Железный Эльф

Ответа на письмо предсказуемо не было. Макс не особенно расстроился по этому поводу, представляя, как бесился не привыкший к отказам и унижению Янгир. После неофициального объявления Циата об изменении в политике государства многие подразделения перестроили график рабочих дежурств и состав смен; Макс лично пересмотрел расписания для своих людей, а всех новых агентов и аналитиков ставили сразу в новый режим. Несколько тщательно спланированных задержаний, карательных акций и показательная казнь в начале зимы сделали свое дело: форма с черной отделкой стала вызывать трепет и нервозность у всех, кто хоть чем-то был занят, а про агентов нового отдела безопасности пошли фантастические слухи. Макс старался спланировать каждый свой день так, чтобы свободного времени не оставалось совсем. Он лично проводил допросы особо отличившихся задержанных, прописывал алгоритмы для следователей и аналитиков, старательно посещал тренировки и регулярно скрывался в гимнастическом зале. Почему-то именно гимнастика лучше всего помогала, когда становилось особенно паршиво. За едой, во время ожидания чего-либо или посреди ночи из-за очередных снов Макс выполнял расчеты. Он уже вполне уверенно просчитывал телепорт практически в любую точку Юны, даже с учетом некоторых ограничений, а то кошмарное уравнение со сдвигом времени было пройдено больше чем наполовину. Эфирный проектор, получив всю мешанину смутных образов, запустил процесс подбора подходящих локаций и фенотипичных линий, занявший сразу двадцать восемь процентов мощности рабочей станции. Ганс постоянно проверял состояние процесса, но тот планомерно двигался по какому-то своему графику, не останавливаясь много суток. Макс постепенно нащупал хрупкий баланс между приемом лекарств, физической нагрузкой и упражнениями с игрушками. Это помогало нормально работать в дневные смены и оставаться собранным, но не спасало от ночных не-кошмаров, периодов невыносимого желания и редких пугающих приступов. И если от первых двух спасало увеличение дозы яда, то с последним Макс ничего придумать не мог. Это снова было похоже на ощущение разрывов внутри, на горячие волны, омывающие что-то в животе, и со временем они становились все болезненнее. Первый из таких серьезных приступов накрыл его ночью, после очередного сна, причем снилась в основном история родителей. — Где ты пропадал так долго? — шипел Айариан, царапая спину Хагала. — Где тебя, болвана, носило? Разбухший узел внутри не позволял нормально дышать, поэтому он срывался на стоны на выдохе, теснее обхватывая своего альфу. Спазмы постепенно становились реже, и в животе было туго и жарко: грот омеги оказался заполнен без остатка. — Я... должен был стать достойным тебя, — прошептал Хагал, горячо выдыхая в его шею. — Ты все еще превосходишь меня во всем. — И я всегда буду, — застонал Айариан. — Ты просто кретин, потому что думал так долго! Спазм разошелся, и член альфы смог выйти наружу. Лишнее семя выплеснулось на грязные простыни. — Я переполнил тебя, — довольно заворчал Хагал, наваливаясь сверху и обнимая его. — Полная луна. Айариан только дышал ему в висок и прихватывал кожу губами, расслабленный и довольный. Его расплавляло изнутри ощущение покоя и особой сытости, не имеющей ничего общего с едой. Они не вылезали из постели больше суток, не в силах оторваться друг от друга после установившейся связи. Теперь Айариан чувствовал рядом со своими привычными эмоциями и переживаниями чужие, совершенно другие и гораздо более резкие. Хагал обожал его и искренне восхищался каждым жестом. Как у него получалось столько лет скрывать это? — Ох. Айариан постарался ущипнуть его как можно больнее, но плотная кожа поддавалась плохо. Хагал распахнул мерцающие глаза совсем рядом с его лицом. — Ты сердишься на меня. — Сержусь. Ты заставил меня долго ждать и… страдать. Из-за твоей нерасторопности я начал сомневаться в себе. — Ты… Айа… — Хагал перелег на спину и подтянул его к себе, устраивая на своей груди. — Я убью любого, кто посмеет усомниться в любом из твоих превосходных качеств. — Я сам усомнился! Потому что все мои сородичи устраивали свою жизнь, а я оставался одинок! Ты знаешь, что я чувствовал во время каждого гона? Когда никто, никто во всем мире не желал меня? — шипел Айариан, покрывая его грудь болезненными щипками ногтей. — Как это «никто»? — Хагал скосил глаза, чтобы видеть его лицо. — Я сам, лично, убил почти сотню санарских витязей, посягавших на тебя. И двоих йотунов, которые пытались нарушить указание нашего колдуна не касаться дивного огненного эльфа. И одного ангела, который едва не влетел в окно мимо всех моих охранных чар. — Что?! То есть, все это время ты просто держал меня для себя на потом и отгонял всех, не спрашивая моего мнения? — Айариан начал раскаляться. — Ну… я не мог иначе. Метка проявилась у меня очень рано, и я думал только о тебе. Но ты ведь был уже королем-легендой, великим воином и желанным многими омегой, а я только вошел в силу и ничем, кроме родословной, похвалиться не мог. Наш оракул еще до моего рождения сделал пророчество, что ты предназначен для особой цели, и каждый, кто захочет приблизиться к тебе, будет уничтожен, так что никто и не пытался. И я бы, может, не стал, да выбора не было, — Хагал усмехнулся. — Все одно — смерть моя. А потом я понял, что ты предназначен мне, понимаешь? Это я — твоя цель, потому что вместе мы сотворим нечто грандиозное. У меня бывают видения, и я видел нас в огромной войне. Нас и наших детей. — Я тебя сейчас поджарю заживо! — вскинулся Айариан, едва не плюясь огнем. — Я привязывал себя к постели, чтобы не разбиться и не отдаться первому попавшемуся троллю, а ты в это время завоевывал себе репутацию?! — Вообще я не сделал всего, чего хотел, — терпеливо ответил Хагал, захватывая его запястья в свою ладонь. — Мне хотелось преподнести весь Брангард тебе, как свадебный дар. Но я увидел, как тебе плохо, и потому изменил свои планы. Айариан все же полыхнул. Он чувствовал себя отдохнувшим и зверски сильным, несмотря на долгие брачные игры, а ярость захлестывала его с головой. Никто и никогда в его жизни не смел решать за него и контролировать поступки. — Сейчас я так ненавижу тебя, что готов испепелить! Огненный взрыв отбросил Хагала к дальней стене, но он тут же поднялся, упираясь кулаком в пол. — Я ведь отвечу, король моей души! Ты же понимаешь, что мне уже не пятнадцать? — прорычал он. Стены за спиной Хагала ощетинились льдом, острые иглы и кромки которого дрожали и звенели от напряжения; йотун возвышался, как мерзлая глыба в окружении своей стихии, и Айариан не мог не отметить, как его супруг силен и хорош собой. Огненная волна обрушилась на пол, раскатываясь к стенам и поднимаясь до потолка. Хагал в один рывок преодолел разделявшее их расстояние и стиснул пламенеющее тело в ледяных объятиях. — Ну тише, тише. Я вовсе не хочу всерьез тебя повредить, — негромко смеясь, сказал он. Айариан не знал, чего больше хочет: прижаться к нему и потребовать ласки, или испепелить наглого альфу. — Ненавижу тебя за это, — прошептал он. — Ты слишком хорош. — Но ты ждал кого-то другого, — глаза Хагала потемнели. — Ты удивился, когда увидел меня в свете нашего первого утра. — Я видел метку у тебя прежде, и полагал, что ты занят, — фыркнул Айариан. — Твоими стараниями я не ждал никого вообще, уверенный, что останусь один навсегда. Хагал снова хохотнул и прижал его плотнее. Под гладкой кожей ощущалась пульсация его крови, а в промежность совершенно буднично упирался горячий столб его члена. — Мне кажется, я мог бы трахать тебя вечно. — Тогда почему ты все еще не занят делом? — Айариан строго сверкнул на него глазами. — Скоро я захочу спать, а потом разбирать государственные дела, которые уже сутки идут без нашего участия. Хагала не нужно было просить дважды: ледяные наплывы на стенах за его спиной рухнули и разбились в крошево, но он даже не моргнул. Айариан в один момент оказался поваленным на постель и придавленным мощным телом. От силы йотуна все внутри сжималось; даже усталость не наступала, вместо этого хотелось урчать и выгибаться ему навстречу. Ночь, день и еще одну ночь они не могли оторваться друг от друга, поочередно жадно совокупляясь или сражаясь (впрочем, нападал всегда Айариан, не в силах держать в себе давнюю обиду). Утром нового дня они с трудом разомкнули объятия. — Пора вернуться к делам. Как мы вообще будем совмещать супружество и государственные дела? — прошептал Айариан, кусая Хагала за ухо. — Я буду приходить ночами. И проводить с тобой все свободное время. Не волнуйся, я и так всегда был рядом. — Я все еще ненавижу тебя. — А я — обожаю, — Хагал усмехнулся. — Хочу королевскую свадьбу. Хочу показать тебе твой остров, ведь я все это время приводил его в порядок. Хочу преподнести тебе мой свадебный дар, обнять тебя прилюдно, на всю Юну заявить о праве на тебя. Хочу детей от тебя… — Ты ужасно нетерпелив, — фыркнул Айариан, поднимаясь. — Представляешь, сколько всего нам нужно успеть? — Ну… у меня все готово для начала празднования. Я надеялся, что ты согласишься, поэтому все подготовил… — Да, а в случае отказа не нужно было бы готовить погребальный пир. Я слышал об этом, очень практично. Но у нас еще ничего не готово, мне потребуется время. — Делай все, что нужно. Я терпелив, как ты уже заметил. — Как ты уйдешь? Хочешь пройти по всему дворцу, как покоритель? — Айариан взялся за гребень, чтобы расчесать волосы перед мытьем. — Нет уж, предпочту избежать шипения твоих милых омег. Я выйду как и вошел — через окно. Это быстро, незаметно, и на дальнем мысе меня ждут мои люди. Я до сих пор не сообщал им, как все прошло, и они не знают, явлюсь ли я с победой, или они заберут мое тело, — Хагал встал во весь свой огромный рост и потянулся. — Люблю держать окружающих в неизвестности, они так смешно нервничают от этого. — О да, я заметил. Тогда проваливай скорее, пока я не задержал тебя вновь. — Но я и сам об этом думаю, — признался тот. — Хочешь, я помогу тебе с мытьем и вымою… изнутри тоже? Айариан стиснул бедра, чтобы угомонить желание, внезапной волной поднявшееся в нем. Нельзя идти на поводу у своих желаний… — Нет. Займись делами и появляйся к ночи. Я буду ждать. — Как скажешь, душа моя. Хагала вынесло в окно ледяным вихрем, словно его тут и не было. Айариан осмотрел разруху в своих покоях: все стены были в следах ударов и подпалинах, на полу хрустело ледяное крошево, вся мебель, кроме кровати, была разрушена, а та выглядела так, словно на ней вели войну два очень яростных войска (что, впрочем, было очень близко к правде). — Да и пусть, — он устало махнул рукой и разморозил дверь. — Айа! — Кайтисиан мгновенно влетел внутрь, осматриваясь и грозно хмуря брови. — Мы ужасно волновались! Волна твоего огня прошила весь уровень, расплавив окна, и мы не знали, что здесь происходит. Он строго уставился на метку сердечной связи, прошелся взглядом по подживающим синякам и засосам на плечах и груди Айариана и покачал головой. — Не одобряешь, знаю. Но я честно сражался. — Знаю, — Кайтисиан сел напротив. — Не сомневаюсь в тебе. Раз ты согласился… ничего теперь не сделаешь. Это йотун, я правильно понял? — О да, это йотун. Он прекрасен и он меня бесит. — Прекрасно, — вздохнул Кайтисиан. — Надеюсь, теперь тебе станет лучше. Приводи себя в порядок, пока я прослежу за уборкой и введу тебя в курс последних событий. Королевскую свадьбу праздновали месяц. Начали в Йотунхайме, продолжили в Гиперборее, и по всей Арктиде все это время горели огни почитания. Хагал, одетый в свой боевой доспех, был так хорош, что его хотелось оседлать прямо на ступенях трона. Айариан кутался в шубу из белоснежного меха и сверкал глазами, принимая поздравления. — Во имя нашей связи и моей горячей любви, прими мой свадебный дар, — прогрохотал Хагал, опускаясь на колени перед ним. — Я начал ковать его в день нашей первой встречи. Это был жезл из живого металлического льда, сочетавший скипетр и королевскую печать Гипербореи. Айариан повернул рукоять, и с обоих концов выдвинулись звенящие в предвкушении крови лезвия. — Я принимаю твой дар, и нарекаю его именем Тайра, в честь нашей ледяной звезды, озаряющей светом Стеклянный дворец, — он благосклонно кивнул, наклоняясь к самому лицу Хагала. — А теперь поцелуй меня, раз ты так сильно этого хочешь. Макс даже не понял, что проснулся: он не мог пошевелиться из-за спазма, сковавшего все тело. Внутри снова появилось это ощущение — будто что-то в животе рвется на части, с таким противным мокрым треском, заливая все горячей кровью, хотя снаружи не появлялось ни капли. Поначалу больно не было вовсе, только страшно и мерзко. Макс еще не пришел в себя после переживаний Айариана, но теперь все ярче осознавал, что это и было то самое, что ему так нужно. Секс с альфой отличался от его самостоятельной работы примерно как картины Рафаэля от детских рисунков на маминых обоях. Спину выгнуло, больно пробивая позвоночник, острой проволокой дернуло изнутри; Макс замер в неудобной, напряженной позе со стиснутыми кулаками, и застонал сквозь зубы. Глубоко дышать не получалось: собственная грудная клетка утратила подвижность, став слишком твердой и неподатливой. Макс пытался расслабиться или шевелить хотя бы пальцами, но ничего не получалось. Тело стало чужим и жестким. Напряжение неторопливо скручивало что-то внутри, а он не мог ничего с этим сделать. Большей беспомощности Макс не ощущал никогда. Медицинский датчик молчал, коммуникатор слабо подсвечивал контур браслета, никого постороннего в комнате не было. Макс подумал, что мог бы скинуть его зарядом огня, но отказался от этой мысли: только пожара в спальне ему не хватало, а Ганс мог и не включиться от этого. Боль не нарастала и в целом оставалась терпимой, волны онемения подступали как будто пореже. Макс постарался выровнять дыхание, концентрируясь на отсветах уличных фонарей за окном. Все происходило в мирной тишине, даже ткань постели не шуршала — раздавалось лишь его собственное тихое дыхание. Макс попробовал двинуть пальцами правой руки и потерпел поражение. «Давай, — мысленно шипел он, уставившись на ладонь. — Шевелись!» Попытки с седьмой-восьмой указательный и большой пальцы слегка дрогнули. Макс сразу понял, что это спазм отпускает: дышалось уже легче, напряжение в животе становилось не таким острым, а боль почти исчезла. Спустя несколько минут он мог уже почти полноценно двигаться, а из последствий осталась только огромная слабость. Медицинский датчик так ничего и не улавливал, а программа в комме, раскладывающая общие данные на подробности, показывала повышение давления, скорости дыхания, угнетение психики и мышечные спазмы, характерные для легкого ночного кошмара. — Ганс, если датчик не фиксирует ничего опасного… это может приближаться гон? — Да, герр Макс, это естественный процесс и он не учитывается как опасность для здоровья. — Я могу проверить это? — Можно сделать экспресс-анализ на выброс гормонов. Наденьте браслет для этого. Пока шел анализ, Макс успел поймать себя на мысли, что будет рад, если это окажется что-нибудь другое, и испугался этого. Раньше он больше всего опасался заболеваний, а теперь… — Все верно. Произошел выброс омега-гормона, это вызвало спазм и выделение большого количества ароматического секрета в состав масла. Организм демонстрирует симптомы альфа-голодания, причем неожиданно сильно. Чаще всего это вполне терпимые спазмы. — Я так и думал, — Макс зарылся поглубже в одеяло, почувствовав холод. — Нужно скорректировать дозу препаратов, которые я принимаю. — Вынужден напомнить, что почти все они являются опасными ядами, и увеличение дозы… — Я знаю, Ганс. Ему было очень жаль себя, хотя обычно Макс не позволял себе подобных слабостей. Даже в последние дни войны, когда исход стал стопроцентно ясен, он продолжал работать, пусть и для себя. Сейчас Макс снова чувствовал, что контроль ускользает от него, и вскоре он не сможет облегчать свои страдания. Циат ясно дал понять, что не позволит ему умереть, значит, будет восстанавливать его тело раз за разом, чтобы снова возвращать в пучину кошмара. От этого будет постоянно расти его долг, а собственный вклад увеличивается недостаточно быстро… Макс готов был плакать от бессилия, догадываясь, сколько боли ему предстоит пережить, если он не найдет способ работать быстрее. Хуже всего было понимание, что теперь он не сам по себе, а имеет зависимость от какого-то альфы, и без него может совершенно утратить функциональность. — Ганс, я в душ. Закажи мне кофе и что-нибудь перекусить, и загрузи данные расчетов по Хайриху. Я попробую снизить стоимость его восстановления, сделаю сам хотя бы часть. — Но сейчас ночь. Ваш режим… — Уже полетел ко всем чертям. Я не могу нормально спать с этим внутри. Макс пересчитал для себя дозировку лекарств, уже интуитивно понимая, которая часть на что влияет, и этого хватило примерно на месяц. Следующий похожий приступ произошел поздним вечером, когда он возвращался с тяжелого допроса. В начале зимы им пришлось расширять камеры для допросов с физическим воздействием, и часть из них Этьен предложил оформить как каменные мешки с оконцами в потолке. Такая обстановка угнетающе действовала на жителей открытых местностей, заставляя их сильнее бояться, забывать о гордости и лучше говорить. С самыми упрямыми работали специалисты узкого и болезненного профиля, и Макс часто не мог отказать себе в удовольствии задержаться и посмотреть на их методы. В тот день допрос был тяжелым: попался крепкий орешек, и дознаватели уходили из камеры перемазанные кровью, как рыночные мясники. Стоки в полу не справлялись с количеством жидкости, образовывая маленькие алые водовороты в сливах; в помещениях стоял тяжелый и густой запах парного мяса и внутренностей. Макс вышел последним; внутри оставался только Этьен, который предпочитал сам следить за уборкой и надлежащей утилизацией отработанного человеческого материала. Под его руководством тело увезли на каталке по узкому коридору в сторону разделочных цехов. После кровавого зрелища бросало в жар и немного трясло; Макс старался дышать ровнее, жадно втягивая сквозь зубы прохладный воздух. В камере было темно и пусто, только через резное окно в потолке падал вниз тусклый свет. Решетка, выполненная в форме традиционного Норийского феникса, пропускала слабый свет почти затянутой облаками луны. Сквозь отверстия в полной тишине падали редкие пушистые снежинки. Макс подставил им разгоряченное лицо, и едва не застонал, когда почувствовал ледяную влагу на коже. Этот контраст будил что-то в нем, какие-то воспоминания, принадлежащие даже не ему самому… Дрожь, начавшаяся как мурашки по спине, перекликалась с чем-то в животе, и Макс слишком поздно сообразил, что сейчас будет. Онемение изнутри за несколько секунд охватило все тело, и он неловко сполз по стене на пол, закусывая собственную перчатку, чтобы не переломать зубы от напряжения. Ощущение, что что-то рвется в теле, оставляя громадные кровавые раны, было совершенно реальным. Макс старался не кричать, только хрипел в собственный рукав. Ганс не вмешивался, но включил индикатор наблюдения. На некоторое время в глазах потемнело, и Макс утратил связь с реальностью, но когда пришел в себя, дверь камеры была заблокирована, а снаружи негромко скребся Этьен. — Генерал, вы в порядке? — Да… мне нужно было кое-что проверить. С трудом управляя пальцами, Макс велел коммуникатору отпереть замки и не подавать данные медикам. Он успел встать с пола, поправить форму, вознести короткую хвалу новой пробке и спрятать в карман прокушенную перчатку, так что Этьен застал его практически в нормальном состоянии. — Простите, я несколько раз спрашивал, тут ли вы. — Я задумался, должно быть. Что-то случилось? — Нет, ничего… — Этьен слегка нахмурился. — Мне показалось, что вам может быть нужна помощь. Слухи ходят разные, сами понимаете. Если что-то нужно, просто знайте, что я готов делать все, что скажете. — Слухи? Например какие? — Ну… разные. Я слышал, что при восстановлении возникла ошибка, и что-то в организме теперь работает неправильно. Кто-то считает, что вы больны, потому что темнокровым нужен другой климат. Самый абсурдный слух — что у вас тайный роман с генералом Георгом, и от большой разницы полярностей вам плохо. — Хм, любопытно. И чему ты склонен верить? — Макс усмехнулся. — Ничему дословно, но я же не могу не замечать, что все на самом деле не слишком хорошо. — Что же, ты прав. Но я стараюсь держать это под контролем. Князь в курсе моей ситуации… я надеюсь, этого достаточно, чтобы развеять твои страхи? — Вполне. Простите еще раз, — Этьен улыбнулся. — Я закончил с уборкой, все отчеты сданы, связь коммуникаторов проверена. Двое последних аналитиков собирались, когда я шел сюда, Гамле завершает программирование системы ночного дежурства. — Дежурства? Я не давал указаний. — Нет, это он сам. Чтобы и ночью фиксировать обращения и разносить их по степени важности и по отделам. — Отлично. Тогда можно расходиться. — Слушаюсь, генерал! Доброй ночи. — И вам, капитан. И, Этьен, спасибо. Я ценю твое небезразличие, — добавил Макс, чуть улыбаясь. — Служу Нории, — хитро подмигнул тот. — И личным интересам. Это было очень опасно. Макс прекрасно понимал, что не может прогнозировать приступы, потому что для этого нужно постоянно носить медицинский щуп, ежесекундно определяющий состав крови и сообщающий о выбросе гормонов, а значит, следующий мог произойти где угодно. В ресторане, в кабинете, во время общего собрания, в зале или на Арене — где угодно. Макс никак не мог допустить этого, и снова догнал дозу лекарств, чтобы минимизировать опасность. А еще придумал носить с собой дополнительную концентрированную микстуру, для приема внутрь в случае начала приступа. Ее он сделал в виде капсул, одну из которых внедрил во внутреннюю стенку браслета коммуникатора, чтобы Ганс по команде мог незаметно ввести лекарство подкожно. Возможно, именно из-за слишком большой дозы яда Макс стал больше уставать. Он по-прежнему мало и плохо спал, но решал эту проблему выходными. Раз примерно в десять дней он устраивал день сна, и не вылезал из постели больше суток. Такой режим позволял ему продолжать работать и не упускать ничего важного. Еще в начале зимы Циат предупредил, что Ниэле из Песчаного Храма ответила, что не сможет оставить послушниц, готовящихся к служению, до принятия обетов — а это произойдет не раньше дня Зимнего Солнцестояния. Он сдержал слово и никому не рассказывал о метке, захватывающей тело Макса, похоже, даже Обсидиану: тот знал только про альфа-голод, и пару раз предлагал сходить вместе в заведения, где эту проблему можно было решить. Метка тем временем разворачивалась все шире. Макс с неудовольствием рассматривал вечерами в зеркале, что она еще вырастила: плети, похожие на колючую проволоку, теперь совершенно явно щетинились ледяными иглами, а в сердцевинках эдельвейсов показались маленькие скалящиеся черепа. Похоже, они были приветом из прошлого: точно такие «мертвые головы» они носили на форме. А ледяные иглы наверняка стали местным приобретением, связью с Гипербореей и северными льдами. Когда Макс прикасался к цветам, казалось, что черепа шире улыбаются, а лепестки слегка тянутся к его пальцам. — Хайрих, ты доставляешь мне неудобства, даже будучи мертвым, — пробормотал Макс однажды, рассматривая в зеркале новый бутон. Свет заморгал, стекло будто бы потемнело, что-то зашуршало вокруг, а воздух в ванной неожиданно стал холодным. В один миг амальгама покрылась сетью трещин, оставляя стекло целым. «Прости меня Я люблю тебя Прости меня Я люблю тебя» — бесконечными строчками складывались они. Макс громко сглотнул и шагнул назад. Зеркало было выше его роста, и все, от самого верха до пола, оказалось покрыто этим посланием. — А теперь пугаешь. Свет снова загорелся ровно, температура медленно возвращалась в норму. Макс влил в себя полторы нормы спиртного и забрался в постель. Его колотило, но не от страха и не от холода. Даже себе было страшно признаться, что он хочет этого человека, будь он хоть сто раз призраком. Следующий приступ произошел после тренировки в гимнастическом зале. К счастью, был уже поздний вечер и Макс оказался в душевой в одиночестве. Занятие прошло очень хорошо: новые элементы получались все легче, программа постепенно усложнялась. Отсмотрев свои упражнения на видео, Макс остался вполне доволен собой, даже полюбовался немного точеными линиями и уверенными движениями. Если бы кто-то в его прошлой жизни увидел, какие он теперь делает перелеты… Горячая вода приятно ударила в спину, и Макс не сразу понял, что дрожь наслаждения плавно переходит во что-то другое. — Ганс, инъекция! — простонал он, сползая по стенке кабинки на пол. В этот раз его сильнее колотило. Гансу пришлось включить дополнительную защиту от звуков, потому что Макс выл в голос: разрывы внутри чувствовались совершенно настоящими, а кроме этого сильная боль скручивала позвоночник. Это продолжалось не дольше получаса, но совершенно его вымотало. Когда подвижность восстановилась, Макс сел под струями горячей воды, обнимая себя за колени и уткнувшись в них лбом. Ему было страшно и больно, как никогда в жизни.