелиться стоила Максу закушенной губы и беззвучного из-за сорванного голоса стона: острая боль дремала в теле, и радостно проявила себя при намеке на движения. Мышцы ныли, казалось, будто Макса топтали слоны. Впрочем, это была почти правда. Слон крепко спал рядом, как порядочный гражданин. Одна его огромная рука хозяйски лежала поперек живота Макса; он уткнулся лицом тому в плечо и глубоко ровно дышал. Короткие светлые волосы непокорно торчали, а лицо было совершенно безмятежным. У Макса не было ни единой причины на это, но он все равно отметил, что Хайрих хорош. В голове не было привычных ровных и понятных мыслей, только калейдоскоп из рваных нервных кусков, обрывков воспоминаний ночи и странных вещей. Макс был даже немного рад: наконец-то это случилось. Больше не нужно сожалеть о сложности общения и возвышенно представлять, как это могло быть. Теперь у него был Опыт. Но что дальше? Макс привык планировать свою жизнь, а теперь планы, кажется, идут к черту. Хайриху положен расстрел, это ясно. Но как будет выглядеть при этом он сам? Представив картину, как на него показывают пальцами и, украдкой посмеиваясь, обсуждают, Макс почувствовал, что его снова мутит. Кроме того, о карьере можно будет забыть: офицера с таким пятном на репутации наверняка сошлют в мелкий городишко на незначительную должность. Это в лучшем случае, если признают, что вины Макса в случившемся не было. Но ведь он сам впустил Хайриха к себе, сам предложил выпить… Так, нет, разбираться они будут сами. Макс вовсе не желал, чтобы его унижение стало достоянием общественности. Он лежал некоторое время, размышляя и стараясь не шевелиться: боль и тошнота подстерегали его, как воры в темной подворотне. Однако время шло, и Макс начал планировать, как бы добраться до ванной. Очень хотелось смыть с себя все, вместе с кожей. Вот он слегка пошевелился… потом еще, и еще немного… Рука на нем пришла в движение, Хайрих обнял его, не открывая глаз и тихо урча, потерся лицом о его плечо. – Ма-акс... м-м-м... – он открыл глаза и замер, столкнувшись взглядом с тем, кого звал. – Черт, это не сон! Его глаза забегали, он нервно облизал губы и зачем-то неловко погладил плечо Макса. – Ты сердишься? Макс фыркнул, не удержавшись. Сердится ли он? Это просто лучший вопрос в данной ситуации. – Пожалуйста, подожди! Я только расскажу тебе все, и потом можешь пристрелить меня, – Хайрих вздохнул, собираясь выдать речь. – Сначала помоги мне добраться до ванной, – перебил Макс шепотом. – Мне слишком плохо, чтобы выслушивать тебя. Хайрих закрыл рот, удивленно заморгал. – О... да. Конечно. Я понимаю. Несколько попыток встать были провалены, и в конечном итоге Хайрих просто поднял его на руки вместе с одеялом и отнес. Максу неожиданно понравился этот молчаливый рывок, как и жилка напряжения на лбу. Все-таки взрослый мужчина – не самая легкая ноша. Странно, но у Макса не было ни злости, ни отвращения, ни даже неприязни. Хайрих его сильно удивил: он явно знал, на что идет, и был готов к смерти. Он не отказался от своего плана и не пытался избежать наказания. Из ванной Макс его вытолкал: он хотел сам оценить разрушения. Итак, стоял он плохо и неуверенно, ходить мог только ползком по стенке. Как теперь справлять нужду – вообще непонятно, и ко всему еще и весь в засохшей крови, пополам со спермой. Мерзость какая! Стук в дверь отвлек от созерцания себя в зеркале и подсчета синяков. – Макс, где взять сменное белье на постель? А то в это ложиться нельзя... – Большой зеркальный шкаф, левая сторона, ящики. Там подписано, – говорить было больно, стоило только напрячь голос чуть сильнее. Максу понадобился почти час на все, чем он мог себе помочь. Осознав масштабы травм, он слегка скис, поскольку всегда боялся воспалений и заражения крови. Теперь его мнительность изрядно вредила. Макс завернулся в полотенце и открыл замок на двери, опираясь о косяк. Хайрих тут же нарисовался рядом, глядя обеспокоенно. Ни слова не говоря, он снова поднял Макса на руки и понес в спальню. Было удивительно и приятно видеть, что Хайрих проветрил там, все убрал, сам перестелил постель. – Как... как ты? Там очень все плохо? – спросил он, бережно уложив Макса в кровать. – Сам-то как думаешь? Макс тут же зарылся в одеяло и шептал оттуда; его знобило. – Думаю, что ужасно, – Хайрих сидел рядом на кровати, хмурясь. – Ты такой узенький оказался, я не ожидал. Макс, теперь ты ненавидишь меня? Презираешь? – Нет. Этот ответ был недостаточным, но Макс не знал, что сказать еще. Это была правда. Он увидел мельком ворох снятого белья в приоткрытой двери, и в голову пришла спасительная мысль, как отложить неприятный разговор. – Хайрих, я полагаю, белье безнадежно испорчено. Возьми мою машину, отвези куда-нибудь далеко эту дрянь и уничтожь. На обратном пути принеси еды. Я пока посплю, мне нехорошо, – с этими словами Макс накрылся с головой. – Хорошо, – он встал с кровати и зашуршал одеждой, – не волнуйся, никто ничего не узнает, я постараюсь. Вскоре он ушел. Некоторое время Макс слушал тиканье часов, боясь думать о серьезном, а потом как-то незаметно провалился в сон. Хайрих будил его долго и осторожно. Это было так странно – после того, что он сделал ночью. В спальню проникал потрясающий запах жареной картошки с колбасой, и Макс понял, что зверски голоден. – Ты поешь? – спросил Хайрих, стараясь улыбнуться. Макс попробовал сесть в кровати, но смог только приподняться на локте. – Да, я голоден. Принесешь? Он притащил полную тарелку сильно зажаренной картошки и пару сочных колбасок к ней. – Я мало что умею готовить. Максу было все равно – он слишком проголодался, – но его позабавил виноватый тон Хайриха. – Ты избавился от... следов? – Да, я сжег все в лесу. Взял керосина, все сгорело, я проверил. Хайрих сел рядом на кровать, чуть помедлил, будто решаясь, а потом стянул одеяло с плеча Макса и поцеловал ближе к шее. – Я люблю тебя. Мысли в голове Макса снова встали, как льдины в ледоход. Он тщательно жевал, надеясь потянуть время. – Хайрих, ты спятил? – Нет. Я люблю тебя. Думаешь, зачем я все это делал? Он растянулся на кровати позади Макса, осторожно поглаживая его спину. – Если тебе удалось воспользоваться моментом и применить силу – это не значит, что мне понравилось, и я желаю продолжения. Я не гомосексуалист. – Правда? – Хайрих глухо рассмеялся сзади, и по коже Макса побежали мурашки. – Тогда, наверное, это не ты кончал вчера мне на живот, и не у тебя под подушкой пистолет, из которого ты мог много раз всадить мне пулю в череп! Макс замер, потом нервно сглотнул. Черт. Черт, черт, черт!!! – Это неправда. – Что именно? – он сел и задышал Максу в шею. – Мне не могло это понравиться. Было больно, Хайрих, очень больно и страшно. А расстреливать тебя в собственной спальне – верх идиотизма, я считаю. Что бы я сказал полиции? Как отскребал от стен твои дурные мозги? Хайрих вздохнул и положил голову Максу на плечо. – Ну да, конечно, во время нападения жертва думает не о том, как спасти свою шкуру, а что она скажет дома из-за испачканной юбочки. Ты сейчас послушай меня, хорошо? Можешь выгнать потом, если пожелаешь. Не волнуйся, никто ничего не узнает: по твоему приказу я спокойно застрелюсь сам. Так вот… я увидел тебя в тридцать четвертом, в Нюрнберге, во время парада. Мы шли под балконом фюрера, в построении. С ним наверху были какие-то шишки, не знаю… ты вышел туда, и отдал папку с бумагами одному из них, а потом посмотрел вниз. Я поймал твой взгляд, и все. С тех пор не нахожу себе места, все только о тебе. Вот такая глупость, да. Я и сам не верил, что такое бывает, смеялся всегда над влюбленными дураками… Вот она и отомстила. Раньше я трахал все, что не могло убежать, а после этого… ну, только если на тебя похож, и то как-то не так все. Я тебя искал, сперва в Нюрнберге, в Мюнхене. Узнавал, кто ты такой. Темная лошадка, – Хайрих гладил шею Макса и тяжело дышал, а тот все так же не оборачивался. – Скрываешься ото всех. Что ты прячешь? Какие тайны? Когда мне стало понятно, я придумал план. Два года учил эти жуткие языки для тебя. Чтобы быть полезным. А вчера не выдержал… так долго хотел тебя, так долго! Испортил все, дурак. Теперь мне два пути, Макс: либо я с тобой, либо я мертвец. Не прогоняй меня... я ведь все для тебя сделаю. Совсем все, только прикажи. – Хм. А если я прикажу убить фюрера? – Значит, убью, – он потерся о его руку головой. – Я просто хочу быть твоим. Как-то так. Они спали вместе. Большим открытием для Макса стало то, что он может спокойно спать рядом с посторонним человеком. Неожиданно это не смущало и не тревожило, даже напротив – Хайрих лежал рядом, обнимая его, такой голый и горячий. И очень большой. Максу было с ним уютно и тепло, но мысли стали врагами. Он полночи думал о репутации, о карьере, о себе – об этом...извращении. Утром он поднялся исключительно силой воли, и даже заставил себя немного поесть. Хайрих беззаботно спал, его пришлось расталкивать. Он удивленно хлопал глазами и спрашивал, уверен ли Макс, что собирается на службу? После всех тех повреждений и слабости, для него было шоком увидеть Макса уже одетым и готовым к выходу. Хайрих собрался быстро, хоть и с большим сожалением выбрался из постели. Уже на выходе, в темном холле, он обнял одетого Макса и поцеловал в висок. – Это все, да? Что мне… что делать дальше? – Делать? У тебя мало работы, Хайрих? – удивился Макс. Он нарочно сделал вид, что не понял вопроса: у него не было ответа для Хайриха. Почему-то обо всем этом было невыносимо трудно думать. Какая-то зараза раздвинула шторы, и утренний свет ударил прямо в лицо, прогоняя сон. Макс поморщился и постарался зарыться поглубже в перины. Коммуникатор у кровати сперва играл какую-то классику, а потом включил торжественную речь Гитлера на открытии Олимпийских Игр 1936 года. – Ганс, да ты смерти моей хочешь! Я уже наслушался этого бреда в оригинале, – простонал Макс. – Ничего не знаю, герр Макс, вы велели убедиться, что вы встали. – Выключи, видишь, я проснулся. – Вы все еще в постели. – Но я проснулся! Разговариваю! – Нет, вы еще не встали. Вам придется выключить воспроизведение, оно идет из гостиной. И, если что, ночью я отыскал и скачал в Небе и интернете все доступные записи речей Адольфа Гитлера и его ближайших соратников, так что, если вам не нравится фюрер, я могу включить, на выбор, Геринга, Геббельса, Гиммлера… – О, прекрати, Ганс, ты садист! – Макс сел в кровати, потер лицо. – Который час? – Шесть часов тридцать шесть минут, герр Макс. Ваша форма пропарена и отглажена, новые нашивки доставлены. – Прекрасно. Макс завернулся в верхнее одеяло и поплелся в гостиную, выключать свой сверхоригинальный будильник. На мониторе в гостиной шла запись документальных съемок Олимпиады под аккомпанемент захватывающей речи фюрера. Макс закрыл окно воспроизведения, и на свободном месте экрана увидел папку, которой там прежде не было. «Хайрих Ритцель» – называлась она. – Ганс, что это? – заплетающимся языком спросил Макс. Руки неожиданно начали дрожать, и он никак не мог попасть по изображению, чтобы открыть. – О, хм… я позволил себе некоторую вольность, и за ночь нашел и собрал по сетям все документы, изображения и записи, касающиеся этого человека. – П… почему? – Вы звали его ночью много раз, герр Макс. И я подумал, что это пригодится. Макс сел в кресло, обхватив голову руками. Как же все плохо складывается… Выходит, он зовет Хайриха, когда видит его во сне. – Что именно я говорил? – Вы называли имя, спрашивали, где он, и просили, чтобы он приходил, – вежливо отозвался Ганс. – Об этом никто не должен знать. – Разумеется, герр Макс. Любое разглашение информации о личной жизни владельца строго запрещено всем коммуникаторам. В папке были фотографии, письма, служебные рапорты и несколько коротких видео. Макс открыл одно из них, и увидел парад, снятый кем-то из журналистов. – Ганс, почему ты считаешь, что здесь есть Хайрих? – Я могу искать людей по внешним данным и косвенным характеристикам. Искомый объект здесь. На экране появилась стрелочка, указывающая на одну из голов в строю. – Хм, так и не разглядишь. Несколько групповых фото в СА, две – еще школьных времен (и кто же это у нас самый высокий и крупный парень в классе?), фото с крещения (крепкий карапуз в белых кружевах), фото с новорожденной сестрой. Макс до этого не видел Хайриха ребенком и юношей, но сходство было очевидно. Неожиданно много фотографий оказалось уже военного времени, на некоторых они были запечатлены вместе с Максом. Вот Москва в сороковом, вот Польша, а вот и Берлин. Одна из фотографий заставила Макса в ужасе закусить пальцы собственной руки: она была сделана в туманном лесу, через стекло автомобиля. Хайрих сидел на заднем сиденье в расстегнутой форме, а Макс полулежал на нем спиной. Кажется, это было после жаркого секса на этом самом сиденье. – Откуда это? Откуда? – прошептал он. – Эта фотография сделана Айке Земанном, охотником и любителем фотографии. Он вышел в лес, чтобы рано поутру отследить отлет птиц на юг, и случайно застал машину в укромном месте. Это фото он хранил в тайном месте и никому не говорил о нем в течение всей своей жизни. После того, как он скончался, его потомки обнаружили фото и выложили его в интернет. Оно довольно популярно в определенных кругах, я наткнулся даже на объемный спор сторонников просто дружбы и тех, кто увидел здесь указания на интимную связь. – Здесь уйма фото, о которых я не знаю, – выговорил Макс. – Как, когда, кто это снимал? Почему нас не поймали? – Я полагаю, эти фотографии не попали в дурные руки, и не были связаны с вашими личностями, – доложил Ганс. – Как мне хотелось бы вернуть это, – в отчаянии пробормотал Макс. – Разумеется, я проверил все доступные источники, и ошибки быть не может: Хайрих Ритцель мертв. – Я знаю. Я тоже был мертв, пока не понадобился Нории. У него был сын, кажется… – Да, я нашел такую информацию. Сын не был законно признан отцом, и носил фамилию матери. Он погиб в пожаре в пятьдесят втором году, потомства не оставил. – А сестра? – Младшая сестра, Хельга, вышла замуж и уехала в Венгрию. Она до сих пор жива, у нее двое детей и трое внуков. Старшая сестра, Хильда, была убита в апреле сорок пятого Хайрихом Ритцелем. – Что? Хильда погибла в бомбежке. Я видел свидетельство о смерти. – Хильда была убита старшим братом во время бомбежки и отнесена на место падения бомб. Расследования не проводилось, – настаивал Ганс. – Не может быть… он ведь так любил своих сестер. Почему он убил ее? – Возможно, потому что она считалась вашей невестой, герр Макс? Ревность и нервное напряжение от ощущения неминуемого краха могли толкнуть на это. – Да. Могли. Макс зажмурился, слишком поздно понимая, что прозевал волну боли, которая поднималась откуда-то изнутри. Его уже накрывало… – У вас сорок восемь минут до назначенного времени в кабинете князя Циата, – напомнил Ганс, возвращая Макса в реальность. – Да, я успею. Спасибо, Ганс. Запрещая себе думать вообще, Макс механически оделся и вышел из покоев. Он планировал успеть быстро позавтракать и подняться к Циату как раз к назначенному времени. И никакой зверь, глодавший его душу в глубине, не способен был этому помешать.