Железный Эльф

1. Рана от выстрела. Хайрих. к главе 47 основного текста Наступление русских началось до рассвета, никто их не ждал. Сигнал подала авиация, пролетев над лесом и полями на низкой высоте и расстреливая все, что попадало в поле зрения. Русские то ли считали, что здесь не осталось гражданских, то ли просто не берегли их, потому что палили не глядя по всем строениям и вокруг них. Хайрих курил на улице, когда все началось. Гула самолетов он не слышал из-за пьяной потасовки парней из ваффен, за которой наблюдал уже какое-то время, так что налет начался для него внезапно. Очереди прошивали подмерзшую землю совсем рядом, несколько солдат уже лежали в грязи в живописных позах, а в деревне началась паника. Хайрих не стал ждать приказов, потому что просто неоткуда было: Макс спал, а армейское начальство сперва занималось своими. Началась полная неразбериха. А еще ему показалось, что издали слышится натужный гул бомбардировщика. Надо было что-то делать, причем быстро, но ситуация осложнялась состоянием Макса: вчера его нормально полоскало после небольшого кусочка местного соленого огурца, и к вечеру он едва не падал с ног от слабости и принятых лекарств. Хайрих сам напоил его разведенным спиртом для дезинфекции, дал снотворного и уложил спать. Макса теперь и бомбардировщикам не разбудить. К счастью, Карл уже вскочил и выбежал из дома, где они ночевали, практически одетый. — Карл, выводи всех, кого сможешь! Налет! Тот коротко кивнул и не стал задавать дурацких вопросов: ясно же, что у Хайриха другая задача. Макс спал, укрытый тремя одеялами и телогрейкой. Хайрих подхватил его на руки и выбежал из дома, но остановился на крыльце. За соседними домами послышались выстрелы ручного оружия и громкие голоса, причем кричали по-русски. — Значит, не только самолеты. Путь был отрезан, так что требовалось быстро придумать что-то другое. Забаррикадироваться в доме или спрятаться в птичнике? Над головой с воем пронесся самолет, роняя бомбы, как рыбью икру. Передвигаться по улицам слишком опасно, далеко точно не уйти. Погреб! Хайрих вспомнил, что на заднем дворе видел вход в погреб, поросший неухоженными кустами малины. Он успел спустить туда Макса, скинуть документы и личные вещи в скрутке, и собирался закрыть дверцу люка, когда из-за соседнего дома выбежала группа людей в форме Красной армии. — Стоять! — закричал ближайший, стреляя в воздух. Остальные — совсем молодые мальчишки, из необстрелянных — начали палить кто куда. Под прикрытием толстой дубовой дверцы, обитой металлом, Хайрих уложил двоих в ответ. У одного кончились патроны, потом у другого. — Сдавайся! — командир группы нацелился на Хайриха, подступая. — Не дождешься, — тот хмыкнул, прислушиваясь к нарастающему вою. Подоспели самолеты люфтваффе, и как раз вовремя. Как в замедленной съемке Хайрих следил, как сыплется из них темная «рыбья икра». Красноармеец еще что-то кричал, но слышно было плохо. Он выстрелил одновременно с близким взрывом, а Хайрих успел захлопнуть дверь погреба и спрыгнуть вниз. Гул поутих, зато стало слышно, как рядом осыпается земля. Осветив помещение спичкой, Хайрих понял, что обвалилась дальняя часть стены, но Макса это не коснулось. Даже крестьянские запасы еды остались целы. Только сейчас он заметил, что левая рука ведет себя странно: одновременно жжется, мерзнет и не слушается. Похоже, тот красноармеец задел его: чуть ниже плеча торчала развороченная воронка раны, рукав намок от крови. Хайрих выругался и полез наверх, чтобы разведать обстановку. Снаружи все очень переменилось: дом почти совсем развалило, сарай с инструментом и птичник просто снесло взрывом. Аптечку не найти, конечно. Над головой носились друг за другом самолеты, невдалеке полыхали дома и овины. На утоптанной земле двора лежали трупы красноармейцев, между ними сновала неизвестно как уцелевшая курица. Хайрих хотел свернуть ей шею и забрать, но птица была слишком напугана и убежала от него, громко крича. Он подхватил вынесенную из дома чистую на вид тряпку, оказавшуюся простыней, и скинул вниз. Потом, подумав, подтащил один за другим четыре трупа и привалил ими дверь, закрываясь от бушующей снаружи битвы. Русские явно проигрывали, волноваться было не о чем: только бы пересидеть, чтобы свои не пришибли случайно. Спирта во фляге осталось мало, и нужно было поберечь для Макса, так что Хайрих только немного смочил кусочек тряпки и протер края раны. Щипало страшно, но хуже всего было то, что подвижность руки с каждой минутой ухудшалась. Хайрих жег спички, чтобы рассмотреть, не осталось ли чего в ране, но не мог разглядеть в мясном месиве с набегающей кровью. Кое-как обработав рану, он туго перетянул руку простыней, надеясь, что это остановит кровь. Грохот снаружи не утихал, но вроде бы сдвигался куда-то в сторону. А, нет, вот снова близко. Он устроился у стены, которая казалась более прочной, подтянул Макса к себе, чтобы тот спиной полулежал на его животе, и затих, обнимая свое сокровище. Дыхания в общем шуме почти не было слышно, но сердце Макса билось спокойно и равномерно. — Даже хорошо, что ты спишь, — прошептал Хайрих. — Не так страшно. 2. Галлюцинации. Снёр — Ты не должен мне мешать. — Хорошо, — послушно кивнул Яртис. — Совсем. Даже если ты подумаешь, что мне плохо. — Ладно. А если тебе действительно будет плохо? — Будет. Но ты не должен ничего делать, — Снёр спокойно на него посмотрел и задержал взгляд. — Это помешает. — А если ты будешь умирать? — Возможно, немного. Но не до конца. — Как же мне понять, что я должен вмешаться? — почти в отчаянии спросил Яртис. — Я тебе об этом и говорю, Яртис. Ты не должен вмешиваться. Никак. Совсем. — У меня наверняка не получится. — Уйди куда-нибудь. Займись делом. — Сердечная связь передаст мне переживания. — Я попробую приглушить ее. — Неужели это необходимо? Я хочу сказать, это же опасно, и всякое может произойти… — Да. Иди. — Но… — Иди. Выпроводить Яртиса было непросто, но Снёр понимал, что иначе тот не даст ему нормально работать. Его эмоциональность не всегда была кстати, но внимание все равно грело. Вообще-то Снёр надеялся, что будет погружаться уже в Гиперборее, но Макс завис сам в себе, а без него появляться там не хотелось. Конунг первым ступает на новую землю, и он же ведет за собой своих людей. Здесь работал тот же принцип: именно Макс на правах правителя должен был привести его в родные места и своей властью повелеть ему вернуться к делам рода. Снёр умел ждать лучше, чем большинство его знакомых. К тому же, других дел хватало, чтобы занять себя и не маяться от безделья. Вот бы еще Яртис не мешал. Состав он приготовил заранее, чтобы все как следует настоялось. К счастью, память предков не подводила, так что в компонентах Снёр был уверен, а вот в своей реакции — нет, ведь это было очень личное. Смесь хранилась в плотно закрытой емкости, и под крышкой сохраняла бледно-зеленый цвет. На свету по ней мгновенно начинали растекаться черные прожилки, так что действовать нужно было быстро. Снёр нанес смесь на шею, виски и запястья, где впитывалось лучше всего, лег на кровать, обложившись мягкими подушками. Он совсем не хотел разбиться и стать некрасивым для супруга. Несколько минут ничего не происходило — только немного кружилось все в голове, будто покачиваясь на волнах. Снёр вспомнил, как лежал на воде, пока море качало его, уже едва живого, и как сомкнулось над его головой, медленно унося в ледяной мрак прочь от солнечного света и человеческой жизни. Тогда ему не было страшно, а сейчас… Его волокло куда-то глубже, чем просто под воду. Снёр погружался в то место, где спали мертвые — слоями, одни на других, бесконечно шепчущие и не знающие усталости колдуны его рода, разбитые кости их жертв, останки древних правителей, чьи имена давно стерлись их памяти живущих. Белоснежная башня колдунов — Храм Севера — высоко и гордо вздымалась над подернутой морозной дымкой Гипербореей, и солнце, стоящее в зените, висело ровно над ее вершиной, будто обливая башню светом. Нет, она не белая. Это только кажется. Башня была залита кровью от верха до фундамента. Снёр отчетливо видел это, даже различал отдельные потеки и брызги. Каждый год в день Света четыре десятка детей, не достигших половой зрелости, собирали в основании башни, чтобы перерезать им их тоненькие горлышки и напоить кровью те груды древних мертвецов, что лежали под фундаментом, наполняя башню постоянным зловещим шепотом. В тот далекий день, когда Храм Севера достроили, на верхней площадке были заколоты сто четыре жертвы, по числу главных звезд ночного неба. Это делалось, чтобы привлечь их внимание, чтобы сквозь самый яркий и долгий день звезды продолжали смотреть сюда. С тех пор даже в день Света здесь была ночь: все переходы, лестницы и помещения оставались сумрачными, и этот искусственный мрак разгоняли только светильники, наполненные человеческим жиром. Снёр смотрел в лицо каждого убитого: взрослых, детей, стариков. Многие пришли добровольно, других заставили или купили. Все ради величия Гипербореи. Кости, бело-бежевые на сломе после извлечения костного мозга, сотнями заполняли пустоты в стенах. Если рядом имелся выход для воздуха, они заунывно выли под ветром, дополняя бестелесный шепот славных предков. Посторонние, войдя в башню без приглашения, начинали терять рассудок на третьем витке лестницы. Здесь была не Смерть, а то, что приходит позже. Неназываемая тьма обхватывала пальцами каждый камень, каждый угол и смотрела из каждого окна. Это она шептала сотнями голосов, свистела костями и следила пустыми глазницами. Здесь творились тайны, которым нет имен, и вспоминать об этом не стоило. Снёр смотрел на свои руки и видел кровь, как на белоснежных стенах. Он и был башня, а башня была им, как и вся эта кровь, и мертвые люди в стенах. Чтобы понять, нужно умереть самому. — Слава святым пескам, ты жив, — Яртис склонился над ним, улыбаясь. В его глазах читалось беспокойство. — Все хорошо. — Ты хрипел и кричал. А потом затих. Я испугался. — Все хорошо, — повторил Снёр, садясь в кровати. — Меня долго не было? — Чуть больше суток. Голодный? Что мне сделать? — Мне потребуются жертвы, чтобы отстроить башню в Гиперборее. — Ладно. — Много. — Я постараюсь. — Тебе не понравится. — Я сделаю, если ты просишь. Снёр кивнул, позволяя Яртису обнять себя. Ему тоже не слишком нравилось, но он должен был. Руки у него были покрыты кровью, и лицо, и тело. Он родился таким, и должен был продолжать. 3. Ритуальное (само)убийство. Диамантин. Диамантин видел это уже очень много раз, но никогда не понимал. Сейчас особенно. Ритуальный зал Каменного дворца располагался глубоко под землей, как и корни кристаллов. Он был круглый, темный и душный, будто специально, чтобы умножать муки жертв. Диамантину тоже не нравилось, но он хотя бы мог стоять подальше от желобов и прислоняться к прохладной стене. Мозаичный пол иллюстрировал древнюю легенду о Рие и первых кристаллах, рожденных из ее тела. В центре, вокруг жерла, расположилась сама Родящая, по краю зала находились зоны кристаллов первого поколения, из которых и были выполнены ритуальные ложа-чаши: диамант, рубин, изумруд, топаз, сапфир, гелиос, хрусталин, турмалин, весцит, ониксиан, армарит и ксиадон. В каждом уже лежали Избранные. Со своего места Диамантин видел только часть жертв, и все они были разными. Высокий иссиня-черный воин с Плоских равнин, весь покрытый племенными знаками, пожилая женщина из Песчаного города (их выдавали крупные узловатые пальцы), обнаженный младенец в ложе из ксиадона, синеглазая девушка из долины озера Нум. Все они были признаны идеальными, и должны были отдать свои жизни и кровь для Родящей, чтобы древние кристаллы продолжали расти и питать своих потомков. — Пришел день жатвы! — вскричал Кристалис, входя в зал. Диамантин вздрогнул и встал ровно, поправил полумаску на лице. Отец редко выговаривал ему за неподобающее поведение, но часто об этом думал: красноречивые взгляды были понятнее слов. Семеро старших братьев Диамантина умерли в раннем возрасте, самый удачливый чуть-чуть не дожил до совершеннолетия. Старик боялся лишиться последнего из принцев, который единственный из диамантиев не проявлял пока черт семейного безумия. — Сегодня мы жертвуем кровь для нашей праматери, как велит традиция далеких предков! — голос Кристалиса гремел, усиленный сводами потолка. Диамантин смотрел на спину отца, затянутую фиолетовой парчой, и думал, как сильно его ненавидит. — Избранные, поднесите лезвия из ваших кристаллов к запястьям. Вскройте их во благо праматери! Кто-то из женщин всхлипывал. Девушка из долины до крови закусила губу. Младенец не мог выполнить приказ сам, так что за него это делал жрец, стоящий позади ложа. От боли ребенок завизжал и расплакался. Диамантин стиснул зубы: кристаллы прекрасно росли на любой крови: человеческой, воловьей, рыбьей. Жертвоприношения были замшелой традицией без всякого смысла. Каждый сезон ради нее убивали двенадцать жителей, отобранных среди лучших в своих городах, селениях и племенах. Бессмысленная трата лучшей крови. Кристальные лезвия — каждое своего вида — оставляли на коже тонкие следы. Кровь стекала по гладким желобам и попадала в жерло сперва отдельными каплями, потом струйками, а затем и ручейками. — Перережьте себе горло, избранные! — приказал Кристалис, воздевая руки. — Напоим же наши живые кристаллы! Диамантин видел это уже тысячи раз: кровавые пузыри, свист вскрытых глоток, предсмертные судороги. Кровь разных людей сливалась вместе, закручиваясь водоворотом в самом жерле, и исчезала в глубине. Чужие жизни были отданы вновь, хотя этого можно было избежать. В голове до сих пор звучали слова старика Кристалиса: — Ты не понимаешь. Ритуал нужен не для нас, а для них. Слабые духом нуждаются в этом, возможность великой смерти наполняет их бесполезные жизни смыслом. Диамантин не был согласен с ним тогда, и не мог согласиться сейчас. Жизнь сама по себе и есть смысл, а убивать лучших людей государства ради глупой традиции — безумие. Диамантин думал о том, как однажды скинет тело отца в жерло. И это будет самой приятной жертвой для них обоих. 4. Перелом. Обсидиан. Занди собирался отдыхать. День выдался долгим, трудным, но хоть без особых кошмаров. Он проверил сводки (ничего нового), еще раз глянул на тяжелых подопечных в регенерационных камерах, заглянул в почту, но и там не увидел экстренных вызовов. — Вот и хорошо, вот и славно, сейчас только внешние камеры просмотрю и... В общей очереди в приемном покое почему-то торчал Обсидиан. Раз он не обратился лично, скорее всего, не было ничего серьезного, но по протоколу высший командный состав Занди всегда осматривал сам. Через минуту он уже гневно нависал над Обсидианом, который выглядел бледнее обычного. — Так, и что это? Почему я не получаю данных с браслета? — Потому что я ему запретил, — хмуро отозвался Обсидиан. — У меня ничего экстренного. — Это уж позволь мне решать — экстренное или не очень. Быстро дуй ко мне! — Ты разве не собирался отдыхать? Меня вполне может осмотреть дежурный лекарь. — Не может. У нас протокол, помнишь? Иди, а не то Циату пожалуюсь. — Оставь князя, у него и так забот по горло, — пробормотал Обсидиан, поднимаясь и бледнея почти до синевы. — Садист. Он кутал руку в плащ, явно берег правую сторону и двигался медленнее и осторожнее, чем обычно. — Я не слышал, что были стычки или типа того. — И не было. — Где тогда поранился? — Занди подал питание на анализаторы и подключил экран. — Будешь много знать — эрекция пропадет, — огрызнулся Обсидиан, бережно распаковывая плащ. Ясно все: какая-то секретная операция разведки. Не впервой. Занди подумал так, но вслух сказал другое. — Ох, пресвятые березовые почки. Ничего экстренного, да? Плечо было залито уже подсохшей кровью. Рукав мундира задубел, потемнел, и на его фоне белая кость смотрелась очень яркой и заметной. Перелом плечевой кости такого вида мог произойти только от сильнейшего удара; крови вытекло много, и Обсидиан, скорее всего, испытывал страшную боль. — Я принял кровевосполняющее, обезболивающее и седатив из аптечки, — быстро сказал тот, почти безошибочно читая эмоции на лице Занди. — Все нормально, я не умираю. — Нет, но мог бы. Вправлять кости очень больно и грязно. — Да уж знаю. Делай, что должен. Обсидиан позволил манипуляторам порезать на нем мундир и обнажить место травмы. Выглядело паршиво: рваная рана прошла через мышечную ткань и кожу, рука совсем не двигалась и отекала на глазах. — Горе мне, ну вот зачем было затягивать? Надо сразу ко мне с таким, не ждать! — Занди, миленький, вот потому и не хотел, что ты еще и по мозгам катаешься! — с тоской сказал Обсидиан. — Без тебя знаю, что надо было, но хотел вот мозгоклюйства избежать. Не обижайся. — Ай, да ладно, — Занди махнул рукой. — Терпи, сейчас подействуют составы, будем вправляться. Отвернись, если так легче. Пальцы у него позеленели и отросли втрое, превращаясь в лианы. Они цепко ухватили поврежденную конечность, и как только манипулятор стал распылять на рану обеззараживающий газ, уверенно надавили в середине, надежно придерживая края. Обсидиан взвыл, а кость с громким чавканьем ушла внутрь. Зеленые пальцы безжалостно вдавили ее и совместили с обломком внутри; одна из фаланг мягко обернула стык и отделилась от пальца, фиксируя кость намертво. — Ну вот. Теперь руку беречь дней пять, пока не окрепнет. Сегодня поспишь с пластырем на ране, завтра отвалится и посмотришь, нужен ли еще. Эй, глаза можно открыть! Обсидиан опасливо приоткрыл один глаз, потом другой. — Никак не привыкну к твоим методам. Не говори князю, ладно? — Думаешь, он не узнает без нас? — Занди встряхнул рукой, приводя пальцы в нормальный вид и заодно отращивая утерянную фалангу. — Он ведь увидит. — Неа, — криво улыбнулся Обсидиан. — Я все еще на операции. Он потыкал в комм, вызывая настройки телепорта, и натянул на себя иллюзию. — Эй, никаких операций, тебе покой нужен, слышишь? — Да, конечно, — рассмеялся тот, исчезая во взрыве цветущих ветвей. Занди раздраженно сплюнул в ближайшую чашку для проб. — Да что ты будешь делать с этими трудоголиками! Костьми лягут, но слушаться медиков не будут! Я вообще уволюсь, раз такое отношение! Он убирал рабочее место и соображал, что скажет Циату, если тот спросит: врать Занди так и не научился. 5. Каннибализм/людоедство. Карл. Лето на равнинах приходило едва заметно: даже снег таял не везде и не весь, а ночами приходили заморозки, как зимой. Карлу не было необходимости больше жить здесь, но после стольких лет он чувствовал привязанность к этим местам. Здесь было что-то типа его дома. Землянка даже не землянкой считалась, а просто неглубокой ямой под мелким холмом, немного защищающим от ветра. Все равно уютно. Волчье поджарое тело удобно ложилось в лунку, и места оставалось совсем мало, только для жертвы, и то, если та уже мертва. Сегодняшняя была: Карл перестарался, и теперь должен был есть быстро, пока тело не задубело. В этом тоже находилось нечто чарующее: ему особенно нравилось, как теплая кровь остывает прямо на губах, покрывает ледяной коркой морду. Силы его челюстей хватило бы, чтобы грызть даже вмерзшее в лед мясо, но так ведь куда вкуснее. И думалось здесь намного лучше. У Карла имелась проблема, и серьезная: долг требовал, чтобы он сообщил Семье, что йотун найден и успешно отправлен... возвращен на Юну. Но ведь он ушел из семьи много лет назад, и с тех пор не общался ни с кем из них. Он обглодал бедренную кость и разгрыз ее, чтобы добыть костный мозг. В Нории хорошо кормили, но азарта от охоты не хватало. Карл специально выбрал деревню победнее и девушку пострашнее, чтобы ее исчезновение не стало большим горем в Исуане. Тощая, нескладная, жилистая — она удила рыбу на костяные крючки, и руки у нее были обветренные, красные. Не красавица, вряд ли любимая дочь, никому не жена и не мать. То, что надо. Волк выскочил из-за осевшего сугроба, перекинул добычу за спину и умчался прочь. Когда Карл скинул девушку в яму, она уже была мертва. Он быстро объел ее лицо, плечи и ноги, оставляя спину на потом: выгрызать мясо между ребер приятно уже на сытый желудок, неторопливо. Интересно, как живут сейчас остальные, чем занимаются? Жив ли дедушка Джордж? А его дети, Аскольд и Готфрид? Помнят ли они его вообще? Что они скажут, когда узнают, что Карл, бунтовавший против традиций, нашел короля йотунов? Волосы девушки красиво змеились по грязному снегу. Оторванная голова пялилась в небо, словно у девушки там были дела. Красная дорожка капель добавляла снегу привлекательности. Карл отложил кость и взял следующую. Наверное, надо на самом деле сообщить. Это будет честно. И это может помочь отыскать остальных. Только не сейчас, пока Макс в состоянии овоща. Старейшины клана ждали сотни лет, подождут еще немного. 6. Казнь. Яндар. На парадной площади перед императорским дворцом с раннего утра было людно. Публика собиралась с рассвета, чтобы занять места поудобнее и не пропустить начало казни, назначенной на сегодня. Помост еще вечером убрали флагами государства и императорской семьи, с утра повесили гирлянды из цветов и золотых лент. Яндар наблюдал за приготовлениями из окна своей спальни. Казнили двоих преступников против государственности: Рамила и Итсайю. Обоих Яндар знал с детства, и чувствовал себя по этому поводу странно. Голоса с площади проникали даже через плотно закрытые окна; некоторые из пришедших — в основном, женщины, — украдкой плакали. Надо будет запретить им посещать казни в принципе, нечего тут смотреть. Пока слуги облачали Яндара в кроваво-красную мантию с золотым шитьем, он не мог прогнать из головы мысли о детстве и юности. Рамил с детства был спокойным и неторопливым, в драки вступал только в крайнем случае и всегда побеждал. При задержании он убил пятерых вооруженных воинов одним только хлыстом с металлическим утяжелителем. Итсайя же наоборот, запомнился легким и веселым в общении. Он шутил всегда, даже в самой тяжелой ситуации, и в темнице, дожидаясь казни, продолжал рассказывать веселые истории охранникам. Как это получилось? Почему эти достойные дети санарского народа предали страну и своего государя? Яндар знал, чего хотят сопротивленцы, но не мог их поддержать. Он был приговорен к императорству с рождения, и историю учил на совесть. Все началось с господства темнокровых, которые хотели подмять под себя всю Юну. Санары вовремя и совершенно оправданно избавились от их влияния. Теперь, когда он видел живого темнокрового и представлял, на что они способны, Яндар только укрепился в своих взглядах. Они опасны, агрессивны и умны. Они не изменились и не изменятся никогда. Господство омег противно самой природе, иначе зачем та даровала альфам силу и мощь? Место омеги — в спальне, в уюте и безопасности, чтобы ублажать своего альфу и рожать ему детей. Это естественный порядок вещей. Темнокровый в доспехе выглядел божественно, нельзя не признать, но еще лучше он смотрелся бы в шелках, среди подушек и сладостей. Предки едва не лишились всего Санарвана, воспевая рабское служение ледяным омегам, ведь сейчас ничего этого не было бы, проиграй они ту войну на стороне Гипербореи. — Я все делаю правильно, — сказал Яндар своему отражению в церемониальном щите. — Мое правление не станет последним в истории нашей древней страны. Санары больше не склоняют голов перед омегами. Солнце уже вовсю пекло, превращая площадь в подобие раскаленной сковороды. Слуги распыляли освежающий спрей на публику, держали зонты над благородными господами, но этого явно не хватало. Яндар отказался от тента и опахал: его должны были видеть все присутствующее, так что пусть солнце горит на золоте его одеяний. Жара не смертельна. Едва он поднялся на балкон, публика затихла. По команде войска раздались приветствия, но Яндар не слышал в них восторга. Многие знали осужденных и не могли согласиться с приговором. Это была опасная ситуация: когда народ начинает сомневаться в решениях императора, назревают беспорядки и революции. Нужно будет запланировать большой праздник или какое-то мирное событие для всего народа, чтобы вернуть расположение общества, а сейчас... — Мне очень больно оглашать этот приговор, — заговорил Яндар, и его голос с помощью системы труб разносился по всей площади. — Стоящие перед нами преступники были моими добрыми друзьями. Мы делились переживаниями юности и вместе учились сражаться, делили кров и стол. Сейчас мое сердце обливается кровью, глядя на них. До последнего я не верил, что они могли примкнуть к преступникам и изменникам государства, но их вина доказана и неоспорима. Рамил Амалар и Итсайя Атт Нохори занимались подстрекательством к мятежу среди нашего народа. Они распространяли вредное учение о поклонении омегам и призывали к покаянию перед Гипербореей. Проникшись идеями низшего сброда, они требовали свержения императора и передачи власти в руки ополчения, неграмотных дикарей, готовых стоять на коленях перед омегами. Я сам умолял их одуматься и отказаться от вредных взглядов, принять покаяние и заработать прощение упорным трудом, но они упорствовали. Этой казнью я будто лишаюсь части моей души. Мне больно и горько, и я в последний раз прошу вас, дорогие мои друзья, одуматься и вернуться на сторону государства. — Лучше ты вернись к истокам и открой свое сердце для нежности, Яндар, — сказал Итсайя с улыбкой. — Нет в любви ничего постыдного. Нет в ласке ничего противозаконного. Просто мы нашли своих сердечных супругов и не хотим ничего другого, кроме счастья с ними. Мы выбрали не жить в стране, где нельзя проявлять любовь, и надеемся, что наши смерти откроют глаза нашим друзьям. Может быть, и тебе. — Я люблю тебя, Ониса, — тихо произнес Рамил, улыбаясь кому-то в толпе. Девушка в голубой накидке плакала, прижимая к лицу ладони. Скорее всего, это к ней обращался Рамил. Красивая, надо будет отдать ее в гарем Янгиру, он любит разнообразие. Яндар поднял руку, подавая сигнал первому ряду палачей. — За предательство давней дружбы и отступничество приказываю виновных лишить крыльев. Четверо палачей в черных одеяниях обнажили изогнутые мечи, подошли по двое к каждому из смертников и одновременно отсекли тяжелые крылья. Рамил удержался на ногах, но застонал. Итсайя закричал и упал на колени. Девушка в голубой накидке забилась в истерике; чуть дальше в толпе зашевелились зрители: похоже, там кто-то потерял сознание. — За предательство государства, призывы к мятежу и смене власти приказываю лишить их жизней. Яндар не хотел, но его голос немного дрогнул. Два палача, стоявшие дальше, подошли и занесли тяжелые мечи. — Одумайся, Яндар! Ты ведь тоже хочешь этого! Ты ведь давно любишь… Крик Итсайи прервался с глухим ударом меча; головы обвиненных упали и покатились по помосту. Девушка Рамила издала пронзительный вопль и упала куда-то в толпу. Яндар на секунду закрыл глаза и глубоко вдохнул. Его сердце билось так сильно, что было больно в ребрах. Любовь ничего не значит. Государство всегда будет на первом месте для него. Он открыл глаза и окинул взглядом парадную площадь. Подданные ждали его реакции, многие смотрели на него. — Санарван всегда был моей единственной любовью, — сказал Яндар, стискивая кулак. Иначе и быть не могло. У императора не бывает слабостей. 7. Шрамы/швы. Каэлан. Каэлан проснулся внезапно, словно что-то разбудило его. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к тишине, потом коснулся лица. Его рассудок сейчас был ясным, и только поэтому он понял, что давно уже живет в каком-то полубреду. Что происходило и сколько времени прошло Каэлан не знал, не помнил. Все происходящее мешалось со снами, воспоминаниями из прошлой жизни и галлюцинациями, так что он просто ни в чем не был уверен. Комната, где он проснулся, была светлой и почти пустой. Узкая кровать, столик с раковиной и зеркалом, небольшой пуф или тумба — и световые пятна на полу от высокого окна с безупречно-синим небом. Каэлан тяжело поднялся и доковылял до окна. Окружающая безмятежность ничуть не успокаивала его, а только будила странные чувства: злость, обиду, горечь, боль. Он потерял кого-то, кого едва помнил теперь, и никакие ангелы не могли этого искупить. Два шага до столика дались невероятно тяжело. В голове гудело от многих голосов, в груди что-то жгло и дрожало. Из зеркало смотрело его собственное лицо, но какое-то... слишком гладкое? Детское? Красивое? Лицо ангела, никак не выражающее внутренние волнения. Каэлан зажмурился до вспышек в глазах, и почти не удивился взрыву и звону. Открыв глаза он увидел, что зеркало покрылось сетью трещин, будто по нему ударили с огромной силой. Теперь через отраженное лицо Каэлана проходила большая изогнутая трещина, и он вспомнил, что носил похожий шрам. Длинный и кривой, пересекающий лицо, очень мешающий и... прекрасный. Потому что кто-то другой, кого Каэлан едва помнил, медленно водил по нему пальцами и шипел от возбуждения. Его яркий, горячий, строгий и злобный, как сам Ад. — Я не хочу забывать, — процедил Каэлан сквозь зубы. Одним ударом он добил зеркало, выдернул длинный осколок и старательно нанес себе порез, повторяющий линии старого шрама. Зеркальное крошево под ногами расцветилось пятнами крови. Каэлан смотрел на свое отражение в чудом удержавшемся в раме осколке. Теперь он видел себя, как обычно, будто все еще можно было исправить. — Я всегда буду таким, чтобы помнить, — пообещал себе Каэлан. Снаружи уже слышались торопливые шаги дежурного ангела, пополам с паническими мыслями о забытом составе для Рыцаря. Значит, снова забытье и пустота, сулящие покой. Но теперь Каэлан не забудет главного. 8. Болезненная трансформация. Яртис — Будет больно. — Я знаю. Яртис не нашел, что возразить. Снёр знает, что будет больно, но все равно просит сделать это. Значит, надо делать. — Это быстро пройдет, — добавил Снёр. — Я потерплю. Он всего несколько раз в жизни пробовал принять агрессивную форму санара, и каждый такой случай заканчивался не очень-то хорошо. В лучшем случае просто вырубало от боли, в худшем — требовалось лечение на несколько дней. По лицу Снёра нельзя было понять, о чем тот думает. Яртис вообще не знал, умеет ли его омега пугаться, или проявлять другие сильные эмоции. Парадоксально, но это не бесило и скорее даже успокаивало, внушало уверенность, словно Снёр знал что-то, чего не знали другие. У нормальных чистокровных санаров процесс трансформации выглядел пугающе, но проходил вполне спокойно. Чаще всего он включал в себя выброс тяжелых кожистых крыльев, в некоторых случаях поросших металлическими перьями, укрепление и расширение костей, рост рогов. Яртису же казалось, что его потрошат заживо. Стиснув зубы и зажмурившись, он привел в действие нужный блок и замер в ожидании боли. Было чувство, что все кости разом решили выйти из тела и сломаться. Яртис кусал губы и все равно глухо выл, потому что боль пробивала его насквозь. Он ощущал, как неправильная сила выкручивает его крылья, практически сминая позвоночник, и будто раскаленная стрела вонзается в основание черепа. Прохладная ладонь легла ему на спину между полыхающих крыльев. Яртис почувствовал собственное дыхание и немного успокоился. — Делай, как я говорю, — прошептал Снёр, больно дергая что-то в спине. Яртис заорал в голос и на какое-то время провалился во тьму. Пришел в себя он уже в постели, раздетый и чистый. Ничего не болело, только в спине ощущалось слабое онемение. А еще крылья — они были другими. Больше раза в полтора, тяжелые, в живом металле, они выглядели более угрожающими, чем у Яндара. — Ничего себе, — пробормотал Яртис. — Вот, — Снёр, сидящий рядом, вложил ему в ладонь маленькую костную деталь. — Эта штука все портила. Из-за нее металлические перья вонзались в твое тело. Теперь ничего не мешает. — Занди говорил, что не может помочь, а ты просто достал... — Занди не может убить. А я — могу, — Снёр спокойно посмотрел ему в глаза и слабо улыбнулся. — Отдыхай теперь. Я еще не раз сделаю тебе больно. — Все, что угодно, — ответил Яртис, сжимая в ладони косточку, пока та не хрустнула. — Я сделаю все для тебя. 9. Синяки, царапины, ушибы. Гвен. Синяк на плече по очертаниям был похож на профиль кричащего старика. Особенно длинный крючковатый нос хорошо вышел. Завтра вся эта красота будет фиолетовой, а потом начнет медленно зеленеть. Гвен усмехнулась и замазала ушиб мазью с легким запахом меда. Это был след от молота того парня, огра, вроде бы. Она поболтала мазь в баночке и набрала на палец еще. Одной перед зеркалом мазаться было непросто, но Гвен в любом случае предпочла бы это какой угодно помощи. Глубокая царапина на пояснице все еще кровила понемногу: оставивший ее наконечник копья она сломала почти сразу, чтобы не мешался. Правый бок тоже болел: когда после совместного удара тех глуповатых рыцарей ее сбило с ног и протащило метра три по покрытию арены, именно сюда пришелся основной урон. Гвен размазала состав по всему боку, тщательно нанося его на каждую царапинку. Средство помогало быстро, неприятные ощущения отступали почти сразу. Любопытно было, что бойцы на арене старались не попадать по лицу: кажется, в прежней жизни на этот счет не церемонились. Впрочем, Гвен старалась поменьше об этом вспоминать: новый мир сильно отличался, но его условия нравились ей гораздо больше. Новое тело, хоть и выглядело почти так же, как прежде, оказалось сильнее и выносливее. Гвен поначалу чувствовала себя не в своей тарелке из-за этого. Вещи, которые прежде причиняли боль, теперь почти не ощущались. Она поднимала огромный вес без особого труда, и первое время не получалось найти даже собственные пределы. Тут очень помогла арена Театра Войны: бойцы встречались здесь, чтобы показать свое умение публике и получали деньги за поединки. Гвен не нуждалась в средствах, но ей очень важно было поддерживать уровень мастерства и получать встряску ежедневно. Это помогало ей чувствовать себя живой, и быть уверенной в своих силах. Еще бы не приставали потом с личным эти вояки... Она помазала мазью сбитые костяшки пальцев, потом тонкий разрез на тыльной стороне ладони. Оставались еще несколько царапин и большой синяк не шее: это когда ее схватил тот парень в вычурном доспехе, который теперь, наверное, безуспешно выковыривает собственную латную перчатку изо рта. Гвен усмехнулась своему отражению вновь. Чем больше идиотов покушается на ее маску, чтобы увидеть лицо, тем более ей интересно играть. Пока что никому это не удалось. Гвен закончила с обработкой и потянула на себя планшет. Завтрашние бои только формировались, и она оставила заявку на участие. Для кого-то это просто зрелищное шоу, а для Гвен это была гарантия, что она выживет в этом мире, с кем бы ни столкнулась. Остальное не имело значения, только выживание, как завещала ей давно погибшая мать. 10. Хирургическое вмешательство. Рыбка. — Да как тебя вообще угораздило?! — причитал Занди, семеня рядом с рельсовой каталкой по пути в стерильную операционную. — Я не зна-а-аю! — рыдал Рыбка. — Оно как-то само-о-о!!! — Само? Морской монстр сам собой случайно тебя осеменил?! — Он казался милым! — Рыбка взвыл и дернулся. — Мне больно!!! — Да уж знаю, — ворчливо ответил Занди, скидывая данные анализатора в операционную. — Хорошо, что я в свободное время на всякий случай разработал обезболивание для тебя. Манипуляционная капсула уже была готова и ждала только пациента. Четверо ассистентов в масках ждали наготове. — Восемь пластырей А, два — Д! — скомандовал Занди. — Чашку голубого раствора внутрь! Подготовить лезвия и инкубатор! — Инкубатор? Они могут выжить?! — Рыбка поднял голову и забыл стонать. — Мои малыши могут выжить? — Я попробую, — честно ответил Занди. — Я обязан пытаться сохранять жизнь. А теперь будь умницей и терпи! Автоматика капсулы всунула Рыбке в рот мягкий кляп, пропитанный успокоительным средством, чтобы тот не сломал себе зубы. Занди было немного страшно, ведь ничего подобного он прежде не видел, но это тоже была жизнь. Живот незадачливого Рыбки напоминал большой полупрозрачный пузырь, в котором шевелились неизвестные науке твари. От слияния чужеродной Юне крови и крови местного морского монстра, замечательно похожего на огромного аквалангиста в гигантских ластах, зачем-то нацепившего на голову каракатицу, получились эмбрионы с кучей щупалец, лупящих током. Питались эти дивные малыши запустив длинные волосообразные щупы в кровеносную систему Рыбки, доставляя ему слабость, утомляемость и ноющую боль везде. Теперь же, когда крошки собрались появляться на свет, они росли с огромной скоростью, растягивая свои икринки, и, судя по всему, собирались просто разорвать родителя. Дыхание Рыбки замедлилось, Занди опустил руки в обеззараживающий гель и взялся за лезвия. Действовать нужно было быстро и четко, чтобы разрезы потом можно было залечить, и пациент не истек кровью. — И да не причиню я смерти по неосторожности, — прошептал Занди. Он провел лезвиями с обоих боков живота вниз, где разрезы идеально сошлись. Целые икринки тут же повалили наружу, Рыбка замычал сквозь кляп. Инкубатор запищал, принимая постояльцев и подключая к анализатору, и насчитал тридцать восемь малюток в икринках. Занди вычистил полость и быстро сшивал слои прорезанной ткани, и только потом увидел, что Рыбка неотрывно смотрит в инкубатор. "Отказ системы" — появилась надпись напротив одной из икринок. Потом у второй, третьей, пятой. Один за другим зародыши погибали, хотя условия в инкубаторе полностью соответствовали внутриутробным. Занди так и думал, что не получится — здесь важнее была не среда, а присоединение к живому существу. Инкубатор издал короткий сигнал и погас. В операционной стало тихо, только анализаторы продолжали еле слышно шуршать. — Ничего не получилось? — прошептал Рыбка. — Операция прошла успешно. Шов полностью срастется через сутки, я выдам тебе мазь, и через несколько дней от него не останется и следа, — заговорил Занди, не глядя на него. — Ты сможешь вернуться к работе... — Мои малыши погибли? Все? — перебил его Рыбка. — Мне очень жаль. Правда, — Занди часто моргал и старался не встречаться с ним взглядом. — Я надеялся... я пошел на это только поэтому. Думал, уж с этим-то альфой... К шуршанию анализатора прибавился тихий душераздирающий плач. Занди никак не мог к этому привыкнуть, хоть лечил уже долгие годы. Родители, потерявшие детей, были его самым большим кошмаром. 11. Растение, проросшее сквозь тело. Йита. Леса Ибера были нанесены на карты точно только в границах. Внутри них, под густыми кронами огромных кедров, лиственниц и дубов скрывались реки, неизведанные тропы, тайные поселения и другие секреты, о которых никто не знал. Уйти в леса означало умереть для остального мира, ведь оттуда редко кто возвращался. Он и не собирался. Тайга не была его родным домом, но все равно манила к себе, обещая забвение и никакого прошлого. Здесь просто некому было спрашивать, кто ты, откуда пришел, кто оставил эти раны — потом шрамы — на твоем теле. Неизведанные леса были лучшим местом для того, кто хотел бы пропасть навсегда. За прошедший год раны затянулись, а он почти забыл человеческую речь и свое имя. Бродить в виде зверя было удобнее, и он не перекидывался неделями, постепенно дичая и уходя все глубже и дальше. Обитатели заповедных мест не лезли к большому зверю, а те, что лезли, сильно жалели об этом; сам он не связывался ни с кем, иногда только наблюдая за чужими жизнями. Ему все еще было страшно. Однажды хмурым дождливым днем его внимание привлекли далекие звуки. Кому-то там делали больно. Зверь пошел туда не потому что был голоден или хотел помочь, а просто из-за скуки. Уже несколько дней ничего не происходило. Холмы еще утопали в тумане, лес стоял тихий и влажный, одуряюще пахнущий хвоей, растущим мхом и грибами. В оврагах бежали мутные ручьи, птицы попрятались — никого. Он шел темным кедровником, изредка проламываясь сквозь кусты малины, жимолости или лимонника, один раз содрал мешавшую на пути жесткую паутину паука-плотояда, пока не вышел к крутому обрыву. Земля здесь обвалилась давно, и стену уже густо заплели плауны и ползучие папоротники. Внизу среди нескольких чахлых берез поблескивало болото, на краю которого вырос крупный куст рубинковой забавки — редкого хищного растения, приманивавшего жертв на красные нарядные ягоды. Парень, попавшийся сегодня, точно был откуда-то с юга: в Ибере и окрестностях сатиры не водились. Не иначе как потерял голову от какой-то лесной красотки, помчался за ней, да и сгинул. Подкрепиться, наверное, думал. Зверь неторопливо спустился с края обрыва и подошел ближе. Забавка уже проросла сквозь его грудь, разодрав ребра, пустила побеги из ануса и живота. Сатир был еще жив, но оставалось ему недолго: изо рта топорщился целый пучок жестких молодых листьев с острыми гранями, в шее змеился крепкий побег. — Омои! Омои!!! — взвыл сатир, стеклянными от отчаянного страха глазами глядя на него. Ну да, "помоги", конечно. Как тут помочь? Забавка своего не отпустит, тут хороший врач нужен. Да и поздно уже. Разве что... Одним мощным ударом он проломил сатиру череп. Осколки кости брызнули в разные стороны, вместе с кровью, мозгом и обрывками листьев. Тело в объятиях забавки обмякло, побеги потянулись было к новому объекту, но он отступил к откосу, не отводя взгляда. Возможно, вот так где-то закончится его собственная жизнь: он будет лежать под дождем на мху, скрытый кронами деревьев, а проходящие мимо твари не будут ничего о нем знать. Не останется ни прошлого, ни имени — ничего вообще, кроме белых костей. — Я не хочу, — с трудом вспоминая звуки, сказал зверь в пустоту и поднялся на задние лапы; звериная шкура сползала с него неохотно, подставляя холодному дождю голую кожу. — Меня зовут Йита. Я белый медведь! 12. Серийное/массовое убийство. Суховей. Когда занимаешься контрабандой, приходится знать все обходные пути и тайные тропы. Если же при этом ты не просто контрабандист, а поставщик черного рынка, ты должен держать в голове десятки возможностей, чтобы моментально менять планы и не подводить серьезных людей: неудачники в таких делах пропадают бесследно, и никто не ищет их. Бехруз был опытным проводником и прекрасно знал свое дело. Не один и не два каравана доставил он на невольничьи рынки в Персию, Эллинию, Санарван, и ни разу еще не попадался. В прежние годы он гонял с товаром сперва по морям, а когда от сырости в глотке завелась слизь, то и посуху. За живой товар платили больше, а лечение требовало средств. Да и содержание пятерых молодых жен тоже... Каждые пару лет Бехруз брал молодую жену — не старше двенадцати, чтобы не перечила и боялась его — а самую старую при этом непременно прибирала смерть. Вот и сейчас он хотел взять в жены девятилетнюю дочь соседа, прелестную Аизу, но за нее требовался хороший калым. Бехруз надеялся заработать нужную сумму за две-три проходки, и сейчас как раз вел вторую. Товар попался отборный: иссиня-черные кристальдинцы, сильные и выносливые, не были слишком умными, но зато неплохо терпели лишения в пути. Двоих омег беты несли в затененной клетке, чтобы защитить от солнца и посягательств окружающих. Бехруз надеялся получить за них очень много денег. Идти пришлось через Сахру, делая большой крюк вдоль озера Тори, чтобы не приближаться к окрестностям Храма: это же прямое самоубийство. Вообще для прохода по пустыне требовался путевой лист, приказ кого-то из владык или хотя бы приглашение. Но Бехруз не мог сообщать о цели пути и грузе, потому шли так, без разрешений. Уже дважды все прошло гладко, может, и сейчас повезет. Дюны медленно перемещались под постоянным ветром. Розовый, золотой, белый песок ложился слоями, рисуя призрачные картины и отвлекая того, кто впервые это видел. Любой с непривычки мог потеряться здесь в первые же десять минут пребывания, но только не Бехруз. Песчаное море чувствовал он не хуже, чем обычное, и с курса не сбивался, даром что вместо корабля у него сизые кристальдинские верблюды, повозки на широких зубчатых колесах, едущие по песку, и родные сыновья вместо матросов. Идти оставалось чуть больше суток — потом уже граница Эллинии, там и бояться толком нечего. Возможно, поэтому Бехруз и нервничал: чем ближе цель, тем сильнее пахнет прибылью. Утром он долго стоял на высокой дюне и смотрел на север. Обман зрения или за горизонтом чуть мутновато? Вроде бы, просто показалось. В середине дня, во время привала в ложбине между высоких дюн, Бехруз снова поднялся на гребень. Вне всяких сомнений, ветер крепчал. Возможно, владыка Песчаного замка шастал по своим делам, но все равно было неуютно. Спустившись, Бехруз велел натянуть маскировочные сетки под песок на все повозки, клетки и отдельных всадников. Ходили слухи, что Суховей плохо видит, так что распознать их на фоне дюн станет сложнее. Когда солнце уже начало клониться к закату, примчался Ахбет, любимый младший сын Бехруза, и рассказал, что далеко на горизонте клубится пыль и никак не успокаивается. Ветер уже чуть ли не сбивал с ног. Похоже, на них надвигалась песчаная буря. — Становитесь полукругом под дюной, — велел Бехруз. — Укладывайте животных и укрывайтесь за ними. Держите наготове трубки для дыхания! Быстрее, быстрее! Его едва было слышно в свисте разогнавшегося ветра. Теперь оставалось только надеяться, что это просто буря, а не сам Суховей. Стихия налетела в момент, и сразу закружила чей-то плащ, песок и пыль. Бехруз, лежа за трехгорбым верблюдом, пытался не смотреть, прижимая к груди дыхательную трубку. Первые волны бури вышли жгучими, но вполне терпимыми. Песок забивался в складки одежды, попадал в глаза, уши, нос, прочесывал волосы и свистел между пальцами. Кристальдинские рабы в своих повозках заволновались, стали кричать и показывать в крутящиеся столбы песка. Бехруз попытался что-то разглядеть, но не смог. — Глупые трусливые черножопые, — пробормотал он. Песок больно чиркнул по щеке и обжег кожу. Потом еще и еще. Скоро на них налетела туча такого: обжигающе горячего, мелкого, скрывающего даже солнце. Погонщики кричали и катались по песку, рабы приняли смиренную позу просящего и тихо выли. Весь караван охватила паника, люди понимали, что умирают. — Это Суховей! — попытался крикнуть Ахбет, но песок забился ему в горло. Парень захрипел, упал на землю, раздирая себе шею руками, а потом пропал в круговерти песчаной пыли. Бехруз зажмурился и стиснул зубы. Слезы сами собой набежали на глаза, он попытался смахнуть их рукой, не ощущая, что ладони его полны горячего песка. Песчинки налипли на жидкость, как комары на свежую кровь, покрывая все лицо плотной маской. Теперь Бехруз даже вдохнуть не мог, только выть и выдыхать, пока песок не залепил его ноздри и не сжег гортань вместе с легкими. Буря улеглась к ночи. Песок затих, лег цветными полосами на склонах дюн, надежно скрыв собой все следы. На небе высыпали бесчисленные звезды, крупные, как домашний горох. Суховей стоял на гребне дюны, как совсем недавно делал это Бехруз, и смотрел вдаль своими желтыми глазами. — Люблю, когда они хрустят, — прошелестел он, объедая сильно иссушенные пальцы чьей-то руки. — Большой караван. Много еды. Хорошая жертва. 13. Паралич. Коралл. Потолок спальни был подсвечен пятнами от нескольких ламп в резных абажурах, поэтому тени ложились причудливо, смешиваясь с ленивым дымом от выкуренного кальяна. Коралл моргал, глядя вверх, и эти образы сами лезли в голову. Надо было встать, попить воды, подышать в окно, но не получалось: с одной стороны на нем уютно примостилась черноволосая Аюми, с другой посапывала рыжая пышногрудая Надя. Он попытался сказать что-то шутливое, чтобы немного разбудить и выбраться, но понял, что не может пошевелить языком. Вообще ничем не может. Паралич сковал его, позволяя только равномерно дышать и смотреть; даже кончики пальцев не слушались. В спальне стало будто бы темнее, но Коралл, занятый попытками открыть рот или пошевелить рукой не сразу заметил это. Зато почувствовал, как кто-то сел ему на ноги. — Ты жалок. Посмотри на себя, — произнесла призрачная фигура кого-то в плаще с капюшоном. "Это все мне кажется, кажется! Кальян был с секретом, вот и все!" — Кажусь? Ну ладно, пусть так. Но скажи, разве ты сейчас делаешь то, что на самом деле хочешь? "Хочу закричать". — Не поможет. "Что за херня?" — Я за тобой. Сейчас хорошая возможность уйти безболезненно. "Глюки затянулись! Как отсюда выйти?" — Какой упрямый, — незнакомец в капюшоне покачал головой. — Так нагляднее? Он достал из-под плаща костлявую руку и провел пальцем по голой груди Коралла, оставляя глубокий надрез. "А-А-А-А-А!!! Сука, как больно!" — И правда, очень больно. "Чего тебе надо?" — Я за тобой. "Иди на хер!" — Дальше будет хуже. Никто из отвергающих мои дары не выжил. "На хер со своими дарами! У меня все есть!" — Это, — гость похлопал Аюми по заду, — и есть твое "все"? Негусто. "Мне нормально!" — Идем сейчас, пока тебе не так больно. Дальше будет только хуже: начнет корежить от тоски и боли, душа станет выворачиваться наизнанку, а мозг будто бы взрываться... "Катись отсюда!" — Ладно, хорошо. Я уйду сейчас, но помни, что вскоре ты сам станешь меня звать и умолять о прощении, — гость пожал тощими плечами. "Оставь меня!" Коралл зажмурился до звезд в глазах, а когда открыл их, рядом уже никого не было. Девицы спали, а в ногах будто вонзались сотни иголок: медленно возвращалась чувствительность. "Хера с два, — думал Коралл, свирепо разминая пальцы ног. — Никто меня не заберет. Я сам себе хозяин! Я решаю, с кем мне быть и кого любить, ясно?" Ему показалось, что он слышит тихий смешок, но это, скорее всего, была всего лишь галлюцинация. 14. Повешение/удушение. Этьен. Этьен ушел к себе уже в обед, когда в отдел вернулись Гамле и Хайрих. Он не имел ничего против ночных смен, потому что обладал чудесной способностью не зависеть от времени суток и спать тогда, когда ему хотелось. Или не спать. Хайрих оказался не только неглупым, но и выносливым парнем (ну не зря же Макс так о нем тосковал), Гамле вообще готов был жениться на своем рабочем месте, так что Этьен теперь получил свободу аж до следующего утра. Спать еще не хотелось, поэтому он с аппетитом отобедал по всем правилам французской кухни: аперитив, закуски, суп, три смены горячего, салат и десерт, все это в сопровождении прекрасного вина и свежего хлеба с хрустящей корочкой. После такой чудесной трапезы требовалось не менее приятное продолжение, и Этьен, отправившись к себе, подключился к сообществу с такими же специфическими интересами, что и у него. Пролистал новости, быстренько глянул темы в разделе совместных планов (иногда там планировали интересные вечеринки), и только в разделе частных историй нашел что-то на самом деле волнующее. Милен, оборотень из Вишневграда, которого Этьен шапочно знал еще по старому форуму, почившему после большой разборки между админами и правительством Берестаны, на машинах которой он работал, выложил большую пачку фото найденной им в лесу девушки. Кадры явно не были постановкой, и это подкупало больше всего. Девушка была человеком, простой крестьянкой. На вид ей было лет семнадцать, одета небогато. Милен написал, что она, должно быть, пошла в лес по ягоды, а попала в беду. Подробные снимки рассказывали несложную историю: шла себе спокойно, собирала землянику на склоне холма, оступилась, покатилась вниз. Коса обмоталась вокруг шеи, потом зацепилась за куст орешника и дернула хозяйку, когда та по инерции пролетала мимо. Почти черная полоса пересекала горло девушки под ослабшим шарфом из косы. Наверное, от удара у нее пропало дыхание, в глазах потемнело. Она царапала землю и собственное горло, даже рот порвала с одного края. Билась на удавке, от страха затягивая ее все туже, хрипела, беспорядочно рвала пучки травы, пока не затихла. Рядом валялось берестяное лукошко с уже подгнившей ягодой: дня два прошло. Это было самое завораживающее: пустая и холодная оболочка человека, как покинутый дом, в котором все вещи остались на местах, и нет только хозяина, чтобы пользоваться ими. Этьен смотрел на снимки, и они завораживали его все больше. Посеревшие губы, восковая кожа, мутные, выкатившиеся из орбит глаза... это была живая девушка, а сейчас как плохая подделка под нее. Ему всегда было жаль мертвые тела, как обычные люди жалеют бездомных котят: ах ты, бедняжка, у тебя нет хозяина? Ты совсем один? О, уж он бы отогрел эту несчастную, уложил у костра и обнимал, шептал на ухо разные нежные глупости, причесывал волосы, целовал. Возможно, при должном старании, она бы снова стала улыбаться. Жаль, что эта красивая девушка досталась Милену, ведь оборотни совсем не умеют быть галантными. 15. Монстр, превращение в монстра. Джош. к главе 45 основного текста Джош не знал отца, но с матерью прожил вместе много лет. В детстве он восхищался ею: великой воительницей, сияющей королевой, чистейшей и непогрешимой матерью самого Света. По мере роста вопросы если и возникали, то легко улаживались: Джош прекрасно понимал теперь, что сам хотел быть слепым и глухим, ничего не видеть. Ужасы, которые она творила, проходили стороной, поэтому когда Джош прозрел, свалились на него все разом. И теперь он боялся ее, а точнее, того, что у нее внутри. Как она это делает — рушит жизни, судьбы, разбивает семьи и угнетает целые народы. Он поклялся, что никогда не станет таким, не пойдет ее путем и не будет ей поддержкой. Он был уверен, что делает все правильно, а теперь... Глаза у них были очень похожи. Иногда Джош вздрагивал, поймав в зеркале ее взгляд. Наверное, он тосковал по ней в глубине души, ведь Оула была ему хорошей матерью, но все чаще Джош замечал сходство. Что-то в мимике, в повороте головы, в интонации. И это было бы нормально, оставайся все так. Но ходили слухи... Джош знал, что говорят о нем многие: он властный и настойчивый, он лезет в частную жизнь подопечных, он давит на многих, заставляет менять мнение, требует подчинения. Обычно просто не обращал внимания, а сейчас, после ухода Урдиса, что-то словно переклинило. Может, это просто была последняя песчинка, перевесившая чашу внутренних весов. Он смотрел в зеркало и видел ее: суровую, с горящими глазами, страшную в гневе... — Ты чего не спишь? — ласковые руки Аримана обвили его шею, как лозы, а аромат его духов окутал вокруг невидимым облаком. — Всякие мысли. — Какие же мысли отвлекают тебя от любимых супругов? — мурлыкнул Ариман на ухо и едва заметно укусил его. — Скажи, я похож на нее? Ариман замер и застыл. — Я похож на мать? Такой же тиран и садист? — Что за дурной ветер надул тебе в голову, душа моя? Ты похож на мать, как любой ребенок похож на родителей. Но это не делает тебя виновным в ее делах. — Мне кажется, что я превращаюсь в нее. Становлюсь монстром, и все начинают разбегаться от меня, — Ддош посмотрел на свои руки. — Во мне та же мутная кровь. — В тебе говорят обида и страх, — Ариман сел рядом, завернувшись в халат. — Но не бывает так, что ты нравишься всем одинаково: недовольные найдутся всегда. Если кто-то ушел от тебя, то это его решение, это ваши пути разошлись. Так бывает, у каждого свой путь. Что же до остального... нет ничего дурного в том, чтобы любить свою мать. Она растила тебя, дала кров и еду, одевала и учила всему. Она останется тебе матерью в любом случае, этого не изменить. Важно, чтобы любовь не затмевала разум, и не вела тебя путем безумия и жестокости. Ты — не она. У тебя своя голова, свои решения. Даже если в чем-то вы похожи, то в главном различаетесь: ты — это ты. Она — это она. А если ты станешь дурить, как мать, я сам оскоплю тебя, отрежу язык и брошу все это на корм диким тварям, но не дам ее голосу и желанию размножаться идти и из твоего тела! Джош тихо рассмеялся, представив себя в этом незавидном положении. — Ты прав, как и всегда. Что бы я делал без тебя? — Полагаю, остался бы наивным маминым сыночком. — Перегибаешь, — беззлобно усмехнулся Джош. — Идем спать. Эдри там одна, да и утро вечера мудренее. — Иди. Я приведу себя в порядок и тоже приду. — Хорошо. Но если я увижу, что ты обвешиваешь себя золотом и красишь губы, — Ариман выгнул бровь. — мне придется быть жестким. — Отлично. Ты всегда помогаешь. Джош слушал шорох его одежд, пока Ариман не скрылся в спальне. После разговоров с ним всегда становилось проще и понятнее, вот и сейчас постепенно отпускало. — Я не стану таким, как ты. Не старайся смотреть моими глазами, — прошептал Джош, сжимая кулаки. — У нас разные пути, и они давно разошлись. 16. Вегетативное/коматозное состояние. Лорд Ярет. В этой части парка никогда не было посторонних. На подходе стояли предупреждающие знаки в виде зачарованных статуй плачущих ангелов, бесконечно повторяющих на разные голоса набор фраз: "Эти места не для живых. Уходи, пока можешь. Пути дальше нет, остановись. Вернись к живым, уходи отсюда". За ангелами стоял патруль из стражников поумнее; там начиналась пологая лестница среди высоких деревьев и густых зарослей шиповника, ведущая вниз по склону холма. Дорожка кружила, обходя валуны, толстые стволы древних лип, вязов и дубов, и Ярет вместе с ней. Можно было переместиться, но это выглядело как-то грубо. Дорожка выводила на полянку, расположенную над самым обрывом в глубокий овраг. Там, в окружении плакучих серебристых ив и шныряющих туда-сюда светлячковых фей, в тени скрывалась мраморная статуя, изображающая спящую или мертвую женщину восхитительной красоты. — Здравствуй, Адриана, — сказал Ярет, склоняясь над ней и выкладывая на грудь принесенные цветы. — Я скучаю по тебе. Мраморная женщина не отвечала, ничего не происходило. Ярет вздохнул и покачал головой. Никогда нельзя было угадать, как долго в очередной раз проспит Адриана: самый маленький срок составил три года и пять с половиной месяцев, самый долгий — семьдесят восемь лет, три месяца и четыре дня. Ярет погладил холодные каменные волосы, вспоминая какие они шелковистые, мягко коснулся лица. Однажды Адриана говорила, что чувствует все, происходящее с ней во время этого долгого сна, и тогда Ярет велел устроить для нее красивое место и охрану, чтобы никто посторонний не нарушал ее покой. — Ты такая красивая. Статуя казалась идеальной, и Ярет ненавидел ее кому-то показывать. Он знал, что в любой момент мрамор покроется трещинами и рассыплется, возвращая ему любимую женщину, и в этот миг только он должен находиться рядом. — Я зайду еще ближе к ночи. Очень жду тебя, моя птичка-певичка. Он уходит, унося с собой тоску, чтобы не видеть капель влаги на глазах статуи. Ярет знает, что это просто роса, но ему хочется верить, что Адриана тоже тоскует по нему. 17. Наркотики, яды, отравления. Ниэле. Под сводами Храма было прохладно, местами даже холодно. Каждый шаг отдавался гулким эхом в сумрачной галерее, пересеченной солнечными лучами из крошечных прорезей в потолке; в лучах танцевали золотистые пылинки, медленно оседая на гладкие плиты пола. Жрицы в будничных одеяниях цвета песка казались призраками, мелькающими в галереях. — Верховная, двоим послушницам плохо. Ниэле удивилась, что только двоим. — Кто же? — Амила и Серайя. — Жаль, обе хорошо показали себя. Стоило взглянуть, может, получится что-то сделать с этим. Девочки действительно были неплохи. Ниэле отложила рукопись, которую переводила до этого, надела плащ и спустилась в нижний колонный зал. Здесь было еще темнее и холоднее, чем на основном уровне. Для прохождения степеней посвящения послушницы выполняли определенные задания не только в Храме, но и снаружи его. Сегодня девушки принимали специальные составы для расширения сознания, чтобы войти в транс и научиться видеть эфирные тела всех живых. Нынешние снадобья, конечно, и в подметки не годились прежним: раньше обучение заканчивали одна-две послушницы из двух сотен, остальные погибали в мучениях, сходили с ума или оставались калеками. Ниэле изменила всю систему, и теперь набирала не более тридцати послушниц на курс, который заканчивали обычно три-пять девушек. Провалившие испытания чаще всего отправлялись домой живые и практически невредимые. Снадобья тоже больше не сводили с ума: Ниэле просто не видела в этом необходимости. Суть испытания была не в отбраковке, а в возможности научиться новому. Каждый раз были те, кто не справлялся. На некоторых девушек составы не действовали, другие реагировали галлюцинациями и припадками, третьи оказывались несовместимы. Последний вариант был хуже прочих, ведь жрица должна уметь искусственно вводить себя в разные состояния, а если на смеси тяжелая реакция — ничего делать нельзя. Только домой с вещами. В нижнем колонном зале находились шестнадцать девушек. Они должны были сидеть кругом спинами друг к другу, принимать составы по четкому графику и фиксировать все, что видят. К моменту прихода Верховной только семеро сидели на местах, причем трое — в ступоре. Лорина парила под потолком, повизгивая. Лан-лан ползала на четвереньках и рычала. Шкрит карабкалась по колонне, Момок безудержно хохотала, бегая по залу, Оливия декламировала поэму на религиозном языке Ликты, Юа и Клаттария занимались сексом. Амила склонилась над тазом, содрогаясь от рыданий: ее выворачивало до внутренностей. Серайю вообще держали три младшие жрицы, потому что она выла и билась в припадке. — Святые ладони Праматери, — вздохнула Ниэле. — Чему я только вас учила? Неужели ни одна бездельница не видит сотрясений эфира? Серайя сдала. Ее трясет от агонии каких-то людей неподалеку отсюда... песчаная буря, похоже. Оливия тоже, и Гривтура, и Уттар. Амила выбывает, остальным требуется коррекция состава. Попробуйте заменить змеекорень соком лианы краснокровки. — Она вызывает сильное привыкание, — робко возразила одна из младших жриц. — Ломки, бессонницу и раннюю слепоту... — Да. И это значит, что кому-то из девушек придется мириться с этим. Никто не обещал, что будет легко, — Ниэле пожала плечами. — Состав собирайте сами, я проверю. Сейчас мне нужно отлучиться. 18. Репродуктивное насилие/изнасилование. Янгир. Дворец Певчих Птиц принца Янгира располагался в живописном горном оазисе у озера. Высокие хребты опоясывали долину, создавая естественную защиту: попасть сюда можно было пешим ходом через два труднодоступных перевала, полных ловушек и стражи. Крылатая охрана сторожила на горных вершинах, готовая в любой момент дня или ночи перехватить нарушителя в воздухе. Дворец, сад, озеро и вся долина были накрыты магическим куполом, защищающим от посторонних глаз и отсекающим возможности телепорта без специальных средств. Мышь не проскочила бы, пичуга не пролетела бы: принц Янгир незваных гостей не жаловал, а свои сокровища очень ценил и по-своему берег. Дворец был построен для удовольствий, так что нет ничего удивительного в том, сколько страданий он приносил. Здесь обитали омеги гарема принца и целый штат вышколенных слуг. Золотые колонны, покрытые резьбой, поддерживали своды, полированные полы из самоцветов блестели, как поверхность воды. Повсюду цвели диковинные цветы, пели птицы, звучала приятная музыка. В жилых покоях подавали изысканные яства, редкие вина, сладости и свежие фрукты со всего мира; для живущих здесь омег круглосуточно трудились портные, обувщики, ювелиры и цирюльники, выполняющие их капризы — все это казалось райской сказкой, и для многих из тех, кто родился в трущобах, так оно и было. Янгир появлялся всегда в центральном зале у фонтана. Стеклянный купол скрывал розовый сад, который даже несмотря на обильное цветение не мог состязаться с запахом омег, царившим здесь. Сам воздух был как лакомство, которым никак нельзя насытиться из-за божественного вкуса. — Мой принц, разрешились от бремени Кассия и Май, — с низким поклоном сообщил главный лекарь гарема, старый и сморщенный, как сушеный финик. — Очень хорошо. Дети? — Янгир снял золотую маску и начал стягивать перчатки, не глядя кидая все пажу. — К сожалению, беты. Мальчик и девочка. — Отправьте их в барак для рабов, если они здоровы. Пусть кто-нибудь из рабынь выкормит и воспитает их в покорности. — Да, мой принц. — Рожавшим ускорить восстановление и сразу же вызвать новую течку. Если будут сопротивляться — приковать к кровати. — Слушаюсь, мой принц, все выполним в точности. Сейчас активная фаза течки у троих омег: Мири, Дэленнии и Гхар-Маа. Из них только первому потребовались кандалы. — Отлично, тогда я посещу его сначала, — Янгир хищно облизнулся. — Эти упрямцы так заводят. Он прошел через верхнюю галерею, чтобы полюбоваться на результаты своих трудов: здесь находились беременные омеги. Они жили в отдельных комнатах с постоянным наблюдением; многие были прикованы к постелям и переведены на принудительное питание через трубку, поскольку неоднократно пытались покончить с собой, причинить себе вред или начинали голодать. Сквозь стеклянные двери Янгир мог видеть их всех, и вдоволь полюбоваться огромными животами и беспомощным видом. После он спустился к спальням, где ожидали его благосклонности течные омеги. Здесь даже воздух казался густым, как патока, и дрожал от стонов желания. В камере, обставленной как шикарная спальня, бился в цепях и шипел истекающий смазкой омега из рода эллинийских фей. Янгира очень смешил тот факт, что его украли прямо с ритуала взросления, когда он мог обрести сердечного супруга. Мири рожал для него уже четыре раза, и все еще оставался непокорным. Это было очень кстати, когда хотелось вести себя грубо, жестко насиловать и подчинять. Как всегда, в общем. — Я очень надеюсь, что вскоре моя дивная коллекция пополнится темнокровой сучкой. Не могу дождаться момента, когда смогу драть его, как последнюю шлюху, — промурлыкал Янгир, скидывая тяжелое драгоценное одеяние. — А пока придется довольствоваться этим. Его тяжелый член, украшенный шипованным кольцом из чистого диаманта, вздрогнул от предвкушения. 19. Неестественная трансформация тела. Кириан Нойер. Тетушка Петронелла считала себя ветераном рынка интимных услуг, и вполне заслуженно: она начала как рядовая сотрудница на быстром обслуживании, прошла весь путь до опытной элитной спутницы скучающих мужчин, накопила денег и открыла свой собственный дом плотских утех еще до тридцати. Ее "Зефир" бесперебойно работал почти сорок лет, и за это время чего только ни случалось. В общем, тетушка Петронелла была уверена, что готова к любым неожиданностям, и ничто не способно вывести ее из себя. Поэтому она заинтересовалась, услышав крики с этажа, где находились стандартные номера для свиданий. Располневшая за последние годы, тетушка Петронелла медленно спустилась со своей мансарды, недоумевая, что могло произойти, и застала в коридоре небольшое собрание. Каринэ, начальница смены, отчитывала новенькую девушку, которая устроилась всего неделю назад, а та плакала и мотала головой. — Нет, я не пойду! — Линара, ты же профессионалка! Что за капризы? Мы не отказываем клиентам. — Я на такое не подписывалась, ясно?! Нормальные клиенты — пожалуйста, а этот... Рядом стояли другие девушки, поддерживая обе стороны спора и шушукаясь между собой. — Что происходит, мои дорогие? — спросила тетушка Петронелла, подходя. — Клиент ведет себя неприемлемо? — Да какая разница, как он ведет себя? — Линара всхлипнула. — Я с таким трахаться не буду, ясно? Увольняйте! — Давайте не будем делать резких движений. Сейчас я во всем разберусь. Всем тихо! Тетушка Петронелла отомкнула дверь номера и вошла внутрь, на ходу говоря: — Доброй ночи, дорогой гость! Я хозяйка этого дома, мое имя Петронелла. Простите за задержку с обслуживанием, но возникло небольшое недоразумение... Свет был приглушен, но она все равно поняла, что так сильно взволновало Линару. Гость сидел на диване с бокалом изумрудного напитка и с интересом разглядывал тетушку Петронеллу. Он был почти обычным с виду, за исключением многочисленных проводов, трубочек и светящихся полос, исходящих из его головы, шеи и спины, и уходящих куда-то в пустоту, постепенно растворяясь в пространстве. На голой груди просвечивали прозрачные экраны с бегущим текстом или какими-то цифрами, а член был полностью искусственным, светящимся и мягко пульсирующим. — ...полагаю, здесь требуется специальное обслуживание, — пролепетала тетушка Петронелла. — Я же просил пригласить мне самую храбрую девушку, — покачал головой Нойер. — Что, эта тоже в обмороке? Передайте, что она зря боится: я не кусаюсь, и мой пенис тоже. Да, он выглядит непривычно, зато доставляет огромное удовольствие. — О, конечно! Я сейчас... мы что-нибудь придумаем. Непременно! — тараторила тетушка Петронелла, отступая к двери. — Я так никогда не потрахаюсь, — покачал головой Нойер, когда дверь за тетушкой закрылась. — Надо было лучше продумывать дизайн, а не выпендриваться с подсветкой! 20. Навязчивый страх, фобия. Зиара. Все превращается в пепел? Как бы не так. Все превращается в ничто, в изначальную звездную пыль. Горы разрушаются и становятся песком, который распадается на частицы все мельче, пока не станет совсем невидимым. Великие дворцы и маленькие деревни, леса, океаны, живые существа — все ничтожно перед разрушающим действием времени. Но оно действует медленно, и всегда есть возможность для противодействия. Не время пугало Зиару, нет. Она сама. Знать, что ты сама можешь разрушить в один миг все, что существует в этом мире, вовсе не так здорово, как может показаться поначалу. Зиара всегда знала, что утрата контроля над собой приведет к кошмарным последствиям. В ее видениях Нория распадалась на куски и погружалась в темный океан, продолжая растворяться на глазах вместе со всеми строениями и жителями. Сминались как бумажные стены ее Золотого дворца, рассыпались, как детские поделки, бамбуковые рощи, леса из огромных криптомерий, горы. В пустоте исчезали знакомые лица, и Циат всегда сопротивлялся до последнего. — Обещай, что убьешь меня, если увидишь, что я больше не могу себя контролировать, — попросила она как-то. — Я сделаю это, хотя мне больно даже думать о подобном, — Циат склонил голову и внимательно на нее посмотрел. — Но это может вызвать еще худший катаклизм, поэтому давай попробуем избежать убийств. Зиара почти никогда не спала, ей просто не требовалось. Иногда, в моменты душевного покоя, она могла себе позволить понежиться в свежей постели, подремать ради удовольствия. Однако каждый раз перед тем, как открыть глаза, Зиара до звона в ушах прислушивалась к звукам извне. Потому что иначе... Вдруг она откроет глаза, а вокруг ничего? Вдруг она выпустила Хаос, который поглотил мир? В такие моменты ей очень помогали шум дождя снаружи, пение птиц, стук чьих-то деревянных подошв по камням в саду. Услышав их, можно было выдыхать, открывать глаза и спокойно начинать новый день. Зиара понимала, что это выглядит глупо даже в мыслях, что нужно просто взять себя в руки и лучше себя контролировать, просто... Она никогда никому не говорила об этом. Даже Циату. Даже Оуле, в то давнее время, когда они пытались общаться — вообще никому. Зиара считала, что вполне могла быть причиной смерти Небесного Императора и собственной матери. Эта мысль не давала ей покоя и заставляла жадно ловить звуки мира после каждого короткого сна. — Я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Но однажды я сорвусь и уничтожу весь наш мир. 21. Болезни/паразиты. Сунь Лю (про него подробнее в части "Операция "Захват") Сунь Лю отдыхал после смены. Он с самого начала догадывался, что в отделе собственной безопасности не будет легче, чем в казармах, и в прогнозе не ошибся. Зато платили хорошо, да и офицерская квартира была куда лучше, чем комнатка инструктора. Сегодня серьезных операций не было, так что все продолжали разгребать завалы после теракта во Дворце Перьев. К счастью, жертв больше не находили, и на том спасибо. Работали вместе все силовые структуры, никто не оставался в стороне, поскольку дело было общим. После смены Гама звал всех в паб, но Сунь Лю отказался: у него было дело. Личное, неприятное, которое он с радостью отдал бы кому-то другому, но все же его дело. Травы и эликсиры Сунь Лю подготовил заранее, осталось только принять ванну, и тогда уже... Звук вызова извне вывел его из медитативного состояния и заставил удивленно вскинуть брови. — Учитель, какой неожиданный сюрприз, — Сунь Лю склонил голову, увидев в экране сосредоточенную физиономию Сунь Укуна. — Ничего неожиданного, — широко улыбнулся тот. — Будто бы я не могу просто так захотеть поговорить с моим любимым четвероюродным правнучатым племянником по линии первой супруги! — Гхм... ну, предположим, — Сунь Лю криво улыбнулся в ответ. — Чем же обязан? — Да вот, решил узнать, как у тебя дела, — Сунь Укун задумчиво почесал за ухом. — Слышал, ты новое назначение получил? — Не получил, а перевелся, — глядя на него, Сунь Лю вдруг зачесался весь. Или это от запаха эликсиров? — О, то есть, ты сам захотел? И как, стоит того? Длинные пальцы Сунь Укуна неторопливо постукивали по столу, хотя сам он казался вполне спокойным. Что-то было такое, что его волновало, да? Загривок чесался просто ужасно; хотелось плюнуть на все и вдоволь пошкрябать его когтями. — Думаю да. Хотя бы не скучно, — Сунь Лю пожал плечами, скрывая удовольствие от почти почеса. — А темнокровый? Это правда, что все говорят? Будто бы вернулся наследник королевского рода, восстанавливает Гиперборею, союзы заключает? — Да, наверное. Почему это тревожит тебя? Сунь Укун всегда считал дела Средней Юны слишком скучными. Вообще-то он скучным считал все, кроме пожирания персиков, пения песен, шуток и шастанья куда-то, где еще не ступала нога ни одной обезьяны, поэтому большую часть времени Сунь Укун где-то мотался, познавая мудрость мира и нарываясь на драки, а в перерывах торчал на Горе Плодов и Цветов, принимая подарки от восторженных подданных и уничтожая тонны персиков. Вроде бы Сунь Лю слышал, что в последние годы Обезьяний царь проводит многие ночи в Поднебесной, да и интерьер вокруг него в экране выглядел знакомым. Что-то начинало вырисовываться. — Не то чтобы тревожит. Мне-то все равно: со мной никто не справится, так что я могу шалить, сколько пожелаю, — Сунь Укун снова почесался. — Но слухи ходят, и довольно странные. Как же вышло, что собственная безопасность Нории находится в руках владыки совсем другого государства? — Думаю, князь Циат знает, что делает. — Он не похож на дурака. — Он и не дурак вовсе, — заверил Сунь Лю, не выдержал и почесал затылок. Сунь Укун снова широко улыбнулся, но вряд ли жесту ученика. — Значит, у него есть план? Что-то грандиозное? — Скорее всего. — Было бы интересно узнать подробнее. — Мне кажется, в ответ на это князь мог бы поинтересоваться, что легендарный Царь Обезьян делает в Нефритовом дворце Поднебесной. — А ты неплохо соображаешь, троюродный племянничек, — весело сказал Сунь Укун после паузы. — Четвероюродный же был. — Формальности, — он махнул рукой. — Однако, я не ожидал, что ты так преданно служишь Циату. — А кому служишь ты? Насчет слухов ты верно подметил: ходят, и разные. Сунь Укун посерьезнел и сел ровно. — Тут другое. Я люблю Юи Шеньцзы, и хочу для нее мира. А все пахнет войной, Лю. Мне нужно понимать, что я могу сделать, чтобы уберечь любимую женщину. Сунь Укун, конечно, умел поражать: то он врал напропалую, то вдруг вываливал правду с места с песней. Хотя мог и сейчас врать, конечно. — Ну, я бы не делал сложных выводов пока. Лично мне Нория кажется надежным местом, — задумчиво сказал Сунь Лю, подбирая слова и почесывая за ухом. — Используй полынь. — Что? — От блох. Используй экстракт полыни, очень помогает. Сам им натираюсь, иначе невозможно просто. Эти проклятые твари!!! — У нас в команде волк-оборотень, думаю, это он занес. Спасибо, я попробую. — Волки известные разносчики заразы, — покивал Сунь Укун. — Не спи с ним. — И не думал! — Вот и ладненько. Тогда добрых снов, родственничек! Я еще свяжусь с тобой, наверное. Сунь Укун отключился так же внезапно, как и позвонил. Зачем он появлялся? Что на самом деле хотел услышать? Сунь Лю несколько секунд смотрел в пустой экран, соображая, а потом помотал головой. Все равно не угадаешь. — Полынь, значит. Надеюсь, она не выкрасит меня в какой-нибудь дикий цвет только потому что Мудрейшему вздумалось пошутить, — он поймал блоху и пришпилил ее когтем к столу. — Я разберусь с вами, мерзкие кровопийцы! 22. Погребение заживо. Стли. Похороны ночью проводят только сектанты и преступники — так сказал бы кто угодно. Стли обычно проводил похороны ночью, чтобы не привлекать внимания и не собирать зевак. Тем более что хоронил он сам себя. Работа такая. — Когда я перестану реагировать, забейте крышку и опускайте, — Стли диктовал ассистенту инструкции для рабочих. — Выкопаете не раньше чем через сутки, ясно? Ассистент — тощий парень, рожденный человеком и изнасилованный оборотнем в активной фазе — давно привык к странностям профессии некромастера и вообще ничему не удивлялся, просто фиксировал сказанное патроном. — Через сутки, — повторил он. — Не меньше суток и не больше двух, а то я начну страдать без воды, — дополнил Стли. Он сидел в ящике, который собирался использовать как гроб, и осматривал окрестности. Это кладбище — старое, почти заброшенное — было спокойным много лет, а теперь вдруг странности начались. Нужно было без промедления узнать, что здесь происходит. Местность вокруг раскинулась самая пасторальная — деревни, рисовые и ямсовые поля, священная роща лисей неподалеку, горная гряда на горизонте. Ничего такого, что навело бы на мысли о причинах странностей. Стли выбрал темную дождливую ночь для погребения. Предварительно его слуги несколько ночей распугивали местных, бегая в темноте в гриме, размахивая светящимися гнилушками и завывая, как страдающие запором волки. Вряд ли хоть один крестьянин высунет нос на улицу после такой обработки, так что можно не бояться случайных зрителей. Снадобье было горячим, почти кипящим, и густым. Стли кинул туда щепотку праха и залпом выпил, пока не лопнул пузырек. Снаружи действие препарата выглядело как судороги, пена изо рта и темные пятна на коже. Внутри ощущалось пожаром в желудке и страшной резью по всему телу. Стли упал в ящик и забился в припадке, постепенно замедляясь из-за наступающего окоченения. Его сознание и органы чувств схлопнулись, чтобы открыться шире: теперь он был полностью обездвижен, зато видел все происходящее с мертвой материей. На этом кладбище ни о каком покое речь не шла вообще. Крышка накрыла ящик, раздались удары молотка. Все души умерших за последние несколько лет оставались рядом с погребенными телами. Они выглядели как синеватые мазки тусклого света рядом с надгробными камнями. Это было необычно и неестественно. Ящик опустили в яму, и его дно сильно ударилось о землю. Кто-то ходит здесь, что-то ищет, привязывает мертвых к их телам. Это нарушение законов жизни. На такое мог пойти либо фанатик, либо тот, кому нечего терять. Комья земли лупили по крышке сильнее, чем ливень. Стли смотрел остановившимся взглядом перед собой и видел, как постепенно меркнет в щелях слабый свет фонарей. Звуки извне медленно замирали, даже мерные броски земли на могилу становились тише и тише, пока не пропали совсем. Наступила полная тишина. Мертвая. "Что у вас тут происходит? — транслировал Стли. — Кто тревожит погост?" Каждый раз было немного страшно оставаться одному на глубине под землей, в виде мертвеца. Если что-то пойдет не так и о нем забудут, выбраться самому будет непросто. Запах собственного гниющего тела начал расползаться внутри ящика. "Да говорите же со мной, пока я не выбрался и не начал вызывать вас из посмертия по очереди!" 23. Отсутствующие/лишние части тела. Мандрагора. Собрание затянулось. Стояла жара, и даже чары прохлады, наведенные на террасу над морем, не то чтобы спасали. Мандрагора старался слушать, о чем говорят старейшины, но смысл то и дело ускользал от него: смотреть за чайкой над волнами было куда интереснее, чем узнавать о новых удобрениях, подарках на приемы и поголовье морских коней. — От старейшины Кедра поступило предложение возродить проект "Наяда", запущенный в свое время для борьбы с Гипербореей, — заявил старый-престарый пень Чертополох. Мандрагора тут же проснулся и заморгал. — В чем же его суть? — О, в создании специального десанта, способного действовать скрытно и решительно. Эти отборные воины могут незаметно, без использования общих сетей, преодолевать большие расстояния, выполнять диверсии или захваты и уходить прежним путем, под водой. Разработку вели еще до Хлада, но сейчас мы можем ее скорректировать. Чертополох покликал что-то в своем коммуникаторе и посреди зала появилось голографическое изображение воина, подозрительно похожего на Болиголова — начальника охраны и хорошего друга Мандрагоры. — Всем участникам программы вживляют жабры, — на голограмме тут же появились прорези на шее, а ниже добавились небольшие выпуклости. — Это позволяет им дышать под водой постоянно, не поднимаясь на поверхность. В зависимости от предполагаемого места использования десанта можно добавлять, по желанию, плавники, хвост, чешую. Предусмотрен даже панцирь, способный выдержать огромные нагрузки. Пока Чертополох вещал, все названные модификации появлялись на объекте, добавляя ему экзотичности. Плавники были похожи на те, что росли у никсов, только более прочные и толстые. Хвост — похоже, от мурены — смотрелся пугающе: казалось, голографический Болиголов сейчас начнет им размахивать и убивать всех вокруг, а чешуя создавала что-то вроде камуфляжной формы на всей коже бойца. В панцире он вообще превращался в тяжеловооруженный танк. — Таким образом подготовленные воины смогут незамеченными проникнуть на территорию Гипербореи и нанести чувствительные удары по прибрежным объектам, что сильно понизит их общую обороноспособность... — Нет, — прервал Мандрагора излияния старейшины. — Мы не планируем атаковать Гиперборею. — Но, Великий вождь, мы говорим об исторической цели нашего народа... — Не вижу причин нападать. Нынешняя Гиперборея не сделала ни единой попытки проявить агрессию к другим странам. Даже к тем, которые давно заслужили хорошую взбучку. — Но... — Я все сказал! — Мандрагора хлопнул рукой по столу и встал. — Мы не планируем воевать с Гипербореей в обозримом будущем. Он вышел из зала, внутренне ликуя, что смог сбежать и поставить на место этого старого сморчка. Гиперборея действительно не требовала никаких вмешательств, хотя бы сейчас. К тому же, Селена просила об этом, а она не стала бы ничего просить без причины. 24. Перерезанная глотка/истечь кровью. Лоран. Опять тот же самый кошмар, как всегда. Лоран встал, побрел в ванную, сунул голову под воду, чтобы немного взбодриться: спать сегодня больше не стоило. Он просыпался от кошмаров все чаще; сюжет был одним и тем же, только обрастал подробностями. Из-за этого с каждым разом сложнее было возвращаться в норму. От лекарств становилось только хуже, медитации и прочие техники расслабления не действовали. Этого следовало ожидать: Лоран знал, что умирает. Медленно, постепенно, но необратимо. Метка на нем начала расти давно, и день за днем захватывала все новые кусочки кожи. У бет сердечная связь устанавливается реже, чем у альф и омег, но ему вот повезло. До этого Лоран вообще не слишком интересовался любовными делами: он любил работу и понимал, что практически любой партнер будет отнимать время. Понимал и не хотел этого. И в глубине души немного гордился, что не поддается любовным чарам, как большинство знакомых, так или иначе вступающих в отношения. Считал любовь какой-то глупой ерундой, не понимал, что они все так с ней носятся. Теперь конечно понял. Это как перестать дышать, как адская боль в груди, скручивающая внутренности, только потому что видишь его и забываешь обо всем. Изнываешь от тоски по прикосновению, когда он говорит, отвечаешь, смеешься в ответ — а внутри хрупкое замороженное стекло, дрожит и ранит что-то живое и горячее каждый раз. Потому что не можешь ему сказать об этом, ведь он тебя просто возненавидит. Лоран всегда считал, что они просто коллеги и товарищи, а что до теплого и радостного чувства при встрече — так это просто симпатия. А потом было сражение в Аки, и его привезли, истекающего кровью. Лоран помнил свои руки, полные крови, и истерику, которая случилась после. Было страшно, что он умрет, что мир продолжит существовать, будто ничего и не случилось. После того дня метка начала прорастать на его коже, и телу бесполезно было объяснять, что нет, не будет этого никогда. Не обнимет, не поцелует, не сольется воедино с тем, о ком поет душа — никогда. Просто Лоран любил, а его в ответ — нет. Занди пытался помочь, но средства от метки сердечной связи не существовало.Они уже столько всего перепробовали: даже рецепт темнокровых эльфов, после которого Лоран двое суток проспал, а потом чуть не умер от сильнейшей ломки. Можно было попробовать попасть в Песчаный храм в Сахре, Лоран даже записался. Через семь лет, четыре месяца и двадцать три дня подходила его очередь. Верховная жрица Ниэле принимала только одного посетителя в день, поэтому очередь занимала годы. Многие выбывали в процессе, конечно, но все же срок оставался большим. Поначалу Лоран сам неплохо справлялся, думал, так оно и будет дальше. Снились дурные сны, приходилось заниматься самоудовлетворением по два-три раза в день, постоянно тянуло к нему... Потом кошмары стали страшнее и живее, а жизненные силы начали покидать его. Лоран уже и не помнил, когда чувствовал себя здоровым. Он понимал, что лучшим выходом было бы действительно умереть — перестать быть, чтобы больше не страдать по несбыточному — но что-то внутри каждый раз убеждало его "ну еще денечек... просто посмотреть на него, поговорить, погладить кнопку лифта, которой он коснулся только что..." Лоран знал, что однажды не сможет встать с постели. Он видел это уже много раз, и постоянно просыпался в слезах. Зато хотя бы точно знал, что нужно делать. Лезвие хранилось под подушкой: надо просто стиснуть зубы, взять его удобно и глубоко резануть по горлу, перерезая артерии. Кровь фонтаном хлынет вперед, зальет ему грудь, живот, руки. С громким шипением выйдет из трахеи воздух, пока он будет рассматривать свои ладони, полные крови, как в тот день. Это очень легко сделать, но трудно решиться. Лоран посмотрел в зеркало на свое осунувшееся лицо с бледной кожей и кругами под глазами. Он провел пальцами по губам, очень живо представляя его рот. — Никогда он не обратит на меня внимание... но нет, сегодня я не стану этого делать. Еще один день... хотя бы один. Просто посмотреть, — прошептал он. — Просто быть поблизости. 25. Механизация тела, протезы. Онори Лей Кан. Онори Лей Кан возвращался к себе в квартиру поздно, потому что обычно закрывал смену. Замок отапливался одновременно четырьмя разными системами, в зависимости от этажа и специфики помещений, и его задачей было следить за всеми сразу, вовремя устранять неполадки и проводить профилактические тесты. А еще генерировать отчеты, подавать статистику об использовании ресурсов для экономистов, создавать заявки на закупки и еще целую кучу разных дел. Раньше он возвращался домой и знал, что там уже ждет его сын Шиори с нехитрым ужином и бесконечным потоком бесполезных новостей, но в последнее время тот все чаще задерживался на службе. Онори с одной стороны был рад, что сын нашел дело по душе, а с другой сильно боялся за него. Начальник Шиори, темнокровый эльф, при личном общении произвел впечатление опасного и жесткого человека, прагматичного и лишенного сантиментов начальника. А Шиори... ну он же совсем домашний дурачок. То ляпнет что-то, не подумав, то вообще действует на эмоциях, забывая о последствиях. Онори пытался отговорить его, объяснить, что в отделе внутренней безопасности его просто сожрут, но ошалевший от счастья Шиори и слушать не стал. В квартире было темно и пусто. Онори прошел в кухню, сбросив на пороге обувь, включил свет, сунул на плиту кастрюлю с вчерашним супом. Можно было, конечно, питаться в общей столовой, но если брать там только обед, выходило сэкономить несколько сотен в месяц. Онори откладывал деньги для сына, чтобы его шалопай мог пойти учиться, если захочет, и для себя, на замену изношенных протезов. Пока суп грелся, он отстегнул левую руку от плеча и поставил ее заряжаться. Глаз пока держался: шестьдесят три процента заряда, хватит еще на сутки точно, а вот в руке пора менять аккумулятор, уже едва хватает на день. Может, следующей зимой получится взять новую модель — там и поле действия больше, и аккумуляторов два, и без магнитов в сочленениях. Удобнее намного, но и стоит в десять раз дороже. Онори обработал крепления, вживленные в тело, и прикрыл их специальной повязкой. Суп закипел, крышка на кастрюле загремела. Выключив нагрев, Онори достал комм и набрал сына. — Шиори? Ты скоро домой? Я разогрел ужин... — Пап, извини, я никак! Генерал Максимилиан отсутствует, а без него приходится бегать без отдыха. Я сейчас в Брангард, потом с диппочтой в Ибер, и только потом, наверное, вернусь. Не жди, ешь и спи, я постараюсь тихонько. — Хорошо. Онори Лей Кан не был дураком, к тому же, много лет служил в Норийском замке. Он прекрасно знал, какие тут бывают авралы и чем опасны крупные мероприятия. Жаль только, что Шиори пришлось сразу же столкнуться с этим. Как и все, Онори слышал, что случилось на приеме в Ангелхайме: хронику демонстрировали везде, по Оповещению транслировали имена пострадавших и погибших, рассказывали о ходе работ и расследования. Он слышал, что темнокровый эльф, Его Величество Максимилиан, пострадал при взрыве, был найден и доставлен в Норию, и искренне желал ему скорейшего выздоровления. Не из личной симпатии, не из подобострастных побуждений, и даже не из вежливости. А потому что Шиори так ничего и не знал о своей матери. Был с ней совсем рядом и ничего не узнал, хотя темнокровый ничего не обещал тогда, на допросе. Онори Лей Кан испытывал глубокую благодарность, и выражал ее как мог. 26. Самотравмирование. Гамле. У Гамле было очень четкое расписание всех дел, и даже время сидения в Небе на сайтах с шок-контентом тоже имело свой период. Обычно он заходил на общий сайт три раза в неделю, проверял личные сообщения и новости. По пятницам Гамле мог поучаствовать в дискуссии, посмотреть чужие истории, оставить пару комментариев. Близких друзей у него там не было, так что задерживаться не приходилось. Чаще всего после этого Гамле переключался на видео; смотрел несколько роликов, или один не слишком длинный фильм. Этого хватало, чтобы продержаться неделю, и продолжалось это довольно долго. А в последнее время все полетело к чертям, потому что Гамле влюбился. Свою идеальную женщину он встретил на приеме в Ангелхайме, и сразу увлекся. Она была выше его больше чем на голову, широка в плечах, носила блестящий рыцарский доспех и вообще смотрелась очень брутально. Гамле осмелился пригласить ее на танец и убедился в силе ее рук и твердости походки. Женщину его мечты звали Гвен, и она служила лорду Ярету, королю Авалона. Когда дворец Перьев рухнул, она держала на себе своды, не давая им перекрыть выход, и Гамле чуть не кончил от этого зрелища. Ее командный голос заставлял все внутри трепетать и переворачиваться, а ведь он ничего подобного прежде не испытывал. Глупо было надеяться на скорую встречу, но Гамле повезло: он нашел Гвен на форуме своего любимого сайта уже на следующий день после взрыва. Она сидела в раздела травм и смотрела фото и коротенькие видео. Чудом Гамле удалось разговориться с ней, и теперь график пришлось корректировать, потому что он хотел общаться с ней ежедневно. "Привет. Ты поздно сегодня". "Да, много работы. Ваши уже закончили?" "Медики работают, моя работа завершена". "Хочешь немного поиграть?" "Я разве разрешала тебе проявлять инициативу?" "Нет, моя леди. Простите". "Включи видеосвязь". Гамле повиновался, с трепетом ожидая увидеть лицо Гвен, но вместо него получил блестящую маску будто бы из жидкого серебра. — Вину искупают наказанием, — строго сказала она. — Я готов, — Гамле сглотнул. — Сними одежду. — Всю? — Полностью. Гвен наблюдала, как он раздевается, никак не комментируя. — Все. — Я вижу. Ущипни себя за живот. След должен остаться. Гамле отключил функцию отслеживания здоровья в комме и послушно стиснул пальцы на коже. — Хорошо. Мне нравятся кровоподтеки на твоей светлой коже. Теперь возьми нож или что-то похожее, и напиши на себе, что ты плохой мальчик. — Где написать? — из-за эрекции голос Гамле звучал выше, совсем не так, как обычно. — Например, на бедре. Надпись проступала тонкими кровавыми дорожками на коже, но капли быстро смазывали красоту каллиграфического почерка. Когда фраза закончилась, Гамле тяжело дышал и ерзал на стуле. — Твой пенис не дает тебе покоя, — строго сказала Гвен. — Накажем его. Выложи его на стол и отлупи чем-нибудь. Журнал о разработках баз данных отлично подошел. Гамле скрутил его в трубочку и ударил в первый раз, совсем легко. — Я сейчас отключусь, если будешь халтурить. — Нет, я... — Гамле рвано выдохнул и облизал губы. От удара посильнее в глазах потемнело, будто током пробило в позвоночнике. — Еще! — скомандовала Гвен. Гамле застонал, вскрикнул, дернулся. Некоторое время боль боролась с нарастаюшим удовольствием, потом пропала совсем. — Еще, еще, еще! — повторяла Гвен, пока ее голос не потонул во вздрагивающем стоне. Член Гамле дернулся и забрызгал стол; пара капель упала на экран. Гвен приблизилась, рассматривая опухший, покрасневший орган с почти синей от напряжения головкой. — Неплохо, — резюмировала она. — Но ты можешь лучше. Будем тренироваться. Она сразу же отключилась, и Гамле обессиленно упал на стул. Боль возвращалась пульсирующими приступами, но он все равно улыбался. Гвен сказала, что будет тренировать его. Это значит, не раз и не два, это... Похоже, он ей нравится. 27. Пытки. Мицар. Мицар не считал себя каким-то особенно злым или жестоким. Добрым, впрочем, тоже: скорее нейтральным, разным, в зависимости от ситуации. Именно поэтому запрос на проверку нового оборудования для пыточных камер Циат адресовал ему. Со своим философским взглядом на мир, как на скопление звездной пыли, Мицар не испытывал сострадания к смертникам и не пытался усугубить их мучения — именно то, что нужно. Он запросил пятерых испытуемых из списка на убой, и спустился в пыточные, едва только получил сообщение, что смертники доставлены. — Ну, показывайте, — разрешил Мицар, отдав ответственному за пыточные формуляр. — Для начала, мы обновили электроконтур. Теперь больше градаций и графа чувствительнее вдвое, — приступил к экскурсии сегодняшний дежурный Рудра — высокий дэв с золотой кожей. Подручные как раз заправили в крепления первого подопытного и включили питание. — Минимальное значение напряжения вызывает сильную щекотку, — благожелательно говорил Рудра, медленно вращая рукоять. Смертник в путах хохотал, повизгивал и извивался, на глазах у него выступили слезы. — Следующие этапы приносят боль в разных видах, в зависимости от того, куда мы подключим электроды. Каждое деление добавляет боли и принуждает испытуемого сдаться. В максимальных значениях начинается поджаривание заживо до обугливания и испепеления. Рудра постепенно нарастил напряжение, и в помещении запахло жареным мясом. Смертник кричал и хрипел, пока не затих, потеряв сознание. — Отлично. Быстро и эффективно, — отметил Мицар. — Следующая новинка — соляной мешок, — Рудра подвел его к постаменту, где лежал спеленутый грубой тканью второй подопытный. — Ткань содержит пиленое стекло и металлические опилки. Это ранит кожу и вызывает сильный зуд, а потом мы помещаем его в соляной кокон и добавляем едкого раствора. Драть и чесаться будет так, что... Ткань сняли и наложили на красную, раздраженную кожу соляные листы, пропитанные чем-то ярким. Смертник взвыл и заерзал на месте, пытаясь чесаться об пол и стены. — Легкий вариант, — хмыкнул Мицар. — Да, это для разогрева. Следующий — мой любимый. Это кандийские огненные черви, которых я сам лично наловил, размножил и привез сюда в террариуме. Они прогрызают кожу и проникают в кровеносные сосуды. У пленника есть время до того, как черви доберутся до сердца или мозга, после его уже не спасти. На подопытного страшно было смотреть: он сорвал голос в первые же мгновения, и теперь хриплым шепотом умолял пощадить его. Червь, светящийся сквозь кожу, прошел по руке в плечо и пропал в груди; через пару минут от начала пытки смертник забился в судорогах и пустил пену изо рта. — Вот еще новое устройство: медленно давит на выбранную часть тела, производя при этом надоедливый перестук. Можно оставить допрашиваемого так на несколько часов или дней, и наблюдать, каr он медленно сходит с ума, — Рудра радостно улыбнулся. — Обсидиану это не понравится, он любит побыстрее, — сказал Мицар. — Что-то еще? — Да, новейшая разработка химиков: порошок абсолютной боли. Стоит нанести его на кожу и немного втереть... Смертник заорал диким криком, пытаясь трясти закованной в кандалы рукой. — А как вы обошли болевой шок? — спросил Мицар, морщась от крика. — Обычный стимулятор. Прекрасно работает в комплекте, уже проверили. — Ну что же, — Мицар отметил у себя, что проверка пройдена. — Очень хорошо, можете применять. — Есть применять, — отсалютовал Рудра. — А премию нам выпишут? — Возможно, если результаты в действии будут хороши. Мицар посмотрел на расходники — двое еще были живы — и подумал, что не завидует им. В Нории всегда очень строго карали за нарушение законов, и Циат даже не думал смягчать наказания, как это делали на Земле. 28. Психо/социопатия, безумие. Циат. — Ни один из вас ничего не хочет мне рассказать? — Циат не поднимал головы от карты, над которой работал, продолжая наблюдать за ними. Занди и Обсидиан переглянулись, но ничего не сказали. — Неужели ничего? Обсидиан вдохнул и шагнул вперед. — Мои люди завершили операцию, которую отдел готовил больше года. Внедрены агенты в Вооруженные силы Ликты, охрану императора Кристалиса, стражу Нефритовой госпожи. Потерь среди наших людей нет, при содействии службы внутренней безопасности захвачены двое лазутчиков во вспомогательных подразделениях. В настоящее время в разработке... — Достаточно, Обсидиан. Я читал отчет и уверяю тебя, читал внимательно. Мне хотелось бы услышать о том, что в отчет не вошло, — прервал его Циат. — Сопутствующий ущерб не превысил прогнозируемых значений, — бойко отрапортовал Обсидиан, даже не краснея. Занди-то с самого начала заметно нервничал и теребил край рукава. — Не превысил, значит. Очень хорошо. Либо вы двое дураки, либо держите за дурака меня. Ни один из вариантов мне не по душе. Как вы считаете? — Угрозы жизни не было, — тихо сказал Занди. — Я бы обязательно сообщил. Обсидиан закатил глаза. — Уже все прошло, я и забыл. Это не первый и не последний раз, мой князь. Мы не стали заострять на этом внимание, потому что травма не имела значения. — Дело не в том, что вы думали, а в нарушении порядка. Моего порядка, — Циат наконец-то оторвался от своих карт и посмотрел на подчиненных. — Готов понести наказание, — склонил голову Обсидиан. — Непременно. Ты больше не мой ученик, но как мой сотрудник — обязательно понесешь, — Циат встал со своего места и подошел к нему. — Я не знаю, как до конца вытравить в тебе нежеланного и нелюбимого ребенка, но как твой супруг — а не начальник — я чувствую себя преданным. Неужели ты до сих пор не доверяешь мне и не можешь рассказать о проблеме, получить утешение? Разве я когда-нибудь отказывал тебе в сочувствии, внимании или чем-то еще? — Нет, милорд, дело совсем не в этом. И в мыслях не было сомневаться в вас! Я... у вас и так много проблем, и я просто не хотел становиться еще одной и отвлекать вас, — Обсидиан отвел взгляд и вздохнул. — Но мне нужно отвлекаться на наши отношения. Иначе я становлюсь просто функцией в государстве, перестаю быть живым. Что же до тебя, Занди, то как от близкого друга не ожидал. Особенно от тебя. Только ты и Зиара видели меня с разодранной в клочья душой, и я полагал, что ты представляешь, что я чувствую при каждом колебании сердечной связи. — Ох, да я же… — Занди готов был расплакаться. — Это я ему велел молчать, милорд, — сказал Обсидиан. — Занди ничего не сказал, потому что я попросил его об этом. — Но если бы была опасность для жизни, я все равно доложил бы, — встрял тот. — Именно потому что… знаю. В тот год Юна впервые после Хлада расцвела и отогрелась. Лето настало жаркое, как никогда прежде, и все живое не могло нарадоваться солнцу и зреющим плодам. Циат добрался до Сахры в своем познании мира, и многие дни бродил по бескрайним пескам, слушая их шепот. Он никуда не торопился, ничего конкретного не искал — просто хотел посмотреть весь мир, каждый его уголок. Зайти в Храм Луны ему посоветовал Суховей. — В день полнолуния там проводят красивые представления. Много молодых, сочных тел, — он кивал песчаной головой и едва не облизывался. Циат послушался и пришел в дельту реки, где находился Храм. Представление с танцами, лентами и огнями начиналось когда луна высоко поднималась на небе. Из-под темных сводов среди стеклянных колонн показались послушники в прозрачных одеяниях. Юные, все только-только вышедшие из детства, прекрасные омеги танцевали под шорох белого песка, среди летящих воздушных лент, и лунный свет обливал их своим сиянием. Циат сразу увидел его среди остальных и пропал. Молодой парнишка с персиковой кожей и глазами раненой лани — нежнейший цветок пустыни, хрупкий и нетронутый. Он двигался лучше всех, а его бархатные губы, таящие улыбку, обещали немыслимое наслаждение. Запах этого омеги сводил Циата с ума, и он до утра не смог уйти от Храма. Когда разошлись последние зрители и все вокруг заснуло до следующей ночи, Циат проник внутрь и безошибочно нашел спальню своего избранника. Хети — так было подписано имя на его вещах — спал среди тончайших простыней, чистый и нетронутый, будто рожденный самой Луной. Кровь ударила в голову, инстинкт альфы затмил разум, и Циат воспользовался его беспомощностью, подчинил себе и жестко присвоил. Хети жалобно кричал и плакал, но никто из детей Луны или охраны не пришел на помощь: светила не вмешиваются ни в какие дела, а орошение кровью считается жертвой и одобряется Верховными. После, когда боль уже прошла, Хети безучастной куклой лежал в руках Циата, а тот чувствовал себя абсолютно счастливым, любуясь расцветающей меткой сердечной связи. Он забрал Хети с собой в Норию, постарался обустроить для него покои на вершине горы, где Луна могла смотреть на него каждую ночь. Пол в помещениях был усыпан песком, многочисленные окна притенены прозрачной тканью, к его услугам были фрукты, вина и экзотические закуски, дорогие ткани и украшения. Но Хети не хотел ничего этого: в ту ночь он лишился самого себя, пролился с собственной невинностью на священные камни, оставив своему альфе пустую оболочку. Он ел песок и камни, целыми днями сидел, уткнувшись лицом в стену, иногда кошмарно смеялся или рыдал, раздирая себе лицо ногтями. Циат жалел, что был груб сначала, и надеялся лаской и любовью заслужить прощение, но от его прикосновений Хети только вздрагивал и кричал так же жалобно, как и в первый раз. Сердечная связь постоянно пульсировала болью и страхом, и ни одной осознанной мысли там не появлялось. Однажды Хети зарылся в песок целиком, оставив снаружи только лицо. В другой раз обмотался лентами и катался по полу, натыкаясь на стены и завывая от боли. Потом наелся жемчуга, разодрал себе руки и рисовал собственной кровью, отрезал волосы осколками стекла и много, много всего другого. Циат перепробовал все средства и техники общения, но так и не мог достучаться до сознания своего омеги. Хети погиб от горя, ужаса и голода, он убил себя сам, когда Циата не было рядом. Разрыв сердечной связи едва не уничтожил и его тоже, поверг в пучину боли и отчаяния. Несколько месяцев Циат лежал на скалах, совершенно разбитый, без движения, и смотрел в небо, закрывая глаза только когда мимо проплывала луна. Он ошибся и понимал, что виноват во всем сам. В таком виде его нашел Занди, который путешествовал с целью обучения по всему свету, и он же помог понемногу начать снова дышать, двигаться, стремиться к чему-то. Обсидиан появился в жизни Циата много, много позже, когда уже даже праха от тех мест не осталось. — Я не хотел сделать вам больно, милорд, — понуро сказал Обсидиан. — Наоборот, надеялся уберечь от переживаний. — Пожалуйста, учти на будущее, что я как раз хотел бы немного переживать за тебя, когда это необходимо. Твое наказание мы обсудим дома, — Циат покачал головой. — Полагаю, вы уже достаточно почувствовали себя виноватыми и сделали выводы. Оба свободны, идите и продолжайте приносить пользу Нории. Во славу Ее Величества. — Во славу! — хором ответили заговорщики. 29. Укусы/рваные раны. Хагал/Айариан. — Ненавижу этих тварей! — Хагал скрипел зубами и покрывался инеем от злости. — Тебе стоит найти лекаря, — Айариан покачал головой. — Оттаивай, я не могу обработать тебе рану, пока она заморожена. — Руки любимого — лучшее лекарство, — Хагал чуть улыбнулся, но послушно разогрелся. — Больно? — Нет, ерунда. Я чувствую только само повреждение: рука хуже двигается, плечо онемело. — Повезло, что целы кости. Айариан промыл всю поврежденную поверхность и начал обрабатывать отваром едкого сизого гриба. Хагал зашипел: в месте соприкосновения с лекарством рана темнела и подсыхала, это вызывало сильное жжение. — Я рад, что это другая сторона. Твоя метка на мне не пострадала. — Метка выросла бы снова. Ее ничто не сможет сдержать. Еще некоторое время назад Айариан не мог себе представить, что будет своими руками лечить йотуна, причем не кого-то, а Хагала, собственного альфу. Он, конечно, владел кое-какими навыками оказания первой помощи, как и каждый воин, но до специалистов ему было далеко. Рана Хагала выглядела кошмарно. Любой, кто не йотун, давно пребывал бы в болевом шоке, если вообще остался жив после такой кровопотери. Повезло, что дракон попался не ядовитый и не слишком старательный: мог и руку целиком отгрызть. Края топорщились неровной бахромой, рваное месиво из разодранных мышц, сухожилий, сосудов и клочков кожи представляло собой живописную картину хаоса. В самом глубоком месте проглядывала чуть мерцающая кость, но только поначалу: за время, ушедшее на обработку раны, кость пропала из вида, затянутая регенерирующими тканями. Скорость восстановления у йотунов была кошмарная. —Ваше Величество, мертвый дра… О, простите! В шатер полевого командного пункта вбежал бета из армейских, назначенный ответственным за охрану лагеря. Он здорово удивился, обнаружив внутри полуголого короля Йотунхайма, лужи крови и собственного владыку, копавшегося в ране по локоть. — Ты очень кстати, Унар. Найди мне лекаря, и поскорее! — велел Айариан. — Про дракона я уже знаю, это он покусился на Хагала и поплатился за это. Пусть им займутся снабженцы, драконы — источник многих полезных ресурсов. — Слушаюсь! — Унар тут же выбежал прочь. — Мы и без лекаря отлично справляемся, — Хагал усмехнулся. — Когда он явится, я уже снова буду там. Он указал в сторону, откуда слышался гул битвы. Айариан закатил глаза. — Сиди-ка ты смирно, драгоценный супруг, а то как бы дракон не откусил тебе что-то более ценное! Полог шатра пришел в движение, внутрь вошел Веаран: очень хмурый, зато с целой сумкой склянок и порошков. — Отойди, мой король, сейчас я залатаю твоего супруга, чтобы он отправился в бой и больше не ронял мертвых драконов посреди лагеря. — Айа, не уходи! Он меня угробит! — прошептал Хагал. — Глупости, — Айариан поморщился. — Я занят, так что давай побыстрее. Нам к ночи крепость штурмовать! Он вышел из шатра и зашагал к пунцовому тенту Кайтисиана: тот уже, наверное, закончил все схемы и готов был выводить войска вперед. 30. Одержимость, заражение сущностью. Оула. Вообще-то ей это совсем не нравилось, кто бы что там себе ни думал. Вторгаться в чужой разум было неприятно и утомительно, даже если разум оказывался примитивным. Оула делала так уже не раз, и привыкнуть не получалось. Погружение в чужую душу напоминало спуск в колодец в темноте: неизвестно, что там внутри, какая глубина, есть ли дно. Мысли посторонних людей облепляли ее, как жирная пленка на воде, и избавиться от них было непросто. Вот поэтому Оула предпочитала вторгаться в сознание избранника чуть заранее, чтобы осмотреться, а предпринимать что-то уже во время сна. Она входила в тело через нечистую еду, предметы или во время произнесения ругательств, укрыться среди эротических снов и воспоминаний, а показать себя только когда рассудок носителя будет скован глубоким сном. Сонные мысли медленные, как зимние рыбы подо льдом, они послушно расходятся в стороны, пропуская ее, и ловить их можно прямо голыми руками. Как правило, просыпался ее избранник уже не собой: в мыслях теперь руководила Оула. Это всегда лотерея, ведь в головах у разных людей происходит разное: приличная с виду дама оказывается тайным копрофагом, а известная потаскушка — защитником морских животных и волонтером в клинике для бедняков. Оула не удивлялась и не очень интересовалась содержимым чужих мозгов: она напоминала себе, что ее никогда не спрашивали о желаниях, приходилось всего добиваться самой. Обычно она просто задвигала подальше все хозяйское барахло и выставляла поверх нужное ей. Бывали и исключения, конечно. Тот парень из Нории, в теле которого она ходила несколько месяцев, даже почти начал ей нравиться, когда этот скользкий темнокровый Макс обнаружил его и сдал остальным. Их стараниями Оула до сих пор страдала мигренями и бессонницей после резкого толчка наружу и удара. Этот офицер был весьма неплох: не сопротивлялся, вроде бы даже сам помогал ей, не пытался перехватывать контроль. А то бывают такие борцы за свободу, что их бы энергию, да в мирное русло... Оула просматривала души, выбирая нужную. Они еще попляшут у нее, конечно. В идеале хотелось бы вселиться в кого-то из верхушки — в Циата, его шлюшку, или хотя бы в одного из генералов, — но к ним пока не подберешься. Да и резкая смена поведения не пройдет незамеченной: тут же определят одержимость и выпрут ее, а это очень травматично. Пребывая в глубокой медитации, Оула плыла по течению эфира, просматривая следы, оставленные душами других существ. Рано или поздно нужное вместилище отыщется, нужно только набраться терпения и ждать. Ее слегка беспокоил чей-то яркий и холодный след, похожий на ее собственный и перекрывающий доступ к ближайшим энергетическим потокам. "Кто-то еще здесь, — догадалась она. — Кто-то плавает в эфире и ищет что-то. Он не должен меня видеть". Через несколько секунд она вынырнула наружу, как ныряльщик после долгого погружения. Реальный мир казался теперь слишком ярким и шумным. — Кто же это ходит такой заметный, ничего не боится? Возможно, это наш потенциальный союзник... или страшный враг, — сказала Оула своему отражению. — Надо постараться выследить его и рассмотреть. — Какая злая светлая женщина, — посетовал Снёр, выбираясь в реальность. — Она станет проблемой, если увидит, откуда я. Мне нужно перебраться на уровень глубже, ведь королю не понравится, если она что-то узнает от меня. 31. Свободная тема. Макс. Уведомление от службы доставки пришло рано утром, когда они еще были дома и собирались на завтрак. — Это мое, — сказал Хайрих, едва Макс только успел удивиться. — Ты заказывал что-то сюда? Если это для твоих дел в Йотунхайме, то лучше использовать доставку сразу в Нууд... — Нет, это личное, — Хайрих усмехнулся. — Это для тебя. — Подарок? — Макс вскинул брови. С подарками ему редко кто угадывал, хотя Хайрих, к его чести, никогда не приносил откровенное барахло. Сейчас было даже интересно, что он придумал. В его руках маленькая черная коробочка смотрелась совсем игрушечной, ненастоящей. — Вот. Я хочу, чтобы ты носил это. Макс ожидал увидеть внутри какое-то украшение, и нельзя сказать, что он оказался так уж неправ, но... Внутри на мягких креплениях держалась пробка для омеги. Гладкая, из темного металла с тонкой светящейся полосой, она была похожа на драгоценность. — Странный выбор для сюрприза. — Тебе нравится? — Важнее, чтобы она была удобной, — Макс отставил коробочку и собрался выходить. — Ты не примеришь? — Я уже готов и собран. На сегодня не нужно. — Ну пожалуйста! Это же быстро. Просто поменять и все, да? Макс чувствовал, что все не просто так и вещица с подвохом, но обнаружить ничего не смог. Обычная пробка со строгими линиями, гладкая, приятно тяжелая. — Ну хорошо, раз ты настаиваешь. Думаю, у меня есть несколько минут. Но ты не будешь помогать мне, потому что это затянется. Ты совершенно не умеешь держать себя в руках, — строго сказал Макс. К его удивлению, Хайрих спорить не стал, и это только укрепило в подозрении, что все не так просто. Макс скрылся в ванной и вышел спустя пару минут такой же собранный и аккуратный. — И как тебе? — спросил Хайрих. — Приемлемо. Размер подходит, форма правильная, поверхность гладкая. Ты это хотел услышать? — Вроде того. Макс собирался открывать дверь, когда догадался. Пробка мягко завибрировала, толкаясь в переднюю стенку, потом сменила ритм и направленность, стала будто бы кружиться. Он читал о таких: пробки с дистанционным управлением пользовались большой популярностью у разных пар. Неудивительно, что Хайрих заинтересовался. — Тебе нравится? — почти прошептал тот. Управление этой штукой подшивалось в коммуникатор, поэтому проблем с ним обычно не предвиделось. Макс помедлил с ответом. — Если будешь мешать мне этим — даже не подходи, — сказал он, выходя. Он бы скорее съел бы на завтрак садового слизня, чем признался, как сильно его заводит сама мысль, что Хайрих в любой момент может прикоснуться к нему изнутри.