Железный Эльф

Утром Макс впервые за очень долгое время (включая сюда последние недели войны) проснулся сам, не из-за тревоги, дурных снов или посторонних звуков, а потому что выспался. Несколько минут после пробуждения он лежал, не открывая глаз, и слушал, как за окнами шумит почти настоящий Берлин. Снов в этот раз не было, или они испарились, не оставив воспоминаний, поэтому Макс мог бы вообразить, что действительно находится там, в каком-нибудь мирном тридцать восьмом. Тогда у него еще не было Хайриха, и приходилось развлекать себя самому... Макс зарывался поглубже в перины, загонял подушку под бедра, так, чтобы плотно сбитый уголок оказывался у него в промежности, укрывался, стесняя движения, воображая, что это похоже на настоящие объятия. В таком положении он ерзал в постели, представляя больших крепких мужчин, сильно возбуждаясь при этом, но не позволяя себе достигать разрядки. Когда же он наконец отпускал контроль, оргазм случался бурный и невероятно сильный. Сейчас этот метод не действовал. То есть, реакция тела, конечно, была, но скорее негативная: оно требовало больше, сильнее и жарче. Оно помнило уверенные руки, горячий живот, крепкий член. Тело хотело Хайриха. — Возможно, если бы тогда у меня был опыт с кем-то другим... я смог бы принять замену сейчас, — прошептал Макс, обессиленно откидываясь на подушки. — Но теперь мне нужен именно этот гаденыш. Ганс, что я буду делать с человеком? — Понятия не имею, герр Макс, — услужливо отозвался коммуникатор. — Человеческие размеры — даже учитывая выдающиеся характеристики герра Хайриха — не подходят омегам, вы не получите удовольствия. Но, возможно, это переключит вас и позволит подобрать себе достойного партнера? — Да... я тоже думал об этом, — признался Макс. — Надеюсь, что его бесполезность разочарует меня и с сердечной меткой что-нибудь произойдет. Или, может быть, я смогу модифицировать его. Ганс, какие возможности нам доступны? — О, способы есть разные, но, боюсь, все они весьма затратны. К тому же, из беты альфу не перелепить, госпожа Оула уже много столетий пытается, и все безрезультатно. — Я понимаю, — Макс нащупал в одеялах гладкий бок одной из своих игрушек и стиснул объемный ствол. — И все же, я хотел бы попробовать. Меня устраивают его внешность и характер. Ганс промолчал, но в этой тишине явственно слышалось то, о чем Макс думать не хотел. — Это вовсе не любовь, — прошептал он в подушку, накрываясь с головой. — Я не влюблен в него. Больше часа возни с игрушками под одеялом не решили проблему полностью, но хотя бы немного расслабили и сняли напряжение. Около полудня Макс встал, отмылся от смазки и заказал еду в апартаменты. Сложно было поверить, что через час он уже окажется в Берлине. Отправкой на Землю заведовал гуманоид редкого в Нории вида. Никсы нечасто выбирали регулярную службу по причине необязательного характера и, зачастую, фантастически развитой лени. Об этом Максу рассказал Обсидиан еще во время интервью с сотрудником, которого звали Ктлис Сомнар Ии. У никса были приглушенного синего цвета волосы и бирюзовые глаза с мутно-белым зрачком, а кроме того вся кожа казалась сияющей из-за усыпавших ее мелких самоцветов. Синие, бирюзовые и белесые, как туман, похожие на гладкие капли, они складывались в узоры и расходились длинными лентами, обвивая пальцы, уши, шею. Смотрелось очень красиво. Никс проверил опросник на приборе, похожем на кирпич с прорезью, и кивнул. Макс хорошо подготовился, и его вид в соответствии с текущей модой и погодой в Берлине не вызвал нареканий у дежурного: классические джинсы, ботинки, водолазка и тонкий джемпер. Поскольку времена года у Земли и Юны были зеркальным отображением друг друга, там сейчас была весна; достаточно тепло, чтобы не брать куртку, но еще слишком прохладно (особенно по ночам) для открытой летней одежды. Поскольку Макс подавал заявку заранее, пакет с документами и деньгами уже был готов. Коммуникатор принял форму смартфона неизвестной фирмы, по виду похожего на одно из многочисленных произведений плодовитых китайцев. Макс читал, что перемещение может вызвать неприятные ощущения, поэтому старался быть готовым к этому, слушая последние наставления. В Замке для отправки на Землю использовали кабинки в виде ниш в породе, закрытые стеклянной перегородкой с оборудованием. Генераторы создавали необходимые поля, специальный прибор по показаниям расчетов преломлял пространство в нужном месте и пассажир достаточно плавно вкладывался в разлом, причем выброс энергии компенсировался во временный карман, чтобы использоваться в обратную сторону для возвращения. Данные для планового и экстренного возвращения уже находились в памяти коммуникатора, так что особых проблем не предвиделось. Макс прочел, что высадка обычно происходит в безлюдном месте, потому что время от времени все равно случаются ошибки и вызывают разные эффекты: чаще визуальные, вроде искажений обозримого пространства, но изредка и более серьезные. На всякий случай он самостоятельно проверил расчет отправки для себя (легкость, с которой теперь давались мысленные расчеты, вызывала у него эйфорию), и ошибок не нашел. Внутри кабинки не было ни ремней, ни даже ручек, за которые полагалось держаться: Макс просто прислонился спиной к каменной стенке, пока Ктлис вводил на дублирующем приборе данные расчетов. Ганс выводил все на экран, чтобы ничто не осталось незамеченным. Загорелись зеленый индикатор внутри и красный — снаружи; прибор отправки издал звуковой сигнал. — Мы отправляемся, герр Макс, — сообщил Ганс через маленький погружной наушник. — Может немного мутить. — Я знаю, — Макс закрыл глаза, гадая, какую точку для высадки выберет система. Сквозь закрытые веки он видел мелькающие огни растяжения пространства; уши заложило, в желудке возникла пустота, опора из каменной стены исчезла, и через несколько секунд вернулась, мягко ударив в ступни. Почти сразу появились звуки текущей воды, шума листвы, далекого гула улиц, и запахи — сырости, прели, ночной прохлады. Макс открыл глаза и увидел нежную молодую зелень листвы. Он стоял на мосту, под ногами медленно утекала прочь темная вода. Над деревьями расцветало небо. Часы на экране комма показывали начало шестого утра, вокруг не было ни души. — Ганс, где я? Карта с указанием точки местонахождения сразу всплыла на дисплее, и Макс без труда понял, что стоит на пешеходном мосту через Ландверканал, недалеко от собственного дома. — Это была самая удобная точка, приближенная к знакомым местам, — пояснил Ганс в наушник. — Очень хорошо. Похоже, многие улицы поменяли названия… — Да, это так. Город довольно сильно изменился с сорок пятого, но у меня есть все необходимые карты. Смотрите на экран, я буду выводить там обозначения. Макс и так знал, что Берлин стал совсем другим. В свободное время он смотрел панорамы улиц и не узнавал многих мест; кое-где же, напротив, встречал давно знакомые фасады, невольно испытывая радость от одного их вида. Сейчас же все происходило на самом деле, и Макс никак не мог избавиться от волнения. Он любил этот город, искренне любил, и хотел продолжать чувствовать родство с ним. Больше всего он боялся, что изменения станут фатальными, и он не сможет найти того невидимого, что связывало его с Берлином в прежней жизни. Никто не обращал внимания на раннего прохожего: город привык просыпаться рано. Уже работали или открывались магазинчики с выпечкой, кофе, прессой. Аптека, которую Макс миновал недавно, работала круглосуточно. Есть он пока не хотел, но витрины разглядывал с интересом. Все выглядело иначе, даже старые фасады домов были отреставрированы, окна заменены, этажи достроены. Поначалу Макс волновался, что будет выглядеть подозрительно, постоянно глядя в телефон, но вскоре успокоился: почти все встречные люди шли, уткнувшись в свои смартфоны. Современные информационные технологии оказались очень на руку. На улицах часто встречались приезжие: турки, арабы, кто-то еще. Макс уже знал о проблеме беженцев и в глубине души не одобрял нынешнее мягкотелое правительство, которое не в состоянии защитить свой народ в собственной стране. Современные берлинцы сильно отличались от тех, которых он знал: его современники не стали бы этого терпеть больше необходимого. Размышляя подобным образом, Макс вышел на Харденбергштрассе. Слева вдали виднелся силуэт церкви Поминовения кайзера Вильгельма, отозвавшийся в груди глухой тоской: ее не стали реставрировать, оставив разрушенной в качестве памятника войны, и она выглядела практически так же, как Макс запомнил ее в сорок пятом. В остальном район сильно изменился и, хотя многие старые фасады здесь были восстановлены, часть из них перестроили до неузнаваемости. Художественная школа, которую видно было из окна кабинета, лишилась гордого шпиля над главным входом, а вместо угловой стройной башни уродливо торчала современная пристройка. Место дома по Штайнплац занимало строение из стекла, похожее на гигантский стакан (здесь разорвалась бомба в апреле сорок пятого, и соседний дом сильно пострадал; во многих квартирах в доме Макса с той стороны вылетели окна от взрыва). Да и сам родной дом здорово изменился. Квартира господина Шинкля, уважаемого домовладельца, не использовалась: окна с улицы были закрыты металлическими заслонками. Крышу переделывали явно недавно, и вместо обычных мансардных окон сделали врезные в потолке. Возможно, там были шикарные квартиры или наоборот, недорогие комнаты для студентов. Макс сначала хотел зайти внутрь, но передумал, пока смотрел на свои бывшие окна. Там все равно все по-другому, может, даже планировку сменили. Интересно, нашел ли кто-нибудь его тайник в стене, где остались документы, старинная брошь матери с большим бриллиантом и россыпью камней поменьше, и его офицерское кольцо? Наверняка да, столько лет прошло. Из двери вышла женщина в строгом костюме и с портфелем. Она приветливо улыбнулась Максу, словно они были знакомы, и повернула в сторону метро. Почему-то это изменило отношение к месту и дому: теперь это не был дом Макса, это место принадлежало другим людям, и вернуться «туда» уже не получится. Не отсюда точно. Макс неторопливо вышел обратно на Харденбергштрассе, посмеиваясь ироничным шуткам истории: в скверике на Штайнплац был установлен небольшой монумент жертвам Сталинизма. В хорошие дни он ходил пешком вместо тренировки, путь до Канцелярии занимал примерно час. Сейчас времени было хоть отбавляй, и Макс не стал себя ограничивать. Он с неодобрением смотрел на новые здания, казавшиеся ему уродливыми, и с теплотой разглядывал «старичков», притаившихся в тени и листве. Берлин постепенно просыпался, утро рабочего дня выгоняло на улицы людей всех возрастов. Дети мчались в школу на роликах, самокатах и велосипедах, подростки проносились мимо, используя те же колесные средства, плюс доски на колесиках, а один даже ехал на одном моргающем огоньками колесе. Почти все были в наушниках и со смартфонами. Взрослые передвигались пешком и на велосипедах, хотя и среди них попадались чудаки на самокатах. Часть публики организованным потоком стекалась в двери станции «Зоологический сад». Макс подумал, что потом обязательно спустится в метро, но сейчас ему неожиданно захотелось кофе. Он занял место в первом же симпатичном кафе, предпочтя зайти внутрь, чтобы уличная пыль не летела в еду. Здесь пахло завтраком: жареным хлебом, яйцами, сосисками. Он не выдержал и заказал немного еды, а еще стакан воды и маленькую чашку черного кофе. Сосиска оказалась очень вкусной, а вот масло в Нории делали нежнее. Макс заканчивал с тостом, когда его внимание привлекла парочка за уличным столиком. Он хорошо видел их через стекло, и не было никаких сомнений, что они влюблены и счастливы. На их столике были две большие чашки с кофейными напитками и какая-то сладкая выпечка, и они кормили друг друга, поочередно целуя угощающие пальцы и улыбаясь. Несмотря на то, что оба они были парнями, никто не смотрел на них и не возмущался, и эти двое совершенно не смущались. Это было так… обескураживающее интимно и одновременно притягательно, что Макс на некоторое время завис, соображая: восхищает его это зрелище или все же возмущает? Ребята доели свой завтрак и ушли, взявшись за руки. Макс смотрел им вслед и думал, что нынешний Берлин очень тихое и безопасное место, и Хайриху здесь точно не понравилось бы. — Вам не нравится тост? — спросила симпатичная официантка с именем «Саша» на нагрудной табличке. — О, нет, все очень вкусно. Я задумался, — успокоил ее Макс. Девушка улыбнулась ему чуть дольше, чем полагалось просто по этикету, и он почувствовал легкий спазм в груди. Будь здесь Хайрих, эта девочка доживала бы сейчас свои последние минуты: мало того, что она явно была еврейкой, к тому же, очень привлекательной, так еще и посмела выразить симпатию ему. Макс сделал вид, что не заметил ее заинтересованного взгляда, но в глубине души ему было приятно, что современные девушки тоже считают его привлекательным, хотя и не подозревают, что ему уже больше ста лет, если считать с официальной даты рождения. Он попросил счет и оставил немного больше денег с учетом чаевых. — Нужна ли сдача? — спросила Саша, прижимая к груди папку со счетом. — Нет, оставьте себе на булавки. — Так говорил мой дедушка, — она снова улыбнулась и немного покраснела. — А я как раз старомоден, — кивнул Макс, откладывая салфетку. — Приходите еще, — с надеждой сказала вслед ему Саша. — Это вряд ли, — ответил Макс уже на улице, глядя, как прямо перед ней обрушилась целая пирамида подносов с посудой, осыпая девушку осколками. — Для твоего же блага, девочка. Церковь Поминовения кайзера Вильгельма стояла посреди кошмарных архитектурных форм нового времени и смотрелась здесь странно. Если бы Макс был немного романтиком, он мог бы сказать, что кирхе неуютно здесь, и она явно хочет привлекать к себе поменьше внимания. По мере того, как он подходил ближе, звуки окружающего мира будто стихали, и наконец остались только шепот дыхания и стук сердца. Они не виделись с сорок пятого года, и теперь встретились здесь, посреди своего потерявшего облик города — два обломка прошлого, не подлежащих реставрации, живая память грохочущей эпохи. Максу казалось, что здание помнит его так же, как и он помнит эту церковь еще в полной красе, до первых вражеских бомб. Они молча смотрели друг на друга — человек и здание, — не нуждаясь в словах. У обоих были раны, которые не залечили ни время, ни другие люди. — Хотите сделать снимок, герр Макс? — нерешительно предложил Ганс в наушник. Вместе с его голосом прорвалась хрупкая тишина, и мир заполнился звуками машин, трамваев, голосами людей и зверей из зоопарка неподалеку. — Нет, зачем? Их и так полно в сети, мой не будет лучше других, — Макс пожал плечами, сбрасывая наваждение. Это просто здание, таких в городе сотни. Ганс успел проложить пеший маршрут до места работы, который почти совпадал с тем, что был у Макса в голове. Можно было дойти пешком или поехать на метро, чтобы не уставать, но осознание, что придется миновать то место, где их убили и погребли, где до сих пор лежат останки Хайриха, не давало покоя. Макс не чувствовал себя готовым оказаться там сейчас, поэтому он изменил маршрут и малодушно сбежал в зоопарк. Утром рабочего дня тихие тропинки под сенью расцветающих деревьев прятали редких посетителей. Зоопарк был совсем не таким, как Макс его помнил, хотя последний раз он был здесь еще в самом начале сорок пятого, зимой, когда тот еще не был разрушен. Шел снег, было морозно. Темнело рано, а освещение не включали из-за затемнения, и стволы деревьев в начинающихся сумерках казались еще чернее на фоне свежего снега. Он выбрал это место для встречи не случайно: в этот час в зоопарке точно никого не было, но Хайрих задерживался. Что могло ему помешать? Патрули вряд ли, у него документы для пропуска практически везде. Банда... тоже маловероятно, Хайрих раскидает человек пять без особых проблем, а большую группу подозрительных людей не пропустят патрули. Тогда что? Месть выживших подпольщиков-коммунистов? Случайная пуля? Темная фигура показалась вдали, стремительно приближаясь. Хайрих бежал, выдыхая облака пара. — Вид бегущего офицера даже в мирное время вызывает панику, — сказал Макс, поднимая воротник. — Ты все равно опоздал. — Да... там оцепление, где бомба упала. Выносили пострадавших, попросили помочь, — Хайрих потоптался на месте, а потом порывисто обнял его. — Прости. — Нас могут увидеть, — зашипел Макс, не особенно резво вырываясь. — Здесь никого. Он сказал это глухо и веско, так что Макс сразу замер и позволил обнимать себя. Стало очень тихо, словно снег приглушил все звуки, сгладил углы и разрушения в городе. Словно это и правда можно было спрятать под белым покрывалом. Очень далеко, на грани восприятия, появился далекий натужный гул. — Самолеты, — прошептал Макс сквозь пересохшие губы. — Ничего не бойся, — Хайрих стиснул его сильнее и поцеловал в висок. — Я не позволю ничему страшному случиться с тобой. Макс с трудом отыскал место их встречи с помощью Ганса. Сейчас здесь все было иначе, и дорожки под сенью деревьев не стало: всего в нескольких метрах начинался вольер каких-то животных, а из деревьев бывшей аллеи сохранилось всего два. — Здесь все не так, Ганс. — Да, герр Макс. Территория зоопарка сильно пострадала во время боев за Берлин. Наши войска оборонялись героически, но, к сожалению, без всякой надежды на победу. Примерно два с половиной миллиона военнослужащих Красной Армии вступили в бой с всего лишь полумиллионным ополчением в Берлине, и, хотя на улицы вышли даже старики, женщины и мальчишки из Гитлерюгенд, шансов у нас не было. — Ты говоришь как немец, хотя для тебя «наши» — это, скорее, армия Нории. — Я ношу личность Ганса Вернера, герр Макс, и стараюсь следовать его образу мышления. Так что я, в некотором роде, тоже жертва этих событий. Макс помнил день, когда Ганс Вернер не явился на службу. Это было седьмое апреля, суббота. Он ждал целый день, а вечером поехал к нему домой, и застал на его месте развалины. Спустя пару дней стало известно, что Ганс помогал соседям спуститься в бомбоубежище, и налет застал его на улице с двумя соседскими детьми. Он успел оттолкнуть старшего в сторону и закрыть собой младшего, но сам погиб от разлетевшихся обломков здания. Макс подал документы на награждение Ганса Вернера посмертно Железным Крестом, чтобы его родители получили компенсацию, и до последнего дня сожалел об этой утрате. — Ганс был отличным секретарем и идейным молодым человеком, — Макс чуть улыбнулся. — Мне даже было неловко перед ним за отсутствие уважения к великой идее фюрера. — Полагаю, он догадывался об этом, но продолжал ценить вас как начальника и офицера. — Мне приятно это слышать. Из-за поворота показалась группа школьников лет десяти в сопровождении учительницы и гида. Тот увлеченно рассказывал о копытных Европы, ребята слушали, переговариваясь, и делали фотографии на телефоны. Макс поспешил уйти, не желая, чтобы его личное пространство нарушали. — Куда теперь? Канцелярия, РСХА, или, может, Дронтхаймерштрассе? Мы можем успеть навестить ваше бывшее поместье, — спросил Ганс, когда Макс вышел обратно на Будапештерштрассе. — Нет, ничего из этого. Я… мне интересно просто посмотреть, как туристу. Это уже не мой Берлин, поэтому мы отправимся к Рейхстагу и Бранденбургским воротам. — Тогда разумнее всего воспользоваться такси или общественным транспортом. Макс посмотрел предложенные Гансом варианты и выбрал самый долгий. Он прогулочным шагом двинулся на восток, миновал Ландверканал, прошел сквозь посольский квартал и сел на автобус. Система билетов была изучена заранее, и Ганс сформировал дневной билет, который регистрировали все исправные электронные устройства. Макс сел возле окна и задумчиво смотрел, как проносится мимо ухоженный парк с гуляющими людьми — счастливыми и беззаботными, серьезными и деловыми. В чем-то новые берлинцы были похожи на старых. Колонна Победы все так же гордо возвышалась над зеленью, и ее вид немного поднял настроение. По логике победителей ее должны были уничтожить в сорок пятом без остатка, и запретить возводить вновь. За время поездки чувства немного улеглись, и Макс вполне довольный жизнью вышел возле Рейхстага. Стеклянный купол снаружи ему не понравился, хоть он и читал, что внутри складывается дивное впечатление, но проверять лично не стал. Прогулялся вокруг, слушая многоязыкую речь туристов, неторопливо направился к Бранденбургским воротам. К тому времени он снова проголодался и с аппетитом пообедал в уютном и довольно дорогом кафе, наблюдая за проходящими людьми сквозь панорамные окна. Его уже не удивляли разнородные пары, которые не стесняясь гуляли за руки, и он не смущался, замечая радужные флажки на одежде, рюкзаках или в виде браслетов. После еды Макс отправился дальше по Унтер-ден-Линден, но дневное солнце уже здорово пригревало, и он некоторое время посидел в тени лип, немного не доходя до памятника Фридриху Великому. Ганс развернулся в планшет, и Макс не смог побороть соблазн залезть в рабочую почту. Экстренных сообщений не было, но он едва не углубился в отчеты; к счастью, почти сразу вылезло сообщение от Обсидиана: «Не смей работать в выходной! Немедленно гулять!». — Я хотела посмотреть памятник сгоревшим книгам, — сказала на польском девушка, проходящая мимо вместе с друзьями. — Это где-то здесь, неподалеку. Макс тоже захотел. Он хорошо помнил десятое мая тридцать третьего, потому что сам стоял среди возбужденной молодежи и жадно смотрел, как пламя пожирает страницы сотен томов. Он не участвовал в шествии студентов, считая себя выше этого, но на Опернплац не мог не явиться, будучи в то время пламенным национал-социалистом. Впереди были годы разочарования, страха, невыносимого удовольствия и адской боли, но тогда он был одним из многих молодых людей, детей новой Германии, полных веры в будущее и фюрера. Воспоминания снова растревожили его, и Макс отправился пешком через путаницу улиц, не слишком глядя за направлением. Он не слишком удивился, обнаружив, что ноги вывели его на Вильгельмштрассе. От Канцелярии — хоть Старой, хоть Новой — не осталось и следа. Теперь здесь были до тошноты милые жилые дома с магазинчиками, палисадниками и геранью на балконах. Только на углу стояла небольшая мемориальная табличка с упоминанием, что здесь находилось раньше. Макс знал, что здесь камня на камне не оставили, но почему-то не ожидал, что это так сильно его заденет. Словно это была личная обида. Он прошел туда и обратно, совершенно не понимая, как это возможно, и слишком глубоко погрузился в свои мысли, поэтому не удивился, когда какая-то женщина обратилась к нему: — Извините, вы мне не поможете? Я ищу мемориальный комплекс на месте гестапо, и что-то не могу понять, где я. — Конечно, — Макс кивнул, не отрывая взгляда от таблички. — Идите дальше по Вильгельмштрассе, за министерством Авиации сверните на Принц-Альбрехтштрассе, и вы на месте. — С-спасибо… — как-то растерянно отозвалась женщина. Ганс досадливо цокнул в наушнике. — Герр Макс, не отвлекайтесь. Принц-Альбрехтштрассе давным-давно нет, ее переименовали. Да и министерство Авиации уже вовсе не там… — Черт, — Макс закусил губу и обернулся, но женщина уже ушла, а неподалеку находился только благообразный старичок, улыбнувшийся ему. — Надеюсь, она не подумает ничего такого. От собственного прокола стало неуютно и досадно. Макс прибавил ходу и сам прошелся по указанному адресу. Министерство транспорта снесли, на его месте теперь выросли магазины. Зданий РСХА и офиса рейхсфюрера больше не было (впрочем, любопытная публика охотно осматривала даже останки гестаповских подвалов). На этом месте был открыт большой мемориальный комплекс, весь в информационных щитах, туристах и сувенирах. Макс подумал, что он вполне мог быть экспонатом здесь, а кольцо Хайриха на груди сошло бы за очень дорогой памятный сувенир. Устав от шума, он пошел в сторону бывшего Дома авиаторов, прекрасно зная, куда теперь направляется. Осталось только одно место, к которому так и тянуло, и до него было рукой подать. В тот день они уже не могли передвигаться свободно: в городе там и тут встречались засады русских солдат. Макс обходил дворами, не переставая злиться на Хайриха. Как он мог оставить документы в кабинете? Теперь туда не так просто попасть, и совершенно не факт, что получится их вызволить. Их идеальные, чуть потрепанные и засаленные, новые документы с другими именами и происхождением, их билеты в новую жизнь… Хайрих шел чуть позади, обиженно сопел и то и дело пытался зажать в углу, чтобы извиниться снова. Да, это было здесь… Макс остановился и окинул взглядом новый фасад. Здесь были развалины дома, из-за которых он тогда выскочил, не оглядываясь, едва освободившись от объятий этого идиота. Всего секунда и… в животе снова стало горячо, словно в него снова стреляли. Вкус крови на языке смешался с горечью из горла, в глазах потемнело. Макс прислонился плечом к стене дома, пытаясь разобрать схему на экране комма. Ганс указывал на место в семи метрах отсюда, в тихом зеленом скверике. Конечно, у коммуникатора были эти данные — откуда извлекли его останки. Где остался его Хайрих. Макса трясло. Он сел на скамейку и пожалел, что не курит. Земля под ногами чуть заметно завибрировала из-за проходящей неподалеку линии метро, и от этого снова бросило в жар. Кольцо под одеждой стало невыносимо холодным и тяжелым. — Я всегда знал, что вы не обычный человек, штурмбаннфюрер фон Краних, — сказал кто-то слева. — Вы позволите? Рядом стоял тот самый старичок с Вильгельмштрассе. Макс похолодел и с огромным усилием заставил себя нормально дышать. — Присаживайтесь, но я понятия не имею, о чем вы говорите. — Конечно, — тот сел, кивая и улыбаясь. — Я все понимаю. Вам наверняка нельзя раскрывать всей правды, просто… я сразу вас узнал. Вы не помните меня, конечно, ведь столько лет прошло. Хотя для вас это, похоже, незначительный эпизод. Вы выглядите даже моложе, чем тогда. — Я все еще не понимаю, о чем вы. — Мне было пятнадцать. Я Мартин Робнер, штурмбаннфюрер. Я целых две недели был вашим секретарем. Теперь Макс, конечно, вспомнил его, и был уверен, что этот человек говорит правду. Мальчишка из Гитлерюгенд, которого выделили ему после гибели Ганса, восторженный и исполнительный. Он с азартом брался за любое задание и верил, что вот-вот произойдет чудо, и Рейх будет спасен. — Вы ошибаетесь, — вздохнул Макс. — Нет, я уверен в этом. Уже тогда я знал, что вы — особенный. Люди так не могут, только в книжках. Знаете, после вашего исчезновения ходили легенды. Говорили, что вы и оберштурмфюрер выехали в Польшу или Чехословакию и скрылись там. В вашем кабинете нашли документы тех стран с другими именами. Вас искали, меня много раз допрашивали, но я знал только, что вас не поймают. Макс молчал. Он не думал, что встретит кого-то из прошлого здесь, ведь все должны были умереть. Он не знал, хочет ли подтвердить догадку Мартина или чтобы он поскорее ушел. — Вы почти не изменились. Выглядите даже лучше, чем тогда. Я сперва подумал, что у меня старческие галлюцинации, а потом вы сказали той женщине… это могли быть только вы, штурмбаннфюрер. — Я полагаю, не очень разумно называть кого-то подобным званием. — Простите… я не хотел вас беспокоить. Просто очень рад, что я был прав, и что слухи в кои-то веки оказались правдивы. И вы живы, и у вас все хорошо. Хорошо ведь, да? Макс послушно кивнул. — Я пойду тогда… да. Простите еще раз, так неловко. У вас наверняка полно важных дел… но если что — я живу на Альбрехт-Ахиллесштрассе, у Аденауэрплац, и… — Спасибо, Мартин, я найду вас, если возникнет необходимость, — сказал Макс своим обычным командным голосом. Старичок тут же вытянулся и щелкнул каблуками. — Так точно, штурмбаннфюрер! Разрешите исполнять? — его лицо сияло фанатичным восторгом. — Исполняйте. — Зиг Хайль! Робнер развернулся и пошел прочь строевым шагом. Макс проводил его взглядом, оседая на скамейке. Впервые за долгое время ему по-настоящему захотелось плакать. — Ганс… домой. Он закрыл глаза, чувствуя, как болезненно тянет, не желая отпускать его, сердечная метка.