Железный Эльф

Мицар долго не мог поверить, требуя рассказать все ему во всех подробностях. Макс устал отвечать на бесконечные вопросы, чувствуя, как слипаются глаза. На территории Ибера холод снова начал пробирать до костей; он выпил все, что было во фляге, до капли, но постепенно все мысли концентрировались вокруг пузатой бутылки с живым огнем, спрятанной в его квартире в Нории. Коммуникатор ожил, пока они летели над морем, и Макс тут же приказал ему подготовить ударную дозу алкоголя, горячую ванну и постель к его возвращению. Ганс казался очень смущенным из-за вынужденного бездействия в Гиперборее. — Значит, там призраки Хардрада, Торна, Грольва… кого еще? — Я не запомнил всех, их больше трех десятков, — зевнул Макс, пристраивая голову на теплом плече Яртиса. — Сирд, Хильдар… Катвир. Еще кто-то. — Давай потом, Мицар, — негромко сказал тот. — Я постараюсь спроецировать из памяти: нам же все равно Циату рассказывать. Пусть Макс отдыхает. Он задремал в санях, отогревшись под двумя меховыми покрывалами в объятиях Яртиса. Тот хотел взять его на руки, когда прибыли на базу, но Макс отстранился, потирая лицо. — Я пойду сам, спасибо. Яртис выглядел разочарованным, а Макс и не подумал извиниться, что потревожил его чувства обманчивой близостью. Телепортационный скачок до Нории прошел без происшествий; на месте их уже ждал Гамле. Его глаза горели от восторга: он получил задание лично сопроводить делегацию к Циату, минуя все очереди, для чего у него имелся алый пропуск особой важности. Скинув меховые плащи, путешественники отправились к начальству. Циат тут же вызвал Обсидиана, запер кабинет и заблокировал его особым видом непроницаемого щита, и только после этого попросил начать доклад. Яртис дал доступ к своей памяти, чтобы присутствующие могли посмотреть события, как документальную съемку. Макс боялся, что теперь еще до утра будет отвечать на вопросы, но Циат не спросил почти ничего. — Мне нужно хорошо все обдумать. Это очень… неожиданный результат, хоть он и превосходит все мои самые смелые чаяния, — сказал он. — Если Тени станут нашими союзниками, Нория сможет избежать многих угроз. Сейчас все отправляйтесь отдыхать, с утра вы понадобитесь мне: мы начинаем подготовку к перемещению Замка. Я полагаю, нет нужды напоминать, что рассказывать об этой миссии никому не следует, и желаю вам всем спокойной ночи. Все, кроме Обсидиана, вышли из кабинета через запасную дверь, ведущую в технический коридор. Мицар тут же распрощался, убегая по своим делам: у него была запланирована встреча с инженерами, проектирующими будущую орбитальную платформу. — Проводить тебя? — спросил Яртис, когда они остались одни. — Не стоит, — Макс покачал головой. — До своих апартаментов я доберусь, а потом планирую упасть и спать до побудки. — Ты был очень храбрым сегодня. Я даже не предполагал, что ты так можешь… это было очень круто. — Спасибо. Я и сам не ожидал, просто… оно так получилось. Лифт распахнул перед ними двери, и Макс шагнул внутрь. — Доброй ночи, — Яртис остался на этаже, улыбаясь. — Увидимся завтра. Оказавшись в своей квартире, Макс с наслаждением избавился от экипировки. Спать хотелось страшно, но он просто не мог себе позволить сразу лечь: необходимо было принять душ, просмотреть почту и хоть немного поесть. — Ганс, душ, ужин, алкоголь. — Уже выполняю. Макс постарался не будить лихо, пока оно тихо, и не стал заставлять сонный организм получать разрядку, справедливо полагая, что успеет это утром. После быстрого душа он почти не жуя заглотил ужин, лекарства, и залил все это литром ледяного спирта. Тепло медленно разливалось в желудке, усталость навалилась всем весом, и весь запал бодрости кончился. — Ганс, разбуди пораньше, — сонно пробормотал Макс, сворачиваясь в клубок под одеялом. — И если я буду плохо спать тоже… В ноябре был получен приказ не дожидаться специальных отрядов, а по возможности самостоятельно казнить подпольщиков, коммунистов и евреев. Макс некоторое время после получения радиограммы сидел в прострации, соображая. По мнению руководства, заниматься этим должен был отдел, официально занимающийся обычно только допросами и адаптациями. Финансист, библиотекарь, врач. Фермер, учитель истории и художник. Единственный военный по образованию —Макс, и тот недоучка. И вот они должны были казнить их сами, причем прилюдно, на виду у толпы. Возможно, для людей с такими мирными профессиями это было бы невозможно, но не с этой группой. Из всей верхушки только Гейдрих доподлинно знал, чем они на самом деле занимаются, и как обычно ведут допросы, поэтому вполне вероятно, что приказ был продиктован с его слов. Макс всегда интересовался психиатрией, и умел пользоваться тем, что знает. Его парни умели изощренно пытать, получая удовольствие от процесса, и организовать такое мероприятие было вполне им по силам. Ведь художник был психопатом, библиотекарь на досуге препарировал животных — начиная с лягушек и заканчивая соседскими домашними кошками, — а финансист с упоением насиловал детишек младше десяти лет. Выродки. Те самые люди, которых нормальный человек представляет про слове "фашисты". Рано утром солдаты согнали жителей деревни на площадь. Пятеро подпольщиков стояли на чурбаках, их шеи обвивали петли. Они не знали, кто из них выдал своих, а кто молчал, невзирая на пытки. У одного были сломаны обе руки, другой потерял все зубы и лицо его, распухшее и синее, мало напоминало человеческое. Парни вели их перед собой, подталкивая — босиком по раскисшей холодной грязи. Это был спектакль. Крестьяне молчали, смотрели на все это и молчали. — Вы думаете, что сейчас все закончится. Но это не так просто. Вы пошли против воли Германии, против воли людей своей страны, действуя по указке гнилого красного руководства. Ваша смерть станет началом! — проревел Хайрих во всю силу своей глотки. Голос разносился над толпой, отдаваясь эхом от домов и пустынных улиц. Было очень тихо. Потом заплакал ребенок — задавленно, еле слышно. Карл вытащил из толпы мальчика лет пяти-шести, с силой оторвал от матери. Женщина пыталась цепляться за свое дитя, но удар кулака Карла по голове заставил ее замолчать и тяжелым кулем осесть на землю. Парни выбивали чурбаки из-под ног обреченных, перекидываясь шуточками и сопровождая каждый взрывами хохота. Женщины отворачивались, плакали, кто-то хотел уйти, но Конрад дал предупредительный выстрел и все остались на месте. Трупы остались на виселице до отъезда группы в декабре. На каждом висела фанерная табличка с указанием проступка и даты казни. Что стало с ними потом Макс не знал. На следующий день к двери дома старосты была прилеплена бумага с распоряжением. В ней говорилось, что каждый крестьянин, сдавший подпольщика, коммуниста или еврея, получит вознаграждение. Предписывалось сообщать о незнакомых людях, о тех, кто разбрасывает листовки, обо всех странных домах и беседах. После той казни Макс узнал, что местное подполье нарекло его Варшавским зверем, и оценило голову в кругленькую сумму. Хайрих взял на себя добровольную обязанность телохранителя. Холодало. Стремительно приближалась зима, а Макс все не мог разобраться с делами. Это угнетало, и он стал нервным и раздражительным. В пустынном доме гуляли сквозняки; во время заморозков по утрам на стеклах вырастал тоненький слой инея. Макс все время мерз, и не мог заснуть ночами, кутаясь во влажное одеяло, прижимаясь к Хайриху в поиске тепла. Он боялся выходить на улицу, потому что в такую погоду непременно схватил бы свою любимую ангину. Постоянный поиск тепла вынуждал Макса искать близости с Хайрихом, даже если планировал этого избегать. Возможно, это и было его первым серьезным проигрышем: за это время Макс привык к нему гораздо больше, чем за все прошлые месяцы. Хайрих был удобным и надежным, почему-то Макс знал, что может на него полагаться, словно знал с рождения. В декабре начались сборы домой. Макс с тяжелым чувством просматривал бумаги, ненужные сразу сжигал в камине. Начальство недовольно, ведь они так и не взяли главарей всей этой шайки. У Макса было много вариантов поддельных документов и несколько живых задержанных: курьеры, один гравер и человек, у которого была часть записей с данными людей, которые уже переехали в Германию и Австрию по фальшивым паспортам. И все. Похоже, действия немцев действия спугнули организаторов, наверняка у них были свои люди поблизости, возможно, они даже следили за группой. Макс знал, что они сделали все, что было в их силах, но начальство это явно не устраивало. Пленных разместили в общем вагоне для людей, отправляемых в Германию. Состав охраняли солдаты, немцы, и Макс не сомневался, зная, что пленные не смогут сбежать или выкинуть нечто неожиданное. Его парни заняли почти весь мягкий вагон, остались свободным несколько купе в самом хвосте. Макс смотрел в окно и мечтал поскорее оказаться дома. Ванна (непременно горячая, на час, как минимум), потом любимая постель, перинки — такие теплые, мягкие, уютные! И никаких сквозняков, никакой польской формы и прочего... На перроне он увидел семью. Отец, мать и маленький сын, мальчик лет десяти. Они очень волновались и у них было много вещей. Макс сразу подумал, что они переезжают в Германию. Пока не тронулся поезд, он наблюдал за ними из окна: как они загружали багаж, как мать шикает на ребенка, чтобы тот молчал и не мешался взрослым. Максу они не нравились. Он не мог объяснить это, но почти физически ощущал, что эти люди… с ними что-то не так. Мальчики проверяли документы у всех в поезде — просто по привычке, и еще потому, что им нравилось ощущение власти над людьми. Хайрих, естественно, тоже ходил со всеми: не мог же он пропустить это развлечение, поэтому некоторое время Макс ехал один. Хайрих вернулся вскоре, довольный и разгоряченный, сел напротив. — Ты видел семью? — спросил Макс, не отрывая взгляда от пейзажа за окном. — Муж, жена и сын? Они сели в наш вагон, или, может, в соседний. — Да. Они в нашем, в конце. Документы проверил, нормально, — Хайрих пересел к нему на сиденье. — Проверь еще раз. Они мне не нравятся. — Да там все нормально, Макс! — он попытался обнять его. — Хайрих, проверь еще! — Макс повернулся к нему и холодно посмотрел. Тот некоторое время молчал, потом кивнул и встал. — Я понял. Сейчас. Он взял с собой только Карла. Вдвоем парни управились за несколько минут, не поднимая шума. Хайрих принес их паспорта, и Макс убедился, что сейчас работа подпольщиков стала еще лучше. Это была отличная подделка, должно быть, лучшая из тех, что он видел. В его голове медленно созревал подходящий план на случай, если эти люди не станут особенной удачей, а только обычными беглецами. По приезду домой Макс оставил пленных и все дела на Хайриха и малодушно сбежал домой. Только сейчас он понял, как сильно скучал по Берлину, по своей квартире, по всем вещам, что делали привычный мир уютным и удобным для него. Он принял ванну, как и мечтал, после сразу же рухнул спать, и проспал четырнадцать часов подряд. Наутро за ним пришел Хайрих. До работы добрались без происшествий; тот рассказал, как разместил пленных и что уже выполнил в отсутствие Макса. Похоже, ночью он совсем не ложился. Комнату для допросов выделили очень неохотно, но Максу было откровенно наплевать на тех, кто был не рад их возвращению. Стараниями Карла, муж и жена уже находились внутри, мальчик ждал пока в соседнем помещении. Макс со скрытым вожделением наблюдал, как Хайрих и Карл облачаются в чудесные клеенчатые фартуки и перчатки, пока двое других мальчиков пытались разговорить супругов привычными методами. Хайрих утверждал, что это не сработает, основываясь на результатах предварительного общения с ними, и Макс не видел причин не верить ему. Похоже, парни решили повторить тот удачный фокус с ребенком; Макс был несколько поражен тем, как легко они оба подошли к этому. Даже почувствовал некоторую ревность. Второй ребенок, на сей раз мальчик, ждал здесь же — поразительно отличающийся от их сытого и ухоженного ребенка. Лагерные условия меняют быстро и резко. Через неделю человек уже другой. Спустя месяц там лучший друг, знакомый с младенчества, превратится в незнакомца — запуганного, болезненного, сломленного. Сильных людей на самом деле очень мало. Макс смотрел в оконце двери, когда парни вошли внутрь. Мальчик из лагеря был с ними, тощий до синевы, с кровоподтеками на боках. Он хрипло дышал, и Макс успел подумать, что недавно ему сломали ребро, или повредили грудь иным способом. Этот ребенок больше не являлся человеком — это был материал. Человеческий материал. Как в замедленной съемке Макс смотрел на это. Сперва Карл говорил что-то тем людям. Было похоже, что они не реагируют. Тогда он подошел к Хайриху — тот держал мальчишку за руку чуть выше локтя, неловко и явно неудобно, Макс почему-то запомнил это очень хорошо. Ребенку было все равно. Кажется, он теперь реагировал только на битье и еду, стараясь игнорировать окружающий мир. Его рассудок, должно быть, спасался таким образом, или был уже катастрофически поврежден. Макс не слышал их слов, зато слышал крик ребенка. Он одинаковый у всех: так же кричат русские коммунисты, польские евреи, индусы и немцы — одинаково. Есть то, в чем все похожи. Пронзительный, звериный крик боли, хруст разрываемого тела, треск костей. Его снова рвало в туалете, до кровавого кашля и слез в глазах. Вид изувеченного детского тела заполнял все его мысли. Женщина рыдала и кричала, кажется, умоляя прекратить это. Палачи были похожи на хищников, разрывающих добычу, словно запах крови опьянял их, а крик жертвы подстегивал. Разодранное тело еще слабо дергалось, струйки крови стекали по полу в специальный сток. Именно от этого зрелища Максу пришлось бежать до туалета и срочно избавляться от завтрака. Когда он вернулся, труп уже убрали. Карл ждал в коридоре, вытирая клеенчатый фартук тряпкой, грязно-алой от крови и пыли. Он напряженно улыбнулся, и Макс понял, что тот сильно возбужден. Хайрих вывел ребенка задержанных, и остановился, словно ожидая приказа. Мальчишка смотрел затравленно, хоть и не видел, что здесь происходило. Наверное, родители обещали ему по приезду красивую квартиру, комнату с хорошими обоями, игрушки... А теперь все пошло не так. Макс медленно кивнул, и Хайрих с мальчиком скрылись внутри. Женщина завыла, увидев сына. Было слышно, что муж пытается что-то торопливо говорить, но она выла так громко, что слов не разобрать. Только что на ее глазах разодрали ребенка, а теперь та же участь ждала и ее сына, и это было выше ее сил. Она кричала мужу, чтобы тот не молчал, чтобы сказал этим ужасным людям все что они хотят, потому что жизнь сына дороже любых посторонних, что остались далеко отсюда. Должно быть, страх делает людей слепыми. Неужели она правда считала, что их отпустят с миром? Или хотя бы их сына? Возможно, это была та самая соломинка для утопающего. Макс видел, как Хайрих заводит руку ребенка за спину, пальцами проверяя плечевой сустав. Мальчик плакал, толком все еще не понимая, но крик матери его окончательно деморализовал. Хайрих дернул ребенка за руку, пока только выдергивая сустав, и тот пронзительно закричал. Женщина побледнела и потеряла сознание, а ее крик еще долго звенел у Макса в ушах. Мужчина сидел бледный; он тяжело дышал и некоторое время молчал, а потом стал говорить. Он знал немногое, но назвал людей, и адреса, по которым можно было их найти в Германии. По этим данным были арестованы и отправлены в лагеря еще шесть семей. Всех троих арестованных в поезде отвезли в пригород и расстреляли, свалив в овраг и закидав валежником. Парни не хотели, чтобы слухи об их методах распространились среди заключенных. Макс не знал, нашли ли их позже, или они так и остались захоронены там. Приближалось Рождество. С тех пор, как погиб отец, этот праздник перестал приносить Максу радость. Мать почти всегда плакала и веселья не получалось, к тому же, она так любила дарить разные полезные подарки, что порадоваться сладостям и игрушкам в детстве он просто не мог: ему дарили, в основном, книги и полезные вещи. Обычно перед Рождеством Макс всегда отпускал своих подчиненных, ведь у многих были семьи не в Берлине, и они хотели повидаться с родными. В этом году исключений не было, хотя, конечно о такой войне, как им предстояла, Макс и не предполагал. Впервые за несколько лет ему захотелось нарядить елку, по-настоящему отпраздновать этот день. Это было весьма странно, нелогично, но Макс отчего-то решил пойти на поводу у своего внезапного каприза. Запасов еды пришлось купить заранее, потому что в праздники магазины не работали. Макс выбрал самую маленькую елочку из тех, что смог найти: он терпеть не мог осыпающиеся иголки, а чем елка больше, тем больше и иголок. Коробка с украшениями нашлась не сразу. Максу пришлось перерыть все шкафы, чтобы ее найти, зато сразу по-особенному запахло праздником. Тонкие бусы, которые страшно было раздавить, цветные дутые шары из Швейцарии, снежинки и стеклянные звезды, которые отец давно еще привез из Парижа. Воспоминания были такие хрупкие. Макс почти закончил с елкой, когда раздался стук в дверь. Он отставил коробку и пошел открывать, ожидая увидеть там Хайриха. — Добрый вечер, — улыбнулся из-за двери Карл. —Хайрих просил передать. Вот. Он протянул сверток, который Макс машинально взял. — Передать? А почему не сам? — Хм. Он не сказал, да? Не успел взять билет на поезд, и пришлось срочно срываться, чтобы подсесть к знакомым в машину: они едут в его сторону. — На поезд? На машину? Хайрих уехал? — Макс впервые слышал об этом, потому растерялся сперва. — Ну да. Домой, к семье. Он не говорил? — Карл тоже выглядел сконфуженным. Макс покачал головой. Мысли рассыпались, разбрелись по углам, и собрать их никак не выходило. — Спасибо, Карл. Счастливого тебе Рождества. — Эммм... да, и вам, шеф. Макс рассеянно закрыл дверь и прошел в гостиную, положив сверток на стол. Было очень обидно. Значит, Хайрих уехал, ни слова ему не сказав. Отправился к своим, к своей нормальной семье. Но ведь это правильно, так и должно быть. С чего вообще Макс решил, что в этом году Рождество будет особенным, и он встретит его не один? Наряжать елку расхотелось; он смотрел на коробку с украшениями, как на странный чужеродный объект. Некоторое время Макс собирался с мыслями, пока не пришел к выводу, что ничего теперь планировать и готовить не нужно, и можно просто отоспаться эти дни. А сегодня просто крепко выпить, чтобы злость и обида не переливались через край. Вечерело. За окном было уже совсем темно, но свет Макс не включал. Ближе к ночи он откупорил коньяк и вскрыл коробку печенья. Просто не хотелось больше ничего, совсем. Снаружи слышались веселые голоса, там бегали дети, кто-то даже пел старые гимны. Постепенно Макс впадал в забытье; казалось, что дома стало светло, и что Хайрих горячо обнимает его за плечи, что-то шепча, медленно раздевает… Просто сон в Рождественскую ночь. Макс проснулся ближе к вечеру в своей кровати. В доме было тихо, слышалось только тиканье больших часов в гостиной. Очень хотелось пить, и голова раскалывалась — с вечера Макс много выпил, а потом слишком долго спал. Он принюхивался к божественному аромату жареной колбасы, и думал, что кто-то из соседей готовит вкусное. Надо бы тоже пойти поесть. Что-то зашуршало в гостиной, тихо звякнуло, зашелестело. Кажется, елка, которую Макс так и не закончил украшать. Странно. Он не ждал гостей, у горничной выходной, и в доме нет кошки или собаки, чтобы кто-то мог ходить там и задевать ветки дерева. Макс вылез из постели, и настолько тихо, насколько позволила гудящая голова, прошел к двери, приоткрывая ее. Хайрих сидел прямо на полу, перед елкой. Босиком. Коробка с украшениями стояла рядом, и он осторожно пристраивал на ветвях стеклянные безделушки, с явным интересом разглядывая их. — Хайрих? Я думал, ты уехал к своей семье, — Максу хотелось, чтобы голос звучал безразлично, но вышло довольно жалко. Тот вздрогнул, и чуть не выронил серебристый шарик с красивым узором. Кажется, мать покупала его на Рождественской ярмарке в Вене. — Я вернулся. Поздравил их и вернулся к тебе, — Хайрих виновато улыбался, подползая на коленях. — Прости...что тебе пришлось ждать меня. Я задержался. — Да, задержался, — Макс перебирал его волосы, пока тот горячо дышал ему в живот. — Мне пришлось начать пить одному. А потом они ели колбасу, чудесную жареную колбасу, пили пиво, смеялись о чем-то, чего уже не вспомнить. Ночью они зажигали свечи и пили чай с шоколадным печеньем, и Хайрих был так трогательно нежен в своем чувстве вины, что Макс в порядке исключения позволил это прямо на ковре гостиной. Позже Хайрих перенес его в спальню и спал рядом, а Макс долго смотрел на светлеющее небо за плотными шторами. То Рождество вышло и правда очень хорошим. Позже Макс узнал, как все вышло на самом деле. Передав подарок, Карл бегом отправился к друзьям, которые ехали домой на машине через тот район, где была ферма родителей Хайриха; там он добрался до места, когда все уже готовили на стол. Хайрих пришел в ужас, узнав, что Макс один в квартире, и, похоже, ждал его. Не известно, как ему удалось отбрехался от своих, но Карл остался у него дома, как лучший друг, а Хайрих на перекладных добирался в Берлин. Вечер Сочельника — не самое подходящее время для поездок, но иногда случаются и чудеса. Его подвезли какие-то военные, спешащие в город на праздник. Наверное, они тоже ехали к своим семьям из других районов. В квартиру он проник уже под утро, когда Макс крепко спал на диване в гостиной. Хайрих перенес его в кровать, раздел, и даже сам немного поспал рядом. Днем он боялся, что Макс проснется в дурном настроении и выгонит его, поэтому оперативно готовил еду и занимался уборкой, желая задобрить. Хайрих так никогда и не узнал, что Макс не сердился на него тогда. Днем не хотелось вылезать из постели. Хайрих, казалось, не устает вообще, будто в его член был вставлен металлический стержень. Макс всерьез начал опасаться, что у него начнутся проблемы с гигиеной. Отдыхая после очередного раунда, он беспорядочно гладил тело своего большого любовника. — Хайрих, мне не нравится это, — Макс довольно сильно дернул короткие волоски на его лобке. Тот вздрогнул и судорожно выдохнул. — Хорошо, я уберу. — Только грязные полуобезьяны носят на теле волосы. — Я понял. В очередной раз выйдя из спальни, Хайрих задержался дольше; услышав шум воды, Макс отправился к нему, подумывая присоединиться в душе. Дверь оказалась не заперта; он резко распахнул ее и встал на пороге, сложив руки на груди. Хайрих стоял под водой, тщательно выбриваясь опасной бритвой Макса. Он был невероятно хорош: сильное молодое тело, все в воде и мыльной пене, гладкие изгибы кожи, выступающие мускулы... Макс почувствовал, что снова возбуждается, хотя до этого думал, что натрахался на месяц вперед. Хайрих определенно полностью совпадал с эталоном идеального тела в его системе ценностей. Заметив присутствие, Хайрих повернулся к нему лицом, и принялся снимать пену бритвой над самым основанием члена. Макс стиснул зубы, поджал пальцы ног и только с огромным трудом сохранял присутствие духа. Хайрих чуть склонил голову и изменил угол движения; теперь было видно, как пена стекает с его полувставшего члена. Пальцы с бритвой двигался медленно, дразня. Одно быстрое движение — случайно ли? — и на коже проступила тонкая цепочка кровавых капелек. Он посмотрел на Макса, улыбнулся и провел по ним пальцами. Посмотрел, словно раздумывая, затем облизал, медленно забирая каждый в рот. Макс уже жалел, что пришел на это смотреть: Хайрих не отводил от него взгляда, трахая свой рот пальцами, будто демонстрируя намерения. К окончанию представления его член снова стоял колом. Закончив с бритьем и пеной, Хайрих небрежно сдернул с сушилки полотенце Макса — еще влажное после недавнего мытья, — и спокойно начал вытираться им. Дразнить. Медленно собирать капли со своей кожи, явно обрисовывая те места, которые Макс любил трогать больше всего. Ощущение от прикосновений было совершенно живым, будто он на самом деле касался кожи. Макс отстраненно отметил, что Хайриху нравятся прикосновения к животу и плечам; они не произнесли ни слова, но один явно показал, что собирается сделать с другим, а тот воспламенился и уже сильно этого хотел. Терпение Макса было на пределе; он резко захлопнул дверь, отступил в спальню и зарылся в постель. Через несколько минут пришел Хайрих, шлепая по полу голыми ногами. Макс в самом начале их странных отношений потребовал, чтобы тот был либо полностью одет, либо обнажен у него дома, и Хайрих тщательно выполнял это требование, предпочитая ходить голым и всегда готовым к контакту. Постель пришла в движение — монстр подбирался к жертве. Хайрих обнял Макса сзади, почти сразу направляя член к его промежности. В этот раз он подготовился и даже был обильно смазан, поэтому легко проник в растянутое долгими тренировками отверстие. Макс ожидал резкости и агрессии, но Хайрих был нежен и нетороплив, доставив удовольствие лаской и заботой. Похоже, он решил, что перегнул палку с представлением и напугал любовника, и теперь таким образом извинялся. Сам себя обвинил, сам наказал, сам просил прощения. Удовлетворенный и расслабленный, Макс засыпал в его объятиях, впервые отчетливо не желая отправляться в душ, чтобы немедленно смыть с себя следы своих и чужих выделений.