Глава 30
27 февраля 2018 г. в 17:01
Примечания:
В юбилейной тридцатой главе сплошные воспоминания, и ничего кроме них.
Рейтинг - легкая R.
Начало войны и всего вот этого вот. Самая жарень еще впереди.
Никто тут не болеет за фашистов, не подумайте.
И спасибо, что вы здесь)))
Вечером после окончания медосмотра Хайрих отправился проводить Макса, даже не спрашивая разрешения. Тот был не против, и даже намеренно взял с собой папки с бумагами, хотя работы скопилось не то чтобы много. Они вышли на улицу, и некоторое время шли пешком. Хайрих то и дело ускорял шаг, подбивая Макса идти быстрее, но ничего у него не выходило.
Макса что-то беспокоило, но он не мог сформулировать: общее состояние складывалось из мелочей. Слишком легко и быстро прошел медосмотр. Не потребовалось дополнительных проверок, никаких документов, ничего вообще — даже на отметки посещения спортивных залов никто не взглянул. А теперь еще и подозрительная машина, стоявшая неподалеку и неторопливо тронувшаяся в их направлении. Нехорошее предчувствие заставляло Макса неровно дышать.
Возле его дома через дорогу стоял еще один автомобиль. Теперь он был практически уверен в подозрениях: наверняка это Гейдрих желал получить веские доказательства, с помощью которых будет легко им манипулировать.
Макс лихорадочно искал пути выхода. Разумеется, проще всего было отправить Хайриха домой и лечь спать, однако он отдавал себе отчет, что охочее до ласк тело просто изнемогает от желания тесного контакта. Хайрих ничего не замечал, беззаботно рассказывая что-то, улыбаясь и придерживая рукой папки с бумагами.
Они вошли в дом и поднялись до квартиры. Стоило двери закрыться, отгораживая их от всего прочего мира, папки беспорядочно полетели на пол. Хайрих сгреб Макса своими огромными ручищами и принялся целовать, жадно урча и кусая его губы. Его страсть была такой густой и ощутимой, что поглотила бы все без остатка, но Макс не мог избавиться от тени черной машины в голове. С большим трудом ему удалось отстраниться от Хайриха и перевести дух.
— Ты не заметил, что за нами следят?
— Следят? Ты про машину возле дома? — Хайрих беззаботно улыбнулся и снова обнял Макса. — Да брось ты... это от желания в голове все помутилось.
— Хайрих, еще одна машина была рядом, когда мы только вышли. К тому же, осмотр прошел подозрительно легко, — Макс ответил очень спокойно, хотя хотелось наорать на легкомысленного дурачка.
— И что нам делать? — Хайрих растерялся, нетерпеливо облизывая губы.
Макс думал над этим вопросом всю дорогу, и до сих пор не мог бы похвастаться прекрасным решением.
— Ты снимаешь квартиру? — спросил он.
— Да, верно, — Хайрих назвал улицу в отдаленном районе.
— Хорошо. Мы можем отправиться туда?
— Ну... да, можем, — тот явно смутился. — Но это совсем не как твоя квартира: у меня тесно, не слишком чисто, да и мебели почти никакой нет.
— Хайрих! — свирепо зашипел Макс. — Меня не интересует твоя мебель!
— Понял. Как скажешь. Что я должен делать?
— Очень хорошо. Сделаем так.
Макс обрисовал ему свой простенький план: пусть он был не идеален, но ничего лучше не придумывалось. Хайрих согласился, хоть и посетовал, что теряется масса полезного времени.
Он вышел спустя пять минут после того, как оба поднялись в квартиру. Постоял у подъезда, прикурил сигарету и неторопливо пошел в сторону центра. Черная машина напротив все еще стояла. Начинало темнеть.
Макс успел привести себя в порядок и переодеться; из окна уже ничего не было видно, но он и не подходил близко. В кабинете горел свет, демонстрируя его ударную работу во благо Рейха. Макс задернул шторы, чтобы с улицы было видно движение в квартире, и вышел на лестницу. Внизу слышались тихие голоса, и он подождал спускаться, пока те не затихли. Ждать пришлось всего пару минут, потом Макс осторожно спустился и зашел в квартиру своего домовладельца.
Господин Шинкль был взволнован: у него уже побывали учтивые люди в форме, и расспрашивали они о гостях офицеров. Этот великий конспиратор благоразумно поведал, что у Макса никого кроме коллег не бывает, и что он очень много работает.
Довольный таким поворотом дела, Макс приказал Шинклю молчать под страхом смерти о том, что он куда-то вышел: пусть все считают, что он работает дома. В половине второго ночи Макс велел домовладельцу зайти в квартиру и погасить лампу, но так, чтобы его никто не видел из окна. Некоторая возможность провала операции, безусловно, была, но ради спасения своей шкуры герр Шинкль сделал бы все, как ему велят.
О да, в тот момент Макс прекрасно понимал Гейдриха: управлять людьми очень легко, когда в руках есть что-то против них.
Макс вышел через черный ход в темные дворы. К счастью, он прекрасно знал дорогу: пройти через двор в арку, потом обогнуть дом и вильнуть в кусты, срезая угол парка, затем выйти на неприметном перекрестке; машина уже стояла в назначенном месте, но Макс не был уверен, что это свои. Хайрих мог уладить все быстро, или здесь оказалась засада. К счастью, водитель вышел и чиркнул спичкой, прикуривая. Макс узнал Карла Бреннара и, переводя дух, подошел к машине. Тот втянул глубокую затяжку и бросил сигарету; ничего не спрашивая, сел за руль.
Ехали в полной тишине по темному городу, благо, ни один патруль не был опасен: машина Управления могла передвигаться когда угодно и где угодно в городе и окрестностях. Из центра они выбрались в спальные районы, затем приехали туда, где Максу приходилось бывать совсем нечасто: как правило, днем и по служебным делам. Это были кварталы съемных квартир и темных закоулков, где почти каждую ночь проходили погромы. Здесь жили небогатые штурмовики, разорившиеся крестьяне, мелкие торговцы. Здесь прятались евреи и коммунисты, почти в каждом подвале можно было отыскать грязные комнатки, где находили себе свои запретные удовольствия потребители опиума и гомосексуалисты.
Карл остановился в одном из узких тупиков среди одинаковых мрачных домов. Макс вышел и пошел за ним следом до другой темной подворотни; тут они какое-то время стояли молча в густой тени у стены какого-то здания. Впереди одиноко светил тусклый фонарь. Прошло около десяти минут, и в светлом круге появился высокий и широкоплечий силуэт. Максу не нужно было видеть лицо, чтобы знать, кто это идет.
Карл тихо подошел к другу; перебросившись с тем парой слов, он спокойно пошел обратно, к оставленной машине. Хайрих вошел в густую тень проулка и приблизился; в темноте Макс не видел его лица.
— Ты сумасшедший конспиратор, — прошептал он, обнимая любовника. — Они отстали уже у церкви кайзера Вильгельма.
— Мы не знаем этого. Ты бываешь невнимателен, Хайрих, — Макс постарался делать голос недовольным.
— Не в этом дело. Их явно интересуешь ты, а не я.
Его горячие руки отправились исследовать тело Макса под одеждой; это было довольно неожиданно.
— Хайрих, спятил?
— Абсолютно, — тот кивнул, и горячее дыхание коснулось волос Макса. — Я уже слишком сильно хочу тебя, и до дома не дойду.
Подобная перспектива совершенно не радовала. Быть облапанным обезумевшим от желания самцом на улице в сомнительном районе при условии возможной слежки — отменный план на вечер! Макс зашипел, однако первая же его активная попытка вырваться оказалась и последней. Огромная рука сдавила его шею, лицо Хайриха оказалось совсем рядом; Макс видел отблеск фонаря в отражении глаз.
— Не смей. Я слишком долго ждал. Я все сделал, как ты хочешь, теперь моя очередь.
Холодный спокойный голос. Так он говорил со своими жертвами. Макс почувствовал холодок на спине; однако, возбуждение не отпускало его, и они оба прекрасно об этом знали. Все так же придерживая за шею, Хайрих отвел его за угол: всего метров пять, и они оказались в кромешной тьме. Здесь пахло сыростью, прелыми листьями и — пусть совсем слабо — мочой.
Макс попытался снова воспротивиться: он не какой-то там бродяга, чтобы зажимать его на помойке! Однако сопротивление было мгновенно подавлено: Хайрих просто придавил его к стене грубым поцелуем, одновременно приложив затылком о камень. Должно быть, Макс отключился на некоторое время, потому что при соприкосновении с реальностью вновь, он обнаружил себя прижатым к стене обратной стороной (хорошо хоть не лицом в кирпичи), а Хайрих, придерживая за талию, торопливо стягивал с него уже расстегнутые брюки. Как и всегда в неприятные моменты, Макс чувствовал легкую тошноту. Он счел за благо не противиться более, и через несколько секунд пальцы захватчика с глухим рычанием вторглись в него.
Теперь Макс на собственном опыте мог убедиться в регенерационной способности человеческого тела: это снова было как в первый раз. Острая боль — до золотых звезд в глазах — заполнила его, и он на мгновение забыл, как дышать, а потом не смог сдержать плаксивого стона. Хайрих тяжело сопел, торопливо и не слишком аккуратно растягивая Макса на пальцах, смазав только подручными средствами, но терпеть долго он не был намерен, и быстро заменил пальцы на член. Он сходу начал пробиваться внутрь, толкаясь в Макса со всей силы и совершенно не пытаясь быть тише. Тот с трудом держался на ногах, опираясь о грязную стену, и не чувствовал тела, кроме того места, где его грубо рвали; он хрипло стонал от боли, краем ускользающего сознания понимая, что это ощущение... приятно. Не болью, конечно, а скорее осознанием чужой непреодолимой силы.
Хайрих кончил очень скоро, ведь ему пришлось так долго ждать свою награду. Некоторое время он держал Макса в объятиях, прислоняя к стене, и тот слышал, как выравнивается его дыхание, пока в животе остывал темный огонь. Вокруг было все так же тихо и безлюдно, никто не проходил мимо и не интересовался темной подворотней. Но даже если бы сейчас кто-нибудь показался поблизости, Максу не было до этого дела: сейчас его волновала только густая тянущая боль, что наполняла все тело.
Оказалось, что теперь им нужно пройти еще квартал. Это была невыносимая пытка. Максу казалось, что он упадет по дороге и останется лежать на грязной улице. Ноги подгибались, и мерзкое мокрое ощущение липкой дряни внутри раздражало. Хотелось в горячий душ, потом крепко выпить и уснуть.
Дом был примерно таким, как он и предполагал: пять этажей, грязные окна в темных рамах, длинные смежные балконы с развешанным на них бельем. Пахло домашней стряпней, кошками и детьми.
Не самый плохой вариант, конечно, но далеко и не шикарный.
Они вошли в темный подъезд на грязную лестницу. Максу потребовались усилия, чтобы не застонать, когда он узнал, что нужно подняться еще на целых четыре этажа. Пока он медленно, опираясь о стену, поднимался (конечно, Хайрих пытался затащить его на руках, но он не позволил), их преследовали посторонние звуки из-за хлипких дверей квартир. Плакали дети, женщины разговаривали на повышенных тонах, на третьем вообще, судя по звукам, проходила какая-то пьяная гулянка. Хорошо. Шумно, никто не обратит внимания на их тихую возню.
— Здесь много людей живет, даже ночью тишины не бывает. И почти у всех есть что-то незаконное, так что нас не выдадут. Меня соседи боятся, — Хайрих словно читал мысли Макса, поднимаясь следом.
Они остановились у довольно облезлой двери; Хайрих повернул ключ в замке и толкнул дверь плечом. Внутри было темно и тихо; Макс прислонился к стене, радуясь возможности опереться обо что-то надежное. Его тут же попытался обнять Хайрих, но он недовольно заворчал, отталкивая руки; тогда тот вздохнул, отправился по узкому коридору куда-то вглубь помещения и зажег свет.
Примерно так Макс себе и представлял его жилище.
Крохотная квартирка оказалась не такой уж грязной. Она состояла из маленькой комнаты и еще более тесной кухоньки. Пока Хайрих гремел чем-то на кухне, Макс прошел в комнату, нащупывая выключатель света.
— Значит, сюда ты водишь тех, кого хочешь поиметь?
Хайрих почти сразу материализовался рядом, по-хозяйски обнимая Макса и утыкаясь лицом в его волосы.
— Никого. Я и сегодня не ждал гостей, тем более тебя, — пробормотал он. — Прости за беспорядок.
Почти всю комнату занимала постель. Наверное, это когда-то был большой диван, но за время своей долгой жизни он лишился спинки и подлокотников, зато обзавелся дополнительными элементами. Несколько матрасов лежало поверх диванных подушек, их покрывали мятые несвежие простыни; прямо под окном без штор сиротливо притулилась единственная подушка, а справа от двери находился старый, чуть кривоватый шкаф. Другой мебели в комнате не было.
Макс освободился от объятий и прошел дальше: в коридоре не было ничего, кроме обшарпанного стула, двух крючков для одежды и двери в уборную. Вздох облегчения вырвался у Макса из груди: значит, удобства не общие на этаже! Внутри все выглядело мрачновато, но относительно благопристойно, за исключением треснувшей раковины. Ванна была довольно большая и не ужасно грязная, но в ней плавала замоченная стирка; Макс не стал заострять взгляд на рыжеватых разводах в воде.
На кухне всю обстановку составляли стол, два стула, шкафчик и тумба с древним примусом, на котором Хайрих как раз что-то готовил.
— Обстановка спартанская, — хмыкнул Макс.
— Да, прости. Мне не особенно важно, как здесь: спать, есть и стирать можно, — ответил Хайрих, с энтузиазмом мешая варево в кастрюльке.
— У тебя есть полотенце? Мне нужно в ванную, если ее можно освободить.
— Можешь взять мое, оно почти совсем чистое — только вчера поменял. Я сейчас уберу стирку, не волнуйся.
Через некоторое время Макс в одной простыне вернулся в спальню. Очень хотелось лечь и уснуть, но он понимал, что вряд ли сможет.
— Давай я сменю постель? — Хайрих мгновенно оказался рядом, пользуясь преимуществами крохотной квартирки, и уже доставал из шкафа запасное одеяло.
— Нет, не нужно. Мне интересно так, — Макс чуть дернул плечом, избавляясь от контакта. — Хочу узнать, как ты спишь здесь.
Подобные ощущения были у него впервые. Макс оказался полностью в окружении запаха другого человека, как бы занял его место. Он различал, чем пахнут волосы, и тело: вот мыло, и немного пота, и семя, потом сигареты и, кажется, пиво... Макс словно забрался внутрь Хайриха, стал им. Он и не думал, что так хорошо знает его запахи. Макс зарылся поглубже в постель, натягивая второе одеяло, чтобы скрыть улыбку: он не почувствовал ничего постороннего, ни нотки чужого присутствия. Похоже, Хайрих и правда никого не водил сюда...
Маленькое личное блаженство Макса было грубо прервано: Хайрих забрался под одеяло, обнаженный и в капельках воды после ванны.
— У меня есть тушенка и макароны. Я не смешивал, как ты любишь, — сказал он, мгновенно запуская свои руки везде, где мог дотянуться.
— Нет, не сейчас, позже. Сейчас я хотел надавать тебе по шее за то, что ты устроил, болван, — Макс слегка пихнул его в бок. — Это было мерзко, страшно и дьявольски больно!
— Прости... прости меня! Я так сильно желал тебя, ведь ты долго не позволял, — зашептал тот сбивчиво, прижимаясь ближе и целуя.
В остаток ночи Хайрих долго ублажал Макса языком, без устали ласкал пальцами повсюду, делая невозможное. Боль ушла, осталось только жаркое наслаждение пополам с томной негой — и Макс наконец-то стонал в голос, когда Хайрих снова заполнял его собой. На этот раз не так резко, мягче и ласковее, но не менее сильно, чем всегда.
— Мой большой, мой сильный мальчик...
Макс едва не повыдергивал его волосы, зарываясь в них пальцами: Хайрих был в нем, и над ним, и вокруг — его запах, его сила и тепло, и луна в окне над ними. Глядя на нее, Макс думал, как смотрит на нее ночами Хайрих, когда спит один. Как он медленно курит и гладит свой член, думая о нем...
Этой ночью Макс кричал во время оргазма, кричал и кусал его плечи. Широкая спина вновь расцветилась свежими царапинами. После Макс лежал в позе эмбриона, почти засыпая, а Хайрих обнимал его сзади, шепча нежные непристойности. Так странно было слышать это от него, грубого и жесткого.
Они проснулись ранним утром, когда еще еле начало светлеть небо. Завтракали молча: Макс был слишком сонным, мечтая, что сегодня-то непременно выспится, а Хайрих не спешил его беспокоить. Добираться домой пришлось примерно тем же путем, что и накануне; оказалось, что верный друг Карл снимал квартиру неподалеку, и не отказал в помощи.
К себе домой Макс попал рано, как раз чтобы успеть привести себя в порядок и переодеться. Любезный домовладелец сообщил, что сделал все в точности, как он просил. Макс в ответ посмотрел на него самым подозрительным своим взглядом.
— Естественно. В противном случае я успею уничтожить всю вашу семью еще до того, как меня станут в чем-то подозревать.
Он испытал глубочайшее удовлетворение от того, как побледнело и осунулось лицо герра Шинкля, а его крысиные глазки нервно забегали.
По пути на службу Макса осенила некая идея, которой он и занялся незамедлительно, пока работы было не слишком много. Гейдрих оказался на месте, и принял Макса на удивление быстро: должно быть, тот удачно попал в "окно". Он похвалил Макса с прекрасными результатами медосмотра и участливо спросил, не заваливает ли тот себя бумажной работой. Его тонкий юмор тем утром был особенно тонким, и теперь Макс был уверен, что это именно Гейдрих дал указание следить за ним. Только благодаря давней привычке удавалось держаться спокойно и бесстрастно.
Выслушав предложение Макса — пока еще не привязанное к датам, которых тот не знал — Гейдрих некоторое время раздумывал.
— Я считаю, это хорошая мысль. Вы так много работаете, — тут он позволил себе полуулыбку. — Тогда незачем откладывать: пусть весь отдел получает отгулы... например, с пятницы? Пятница, первое сентября. Чудесная дата, вы не находите, Максимилиан?
Пятница, первое сентября 1939 года. Макс не знал, как эта дата окажется вписана в мировую историю, но его спина в тот момент похолодела, хоть он и не показал эмоций.
— Прекрасно. Я составлю общий приказ и подам на подпись. В понедельник мы вернемся на рабочие места, — сказал он.
— Да, да, конечно. Вернетесь на места, — Гейдрих снова улыбнулся. — И поторопитесь с приказом: у меня еще очень большие планы на сегодня.
Макс отсалютовал и вышел. Дыхание сбивалась, и ему потребовалось некоторое время, чтобы полностью овладеть собой. Получилось! Он выбил отгулы для… для отдыха, конечно.
Парни с восторгом приняли решение о крохотном отпуске. Получалось три выходных дня — целая вечность, если подумать. Пока они радовались и делились планами, Хайрих смотрел на Макса, пытаясь понять, что он задумал.
В четверг вечером они уже ехали в сторону гор. Макс договорился с родственниками, проживающими в Баварии, чтобы им приготовили домик в Альпах. В конце лета там было очень красиво, к тому же, ему с больным горлом был полезен чистый горный воздух. Дорога вела их все дальше, постепенно спускалась ночь. Хайрих радостно улыбался, держась за руль, а Макс не мог отделаться от невеселых мыслей.
— Хайрих, я думаю, что завтра это начнется, — наконец, произнес он.
Тот вздрогнул, но помолчал немного, обдумывая.
— Прямо завтра?
— Да. Гейдрих недвусмысленно подчеркнул эту дату в разговоре со мной. Я боюсь войны.
Макс смотрел в окно, чтобы не встречаться с ним взглядом. Признания в собственной слабости никогда не давались ему легко.
— Все боятся. Карл говорит, что другие страны не полезут вмешиваться, они боятся нас. Вот увидишь: мы раздавим эту несчастную Польшу за каких-нибудь пару недель. Наша армия самая сильная и непобедимая!
— Все-то у тебя просто. Я думаю, Гейдрих планирует отправить нас туда. За войсками.
— Ну, работать с подпольщиками — наша задача. Отправит — поедем, — Хайрих продолжал излучать оптимизм, на всякий случай не отвлекаясь от дороги.
— Хайрих, там убивают. С самолета не видно, кто это внизу — немец, поляк или еврей. Нас могут бомбить наши же бомбардировщики.
— Нас не убьют, — он покачал головой.
— Хм. Это голословное замечание, — Макс усмехнулся.
— Верь мне. Мы никогда не умрем.
Они приехали очень поздно и почти сразу рухнули спать. Утром, включив радиоприемник, Макс узнал, что началась война.
Немецкие войска сминали передовые отряды поляков, воздух гудел от взрывов, криков и рева техники, а здесь, в Альпах, люди гуляли, смеялись, слушали музыку и ели мороженое. Не верилось, что где-то вдали громыхают снаряды и умирают люди.
В Берлин вернулись вечером третьего сентября. Все эти дни по радио передавали сводки с польского фронта, рассказывали подробности о нападении на радиостанцию, что и спровоцировало военные действия с немецкой стороны. Но Гейдрих заранее знал дату, так что Макс не сомневался в том, что весь инцидент полностью сфабрикован и сыгран по его сценарию.
Уютный домик с камином в тихом месте был идеален для отдыха. Время пролетело незаметно, и, хотя ничего особенного не произошло, каждый час оказался наполнен чем-то важным. Не имело значения, чем они занимались: долго спали по утрам, наслаждаясь тишиной, гуляли по окрестностям, дурачились или читали на солнечной скамейке. За эти дни они с Хайрихом стали ближе, привыкли друг к другу сильнее. Макс никогда не признался бы, но он на годы бережно сохранил в памяти все их взгляды, слова и прикосновения. То, как они неторопливо любили друг друга на шкурах, прямо на полу, наблюдая, как на теле партнера отражается пляска язычков пламени от камина. Как они яростно сношались в каждой из двух кроватей, чтобы ни у кого не возникло вопросов, почему господа из города спали только в одной. Как они были рядом друг с другом, не мешая, а дополняя, как кусочки одного целого.
Макс вернулся расслабленным и спокойным, надеясь, что теперь Гейдрих будет очень занят, и не станет так активно лезть в их дела. Через пару дней тот все же позвонил. Связь была плохая, Макс так и не понял, откуда он говорил: все это время начальника Управления невозможно было застать на месте. Он прокричал, что отдел должен будет ехать в сторону Варшавы после десятого числа, это теперь зависит от успехов в продвижении войск. В Польше было сильное патриотическое движение еще с тех пор, когда она находилась под властью Российской империи, и теперь генералы тоже опасались агрессивных действий подполья.
Макс немедленно сообщил своим подчиненным об этом. Почти все сразу же подготовили вещи, и вскоре помещение отдела напоминало филиал вокзала или таможни. Однако ни десятого, ни даже пятнадцатого сентября приказа не было. Войско польское, несмотря на отсутствие современной техники и обмундирования, сопротивлялось свирепо. Впечатляли кадры кинорепортажей: польская конница противостояла немецким танкам. Это было завораживающе до дрожи.
Макс смотрел хронику со смесью ужаса, восхищения и недоумения. Он никогда не мог понять людей, которые сознательно идут на неминуемую смерть, но потрясался умению хладнокровно смотреть ей в лицо. Была ли это храбрость, или крайнее отчаяние?
Приказ о продвижении на восток был получен только второго октября; третьего утром отобранные для работы в Польше люди поездом отправились в Варшаву, где все еще шли бои. Макс откровенно трусил, зато Хайрих был воодушевлен и, кажется, рад открывающимся перспективам. Он то и дело подсовывал Максу фляжку с крепкой настойкой, и к ночи запах апельсиновых корок пропитал все вокруг. Хайрих соскучился по активным действиям, и очень хотел чего-то интересного. Но тогда ни он, ни Макс даже не представляли себе, какой будет эта война.
Макса невероятно забавляли напыщенные высказывания Англии и Франции, которые заявляли, что не оставят Польшу в беде, но немецкие войска так их и не увидели. Клясться в вечной дружбе хорошо в мирное время, а война все ставит по своим местам.
Немцам помогали русские, поскольку Советы тоже имели территориальные желания в Польше, памятуя о величии своей бывшей Империи. Таким образом, под активное, шумное и бесполезное порицание других держав, фактически сопротивление Польши было сломлено за чуть более чем двадцать дней, не считая отдельных очагов сопротивления и моментов героической, но бессмысленной обороны некоторых объектов.
Они ехали в Варшаву. На самом деле вовсе не ехали, а едва тащились. Из-за бомбежек приходилось останавливаться, ежеминутно все боялись, что бомба попадет в линию и разобьет пути. Или в состав, и разобьет всех сразу. Ближе к вечеру поезд остановился в какой-то глуши, и машинист с помощниками натянули на крышу первого вагона немецкий флаг. Макс не был уверен, что это хорошая идея, но вражеских самолетов в тот день не видели.
Было очень страшно ехать ночью, короткими перегонами, под постоянный вой самолетов вдали. Иногда звук приближался, а однажды они застали бомбардировку какого-то населенного пункта прямо в зоне видимости. Макс смотрел в окно, как взлетают в небо языки пламени, дым, тонны грунта и искореженная техника. Это было до того жутко, что с тех пор он не мог спать в поезде: ему все время слышался гул самолетов и звук бомбежки, так что Макс подскакивал в ужасе.
Хайрих держал его за руки, пользуясь темнотой, и тоже нервничал, хоть и не так сильно, конечно. Уже под утро, когда поезд подъезжал к Варшаве, а в вагоне настала тишина, он прижал Макса к себе и целовал, долго и жарко, как и всегда. В любом другом случае тот быстро бы это прекратил, но не сейчас. В тесных объятиях Хайриха Максу почти не было страшно.