Железный Эльф

Я люблю его. Я люблю его. Господи, как сильно я его люблю. Это больно и прекрасно. Это лучше всего на свете, и как самая кошмарная из пыток. Я свихнулся. Больно. Как же больно. Невыносимо больно не трогать его, не видеть. Каждый раз, как он скрывается из виду, мне кажется, что меня режут на части заживо. Я не верил в любовь. Я смеялся над этими дураками. Только полные идиоты влюбляются и бросают свои жизни к ногам любовников, приносят в жертву кому-то. Я думал, что со мной такого не случится никогда. И был наказан за глупость. Он мое наказание. Моя боль. Он мой воздух, он моя кровь, моя земля и мой адский огонь, пожирающий внутренности. Я люблю его. Я его обожаю. Я живу только ради него. Тот день я помню так хорошо, словно его записали в каждой клетке моего тела, выбили на костях и прожгли на коже. Тот день, когда я впервые поймал его взгляд. Я с утра знал, что день станет особенным. Что случится что-то. Был нервным и радостным, хотя впереди ждал обычный парад, я прошел уже сотню таких. Мы шли под балконом партийного дома, и я посмотрел наверх. Там я увидел его и умер. Он как раз вышел на балкон. Я видел его светлые волосы, белую кожу, затянутую темной формой фигуру. Он посмотрел на меня, и контакт продлился менее секунды. И все же мне этого хватило. Я слышал его зов, знал, что нужен ему. Мои мысли, планы и цели вспыхнули и сгорели в негасимом огне. Я сам стал огнем. День и ночь, неделя за неделей — все мысли о нем одном. Кто он? Как его зовут, чем он занимается? Я был слишком невнимателен, и даже не заметил, к кому из партийных лидеров он подходил. Карл помог мне, собрав фото всех, кто там был, и я вспомнил: Гейдрих. Был ли он его человеком? Если да, то где именно? Вскоре я знал состав кадров основных ведомств Нюрнберга и Мюнхена, но не нашел никого похожего. Каждая неудача разочаровывала и причиняла боль. Я не хотел есть, спать и трахаться, хотя всегда любил удовольствия. Драки некоторое время спасали меня: я сбрасывал напряжение, ломая кости и уродуя тех, кто попадался мне на пути. Карл говорил, что это психоз. Мы начали разрабатывать Берлин. В каждом отдаленно похожем человеке я видел его. Мне постоянно казалось, что он рядом. Я видел его во сне и просыпался, прижимая к себе подушку. Тогда Карл предложил мне попробовать кого-то похожего. Я думал, это поможет. В тот день я напился и притащил домой парнишку из тех, что готовы на все ради еды, выпивки или нескольких марок. Пока он не двигался и молчал, я видел сходство в полутьме. Но стоило ему открыть рот или сменить позу, и ярость начинала сжирать меня изнутри. Ложь. Это жалкая подделка, тупая кукла, дешевка. Я придушил его слегка, чтобы не дергался, и взял наживо, представляя другого. Его тело трещало подо мной, из груди слышались сдавленные хрипы, и это все было не то. Потом у него горлом пошла кровь, он стал дергаться, и мне ничего не оставалось, как придушить его снова. Я был зол и разочарован, и не управлял собой, а потому перестарался, но в результате был доволен: никто больше не тронет его за ту похожесть. Никому не должен достаться кто-то, хоть отдаленно похожий на мою страсть. Тогда я еще думал, что дело в парне. Просто неудачный попался, слишком слабый и мягкий. Кто-то другой будет лучше. Но с ними всеми оказалось так. Каждый последующий был более или менее похож, но отвратителен мне все сильнее. Все они были плохой заменой, и я сломал каждого по-своему. Самому красивому я разорвал лицо, чтобы никто никогда не смотрел на него. Но этого все еще было мало. Мне нужен был только тот, идеальный. Я знал, что он отличается. Карл снова ругал меня, будто бы я придумал идеал, а тот офицер с балкона совсем не такой, как я думаю. Что я разочаруюсь, получив его. Карл ничего не знал. Я не мог ему объяснить, что такого в том самом. Что-то внутри меня требовало именно того. Я выл ночами, потому что не мог достаточно сильно кончить, чтобы расслабиться. Он не давал мне спать, и я понимал: он тоже страдает и зовет меня. Мы оба не спим друг без друга. Я видел его в короткие минуты сна: светлую кожу в простынях, пронзительный взгляд, волосы на подушке. Как-то в детстве я разлил молоко, упав на берегу ручья. Белые струи смешались с темной водой, и мне это показалось красивым. Теперь я думал об этом, и видел его. Он был молоком для моей темноты. Он был моим даже тогда. Его нашел Карл. Я всегда буду благодарен ему. Маленькая заметка, что невеста офицера покончила с собой. Фото в газете было мелкое и плохое, но я его сразу узнал. Ни у кого больше нет такого холодного и пронизывающего взгляда. Это то, чего не было ни в ком из похожих на него парней: металл. Мой тонкий эльф прячет в себе прочность и холодный звон железа. Я испытал очень острое незнакомое чувство, похожее на радость, но гораздо сильнее, и едва сдержался, чтобы не найти его немедленно и взять так грубо, как мне хотелось. Но… Я не должен быть таким. Я не говорил себе так с детства, а теперь снова пришлось. Он вынуждал меня, будил в глубине все эти чувства, которые, я думал, давно спят во мне. В детстве я был волен делать что угодно, и никогда не сдерживался. Я ломал деревья, если их ветки били меня по лицу. Я задушил петуха, который меня клюнул. Я швырял тарелку, когда мне не нравилась еда, и бил мать, когда она пыталась заставить меня делать то, что я не хотел. Все было так лет до шести, а потом однажды я разозлился за обедом и швырнул тарелку в мать. Она утиралась передником и старалась сдержать слезы. Отец молча встал и вытащил меня из-за стола за ухо. Я орал и пытался пинать его, но он все равно волок меня за собой в дальний сарай. В тот день отец избил меня так, что я не мог встать. Мое лицо превратилось в мясо, тело болело даже от одежды. Я не мог говорить и есть, только лежал и осознавал боль заново. Меня рвало кровью и желчью, я перепачкал все сено, и так и не заснул. Отец оставил меня там на ночь одного, и пришел только через сутки с ведром воды. — Ты не должен быть таким. Ты не самый сильный. Всегда придет тот, кто сильнее. Тебе следует сдерживать себя и быть одним из нас, а не диким зверем, — сказал он, пока я пил через боль. Я помню его слова до сих пор. Я был хорошим сыном с того дня, и никогда не применял силу против своей семьи. Я был послушным и сдержанным дома, выполнял работу и не перечил родителям. Это не касалось других людей поначалу, но потом я понял, что можно использовать мое умение и с посторонними. Им необязательно знать, что я могу. Я привык контролировать себя, и выпускать только с теми, кому хотел сделать больно или убить. Так вот сейчас я был готов разорвать любого, кто встанет у меня на пути, даже Карла, моего единственного друга. Мне нужно было пойти и немедленно взять то светлое и резкое, что я видел, подчинить себе железного эльфа и стать его покорным рабом. — Если ты хочешь получить его, так нельзя. Ты все испортишь, и получишь только разовую разрядку. Карлу я верил, он был очень умен. А я не хотел разовую разрядку, я хотел мою страсть целиком. Мы разработали план, чтобы наше расследование не мешало службе, а наоборот — сочеталось с ней. Даже стоя в оцеплении на мероприятиях и встречах, мы всматривались в лица, искали его. Почему-то я был уверен, что он служит в Имперской безопасности, а оказалось — в Канцелярии. День, когда это выяснилось, стал еще одним в моей коллекции отметок навсегда. Был ноябрь. Темно и поздно, рабочий день давно закончился. Из здания Канцелярии изредка выходили редкие задержавшиеся служащие. Шел дождь, было холодно. У меня намокли сигареты, и я уже собирался уходить. Все равно в темноте толком ничего не разберешь. И вот тогда я увидел его. Темный силуэт еще только показался на ступенях, а мои внутренности скрутило в узел и дернуло вниз. Я просто знал, что это он. Что-то было в его осанке, в том, как он держит голову, в зябких подергиваниях плеч. Мне хотелось немедленно обнять его и согреть, заставить распрямиться и дышать ровно, не кутаться больше в форменное пальто и не тереть замерзшие пальцы. Но я помнил слова Карла. Не так, не сейчас. Он не видел меня в тени между домами на противоположной стороне улицы, а я мог наблюдать сколько угодно. Он спустился с крыльца, поводя плечами от холода; поднял воротник пальто. В отсвете фонаря я видел край его лица: висок, щеку, впадину глаза. Он поджал губы и переложил папку с документами из правой руки в левую, потом подошел к стоящей у тротуара машине. Значит, у него есть личный автомобиль… выходит, он обеспечен или имеет особые привилегии. Я знал, что офицеры его ранга редко обладают личным транспортом. Он сел за руль, и я тут же представил, как прижимаю его к кожаным сиденьям, как с силой целую удивленный рот, ловлю его полувздохи-полустоны, пробираюсь под одежду… Это была ужасная боль. Я мысленно касался его и изнывал от желания и боли, словно он горел в моих руках и обжигал льдом до костей. Прикосновения к нему казались самым естественным действием для меня, ведь я давно делал это в своих снах. Но теперь, когда я видел вблизи, как ночной свет ложится на его лицо, и, вроде бы, чувствовал запах его волос в ветре, мне показалось, что каждый раз прислоняясь к нему, я не смогу оторваться без боли. Я бы приварился к нему, как к железу в мороз. К моему железному эльфу. Ту ночь я почти не помню. Я напился, как никогда, но ощущение содранной кожи не отпускало меня. Я просто должен был обнимать его постоянно, а не отпускать в холодную ночь одного! Кажется, я кого-то отодрал, возможно, несколько раз. Возможно, убил. Я не помню ничего вообще. Утром я проснулся в съемной квартире, которую мы делили с Карлом. Моя форма, мои руки, моя постель — все было в крови и засохшей сперме. Голова трещала, я плохо видел и не сразу смог встать. — Тебе нужно искать свое жилье, приятель. Я не уверен, что с такими загулами мы не будем привлекать внимания, — сказал Карл, когда я добрался до кухни. Он всю ночь провел там, потому что я выл и метался в комнате, и Карл уже всерьез думал вколоть мне морфий и сдать медикам. Я тоже подумал об отдельной квартире, но по другой причине. Если я притащу моего эльфа домой, нам никто не должен мешать. Может быть, у него семья большая, или еще что. Из заметки в газете я знал, что его невеста погибла, значит, он не женат. Пока не женат. И он делает что-то со мной, даже не зная о моем существовании. Я старался быть осторожным, не попадаться на глаза караулу слишком часто, следить за моим сердцем только издали, чтобы больше не накрывало так, как в тот раз. Я безошибочно угадывал его силуэт даже с огромного расстояния, и это лишний раз убеждало меня в правильности выводов: он мой, он для меня. Так же, как и я для него. Максимилиан. Макс. Ему шло его имя, такое же резкое и категоричное, как он сам. Холодное и обжигающее. Он, похоже, был одиночкой: ни с кем не дружил, торчал в Канцелярии допоздна, брал работу домой. Я надеялся, что у него никого нет. Однажды он вышел вместе с другим офицером, они разговаривали. Тот второй был из людей Гейдриха, я его уже видел на Принц Альбрехтштрассе. — Документы нужны как можно скорее. Вы же понимаете, кто в этом заинтересован, — говорил он. — Разумеется. Партайгеноссе Гейдрих получит их утром, я лично этим займусь, — ответил Макс. Я едва не кончил от звука его голоса. Такой уверенный, спокойный… отстраненный. Я хотел бы слышать его каждый день, чтобы только он отдавал мне приказы. Они пожелали друг другу хорошего вечера и разошлись в разные стороны. Я пошел следом за Максом, скрываясь в тени дома так долго, как мог, но он что-то почувствовал. Остановился, обернулся, чуть нахмурившись, посмотрел вокруг. Я мог бы выйти из тени, догнать его в несколько шагов, зажать рот. Он бы ничего не успел сделать, даже вскрикнуть. О, я мог бы затащить его в темное и глухое место, где никто не помешал нам, и слился с ним воедино — и я хотел этого почти невыносимо. Но я должен был проявить терпение, чтобы получить его полностью. Чтобы мой злой железный эльф стал моим безраздельно. Навсегда. И тогда я пошел за тем парнем, вторым. Это было легко. Через час мы уже вместе выпивали в пивной, и он жаловался на службу, а на самом деле снабжал меня информацией. Фон Краних — редкая гадина, он сказал. Холодный и скользкий тип. Очень хитрый. Его враги быстро исчезают со службы, и находятся потом где-нибудь в деревне, на мелких должностях. Он все время смотрит презрительно, словно лучше всех вокруг. Словно самый умный. Гейдрих с ним вроде как друзья или родственники. Говорят, этот фон Краних то ли брат, то ли сват его жены, и поэтому ему все можно. Богатенький и умненький: учился в Военной академии, имеет шикарную квартиру в хорошем районе, машину. Аристократское отродье, аккуратист проклятый, ноль без палочки. Я слушал его и улыбался. Нечасто получается поговорить с трупом, а? Конечно же, Макс лучше всех. Конечно же, он самый умный, холодный и красивый. Идеальный. Господи, как же я хочу услышать его стоны! Я думал о них, когда свернул шею этому идиоту. Он так смешно задергался в моих руках, а потом обмяк и повалился на землю. Я вырвал ему язык и швырнул его в Шпрее. Никто не будет говорить плохо про моего эльфа. Нас видели вместе до этого, поэтому я избил его, облил пивом, вывернул карманы, снял кольцо и крестик, и оставил его тело в мусоре у мелкой пивнушки, где собиралось всякое отребье. После я пошел домой и сказал Карлу, что вернулся уже давно, и мы вместе выпивали и слушали радио. Теперь я знал, что мой эльф работает и на безопасность, и на дипломатов, поскольку у него отдел для деликатных дел, на грани политических конфликтов: работа с подозрительными иностранцами. С врагами Рейха. И он не возьмет меня на службу, потому что я говорю только на немецком, не считая нескольких польских слов. Этого недостаточно, но у меня два года до того, как я смогу подать документы в СС. Карл снова обозвал меня психопатом, но помогать не отказался. У него были очень хорошие способности к языкам, и он умел понимать сам и объяснить мне так, чтобы я запомнил. Я считал дни, зубрил слова и иногда позволял себе приходить и смотреть на него. На моего Макса. Мне было страшно оставлять его одного каждый раз. У него ведь такая изящная фигура, он весь сделан из тонкой красоты, как все эти мраморные ангелы в музеях. Я не хотел, чтобы кто-то другой касался его грязными руками, причинял вред, делал больно. Я сам хотел обладать им, оберегать, согревать. Только эти мысли помогали мне, когда кошмары из учебников грамматики заполняли мою голову. Я учил эти варварские языки для него. В день, когда мне исполнилось двадцать три, я получил свои документы и рекомендации от СА. Я был свободен, и впервые в жизни всерьез боялся. Что если этого недостаточно? Что если я не понравлюсь ему? Находиться с ним рядом было невероятно. Я видел его очень близко, впервые. Ясные глаза, светлые ресницы, строгий рот. Его негромкий голос щекотал меня в голове. Я слышал его дыхание, ощущал запахи и тепло его тела. Он показался мне затянутым в доспех собственных правил снаружи, и очень ранимым и одиноким внутри. Я был счастлив, что послушал Карла и проявил терпение, ведь теперь я мог стать для моего эльфа кем-то важным. Мог находиться рядом с ним каждый день, если он сочтет меня достойным, может быть, даже касаться его пальцев и остатков тепла его рук на документах. Я смотрел, как движется его рот, когда он говорит, и как взлетают светлые ресницы, когда он на меня смотрит. Как всегда напряженно и жестко. Я хотел целовать его и прижимать к себе до хруста костей. Мне хотелось проверить, приварюсь ли я к его коже. Когда он был близко, я чувствовал металл в нем куда сильнее. Мой эльф пах мылом, чем-то парфюмерным, бумагой и — совсем на грани восприятия — раскаленным железом. — Вы Хайнрих? Типичная и ожидаемая ошибка, она сопровождает меня всю жизнь. Но когда Макс произносил мое имя, даже неправильное, я почувствовал сильнейший прилив желания. О, как я хотел бы, чтобы он стонал мое имя, прижатый к кровати! Я с трудом выдержал эту встречу, зная, что дальше будет только тяжелее: мне предстояло видеть его каждый день, находиться рядом, и не иметь возможности прикоснуться, тронуть губами, назвать по имени. Я чувствовал себя счастливым. Он выбрал меня, позволил приблизиться на расстояние достаточное, чтобы я дышал им. И еще я знал, что нравлюсь ему. По тому, как он смотрел, как говорил, как быстро отводил взгляд. Просто не могло быть иначе, ведь он предназначался мне, как и я ему. Но я это понял уже давно, а Макс ничего обо мне не знал. Он жил один со своими правилами и запретами, боялся слухов, подозрений, огласки. А еще боли, и того, что ему это на самом деле понравится. Я хотел, чтобы он привык ко мне, как те лошади, которых однажды купил отец. Они были полудикими: боялись чужих, фыркали, переступали стройными ногами. Я ходил мимо очень медленно, чтобы они видели меня и привыкали. Показывал, что приношу еду и кормлю наших старых коней, и те не боятся меня. Голод сделал новеньких неосторожными, страх притупился, и они стали принимать еду из моих рук. Потом позволили гладить себя, еще немного позже — сесть верхом. Сколько времени могло понадобиться моему железному эльфу с нежной сердцевиной, чтобы он позволил мне оседлать его? Я готов был ждать. Я любил его уже так давно, и эта любовь только крепла день ото дня. Мне хотелось дать ему все, что он пожелает. Ночами я яростно дрочил до кровавых мозолей, а днем смотрел на него, забывая обо всем. Такой строгий, аккуратный и жесткий. Такой страстный, мягкий и податливый под своим железным льдом. Как же я его обожаю! Как же я хочу слиться с ним воедино, и заполнить его внутренности кипящим от жара моей страсти семенем! Он занимал весь мой мир. Мой Макс, мой нежный эльф. Мой. Все мысли крутились вокруг него, я стал жить ради его приказов. Мне было необходимо дышать с ним в такт. Хотя бы дышать, пока я не могу прикасаться. Я не знал, что очень скоро буду обнимать его, хоть и понарошку. Когда объявили летний бал, я не знал, что мне делать, и злился. Я не умел ничего такого, и боялся выглядеть глупо под его взглядом. А потом понял план судьбы, и стал ей благодарен. Это я был глуп, не понимал: так гораздо проще. Я не умел, а Макс — да. Одетый в домашнюю одежду, Макс казался меньше, мягче и спокойнее. Словно стальная пружина, которую он затягивает вместе с формой, расслабилась и провисала. Его металл все еще был внутри, но он не был таким ледяным для меня. Я свободно касался его ладоней, его спины, ног. Я почти обнимал его, как женщину. Макс учил меня танцевать. Он склонил голову, чтобы скорректировать шаги, и я едва не прижался лицом к его шее, чтобы покрыть ее жадными поцелуями и дышать его белой кожей. Макс смотрел все так же остро и напряженно, но иногда отвлекался на танец, и я видел в его глазах пустоту. Мне хотелось заполнить ее как можно скорее, чтобы он чувствовал только покой и удовольствие. Мой железный эльф не говорил мне ни слова, но по его касаниям я чувствовал, как сильно он желает моего вторжения. Я подумал, что мог бы поцеловать его сейчас, но отказался от этой мысли: у меня вряд ли получилось бы остановиться на этом. Его страх все еще был слишком силен, чтобы я мог его взять, и это кончилось бы не так хорошо, как мне хотелось. Нужно было подождать еще немного. На балу Максу не нравилось, как и мне. Он танцевал только с фрау Гейдрих, кажется, а я старался выполнить его указания и общался с девушками. И вот тогда я увидел его злость. Он снова стал натянутым, острым до звона, ледяным. Причиной его недовольства был я. Его ревность. Он не хотел, чтобы я разговаривал и танцевал с кем-то еще. Не с ним. Тогда я понял, что пойду за ним сегодня, и все получится. Макс станет моим, когда прекратит сердиться. Я проводил его домой, и вел себя очень хорошо. Мой эльф расслабился и пригласил меня выпить, потом сам позвал в свою спальню и показал, чего ему хочется. Он делал это неявно, будто проверяя, а его страх все еще был слишком резким, и мне пришлось быть грубым. Грубее, чем я хотел бы, и чем он мог представить. Я не мог больше ждать, потому что его кожа обжигала меня. Конечно, я его разорвал. Сначала даже не понял, просто делал то, что должен был. Будь, что будет. Он плавил меня внутри, требовал больше, расслабляясь и хватая меня вновь. Я не соображал ничего, словно мои мысли испарились или вмерзли в его острое железо. Обнимая его обмякшее после боли тело, я просунул руку под подушку и нашел заряженный «вальтер». Макс мог пристрелить меня, если бы не хотел отдаться мне. Я рассмеялся и поцеловал его губы, потрескавшиеся от криков. Он хрипло застонал и я понял, что должен продолжать для него. Железный эльф должен знать, что меня не остановит его холод, потому что я тот, кто согреет его. Я выложился полностью, и под утро отключился. Он снился мне, снился счастливый и довольный, и я его обнимал, и нам нечего было скрывать. Просыпаясь, я вспоминал другой сон, где был с ним груб и причинял боль. Но это не был сон. Макс лежал рядом и смотрел на меня. Бледный, как его простыни, весь в синяках, ссадинах и крови, он смотрел на меня так же жестко, как и всегда. Его металл ничуть не пострадал, я не повредил его своей силой. Нам пришлось непросто. Макс хотел многое, но запрещал себе еще больше. Иногда я угадывал его желания по мелким признакам, иногда — ошибался, вызывая его недовольство. Он не обладал силой, и не представлял для меня физической опасности, ведь я мог бы свернуть ему шею одним несильным движением. Сила моего эльфа была в другом. Благодаря металлу в своей крови, он оставался холодным и собранным очень долго, и ловко разделывался со словами. Его хищный и ловкий ум управлял всем вокруг, и Макс мог сделать больно и вывернуть наизнанку всего парой фраз и изменением интонации. Он был гораздо сильнее меня, потому что в нашем поединке я всегда проигрывал и оказывался у его ног. Мой эльф единственный, кто может приказывать мне что угодно. Он часто делал больно и говорил то, что я не хотел слышать. Мне казалось, что он протыкает мою грудь своим хрустящим от ледяной корки железом. Говорил, что я ему не нужен, что я просто инструмент, необходимость. Что мы вскоре расстанемся, ведь то, что между нами, не может продолжаться долго. Его слова заставляли меня истекать кровью внутри, пока я однажды не понял: это неправда. Макс любил меня, меня одного. И боялся этого. Слишком сильное чувство владело им, и отравляло идеально выверенный разум страхами. Он боялся поддаться, расслабиться, отпустить контроль. Он говорил это не мне, а себе, надеясь обмануть. Я стал слушать его тело. Легкие движения, дыхание, участившийся пульс. Нервные мелкие жесты, непостижимые взгляды — иногда я угадывал, и наградой мне был он, раскинувшийся в моих руках, такой гладкий и светлый, податливый. Он тяжело дышал счастьем и подставлялся под мои ласки в минуты тишины. Теперь я мог касаться его везде, хотя он так и не привык обнажаться под моим взглядом. Я знал, что получил моего эльфа нетронутым, чистым, и гордился своей ролью единственного достойного. Мне нравилось оставаться у него на ночь, нравилось водить к себе на квартиру и зажимать в темных подворотнях, но больше всего я любил выходные с ним. Мы не покидали постель целые сутки. Его дырка оставалась растянутой и мокрой, и я с легкостью брал его снова и снова, уже не причиняя боли, и взгляд моего эльфа затуманивался, терял свою остроту. Я видел, как ему хорошо, хоть он ничего не говорил мне, и жалел, что он не может кричать и стонать в голос, не опасаясь быть услышанным. Вместо этого мой Макс кусал меня, или полосовал ногтями спину и плечи. О, я обожаю, когда он делает мне больно! Он такой безжалостный и злой, жалящий, как ледяной клинок. Но я всегда знал, что он любит меня. Он любил мое тело, мои глупые привычки, мой запах, мой член. Он потребовал, чтобы я изливал сперму только для него, и это был самый прекрасный пояс верности из возможных. Я выполнял все его приказы с абсолютной точностью. Согревал его, мучил, жарко трахал, кормил с рук. Я носил его на руках, когда он хотел, и оставлял в одиночестве по первому требованию. Мне было трудно, но я научился понимать, когда он говорит, что хочет, а когда врет нам обоим, чтобы я сделал наоборот. Макс стал моей жизнью, а я просто отдал себя ему в пользование. Он знал это, и ему нравилось мной играть. Я бесился, когда он заставлял меня лежать в постели без движения, пока он любовался моим телом, гладил и трогал, где хотел, дышал моим запахом. Мне не разрешалось даже обнять его, даже коснуться — пока он не смотрел на меня определенным образом. После этого я мог его подмять, зажать и насиловать, невзирая на протесты. Его оцепенение после секса подтверждало мою правоту. Иногда он запрещал мне мыться — особенно после полевых казней. Жадно вдыхал запахи пота, крови и пороха, медленно наливаясь горячей злостью, чтобы потом хрипеть подо мной в подушку. Ему нужен был ласковый мучитель, и я с радостью стал им. Так долго мы были вместе, и так мало. Время пролетело, словно я всего лишь пару раз моргнул. Война стала самым счастливым временем в жизни, ведь я любил моего железного эльфа, а все остальное только добавляло остроты. Я боялся, что он выгонит меня, когда я приполз к нему, сбежав из польского госпиталя после ранения. Мне было так плохо, так больно. Я никогда не чувствовал себя настолько слабым, и только мысли о нем поддерживали меня. Я видел, как его руки комкают простыни, как он приоткрывает рот, когда хочет поцелуй, как растрепавшиеся волосы тянутся по подушке, а под животом остается темный и мокрый след его наслаждения… Я видел и заставлял себя идти, не терять сознание. Я шел и готовился прощаться навсегда. Он всегда говорил, что нужен от меня только секс, только страсть. Но мой член после ранения оставался неживым, значит, во мне больше нет ценности для него. Я не ожидал, что все будет так. Макс думал, что я погиб. Он напивался вечерами и спал на диване в гостиной. Не мог дойти или просто не хотел в спальне, где до того мы спали вместе? Он вымыл меня, уложил, и мы спали обнявшись. Он спал, а я смотрел на него и умирал от счастья. Макс любил меня очень сильно. Две недели я торчал у него дома, лечился и спал. Он приносил еду и лекарства, менял мне повязки, выправил документы. Он привел Карла, чтобы я не скучал. Никто не знал, что я жив, и этот идиот решил, что Макс ведет его к себе, чтобы заменить меня. Как будто это было возможно! Все это время мы спали вместе, и он не жаловался, не говорил, что хочет большего, хотя я и старался ласкать его ртом и руками, как ему нравилось. Тогда я понял это окончательно, и его показная холодность уже не могла обмануть меня, а злые слова перестали ранить: ему был нужен я. Однажды на рассвете я проснулся от почти забытого чувства, и едва не рассмеялся от счастья, увидев собственный стояк. В тот день Макс впервые в жизни опоздал на службу, и хоть он сердился на меня, я видел, что на самом деле он счастлив. Я оттрахал его очень больно и сильно, растянув отвыкшую от меня прекрасную задницу. Близость краха Рейха пугала его. Чем хуже шли дела на фронте, тем больше Макс заваливал себя работой. Я не знал, чем он занимается, и он рассказал об этом только в апреле: он готовил нам чистые документы и разрабатывал планы бегства из Рейха. Он сыпал фактами, сравнивал варианты, спрашивал меня о чем-то… а я не знал, как ему сказать, что ничего не получится. Обычно он был прав, но сейчас я не сомневался, что он ошибается. Мы нигде не найдем места, чтобы скрыться. Даже если выправим документы и сойдем за беженцев или пленных, даже если нас не будут искать, даже если никто нас не узнает. Мы не найдем места, где сможем жить вдвоем, как супруги. Это… не одобряется нигде, мы станем привлекать внимание. Нам придется скитаться и переезжать, и я был бы рад хоть такому счастью, но Макс… мой железный эльф любил удобную постель и размеренную жизнь. Он привыкал к вещам и менял их неохотно, вот как меня. Он будет несчастлив в такой жизни, прячась и перебегая с места на место. Для нас не было выхода из этой войны. Но я бы хотел, чтобы стреляли в меня, а не в него. Чтобы все эти выстрелы достались только мне, ведь он так плохо терпит боль. Я обнимал его и чувствовал, как между нашими животами разливается горячее и липкое, словно мы только что любили друг друга, но непривычно черное на форме. Его губы дрожали, и я чувствовал, как стынут у него пальцы. Он смотрел на меня так… словно я могу остановить смерть. Он доверял мне до последнего вздоха, и я говорил, говорил, пока мог — что все будет хорошо. Что в госпитале все поправят, и мы дойдем. Что мы никогда не умрем. И я не оставлю его никогда, и как только он очнется, то сразу увидит меня у своей постели. Что я люблю его больше всего на свете, больше чем дышать, больше чем жить… Я видел, как его взгляд перестал смотреть. Я поймал ртом его последний выдох, и тоже перестал дышать. Мы лежали среди развалин, и я думал, что ему неудобно на битых камнях, а его волосы все в пыли… и надо прикрыть его от чужих глумливых глаз и рук. Прижать к себе крепко, чтобы нас не растащили в разные ямы для трупов. Это все, что я делал — обнимал его. Наступила темнота, пропали звуки и образы, не стало воздуха, верха и низа, только я и он. Редко-редко в отголосках тишины мне слышался далекий стук, словно мы ехали в метро. Я обнимал моего Макса, пока он не пролился сквозь мои руки в никуда. Просто исчез. Я так люблю его, господи. Ну или кто там есть, за жизнью. Я так его люблю. Мне ничего больше не надо, только обнимать его. Пожалуйста, отдайте мне его. В пустоте ничего нет, только черное ничто. Я ищу его, но у меня нет рук. Я зову, но нет голоса. Я даже не знаю, лежу я, стою или лечу в бесконечности. Иногда мне кажется, что я слышу его голос где-то вдали, Макс кричит от боли и зовет меня, и тогда я рвусь и вою от собственного бессилия. Я пытаюсь двигаться к нему, разгребая черноту, но как же больно там, где ничего не болит. Мне нужен только он, только он и больше никто. Я просто хочу снова обнимать его.