Железный Эльф

Сначала дворец Перьев просто покачнулся. Звякнули бокалы, люстры, официанты сбились в шагах. Первое, о чем подумал Хайрих — бомбят, опять. Он даже не успел понять, что здесь, вроде бы, некому, потому что огромной силы взрыв снес вообще все звуки и мысли. В грохоте ничего не было слышно, но сердечная связь продолжала звучать. Своды зала как в замедленной съемке начали складываться, а сам дворец — проседать вниз. Криков совсем не было слышно из-за грохота, хотя судя по разинутым ртам гости кричали. — Я держу выход! Эвакуируйтесь в этом направлении! Двигайтесь на меня! — прорезался сквозь общий хаос чей-то командный голос с нотками стали. Хайрих увидел, что командует сияющая рыцарин с Авалона: она быстро сориентировалась и, стоя в дверном проеме, держала над собой зеркало йотунов, которое невозможно пробить, как крышу, чтобы выход не завалило. Уже сейчас на ней держалась многотонная гора обломков, которая продолжала расти с каждой секундой. — Ориентируйтесь на мой голос! Не толкайтесь! Помогайте соседям! — продолжала холодно транслировать она. Хайрих рванул на себя дверь, за которой скрылся Макс, но снаружи увидел только проносящиеся вверх облака. — Мы падаем! Падаем на Юну! — крикнул он. Откуда-то из облаков посыпались ангелы и другие крыланы. Они на лету бережно подхватывали разбегающихся гостей и относили их в безопасные места: на приемную площадку Вечного города, не пострадавшую при взрыве, или вниз, на Юну. Едва облака рассеялись, стало видно, что обломки дворца падают в океан, но неподалеку виднелся какой-то берег. — Макс! Сердечная связь оставалась совершенно спокойной и тихой, как если бы тот крепко спал. Как это возможно? Хайрих запаниковал. Ему не было страшно за себя и окружающих, но Макс... он слишком хорошо помнил эти кошмарные остекленевшие глаза, направленные в небо, и мягкие волосы в пыли развалин. Собственные силы сейчас казались Хайриху избыточными, он путался в них, не мог выстроить очередность действий. "Остановись. Дыши. Страх не поможет. Думай. Связь спокойна, Макс не пострадал. Я сам сделал его доспех, он выдержит. Ему не больно, он невредим. Как здесь его найти? Где он сейчас? Я смогу его вытащить, разобраться бы с этим, — думал Хайрих. — У меня все есть, чтобы спасти его. Это мой хрупкий железный король, он нуждается во мне". От этого сразу стало легче и спокойнее. Хайрих выпрыгнул в открытую дверь и постарался обогнать падающую махину дворца. Наверное, со стороны казалось, что падает легкая бумажная поделка, теряя детали по пути. Облачное основание дворца еще держалось, хотя таяло с каждой секундой. Все внешние башенки и пристройки, декоративные элементы и балкончики отвалились по пути; часть из них медленно падала немного выше, не успевая за основной массой, часть застряла где-то в облаках. Многие гости чином повыше уже сориентировались, и в воздухе там и тут появлялись помехи телепортов. Некоторые спасались сами, другие сновали туда-сюда, унося тех бедолаг, которые не сумели воспользоваться телепортом в движении или вообще не имели такой возможности. В частности, Циат вынес как минимум пятерых берестанских королевишен и нескольких разодетых вельмож из Персии и Кандии. Хайрих тоже хотел бы вынести свое сокровище, но не мог сообразить, как это сделать. Если он правильно понимал свою сердечную связь, Макс остался далеко, и расстояние, разделяющее их, увеличивалось ежесекундно. В какой-то момент Хайрих вдруг заметил, что дворец замедлил движение, и теперь опускается плавно, а его потерявшиеся детали догоняют. Оказалось, это трое стариков-йотунов из его свиты, еще не утратившие способность летать, поймали дворец снизу и задерживают его падение. Хайрих камнем рухнул вниз, опережая их, и буквально за несколько секунд наморозил на поверхности океана огромный айсберг с плоской вершиной. Йотуны мягко опустили обломки на основание, хоть это и не остановило дальнейшее разрушение. Со всех сторон слетелись ангелы и другие жители Юны, занятые в спасательных работах. Хайрих видел мелькающие рыжие головы: почти красную — принцессы Селены, огненную — Обсидиана, и морковную — норийского друида Занди. Авалонские медики в голубом с эмблемами совы и дуба уже наводняли все пространство айсберга, мешаясь с зелеными норийскими, желтыми кандийскими и красными иберскими лекарями, прибывшими пока в гораздо меньших количествах. — Мой король, где же Его Величество Максимилиан? — спросил Сигхъёльм, увидев Хайриха. Тот молча указал наверх, стискивая при этом зубы. Вот только напоминаний об этом ему не хватало. Но Сигхъёльм не был дураком. Он посмотрел наверх, похмурил кустистые брови, окинул взглядом развалины дворца Перьев, где уже вовсю разгребали завалы. — Какие будут распоряжения? — Помогать здесь. Обеспечить доставку пострадавших к лекарям, вести подсчет погибших и сообщить в их государства, — глухо ответил Хайрих. — Разобрать завалы, пока лед не растаял. Он руководствовался еще старыми инструкциями из военного Берлина, которые сейчас пришли как нельзя кстати: голова работала только в направлении спасения Макса. Отделавшись от Сигхъёльма, Хайрих постарался вернуться обратно наверх; поначалу он чувствовал сближение, но вскоре оно прекратилось. Вокруг него были только бесконечные мокрые и холодные облака, затянувшие пространство мутной массой. Причем, если он ставил целью пролететь их насквозь, это спокойно получалось: облачный слой оказывался под ним, а вокруг простиралось чистое небо с прозрачным ледяным воздухом. Но это не был Ангелхайм — просто небо над Юной. Хайрих что-то делал не так, но не мог понять, что именно. Похоже, просто так в Ангелхайм было не попасть. Хайрих скрипел зубами и злился все сильнее. От полного отчаяния его спасало лишь осознание, что с Максом все нормально, он жив и не страдает. Отступать Хайрих не привык и не очень-то умел, но сейчас это казалось оптимальным решением. Ему требовалась помощь кого-то, кто разбирался во всей местной ерунде получше него. Во время Первой мировой войны Адольф Гитлер попал на фронт, где получил звание ефрейтора и Железный крест за храбрость. Он считал войну важной частью развития цивилизации, а потому требовал, чтобы все сотрудники СС — даже административный персонал — непременно побывали на фронте, в настоящих боевых условиях. Гитлер верил, что так он сможет создать идеальный государственный аппарат из бесстрашных и стойких воинов, а Макс считал, что не переживет ни дня на фронте, под обстрелами. Его мнения, конечно, никто не спрашивал. Их отдел отправлялся "на практику", как несмешно пошутил Карл, во второй половине осени 1941 года. К счастью, ехать не пришлось солдатским эшелоном: Макс собрал остатки воли, почти парализованной от ужаса, и выхлопотал себе и своим людям места в мягком офицерском вагоне. Поезд тащился медленно, часто вставал из-за бомбежек, а при налете один раз даже пришлось срочно выбегать и пережидать в ближайшем лесу. Макс почти не ел, не спал и не говорил. Его хватало на односложные ответы и короткие приказы, и Хайрих очень явно ощущал, как дрожит в нем та самая напряженная стальная пружина. Вокруг постоянно находилось слишком много людей, и они не могли общаться теснее, чем чуть плотнее коснуться плечами или мельком сплести пальцы и тут же расцепить их. Всего один раз в ночи, когда поезд долго стоял в лесу с погашенными огнями, пережидая бомбежку неподалеку, им удалось несколько минут поцеловаться в тамбуре, причем Макс не сопротивлялся только потому что был сильно напуган. Когда передвижение поездом стало невозможно (немного раньше, чем планировалось, из-за взорванных партизанами путей), добирались на машинах. Макса мутило от запахов немытых тел, курева, бензина и еды из полевых кухонь. На остановках едва ли было легче: здесь воняло деревней, скотиной и выгребными ямами. Их отдел командировали в тыл наступающей на Москву дивизии СС "Рейх". Это означало тесное общение с уже ограбленным и озлобленным полуграмотным населением, у которого еще следовало как-то получать информацию о коммунистах, партизанах и прочих вредных элементах общества, чтобы минимизировать риск диверсий в тылу немецких войск. Не самая банальная задача. Макс еще в Берлине, конечно, направил руководству письмо с протестом, в очередной раз напоминая, что его люди — не следователи и не ликвидаторы, но его в очередной же раз проигнорировали. Приказы приходили с самого верха, ничего не предлагалось к обсуждению. — Да уж, русский колорит, — мрачно сказал Хайрих, осматривая место предстоящей ночевки. Дорога, проходившая посреди деревни, представляла собой глубокие колеи, заполненные месивом из мокрой грязи, глины и сгнивших остатков растений. Позже Макс с удивлением узнал, что русские женщины бросают в дорожные колеи срезанные растения, которые не годились в корм скоту или на перегной, считая, что тем самым укрепляют дорогу. В реальности стебли наматывались на колеса, застревали в гусеницах техники и путались в ногах у пехоты. Возможно, это был род диверсионной деятельности, и везде, где устанавливалось немецкое начальство, подобную практику запрещали, приравнивая к вредительству и вводя строгие наказания. Некоторые колеи были глубиной по колено: Густав храбро шагнул в глину, которая оказалась вовсе не твердой, и зачерпнул грязной жижи в сапог. Местные жители перебирались от дома к дому по дощечкам, проложенным вдоль заборов, а если дощечек не хватало, в ход шло все, что попадалось под руку, от обломков кирпичей до елового лапника. Оставленный здесь до прихода новых назначенных командованием властей за старшего штурмфюрер с перевязанным плечом, предоставил "господам офицерам из Берлина" для ночевки здание деревенской школы. Внутри оказалось сыро, пыльно и холодно; судя по сдвинутым партам, мусору и сожженным книгам, некоторое время назад здесь уже ночевали военные. Конрад предложил не пользоваться этим щедрым предложением, а занять сарай с сеном: все теплее и удобнее. — Ночью последний коммунист в деревне подопрет дверь и подпалит сено — и будет нам всем тепло, светло и хорошо, — мрачно ответил Хайрих. — Лучше уж тут: хоть стены кирпичные. На ночь все равно выставляли дозорных, хотя оставшиеся в деревне подранки из частей СС и вермахта и так патрулировали улицы. Спали плохо. То и дело доносились звуки взрывов издалека, гул самолетов и вой каких-то зверей. Может, это были деревенские собаки, сбежавшие в лес, а может и нет. Дождь, зарядивший с вечера, не прекращался всю ночь, и к утру центральная улица раскисла еще сильнее. Макс страшно замерз и страдал от невозможности помыться. Он был уверен, что вот-вот у него начнется ангина, и тогда все, ему уже будет не до чего. Здание школы раньше принадлежало, скорее всего, какому-нибудь купцу или кулаку. Нижний этаж был кирпичным, с толстой кладкой и мелкими окнами. Наверное, тут были хозяйственные помещения, кухня, комнаты слуг. На второй этаж вела скрипучая лестница, которой пользовались нечасто: везде лежал внушительный слой пыли. В верхних помещениях окна стояли заколоченными уже давно, и там никто не жил. Конрад и Густав обшарил все и нашли мешки с книгами, глобус, запасы мела и средства от крыс. Печь растопили учебниками, потом напихали в топку все, что смогли отыскать: сломанные лыжи, остатки досок от забитых окон, отвалившиеся деревянные панели отделки. Возможно, стало немного теплее, но Макс все равно сильно мерз. Дозорные всю ночь подбрасывали в топку книги, и только к утру печь прогрелась настолько, чтобы самой отдавать тепло. Кроватей, конечно же, не было, так что устраивались кто где: на лавках, на партах, на полу вокруг печи. — Если завтра никуда не поедем, то я заставлю местных истопить баню, — прошептал Хайрих Максу на ухо, устраиваясь рядом. Тот пытался спать, лежа на двух сдвинутых столах: повыше от пола казалось теплее. Хайрих принес ему сена, чтоб лежать было мягче, сверху кинул одеяло, которое вез с собой. Еще в Берлине Макс подозревал, что снабжение опоздает, и так оно и оказалось. Обозы подползли через несколько дней, а до того пришлось устраиваться самим. В первую ночь Макс почти не спал, и утром выбрался злой и разбитый. Из еды для них нашли несколько грязных мелких яиц, меньше литра вонючего молока от единственной оставшейся в деревне коровы, какие-то крупы, сушеную страшно соленую рыбу, которую местные звали воблой, и влажный, плохо пропеченный хлеб. Какая-то бабка принесла кадушку с квашеной капустой, желая угостить офицеров, и Макса едва не вырвало от отвратительного запаха. Поглядев на это безобразие, Хайрих куда-то ушел ненадолго и вернулся с мятым ведром с картошкой и двумя банками советской тушенки. Очень неплохой, на удивление. Вскоре сообразили еду, у Карла нашлись галеты и шоколад (Макс предполагал, для каких именно целей, но задумываться об этом не хотел), у Густава — чай, у Хайриха — водка. К вечеру в соседнее большое село подтянулся административный штаб, а это давало надежду на скорое снабжение. За день парни провели ревизии в домах местных жителей, и в здании школы появились одеяла, соломенные тюфяки и дрова. Карл пропадал дольше всех, а вернулся довольный и почти с пустыми руками: он принес только деревянное ведро соленых огурцов, уверяя, что нет лучшей закуски под водку. Макс предполагал, где тот задержался, но спрашивать не стал. Хайриху повезло больше всех: во-первых, он обнаружил мешок муки и кулек конфет в доме местного головы, и пригнал оттуда двух его дочерей, чтоб занимались уборкой и готовкой, а во-вторых, в подполе одной избы нашелся контуженный красноармеец. Парень, правда, ничего толком не знал: его призвали совсем недавно, он успел поучаствовать всего в паре операций, когда русские пытались удержать. а потом отбить деревню, так что немецкие атаки он на себе испытал и страшно боялся всех, кто был одет в форму. В частности, при виде Хайриха он заорал, потом начал плакать и натурально обоссался. Пришлось оставить его в сарае и выставить караул, чтобы не вонял и не шумел внутри. На допросах у него мало что удалось узнать, кроме того, что все русские очень ждут подкрепления с Урала и Дальнего Востока, чтобы развернуть контрнаступление. Про партизанское движение рядовой Олег Свижкин — так звали парня, судя по документам — не знал вообще ничего, только слышал, что многие деревенские ушли в леса и оттуда ведут подрывную деятельность. Никаких имен и фамилий он назвать не смог. Про передвижения советских войск и техники рядовой не мог знать по определению, так что мог рассказать только как политрук уверял, что вот-вот наступление германских войск захлебнется и Советы погонят их обратно. Как именно это произойдет, правда, он не уточнял. Хоть это и было похоже на обычные пропагандистские речи, Макс педантично все записал и отправил начальству, рассуждая, что на безрыбье и подбитый рак сойдет. Работы по профилю не предвиделось, так что пришлось брать на себя функции следователей гестапо. После допросов красноармейца думали казнить, но уж больно несолидно выглядел список его проступков, да и сам парень не тянул на атлета и коммуниста с плаката, чтобы использовать его образ в назидание остальным. Поразмыслив, Макс велел пристроить его в колонну пленных, перегоняемую с фронта в сторону железной дороги. В цивилизованной Европе советских дикарей ждали работы на благо Рейха, а самых образованных — вербовка в ряды агентов Германии и переброска в тыл. Тем вечером Хайрих выполнил обещание и затребовал баню. Он лично наблюдал, чтобы женщины вымыли все помещение, чтобы принесли чистую воду, новые веники и не плескали никакой дрянью на камни. Несколько раз он сам проверял тягу в трубе, зная, как легко ее можно заткнуть, чтобы все в парной угорели и даже не почувствовали этого. Поскольку баня была небольшой, решили ходить по трое-четверо человек; первыми, конечно, собрались Макс, Хайрих и Карл. Впрочем, последний почти все время просидел в предбаннике с томиком какой-то русской классики из школьной библиотеки. В парной дышалось тяжело, от жара горела кожа. Хайрих запер и плотно завесил оконце, чтобы их не видели, и это все, на что хватило его терпения. Полки были слишком жесткими, чтобы Максу можно было комфортно устроиться, поэтому им пришлось делать все быстро и не слишком удобно. Оба обливались потом и спешили; Макс был сверху, Хайрих сидел, плотно прижимаясь спиной к предварительно облитой водой стене. Почему-то — от жара или от долгого воздержания — ощущения на порядок превосходили обычные, так что поначалу оба кусали полотенце, чтобы не стонать, а когда Хайрих разошелся и начал толкать внутрь слишком резко, Макс прокусил ему плечо в отместку. Потеки крови быстро уходили в высверленные в деревянном полу дырки. Макс смотрел на них не отрываясь, завороженный ленивым течением их порочного узора. Внутри у него, кроме страха и ненависти к этим диким местам, людям и нравам, гнездилась довольная сытость; он сдерживался, чтобы не попросить о продолжении. После бани некоторое время было тепло. Макс сразу устроился спать за печной стеной, пока остальные мылись, ужинали и пробовали домашний самогон одной из местных женщин. Хайрих пришел сразу, как на него перестали обращать внимание. Он навалился на Макса всем телом, принося запахи картошки с луком, сигарет и алкоголя. Он был теплым, почти горячим. — Я так люблю тебя, — прошептал Хайрих. Макс не стал отвечать ничего, он почти спал. Дышать под тушей Хайриха было непросто, но так спокойно и тепло ему не было с тех пор, как они вместе покинули Берлин. Макс пришел в себя резко, рывком. Он бы подскочил, но тяжелый монолит умывальников придавил его к полу, как пресс-папье — хреновый рапорт. Болело плечо, ныл придавленный бок, сильно гудела ушибленная голова. Кажется, это все повреждения, а руки и ноги целы. Хайрих не ошибся, доспех действительно прекрасно держался. Выбраться из-под мраморной глыбы было непросто, и Макс с очень неприятным чувством отметил, что физика здесь работает иначе, и его силы что-то сдерживает. Возможно, причина была в сдвиге магнитных полей, и в этом случае его спасет коэффициент поправки. — Ганс, местоположение и электромагнитную сводку! Ничего не произошло. В тусклом свете дальней стены Макс с еще более неприятным чувством обнаружил, что браслет коммуникатора покорежен, а маленький экран, за которым скрывалась тонкая электронная начинка, разбит. Значит, связи нет. Комм было жаль, как если бы это погиб живой человек. Макс надеялся, что его получится починить и восстановить из последней виртуальной копии, но для этого следовало как-то выбраться отсюда. — Хайрих? Сердечная связь оставалась на месте, но вела себя на удивление тихо. Макс чувствовал ее как живую и ровную, но реакции не последовало. Хайрих НИКОГДА не оставил бы его без ответа, он даже мертвый пытался выходить на контакт, значит, что-то мешало извне. Что-то, что блокировало и способности Макса. Он почувствовал, как его накрывает паника. Липкий, черный, как мазут, ужас, похожий на тот, что преследовал его осенью 1941 года под Москвой, лишал разума и парализовывал волю. «Ты потомок королей. За тобой вся Арктида, и нет в мире силы, способной сломить сердечную связь с йотуном. Ты не сдаешься». Видение Айариана появилось всего на одну секунду, но этого хватило, чтобы взять себя в руки. Действительно, не время паниковать и покорно ждать, пока за ним явятся враги. Макс и без коммуникатора способен на многое. Телепорт, разумеется, не выстраивался. Что-то вносило помехи в среду вокруг, возможно, та же сила, что не пропускала общение в сердечной связи. Тайра осталась где-то снаружи у Аялна. Огонь в жилах вскипал, но наружу вырывался дозированными мелкими языками — достаточно для ближнего боя против простого противника, но даже мраморный умывальник разбить не смог. Требовалась коррекция по коэффициенту, который нужно было высчитывать вручную, причем с использованием множества данных. Информации не хватало, хотя все стабильные константы Макс мог получить с помощью серии расчетов часа за два, с переменными дело обстояло несколько сложнее. Имея на руках базовые результаты, он вывел бы и их, но без коммуникатора это нудная и однообразная работа на пару суток. Нужно было попробовать выбраться самому. Вознося хвалу йотунам и их великолепной магии, Макс осторожно начал покачиваться, с помощью вибрации буквально по миллиметру освобождаясь из-под глыбы. Пару раз он останавливался, чтобы отдохнуть несколько минут, а потом продолжал. Минут через сорок получилось сесть и уже спокойно достать ноги. Все это время Макс проверял сердечную связь, но ответа не было. Ну, Хайрих хотя бы жив и здоров, а значит, уже ищет его. Это только вопрос времени. Макс поднялся на ноги, убедился, что почти не пострадал, и осторожно обошел помещение. Дверь, через которую он вошел, отсутствовала: на ее месте оказалась цельная мраморная плита. Люстра с кристаллами валялась на полу, усыпав его хрустальным крошевом. Злополучное зеркало не пострадало, и сейчас именно оно являлось источником света, излучая слабое спокойное свечение. К сожалению, Макс слишком поздно сообразил, что это одно из так называемых наблюдательных зеркал: подобные использовали в тюремных и допросных камерах. Толстое, как настоящая стена, оно работало зеркалом, если с противоположной стороны кто-то смотрел, и превращалось в световую панель, когда экран с той стороны был заблокирован. «Произведено в Алмазных горах, Кристальдин» — прочел он маркировку в углу. Что же, сомнений не было — это тюремная камера, приготовленная, по-видимому, лично для него. Макс не сомневался, что его ждали здесь, ведь рвануло именно когда он вошел и оказался здесь один. Раньше это была башенка на большой высоте, и ее парящее положение ощущалось микровибрациями разреженного воздуха снаружи. Теперь — Макс был уверен в этом — помещение надежно стояло где-то. Возможно, среди таких же камер, или просто стало частью большего строения. Определить местоположение не выходило без расчетов; за прошедшее здесь время Макс просчитал только коэффициент притяжения, определив тем самым, что находится на Верхней Юне, скорее всего еще в Ангелхайме. Сначала при обходе помещения ему показалось, что снаружи не проникает никаких звуков, но потом он услышал намек на голоса из-за плиты, прикрывающей дверь. Макс постарался не греметь обломками и прислонился к плите, пытаясь подобраться ухом ближе к тончайшему стыку. — …не можем долго молчать, это будет выглядеть подозрительно, — говорил, кажется, Яндар. — Ты прав, мы сейчас разойдемся и примем участие в спасательных работах. Я уже велела выделить целый госпиталь под пострадавших, — голос Оулы ни с чем нельзя было спутать. — Я полагаю, ничего страшного не случится, если наш гость посидит немного здесь. Среди обломков моего дворца непросто найти всех пострадавших быстро, так что пусть считают, что он где-то там. Темнокровые прекрасно выживают без еды и воды долгое время. — А его йотун? Они считают, что это сын самого Хагала. Если он явится сюда? — старческий голос, несомненно, принадлежал Кристалису. — Его йотун идиот, — брезгливо отозвалась Оула. — Даже если в нем и правда кровь Хагала, то способности не передались по наследству. Я сомневаюсь, что он способен на что-то большее, чем обычное крушение гор или массовые убийства. — А я сомневаюсь, что это была хорошая идея, — не сдавался старик. — Йотунов мало, но они явятся за ним. Что ты будешь делать тогда, Солнцеликая? — Мрамор его камеры взят с астероидов, оставшихся после разрыва ядра Малой Титании. Он чужероден Юне и не пропускает магию, излучения и прочее. Темнокровую гадину никто не найдет, пока мы с ним не закончим, он даже помощь вызвать не сможет, потому что коммуникатор не ловит сеть. А после его бездыханное тело обнаружат где-нибудь в обломках моего дворца. — Кхм… я подумал… насчет бездыханного тела, — заговорил снова Яндар. — После потрошения мозгов твоими спецами он же станет овощем, сопротивляться не будет и рассказать ни о чем уже не сможет. Может, тогда я заберу его себе в гарем? Все остальные функции его тела останутся невредимыми, омега так и будет омегой, я как раз люблю покорных. А если он родит от меня или от Янгира ребенка, это будет законный наследник Гипербореи в будущем. Воспитанный нами наследник. — Сердечная связь, Яндар, — раздраженно отозвалась Оула. — Она никуда не денется. Если хочешь — забирай, но учти, что сам будешь объясняться с йотунами. И потом, омега утратит даже свое спорное очарование: после нашего вмешательства и изъятия всего необходимого, он больше не будет неприступным гордецом, потому что станет пускать слюни и гадить под себя. Гиперборея и так будет нашей, как только мы узнаем все, что известно ему. Главное — обойти Теней и разобраться с магнитными полями. Без темнокровых нам никто не помешает. — Только бы не нашли доказательств нашей причастности к этому, а то как объявят войну сразу всей кодлой, — проворчал Кристалис. — Мы тоже пострадали, — возразила Оула. — Между прочим, это был мой любимый дворец! Макс слушал их и холодел. Вот, значит, какую судьбу для него выбрала Оула: вынуть из него все знания, память Айариана и многих поколений темнокровых, подчинить себе Гиперборею, а его просто выкинуть, как пустую оболочку. В этой ситуации даже не страшно, что Яндар хочет его и в таком беспомощном состоянии, ведь Макс уже ничего не будет осознавать. Однако, Оула допустила как минимум две большие ошибки. Во-первых, она, как и многие до нее, посчитала Хайриха глупым. Это не раз приводило к плачевным последствиям для таких вот недальновидных руководителей прежде, так что Макс был уверен, что Оулу ждет большой и очень неприятный сюрприз. Во-вторых, она дала Максу время. Это самый ценный ресурс из возможных, главное, использовать его грамотно. — Ганс, тебя очень не хватает, — прошептал Макс, устраивая себя мягкое сиденье из разодранного плаща прямо на поваленной плите с умывальниками. — Насколько я помню, методика вмешательства ангелов в мозг испытуемых носит характер определенного рода общения, и основана на непосредственном отклике, естественном для живого мыслящего существа. Мне надо каким-то образом защитить себя, чтобы этого отклика от меня не было. Как это сделать?