Железный Эльф

1. Отравление/яды (Занди) Стояла глубокая ночь, и технически Занди должен был спать. Однако именно сегодня ему срочно понадобилось устроить ночной дожор, так что тануки Йоши, можно сказать, повезло: друиду не пришлось просыпаться и соображать, что случилось, да и к тому же он был почти одет. — Везите сразу на осмотр, я уже бегу, — скомандовал Занди, получив сообщение о происшествии. Чмокнув в макушку спящего Скеа, он в момент надел недостающее, попутно дожевывая огуречный салат, и помчался на рабочее место. — У нас смена, — торопливо рассказывал Гинта, напарник пострадавшего, пока Занди обматывал трясущегося в припадке и пускающего пузыри зловонной слюны Йоши, — мы поели и собирались выходить на объект, как вдруг он упал, забился, пена изо рта пошла... — Понятно, что вы ели? Что ел он, чего не ел ты? Занди подсунул больному под физиономию тазик и подключил анализаторы на рабочей станции, одновременно соображая, что сейчас в наличии из экстренных готовых средств. — Мы ели печеные бобы, рыбу и грибной салат, — послушно перечислял Гинта. — На десерт были ягоды. Вроде, одинаково ели, ничего такого не припомню... либо Йоши припрятал что-то и сточил один! С этими словами он несильно пнул бессознательное тело напарника. Тот дернулся, в горле у него заклокотало, а потом его скрючило в приступе жесткой рвоты. — А пена какая была? Белая? — спросил Занди, с интересом рассматривая содержимое желудка тануки, плавающее в заботливо подставленном тазике. — Не, зеленая, как трава, — Гинта посторонился, в ужасе вращая глазами. — Как трава… — задумчиво протянул Занди, — На дворе трава, на траве дрова... На экране рабочей станции выстроились таблицы анализов с показателями, отклонения от нормы мигали ярко-красным. Пациент, обклеенный пластырем с впитываемым фильтратом, затих, а его вываленный язык медленно начал покрываться синеватыми пятнами. — Ага! — воскликнул Занди. Гинта ойкнул от неожиданности, дернулся и чуть не свалил стойку с инструментом. На всякий случай он отошел в сторонку и спрятал руки за спиной, чтобы ничего больше не задеть. Йоши все еще не реагировал, пуская пузыри даже через нос. Занди рванул на себя ящик, уставленный пузырьками, и выудил оттуда два сразу; из одного капнул несколько капель в плошку, из другого сыпанул порошка. Оборвал листик с цветка с соседней полки, поймал толстого мотылька и выдавил из его брюшка густой пасты и перемешал все собранное в кашу. — А теперь открыли ро-отик! Занди вывалил снадобье тануки в пасть и плотно закрыл ему рот, ожидая рефлекторного сглатывания. Секунд двадцать ничего не происходило, а потом судороги начали слабеть, дыхание – выравниваться, да и глаза уже не западали в череп. — Он живой? — робко спросил Гинта. — А то у нас заказ на восемь тонн свечей, а потом еще бассейн собирать... — Живой, нормально успели. Через пару часов очухается и ничего не вспомнит. Пока что будь другом, сгоняй-ка в пищеблок, найди дежурного администратора и скажи, что среди ежевики затесались ягоды змееголовника. Пусть они найдут то криворукое пугало, что их набрало, и переберут всю партию ягод снова до завтрака, иначе отравлений может быть намного больше. А где я на всех мотыльков найду? 2. Зубы, зубная боль. (Тайгер) Показания браслета обновлялись с рандомными промежутками, чтобы ушлый друид не спалил подлога. Тайгер сам написал прогу, чтобы не делать ничего вручную, и теперь просто запускал ее, когда это снова начиналось. — Падла, — он сплюнул тампон в раковину и скривился от боли. Во рту стоял густой вкус крови пополам с гноем. Зуб болел как скотина; на использованном тампоне осталась неаппетитная бурая клякса. — С-сука! Тайгер хлебнул настойки и начал было яростно полоскать рот, но тут же взвыл и выплюнул в раковину: похоже, с концентрацией ошибся, потому что драло больное место немилосердно. — Живым не дамся, — сказал он своему перекошенному отражению в зеркале. — Ща все пройдет. Он уже привык к такому, и не так боялся, как в первые разы: нужно только полоскать, накладывать мазь по часам, не есть ничего жесткого или едкого. И не попадаться лекарю, потому что... В детстве Тайгер разбил зуб о камень, еще на Хелии. Его пришлось удалять по кускам, цепляя каждый хищными щипцами и выковыривая из живой десны. Боль была такая, что он сорвал голос и хрипел разодранным горлом, давился соплями и слезами, а пытка все не заканчивалась. С тех пор Тайгер поклялся, что никогда не позволит никому лечить его зубы, и какое-то время неплохо справлялся сам. А теперь вот что-то разладилось... Он постарался направить свет точнее на больное место и рассмотреть, что не так. Вроде бы, кусок какой-то торчит из десны. Или кажется? Или так и должно быть? Тайгер надавил пальцами и вскрикнул: из десны прямо на стекло брызнуло зловонное месиво в красно-горчичных разводах, а боль куснула его изнутри. Белые зубы в кровавой рамке смотрелись мрачно, но притягательно. Теперь нужно попробовать прополоскать еще, наложить мазь... — Применен код экстренного доступа при опасности для жизни, — сообщил электронный помощник. — Блять, — выругался Тайгер. — Ну что-о ты, я скромный друид, — хмуро отозвался возникший на пороге Занди. — А и что это мы тут делаем? — Эм-м... ничего. Кость в зубах застряла, выковыриваю, — Тайгер замер и едва не остекленел. — Да? А вот индикатор здоровья уже который раз посылает сообщение, что у тебя овуляция. Я страшно заинтересовался и пришел посмотреть, — Занди неприятно сощурился. — У меня чего? — не понял Тайгер. — Вот придурок, — друид закатил глаза. — В следующий раз не бери в прошивку данные с женского браслета, балбес. Пойдем, зубы твои вмиг вылечим. — Нет, — Тайгер скривился. — Я лучше сдохну! — Ага, щас. Не в мою смену, ясно? Давай топай, пока я не пожаловался Циату. А не то покрою тебя зубами с ног до головы, и все будут болеть! — Больно будет. Не пойду. Пройдет. Занди удивленно заморгал. — Не будет больно, ты чего? Я тебе обезболю все. Клянусь святыми медвежьими пятками, не сойти мне с этого места! Пошли, я ж насчет Циата не шутил. — А насчет зубов по всему телу? — А это уже шутка, — улыбнулся друид. — Наверное. 3. Травма глаз. (Иолия Туманная) Храм Дневного Ока высился над городом, озаряя его светом повсюду, откуда виден был самый высокий шпиль. Из-за этого мощеные мореным деревом извилистые улицы казались светлыми линиями между мрачными кварталами жилых домов. Иолия Туманная, госпожа Туманного Морока и его прибрежных вод, что охраняются дымкой, следовала в Храм в своем экипаже, чтобы присутствовать на церемонии посвящения Дневному Оку. Ее глазастые перстни мягко мерцали на коротких пальцах, а ритуальная печать Ока холодом давила на грудь. Иолия смотрела в окно, чуть отогнув край полога, с интересом наблюдая за жизнью горожан. В столице жили те, что побогаче, поэтому совсем оборванных рыбарей и оленьих людей не встречалось. Приезжие купцы, местные торговцы пушниной и рыбой, резчики по камню и кости, кожевенники... Низкорослая женщина в кожаном платье и накидке из заячьего меха натирала стеклянное изображение глаза, собранное из цветных осколков и установленное в оконце над дверью. У кого нет глаз, того тундра поглотит. Это знали все, даже самые малые дети. Глаза каждому даются от рождения, и только от духа-покровителя зависело, какие именно глаза достанутся каждому. Хитрые лисьи, ночные кошачьи, добрые оленьи, или черные и страшные, как у мудрого ворона. Охотники из тундры, невесть как оказавшиеся в городе, натянули капюшоны, завидев экипаж, и склонились пониже. Некоторые быстро чертили пальцем на ладони защитный знак Ока. Будто это может кого-то спасти. Сегодняшняя церемония посвящала Дневному Оку две пары глаз: маленькие, как у мыши, и круглые и большие, как у ночной совы. Женщина из деревни на берегу Дымного моря, мужчина с дрейфующих островов Эха. Иолия одобрила выбор старейшин, осмотрев каждого из жертв лично. Ритуал она знала наизусть, поэтому не было нужды слушать речи служителей. Все как обычно, и только потом... Нож с коротким широким клинком вонзался в середину глаза легко, как в масло. Дед когда-то сказал, что глаза — это икринки, из которых рождается душа. Ритуал помогает ей родиться быстрее. Женщина закричала, но служители Ока держали ее крепко, не давая упасть или прижать к лицу руки. Жидкое содержимое вытекало в дарственную чашу, оставляя на лице человека глубокий провал во тьму. Мужчина скрипел зубами и терпел, долго терпел, но все же завыл под конец. Его глаза оказались с кровью, густыми и тяжелыми. Иолия смотрела, как под потолком медленно поворачивается изображение Ока, собранное из кристаллов. Бесстрастное, бесконечно терпеливое, дарящее свет всем без различий. У кого нет глаз, того тундра поглотит, мрак растворит и развеет, будто и не было никогда. Если однажды Око не примет дары и покинет эти места, настанет вечная ночь и все потеряет смысл. Тогда не будет уже ни женщин, ни мужчин, ни служителей, ни самой Иолии. Когда живешь в густом тумане, привыкаешь ценить даже тот свет, который приносит чья-то смерть. 4. Пронзание насквозь. (Селена) Никогда такого не было, и вот опять. Западные скалы напоминали иллюстрацию к эпосу о подвигах древних: трупы покрывали камни, полосу прибоя, мотались с волнами в воде, почти черной от крови. Из-за криков, стонов и хрипов умирающих ничего не было слышно, приходилось орать во все горло, чтобы докричаться до соратников. Ее Королевское Высочество принцесса Селена носилась по полю битвы, как живой факел. Ее пылающие волосы развевались знаменем по ветру, мелькая то там, то тут. В последнее время берега часто подвергались набегам, и каждая новая атака была более многочисленной и лучше организованной. Атланты помогали, конечно, без них было бы тяжелее. Мандрагора и его мечники еще рубились с последними нападавшими по колено в воде, тяжеловооруженного берсерка на утесе добивала пикой Гвен. Ее сияющие доспехи были заметны издалека: не спутаешь. Селене же повезло сцепиться с вождем: здоровенным кабаном в мощном доспехе и замысловатом шлеме. Его мощная металлическая дубина дробила кости без всяких усилий, а он метил, конечно же, в головы. — Девке меня не одолеть, — рычал он из-под многослойной маски. — То есть, тебя только хером побить можно? — рассмеялась Селена. — Так это мы тебе устроим! Она увернулась от дубины в очередной раз, поднырнула под руку со щитом, сложившись почти вдвое, и одним мощным ударом вогнала меч в середину груди, как раз под подвижную часть нагрудника. Воин взвыл, сотрясая воздух и беспорядочно размахивая руками; его глаза вылезли из орбит и покрылись кровавой сеткой. — Не надо недооценивать девочек, — прошипела Селена, с усилием проворачивая меч в ране и выдергивая его. Фонтан крови, брызнувший следом, окатил ее с головы до ног. Туша противника упала на камни, присоединяясь у десяткам убитых раньше неудачников. — Хер вам с перцем, а не Авалон, — она облизала губы и рассмеялась. — Кишка тонка. 5. Неестественные роды. (Курай) Кто же знал, что желания выполняются так буквально? Да, теперь он был абсолютно свободен. Никаких ограничений, никаких врагов, никаких привязанностей. Новое тело получилось красивым, почти совершенным, но излишне чувствительным. Поначалу не было ясно, что это дает и зачем нужно: он очнулся в пещере, и какое-то время думал, что все приснилось ему. А потом понял, что мир вокруг другой, и он тоже другой. Лучше чем был, свободнее, сильнее. Красивее, словно это имело значение. Имело, ох, имело. Мрачный правитель этих земель оказался мощным демоном гор. Его звали Циат, кажется. От его силы закладывало уши, ноги подгибались, и в животе что-то скручивалось до боли. — Паук? Ты мне не нравишься. Я чувствую, что ты причина беспокойства. Уходи, пока я просто отпускаю тебя, и держись подальше от моих земель. Не спросил ни имени, ни о прошлом, ни о том, откуда прибыл незнакомец, но сразу почуял паука и его характер. Если здесь все такие умные, стоило схорониться понадежнее. Маленький и забытый всеми горный храм в Поднебесной стал отличным местом для укрытия. Здесь можно было спокойно жить, поглощать случайно забредающую в эти края нечисть и строить планы. Но все оказалось не так просто. — Курай, — оборотень-тигр почти мурлыкал, прочесывая пальцами его волосы. — Ты очень красивый. Я мог бы влюбиться в тебя. Да, надо быть скромнее здесь. Поэтому просто "тьма", а не целый "ад". Этого достаточно. От желания стучали зубы, а прикосновения альфы вызывали странные чувства. Курай быстро понял, что быть омегой в этом мире непросто, но приятно, если грамотно распоряжаться собой и своими свойствами. Тигр по имени Вэй был у него четвертым. Курай яростно насаживался на его член, выгибаясь и рыча от наслаждения, и представлял, как сожрет его после, когда узел опадет и сцепка отпустит их, и как это будет вкусно. В прошлом он не испытывал ничего подобного, а сейчас тело каждые несколько месяцев требовало партнера и доставляло невыносимое удовольствие. Да они сами приходили, едва только масло начинало прибывать. Речной бог, молодой дракон, яростный крылатый воин, и вот теперь этот, тигр. Красивый, страстный, и смотрит с таким восхищением... В его глазах Курай видел себя невероятно прекрасным, и сам же завидовал. Даже немного жаль было поглощать его. Курай усмехнулся сквозь боль, вспоминая. Сейчас Вэй не узнал бы его, наверное. Испугался бы, и уж точно не назвал красивым. Прекрасные черные волосы свалялись и разметались, благородная кожа покрылась темным сосудистым узором от напряжения. Тугой наполненный живот пульсировал, отдаваясь болью изнутри. Курай взвыл, комкая дорогой и уже испорченный выделениями шелк, производя на свет очередную связку яиц в слизистой пленке. В этот раз они крупнее, возможно, из-за большого альфы. Упершись лбом в постель, Курай уже второй час рожал десятки яиц с полусформированными зародышами. Возможно, кого-то из этих он упрячет в уютный кокон и позволит вырасти... хотя ни один из прежних опытов удачным не был. В прошлом его предавали все порождения, даже слабые. А эти вообще наполовину оборотни. Опасно. Курай застонал, выдавливая последних. Кладка теперь занимала почти все помещение; сложно было поверить, что это помещалось у него внутри. Паучьи яйца растут так быстро, что даже беременность длится всего дней двадцать. Но роды занимают несколько часов, и они ужасны. Когда все закончилось, Курай лежал на промокшем от слизи матрасе, разметав полы залитых кровью и слизью богатых одежд, дышал и наслаждался тишиной. Сердце замедляло бег, привычная чувствительность возвращалась. На какой-то миг Курай представил, что рядом с ним мог быть кто-то, кто стал бы обнимать после, гладить его волосы и шептать на ухо ласковые слова. Кто-то, с кем он смог бы вырастить потомство. — Нет никого, кому бы я верил, — прошептал он, вытягивая усталые ноги и поглаживая опадающий живот. — Я свободен. Мне никто не нужен. 6. Каннибализм/людоедство (Крахт) В обеденной зале было шумно. Ухарт и Шванз боролись на руках, вокруг них быстро собрались болельщики. Ранри игрался с ножичком, Шани и Зинга хихикали о своем, листая какие-то фото в планшете. В дальнем углу зала кто-то фальшиво пел, а с кухни ползли запахи жареного мяса. — Авалон пока молчит, — сказал Страга, не отрываясь от электронной карты. — Ага. — Ты уверен, что нам стоит в это влезать? Эти темнокровые и йотуны... темные лошадки. — Ага, — Крахт закинул ноги на стол и широко зевнул. — Против ангелов? — Не. Против Оулы. — Крахт... — О, еда! Четверо дежурных волков внесли поднос с главным блюдом, за ними шли остальные — с пивом, мисками и прочей ерундой. Сегодня на еду у них был крепкий мужик: сам попался. Браконьерил на территории волков в нарушение всех договоренностей, сопротивлялся, топором размахивал. Крахт оторвал обжаренное плечо и с аппетитом вонзил зубы в горячее мясо. — Крахт, — продолжал гундосить над ухом Страга. — Ну послушай же. Что мы будем делать? Как будем защищать наши селения, если налетят эти? — Страга, — Крахт облизал жирные губы и отбросил в сторону раздробленную и высосанную дочиста плечевую кость. — Ты давай не гуди. Мы воины, мы справимся. Ща щиты наладим, переформируемся, уйдем в подземные укрепления. Атлантида вписалась же, видел? Во. А это значит, что и старый дурак Ярет, и огненная бестия Селена тоже в деле. Ты понимаешь? Авалон просто оставляет место для маневра, как всегда. Сейчас у нас есть реальный шанс опрокинуть эту пизду в блестках, Страга, дурень ты ссыкливый! О, щечки хочешь? Говорят, щечки — самое вкусное в человеках, ты не пробовал? 7. Вскрытие (Стли) — Отошли от стола, убрали руки, надели защиту. А лучше вообще свалили в туманную даль. Вы мне тут только мешаетесь. Ассистент по имени Хорт послушно отодвинул присутствующих от операционного стола и выдал всем прозрачные щиты-маски и фартуки. Учениками некромастера хотели стать многие, только вот выдерживали кто день, кто неделю... — Вскрываем тело возрастом сто семнадцать дней. Кожные покровы мумифицированы, рисунок не прослеживается в местах трения. Подвижность суставов сохранена, двигательные функции примерно на семьдесят процентов сохранны. Производится рассечение кожи на животе, — Стли уверенно чиркнул ножом, и помещение наполнилось зловонием прогорклого жира и гниющих тканей. Зрители поморщились и начали стараться дышать альтернативными частями тела. Грохот заставил вздрогнуть всех присутствующих: самый крупный из учеников, двухметровый гоблин с Авалона, рухнул без чувств. — Минус один, — хмыкнул Стли. — Обратите внимание: внутренние органы в состоянии распада, мышцы имеют структуру веревок и выполняют функцию исключительно номинально. В наполнении кишечника разложившаяся на фракции органика и фрагменты... горелых костей, ага. Девушка из Ибера побледнела, прижимая к лицу руки, и выбежала, едва сдерживая рвотные порывы. — Напрашивается вывод, что наш неспокойный покойничек употребил в пищу что-то проклятое, что и стало причиной его прогулок под луной. В содержимом желудка... — Стли поднял стенку органа, похожую на гнилой до черноты пергамент, и воняющую до рези в глазах, — обрывки сутры... момент... кандийского происхождения. Окружающая слизь имеет приятный зеленоватый оттенок и пузыристую структуру... Сразу несколько учеников сорвались с места и умчались прочь, оглашая подземелье звуками тошноты. Остались постоянный ассистент Хорт и одна почти прозрачная хрупкая феечка из Эллинии. — Предположу осознанное проклятие, точнее скажу после вскрытия мозга. Не поможете мне, Анисса? — Стли протянул за спину длинный тонкий щуп с режущей кромкой, используемый для вскрытия черепов. — С удовольствием, — отозвалась феечка. — Вскрываем через виски или по центру? Хорт с интересом посмотрел на девушку. Стли хмыкнул и кивнул: — Давайте по центру. Там заметная трещина. Прошу, дамы вперед. 8. Сожжение/ожоги. (Айариан) — Ваше Величество, нас покинул Его Светлость Рианделиэн, ваш верный слуга. — Это огромная утрата для всех нас, — Айариан жестом велел гонцу подняться. — Он был очень слаб в последние дни. Рианделиэн служил еще при его отце, и до сегодняшнего дня оставался самым старшим из темнокровых сокровищ-омег. Его сын Равелиэн сейчас был занят в проекте "Наследие", в секторе расчетов временных пластов. Перед началом осады Прозрачного города Рианделиэн с супругом приняли участие в общем гоне, но ребенка у них не случилось. Всего через четыре месяца после закрытия купола пришло сообщение о гибели его йотуна — воина по имени Греннар. Это подкосило Рианделиэна, и он слабел с каждым днем, погружаясь в свое горе, но до последнего продолжал исполнять обязанности летописца и архивариуса. Айариан спустился в подводный зал, который с недавних пор переоборудовали в усыпальницу. Прежде здесь было приятно посидеть с легким угощением, любуясь переливами света в толще воды или разглядывая проплывающих в ночи фонарников и звездных медуз, а теперь из-за купола свет всегда струился ровно, а живности почти не осталось. В ледяных кубах покоились останки умерших, с подписанными именами и датами, и с каждым днем Айариан все меньше верил, что однажды их можно будет похоронить как положено. Он не говорил об этом, но старался сжигать тела так, чтобы оставалось как можно больше пепла: это ведь отличное удобрение для овощей в теплицах, значит, больше еды, польза для живых. Рианделиэн лежал на подготовленном ложе, тихий и бледный. Его серебристые волосы были убраны в плетение скорбящего, а одежда говорила о глубоком трауре. Больше трех веков провел он неразлучно с супругом, а потому после потери не мог вспомнить, как жить одному. Заострившиеся от недоедания и горя черты лица Рианделиэна казались высеченными из мрамора. Вокруг собирались остальные: те, кто не был занят на срочнгм дежурстве. Двенадцать омег и несколько сотен бет, все с белыми масками печали. Айариан собрался с силами, осмотрел собравшихся. — Я не стану перечислять заслуги Рианделиэна, потому что каждый из вас в последние дни был с ним ближе, чем когда либо. Великая потеря постигла всех нас, и это не последнее горе. Будьте сильными до конца, во имя нашего наследия, — сказал он негромко. Эхо разносило его голос, множило в стеклянных сводах и возвращало в зал гораздо более громким. Каждый присутствующий слышал его, будто стоял рядом. —Да не прервется твой род вовеки, — выдохнул Айариан. Огонь жег его изнутри, будто просясь на волю, и ему оставалось только спустить его с поводка. Тело Рианделиэна вспыхнуло разом, словно было хорошо полито маслом. Кожа в момент потрескалась, затрещали волосы, глаза вытекали из глазниц, как кипящие слезы. Кости быстро обнажались и чернели, рассыпаясь в пыль. Вскоре на ложе осталась лишь гора пепла с отдельными вкраплениями несгоревших частей: камень из обручального украшения, застежка плаща, обломки костей покрепче. — Мы все станем пеплом вскоре, — негромко сказал Кайтисиан за плечом. — Не самый плохой конец. — Не самый. Если все получится, — Айариан снова позволил себе дышать. — Я постараюсь продержаться. Маленький йотун внутри него вздрогнул, обдавая холодом, будто что-то почувствовал. 9. Снятие кожи. (Суховей) Всегда находились неудачники. Вроде же, всем известно, как непредсказуемы течения песчаного моря, как быстро меняется в Сахре погода и насколько опасны живописные оазисы. И все равно каждый раз попадались эти. Одного затянуло в песок во время купания в источнике, другой заснул неподалеку от выхода огненной жилы, а тут идиоты вообще отличились: разбили целый лагерь на пути песчаного течения. Суховей стоял на склоне бархана и смотрел, как играет солнечный свет на шитом золотом поясе какого-то купца. Небольшой караван без опытного проводника, хотя со всеми бумагами и дозволениями... жадность губительна. Четыре верблюда с грузом, семь человек охраны, погонщики и трое купцов. Эллинийцы, судя по одежде, откуда-то с севера страны. Везли в Кандию книги, семена и янтарь на перепродажу, да не довезли. Потянув за край тюка, Суховей вывернул его из послушного песка. Рассыпался вокруг янтарь, засиял в лучах солнца. Взять, что ли, немного для жены? Тела покоились неглубоко, и до них еще не добрались хищники и лютая жара: лежали в песке целенькие и свежие. Даже жаль, что есть не хочется: столько доброго мяса пропадает. Суховей склонился над телом и жестом сдул песок с лица. Цвет кожи у купца был красивый: бронзовый такой, как драгоценный. Наверное, этот человек жил в горах, где солнце и ветер каждый день. — Прочная, — прошуршал Суховей, надрезав каменным ножом кожу на ладони мертвеца. — Жаль, если пропадет. Он вынул трупы из песка и отложил похожие. Набралось шестеро таких, бронзовых; остальные были слишком белыми или очень черными. Каменное лезвие оставляло тонкие линии разрезов, а разогретая на солнце кожа с подтопленным от жары жиром слезала с тел как чулки. Привлеченные запахом мяса хищники — семейство песчаных львов, несколько птиц-могильщиц, пара карликовых гиен — терпеливо ждали, пока Владыка оставит им ненужное. — Жена мне плащ новый сработает, — усмехнулся Суховей. — Чего добру пропадать. Он вытряхнул кожи напоследок и растворился песком в налетевшем ветре. Со стороны казалось, что плоские человеческие фигуры без голов летят сами собой, помахивая конечностями. Львы снялись с места и принялсь описывать круги, постепенно сокращая их и подбираясь к мясу. Могильщицы загалдели на гиен, а те скалились и подползали ближе, стараясь не попадаться на глаза львам. К ночи от тел нельзя было найти ни крупинки; только золотые блестки от поясов да мелкие лоскутки одежд еще гонял какое-то время ветер, да и те постепенно нашли свое пристанище в гнездах птиц, грызунов и ящериц. Чего добру-то пропадать. 10. Личинки. (Рыбка) Рыбка любил иногда готовить себе сам. Это успокаивало нервы и не давало слиться в истерику после неудачных отношений и здорово помогало от одиночества. Сразу появлялось чувство любви к себе и какого-то особого уюта. За годы жизни в Нории Рыбка отработал себе пути добычи ингредиентов, которые были необходимы для кухни родной Хелии, а на Юне использовались редко. Одним из постоянных поставщиков был некромастер Стли. — Приве-ет, — пропел Рыбка, входя в его подземное убежище. — Готовы ли мои вкусняшки? — Привет, проходи. Сейчас, достанем и посмотрим, — кивнул Стли. Он накрыл колпаком капсулы тело, с которым возился до этого, и выдвинул одну из тяжелых полок на полозьях. Там лежал довольно свежий труп, уже сильно пахнущий, но еще не разложившийся до бесформенной жижи. Это был сатир, погибший от несчастного случая: его живот разрубило косой пополам. Стли не стал его консервировать, и за прошедшие дни в ране завелись крупные жирные личинки. Они шустро ерзали в расслоившейся на фракции крови, кишели в бывшем желудке, вползали и выбирались в прорезанных кишках. — Мои хорошие! — воскликнул Рыбка, и тут же кинулся выбирать личинок в миску палочками. — Отличные! Такие сочные, толстенькие! — Рад, что угодил. Ты их жаришь или как? — Ну нет, это портит вкус! Сейчас я их замариную в соли и специях, потом обдам кипятком, капну немного острого соуса и буду есть, обернув в водоросли. Это такая вкуснятина, такие нежненькие! В столовке ничего похожего не делают. Знаешь, как они лопаются во рту? — Да, куда уж норийским поварам, — Стли хихикнул. — Ну на здоровье. Ты сообщи, как новые понадобятся. — Конечно, — Рыбка отсалютовал палочками. — У тебя лучшие личинки всегда. 11. Путы/вязки. (Обсидиан) Обсидиану семнадцать. Он заколочен в жестком деревянном ящике такого размера, что может только лежать в молитвенной позе, опираясь на прижатые к груди и стянутые ремнями колени, и немного приподнимать голову, чтобы касаться губами воздуховодной трубки. Если вдыхать через нее, то можно глотнуть немного свежего воздуха, а если подуть, то раздастся резкий свист, означающий, что он сдается и просит прервать тренировку. Обсидиан облизывает трубку пересохшими губами и снова склоняет голову на колени. Это четвертая попытка, он справится. — У тебя будет семьдесят два часа. Если почувствуешь, что что-то пошло не так — обязательно свисти. Это не экзамен, а тренировка, поэтому отступить и перегруппироваться можно в любой момент. — Я должен продержаться семьдесят два часа? — уточняет Обсидиан. Трое суток — вроде бы, не так много. Без еды, воды, движения, сна, связанный и в тесной коробке. Выполнимое задание? — Ты можешь, — поправляет Циат. — Наш друид считает, что это тот период, который не нанесет серьезного ущерба твоему здоровью. — То есть, согласно параметрам и состоянию моего организма, я должен выдержать семьдесят два часа? — Можешь, — терпеливо поправляет Циат. — Не должен. Необходимость зачастую выходит за рамки наших безопасных возможностей. — Могу, — послушно кивает Обсидиан. — Я могу. Первую попытку он провалил на тридцати часах из-за приступа мнимого удушья от начавшейся клаустрофобии, когда перестал чувствовать свое онемевшее тело. Тонкие ремни, стягивающие запястья, больно врезались в кожу, добавляя к панике чувство беспомощности. Он снова облизывает трубку и вдыхает порцию воздуха. Очень хочется вытянуть ноги и разогнуть спину. Ремни сильно мешают и будто становятся туже. Прошло меньше половины срока, нужно расслабиться... В зал кто-то входит и Обсидиан прислушивается. Шаг одиночный, скорее всего, кто-то легкий и невысокий. Через секунду раздается голос Тэры ди Граннен, которая зачитывает главу из книги Белых Листьев. Циат никогда не повторяется в своих заданиях; посетители появляются в самое разное время и разговаривают, едят, бьются или сношаются, а задача Обсидиана — сидя в ящике и не издавая ни звука, запомнить все происходящее как можно подробнее. Вторая попытка сорвалась именно из-за внешнего воздействия: ящик вдруг начали лупить и швырять по помещению, ударяя о стены. Обсидиан испугался и свистнул от неожиданности, хотя до этого выдержал уже сорок шесть часов. Было очень обидно, ведь он так долго тренировался, чтобы тело выдерживало физическую нагрузку! Третий заход Обсидиан провалил на пятидесяти девяти часах, просто заснув. Во сне он засопел, и датчик шума среагировал на превышение. Сидеть нужно бесшумно, и даже голову приходится поднимать осторожно, чтобы не шуршали волосы. Спать хочется ужасно. И пить. И есть, и в туалет, и тупо помыться. Обсидиан про себя повторяет фразы и события, произошедшие с момента заточения. Циат спросит со всей сторогостью, ничего нельзя упускать. Волосы выпутались из завязки и лезут в лицо; ужасно хочется почесаться, но это точно будет превышением нормы шума, даже если получится вывернуть руку из ремней. После долгих часов в темноте ящика Обсидиану кажется, что от него осталась только голова, а остальное тело растворилось в темноте. Но Занди сказал, что это ему по силам, а значит, он справится. Должен. Он может. Кроме того, есть то, ради чего Обсидиан готов провести в ящике месяц, если потребуется: князь Циат не пожалеет, что взял его, и будет гордиться своим учеником. И каждая успешная попытка приближает этот день. Каждая. Поэтому Обсидиан терпит и одними губами повторяет за Тэрой строки древней поэмы, которую знает почти наизусть: "Кружатся листья, дни проходят, моя любовь все еще за горами. Найдет ли она меня в этой суете, или новых птиц мне вновь встречать в одиночестве, под сенью стареющих деревьев?" 12. Чучело. (Сигхъёльм) В Исуане с убийцами не церемонились. Йотуны держались своих, считали всех семьей и многое делали сообща, поэтому убийство одним малым йотуном другого без крайне серьезной причины (например, безумие или неизлечимое мучительное увечье) считалось одним из худших преступлений против природы. Наказанием за подобное была казнь; к счастью, случалось такое крайне редко. — Значит, ты, Хольвгрум, убил своего брата, Хорнгрума, отсекновением головы, — зачитывал хмурый Сигхъёльм, не глядя на обвиняемого. — За то, что тот получил место стража Йотунхайма. А ты не получил. — Да, — Хольвгрум вскинул голову. — Я гораздо сильнее. Мой топор тяжелее, я больше участвовал в битвах! Я лучший воин! — Кроме воинских умений требуется что-то еще. Верность стране, традициям, наследию. Чувство единства с йотунами, со своей семьей. Поэтому тебя и не взяли, Хольвгрум. Ты гнилой изнутри, и я велю эту гниль из тебя убрать, — Сигхъёльм сумрачно вздохнул. — Умертвите его бескровно, как больную свинью, и набейте чучело в назидание всем завистникам. — Нет! Нет, вы не можете! Я хочу принять смерть как воин, в бою! — подсудимый рванулся в цепях, в ужасе вращая глазами. — Ты не заслуживаешь почетной смерти воина. Ты хуже скота. Сигхъёльм знал, какой это позор для семьи, и как непросто теперь придется жене и детям осужденного. Но традиции превыше всего. Хольвгрума убили ядом, влитым в рот; после окончания агонии спустили жидкости сквозь надрезы в естественных отверстиях, схожим же образом достали изнутри органы: печень, селезенку, желудок и кишки, сердце, легкие, мозг и глаза. Все лишнее сожгли на чумной яме, а оставшееся тело оставили в коптильне на семь дней, где постоянно окуривали белым дымом от шаманских трав. Хорошо подсушенного до состояния камня преступника начинили смесью из сушеных трав, мха и воска, вставили глаза из камней и выставили на центральной площади Малого Нууда. Он простоял там, под дождями, солнцем и снегом почти год, пока не иссохся совсем и не был унесен ураганным ветром в море. Его семье было запрещено вспоминать его имя и называть им потомков. 13. Волосы/ногти. (Ниэле) В Храме было спокойно, как и сотни лет до этого. Время никак не отражалось на рядах стройных колонн, на плитках пола, расписанных еще в эпоху Первой Империи, на арочной галерее, под сводами которой когда-то ходил первый огненный омега Гипербореи. — Верховная, — жрицы расступались и склонялись перед Ниэле. — Полуденное солнце не дает тени. Займитесь песнопениями, пока не началась буря. — Но, Верховная, как же... — Песнопениями. Сейчас же. Шорох песчаного цвета одеяний разносится по галереям, как порыв ветра. Через несколько секунд вокруг остались только древние камни. — Каждый раз одно и то же. Они думают, что я не узнаю, — Ниэле провела пальцем по стыку каменных плит, и часть кладки бесшумно отодвинулась в сторону, открывая нишу в стене. Внутри были одинаковые бутылочки, пузырьки и свертки с бирками. Некоторые этикетки выглядели новыми, некоторые почти истлели; Ниэле читала имена на тех, что были поновее. — Миери, Сьенна, Вуй Син, Катария, Пуцаль... ага, вот и Лукриса! Ниэле вытащила бутылочку и маленький сверток, и через секунду на ладони Верховной лежали белый локон и горстка остриженных ногтей. — Они никогда не учатся. Эти дурочки. Знаешь, Фина, — Ниэле улыбнулась ручной сове, — они ведь всерьез думают, что когда выпустились, то могут творить, что пожелают. Руки Верховной лепили черный воск, придавая ему форму женской фигурки. Волосы и ногти она поместила внутрь, и после развела огонь на травах в ритуальной чаше. Фина сверкала круглыми глазами, наблюдая. Она могла бы рассказать, что видела такое уже много раз, но Ниэле ценила ее молчаливость и невмешательство. — Бедная дурочка, — Ниэле закончила расписывать куклу и улыбнулась. — Она ведь считает, что никто ей не указ, и она может заставлять влюбляться посторонних людей по своей прихоти. И думает, что я не узнаю и никак не повлияю. Не она первая, не она последняя. Ниэле опустила куклу в огонь, и та быстро потекла черными слезами. Где-то в делеком Кристальдине жрица Лукриса рухнула на пол посреди храма, издала кошмарный вопль и самовоспламенилась. Синее пламя пожрало ее за несколько секунд, и оставило лишь горстку черного пепла на узорчатом полу. 14. Пресс/тяжесть. (Циат) Проникнуть в Норийский замок оказалось плевым делом. Пика пробрался через дикую зону парка с безлюдной стороны, где обычно сортировали мусор (там к счастью никого не оказалось), пролез через мусоросброс в хозяйственные помещения, откуда без труда прошел в прачечные. Сегодня Пике везло: никого не встретилось по пути, хотя он прежде слышал, что охрана Замка очень серьезная. Похоже, для вора его уровня это все детский лепет: можно будет после попытаться посетить Золотой дворец Ее Величества. Прихватив из стирки дорогой халат из золотой парчи, расшитый пионами, Пика вышел к техническим лифтам. Все это время приятный женский голос рассказывал что-то по-норийски, повторяя сообщение, но он языка не знал и не пытался слушать. Пика заволновался, когда голос начал что-то вроде отсчета: ритмичные короткие слова через одинаковые промежутки времени, примерно равные секундам. Вскоре к отсчету прибавилась сирена, а потом Замок вздрогнул. Пика заорал и рухнул на пол, который в буквальном смысле слова ушел из-под ног. Дальняя стена надвигалась прямо на него, лифтовая шахта улетела куда-то наверх. Пол двигался в сторону, и через мгновение Пика оказался прижат к углу из двух стен. Вместо третьей открылось вдруг небо, стремительно пролетающее вниз; вдали виднелись очертания окрестных гор, покрытых лесом. Обломок помещения, в котором очутился Пика, теперь мчался вверх с огромной скоростью, так что ветер придавил его к полу. Незадачливый воришка орал не своим голосом, захлебываясь в разреженном воздухе. Вдруг все остановилось. Пика прекратил орать и приоткрыл один глаз. Подышал, послушал, не ощутил больше вибрации и подполз к самому краю. Далеко внизу лениво шевелилось море. Зеленый бархат лесов был разорван, будто кто-то выдрал из него клок; гора ниже оказалась собрана из многоугольников с шершавыми гранями, которые перемещались относительно друг друга. У Пики заслезились глаза от их мелькания и огромной высоты. Его уголок вдруг рухнул вниз, а сам он полетел следом с небольшой задержкой, потеряв по пути золотой халат. Упав на поверхность, Пика больно ушибся и разбил колено, но забыл об этом почти сразу, потому что прямо на него мчался огромный каменный куб. Забившись в щель, он даже дух перевести не смог: теперь его зажало между камней и он видел только узенький прямоугольник неба над головой, на высоте примерно пяти своих ростов. — По-могите, — просипел Пика. — Пожалуйста... Каменные стены двинулись навстречу одновременно, сдавливая грудь и спину. Дышать стало невозможно, Пика запаниковал и в ужасе дернулся, но не смог даже закричать, когда сломались его ребра, только воздух с хлопком вышел из лопнувших легких. Давление сминало его тело, и на месте живота стало вдруг очень горячо и больно, а потом боль внезапно отпустила. Пика чувствовал, как сдавливает его голову: треснули кости, челюсть уехала вниз, один глаз выпал, а другой смотрел наверх. В последний момент его накрыла красная пелена и все пропало. — Переформирование Замка завершено. Сотрудники могут вернуться на рабочие места после открытия автоматических замков, — ласково сообщил голос Оповещения. — Я почти уверен, что раздавил что-то, — хмурясь, сказал Циат. —Что-то живое, липкое и теплое. — Наверняка уже не живое, — улыбнулся Обсидиан. — Прямо перед началом движения какой-то умник проник в мусоросброс. Думаю, это был он. — Хм, возможно, это секция неподалеку. У нас можно проникнуть в Замок таким образом? — Обычно нет, там постоянная охрана. Убрали только на время движения Замка. Но я, пожалуй, поставлю там автоматические шлюзы... как раз на такой случай, — Обсидиан встал с кресла и одернул китель. — Разрешите исполнять, милорд? — Разрешаю. И отправь уборщиков на этаж, а то я не чувствую дело завершенным, — Циат чуть усмехнулся. — Кому-то сегодня повезло. 15. Кукла/зомби. (Каэлан) Синее небо Ангелхайма всегда поражало глубиной и каким-то особенным покоем. Каэлан смотрел в него и будто проваливался в бездонное море. Только спокойнее не становилось. В голове постоянно слышались голоса, причем зачастую и общались между собой, ругались, мирились, пели или декламировали что-то, а он был вынужден слушать. Ежедневно появлялась женщина с золотыми волосами — красивая и страшная одновременно. Ее голос напоминал острые драгоценные иглы, впивающиеся в мозг. Женщина, называвшая себя Матерью, говорила о величии ангелов, об их важной роли в мире, о естественном порядке и предназначении. Какая-то часть Каэлана яростно соглашалась с ней, а другая отчетливо понимала, что каждое слово Матери — ядовитая ложь. Он догадывался, что его программируют на что-то, подавляют волю, превращают в послушное орудие. В другой ситуации он давно взбунтовался бы, разнес к чертям этот благостный приют, больше похожий на тюрьму, чем на вольное небо, с особым удовольствием втоптал в грязь белоснежно-золотую Матерь... Но зачем? Какой смысл бороться, желать чего-то и даже просто дышать, если нет того единственного, кто одновременно бесил до крайности и был притягательнее всех сокровищ Вселенной? Каэлан не мог вспомнить свое прежнее имя, лица родителей и некоторые слова, но не мог и забыть тот безразлично-презрительный взгляд и бледную кожу. И внутренний металл, обжигавший льдом до обморожения. Тело не всегда слушалось, выполняя команды голосов. Каэлан чувствовал себя мертвецом, который ходит, что-то делает, но при этом не контролирует себя и гниет изнутри. Ему казалось, что вонь от его разлагающегося нутра чувствуется издалека. Пусть делают. Пусть превращают его во что хотят, отдают приказы и говорят в голове. Он все равно погиб. Лишь бы только не забыть... не забыть того человека. 16. Утопление. (Урсуна) — Здесь будет куст белых роз. Или лучше голубых? Та-ак... дорожка из неровных плиток белого мрамора, пересыпанных розовой галькой. И немного на дно озерца, чтобы красиво переливалось. Лотосы в воду, а в маленькую запруду — кувшинки. Хм... может, высадить кипарисы для тени? Или фиги? Или магнолии? Урсуна в задумчивости колдовала над круглым столом, на котором разместился миниатюрный оазис среди песков. Здесь были чистый ключ, бьющий из скалы, образованное им озерцо, тенистый сад с затейливыми дорожками, лужайками и плодовыми деревьями, цветы и обезьянки. Хозяйка игрушки, одетая в длинное сине-зеленое платье с широкими рукавами, подходила с разных сторон и добавляла детали к ландшафту: сажала пинцетом крошечные деревья, выкладывала тропинки, подстригала кусты и лужайки. Оазис получался миленьким до невозможности. — О, у нас гости! — обрадовалась Урсуна, увидев игрушечный караван. Тот появился из-за края стола и теперь уверенно держал курс по барханам к воде и тени. Похоже, кандийцы: их расписные ткани и шатры ни с чьими не спутаешь. Урсуна воткнула у озерца еще одно дерево с грецкими орехами и смахнула опавшую листву в центральной дорожки. Вскоре караван успешно разбил лагерь в оазисе. Люди поили верблюдов и наполняли бурдюки, стирали одежду, мылись, готовили еду. Они поставили навесы и жгли маленькие костры, а один шустрый парнишка ловил местных обезьянок в клетку. Урсуна наблюдала за ними и хмурилась, потому что теперь ее садик выглядел совсем не так красиво. Терпение лопнуло, когда один из людей оборвал голубые розы с куста, а после помочился на него. Никто поначалу не заметил, что вода в ключе стала шуметь сильнее. Ее напор все рос, а озеро постепенно выходило из берегов, плавно затопив лужайку с травой, цветники, кустарники. Когда люди заметили воду, было уже поздно. Кто-то бросился за драгоценностями, кто-то просто пытался бежать на вершину бархана; пожилая женщина упала и кричала что-то вслед убегающим мужчинам. Привязанные верблюды ревели и рвались с привязи. Вода прибывала очень быстро. Люди в отяжелевшей одежде не могли плыть, и один за другим уходили на дно, пуская пузыри. Некоторые еще барахтались, в ужасе пытаясь влезть на верхушки деревьев, песчаные горы или плечи соседа, но все попытки были тщетны. Очень скоро Урсуна наблюдала уже за подводным садом среди барханов, на дне которого, прямо на мягкой изумрудной траве покоились тела кандийцев. Дверь зала распахнулась от ветра. Внутрь влетел песчаный вихрь, собираясь в плотную тощую фигуру. — Дорогой, — обрадовалась Урсуна и поспешила навстречу, попутно выбираясь из платья. — Ты сегодня долго! — Был на западе, — Суховей моргнул песчаными глазами и взял жену за руку. — У моря. Ты играла? — Да, но мне наскучило, — Урсуна покачала головой. — Засыпь, пожалуйста. Суховей подошел к столу, посмотрел в прозрачную воду на плавающие там фигурки и коротко взмахнул пальцами. Окрестные барханы вмиг пришли в движение, пожирая голубое озеро, и спустя пару минут тут уже не было ни намека на воду — один сухой песок, куда ни глянь. Белый, розовый, золотистый... — Завтра попробую в другом месте, — прошептала Урсуна, обнимая мужа со спины. Суховей только усмехнулся: его забавляло, что возможность утонуть в Сахре была даже выше, чем шанс умереть от жажды. 17. Гибриды/лишние части. (Оула) — В древности Ангелхайм населяли могучие ангелы, обладающие тремя, четырьмя и более парами крыльев, — Оула нахмурилась. — Вам нужно просто воссоздать их по старым образцам. — Все так, моя госпожа, но нынешние ангелы другой породы. Мы можем пришить лишние крылья, они даже приживутся, но работать не будут. Для этого придется полностью менять схему организма: костную и кровеносную системы, нервную сеть, баланс и осность, подключать новые центры управления в мозгу... Это займет годы, десятилетия. Глава лаборатории усовершенствования, невысокий пожилой Атон, беспомощно развел руками. Он всегда поддерживал Оулу в ее начинаниях, но не всегда поспевал за идеями. — Темнокровым сучкам удалось прирастить крылья, — она чуть поморщилась. — Больше десяти веков назад. Ты хочешь сказать, что наша наука до сих пор ниже уровня древней Гипербореи? — О, нет, я... ну, в некоторых моментах они были хороши, — залепетал Атон, чуя угрозу. — Чтобы я больше не слышала этого. Режьте, шейте, вживляйте — что хотите делайте, но я жду ангелов с новыми силами в кратчайшие сроки. Она отвернулась к стеклу, за которым в операционной лежал умирающий ангел. В его вскрытой спине торчали три пары крыльев, кроме собственных; одни были даже золотые, архангельские. Тонкие серебряно-синие связки соединяли крылья и живую ткань тела. Кровеносная сеть запутанной паутиной лежала поверх, чуть переливаясь. Посередине виднелась светлая полоса позвоночника, к которому крепились свежие белоснежные подводки роста костей. Родные крылья ангела трепетали, роняя отдельные перья; сам он тяжело и хрипло дышал, из последних сил удерживая себя на краю агонии, но в его глазах уже читалась тень смерти. Оула прислонилась лбом к стеклу и закрыла глаза. Каждая неудачная попытка казалась ей лопнувшей ниточкой в канате, по которому она шла с одного берега на другой над огненной бездной. Она справится. Она дойдет. 18. Расчленение/отрубание. (Ариман) Столица плавилась под солнцем, как золото в чаше для литья. Медные крыши перемежались голубыми, крытыми обожженной глазурью, а на окраинах попадались и неглазурованные плитки из простой глины. Стройные башни, расположенные по кругу, казались тычинками цветка, раскрывшегося в горячих скалах под палящим солнцем. В такие дни лучше всего было лежать в прохладе и тени под сводами дворца, или же проводить время в купальнях с серебряной водой, или наслаждаться прекрасными картинами и скульптурами в галереях с видом на море, увитых цветами и диковинными растениями со всего света... Ариман плюнул на руки и наспех вытер их о штаны. Песок скрипел на зубах, пот заливал лицо и мерзко щекотал спину. — Ну же, давай, что ты можешь? Удиви меня смазливая шлюшка, — пират размахивал огромным ятаганом, явно нарываясь. Высокий, крепкий, заметно опытный в драках, наверняка не гнушающийся использовать позорные приемы ради победы — отличный противник. Такого не жаль. Ариман коротко махнул своими лезвиями, рассекая воздух. — Промазал? — усмехнулся пират. — Уверен? Тот схватился за левую сторону головы и обнаружил, что волосы вместе с вплетенными охранными бусинами и перьями срезаны до кожи. — Да ты... да я тебе... Пунцовая ярость залила его лицо. Пират рванулся вперед, запрокидывая руку для удара, и даже не понял, почему та скрылась за спиной и зазвенела металлом по плиткам площадки. Изогнутый меч Аримана отсек ее одним движением, как мягкое масло. Кровь брызнула из плеча, толчками выплескиваясь и орошая все вокруг. Безучастное солнце наблюдало сверху, как расцветает на площадке кровавый цветок. — Ты бы взял свои слова обратно, да не можешь, — улыбнулся Ариман, медленно поворачиваясь. Дым за спиной струился рваными волнами, делая его похожим на черную комету в белом от жара небе. Противник упал на колени, теряя последние силы. Его отрубленная рука все еще сжимала ятаган, а ровно рассеченное плечо выплескивало остатки крови. Обрубок кости в ране казался жемчужиной на кровавом бархате. 19. Стрела. (Тэра) Кочевники наступали всей массой, как обычно. Волны верховых — на низкорослых послушных лошадках, толстоногих ящерах или многоножках — промчались вперед, круша все на своем пути. За ними бежали пешие воины с копьями, пиками и мечами, напялившие на себя в качестве доспехов все, что подвернулось под руку, Буквально все: Тэра видела одного орла в бочке с дырками для рук, и еще одного, завернутого в панцирную сетку, через которую обычно цедят рыбу на больших рыбацких судах. Крайняя нужда заставила их объединиться и напасть на климатическую станцию, где (по слухам) были запасы еды, одежды и медикаментов. — Сколько же на свете идиотов, — вздохнула Тэра. — Значит, так, бойцы: обходим ангары справа, чтобы не дать этим преимуществ в позиции. Пробуем сирены, а если не разбегутся — атакуем из всего, что есть. План был простой, поэтому неудивительно, что выполнялся сложно. Буквально каждый метр приходилось преодолевать под огнем лучников и метателей камней, и Тэра пожалела, что не взяла магов: защитный барьер не помешал бы. Она собиралась перебраться ближе к стене ангара и вышла из-под прикрытия скалы, но что-то толкнуло ее в плечо, заставив отшатнуться. Кочевник с луком, сидящий верхом на летающем ящере, пролетел совсем близко, но его почти сразу сбили одним выстрелом из стандартного оружия. Пару секунд Тэра моргала, разглядывая стрелу, торчащую из своего тела, а потом появилась боль, будто по венам расползалось битое стекло. — Твою ж мать! — прошипела она, отступая. — Генерал, как вы? — подскочила молоденькая медичка, на ходу разрывая медпак. — Я сейчас все сделаю! — Не суетись, Мару, рана не смертельная, — Тэра чуть скривилась, стараясь дышать ровнее. Мундир разрезали, освобождая место ранения; из плеча чуть ниже сустава торчало ясеневое древко, от которого вниз стекала ниточка крови. Наконечник погрузился в тело полностью. Вся область вокруг раны была бледной, что могло говорить о внутреннем кровотечении. — Я пока не могу вынуть его, — извиняясь, сказала Мару. — Это опасно, вы можете истечь кровью. Я дам вам противоядие на всякий случай, а рану зафиксирую. С этими словами она ловко отстригла стрелу кусачками прямо возле кожи, и тут же зажала рану тампоном с кровоостанавливающей пропиткой. Пока Тэра послушно пила противоядие (кислое пойло с блевотным привкусом), Мару залила остаток древка специальным клейким составом, чтобы наконечник стрелы не шевелился и не ранил сильнее. Поверх она наложила обеззараживающую повязку и плотно забинтовала. — Вам нужно к лекарям, генерал. — Не раньше, чем мы отобьемся, — Тэра вскочила на ноги и потянулась за планшетом. — Коранси, докладывай: склады не взяли? 20. Неестественный секс. (Стэл) У некромастера Стли было восемь братьев и сестер. Почти все получились если не красивыми, то хотя бы нормальными. Подкачали только двое: он сам и младшенький Стэл. И это еще Стли повезло быть бетой: он мог заводить связи вне племени никсов, выбирать партнеров любого вида и пола, лишь бы разъемы стыковались. Так что мрачная и некрасивая по меркам Мэрра окраска особой роли не играла, а иногда (например, Иолия Туманная считала чернильные полосы и кристаллы очень привлекательными) даже помогала. Стэлу не повезло родиться омегой, что вкупе с откровенно страшненькой мордочкой и нескладным телом давало результат в районе глубокого минуса. Согласно традициям никсов, совершеннолетие наступает после первого полового контакта, тогда же никс получает взрослую окраску, включающую цветные узоры и россыпи кристаллов на коже. Для этих целей ежегодно проводится праздник для юных свободных от обязательств жителей. Принято делать своими руками украшение — венок, ожерелье или браслет — и подносить его тому, кто нравится. В случае взаимной симпатии складывается пара и происходит соитие, которое отмечают обе семьи. Стэл участвовал в праздниках раз пятнадцать, и его не выбрали ни разу. В последний год он даже не стал ничего мастерить, просто пришел, посидел в уголке и разревелся. После этого старейшина в частном порядке попросил его больше не приходить. У ровесников уже шли дети, а Стэл продолжал носить детскую окраску и считаться ребенком. Стли тогда уже давно жил не на архипелаге, но каждый раз навещая семью находил брата все более печальным и странным. Апофеозом стал большой скандал: оказалось, что Стэл пробирался в хранилище Стли и несколько месяцев спал там с трупами, обнимая их и занимаясь самоудовлетворением. Чтобы уберечь семью от позора, пришлось забрать бедолагу с собой. Решение было так себе, но ничего другого Стли не придумал. К тому же он надеялся, что вне сообщества никсов сможет пристроить буквально лезущего на стену от недотраха брата какому-нибудь непритязательному альфе. Увы, надежды не оправдались. Масляный секрет Стэла пах смесью тухлой рыбы, керосина и старой тряпки, самой круглой частью его тела были коленки, а характер окончательно испортился: он почти постоянно ныл и плакал. В общем, тот еще подарок. Стли не очень любил ночевать дома, потому что там грустной тенью бродил Стэл. — Здравствуй, братец. А я тут скучаю весь день. Подшил тебе плащ вот, — говорил он в очередной вечер, заглядывая в глаза. — Знаешь, я подумал... может, ты мог бы принести мне кого-нибудь? Хотя бы просто обниматься... У нас тут днем ходили какие-то гоблины, и я подумал, вот здорово было бы, если бы они ворвались сюда и изнасиловали меня. Я бы им всем дал, как они бы захотели. Наверное, порвали бы меня, да? Я бы умер счастливый, наконец-то. Стэл мечтательно складывал ладошки и смотрел в окно, а Стли мрачно думал, что скоро сам прикончит брата, потому что сколько уже можно это терпеть? И так на работе озабоченные трупы мерещатся. 21. Разбиться. (Хетар) Это ужасное чувство, когда твои крылья болят. Хетар боялся этого больше всего, наверное, потому так и случилось. Он летел над восточной частью Нории и смаргивал слезы. Мир внизу был красивым и спокойным, полным красок, форм и жизни. Крестьяне работали на полях, над лесом носились птицы, в далеком озере виднелась прогулочная ладья с богатым голубым парусом... Возможно, это последний раз, когда он видит все это с высоты. Хетар прищурился и посмотрел на солнце. Левое крыло еще работало более-менее, а правым приходилось взмахивать мелко и часто, чтобы удержаться в воздухе. При попытке перейти на планирование немела вся спина; Хетар почувствовал, что теряет высоту. Он постарался выровняться, чтобы снизиться плавно, но что-то уже сломалось и работало неправильно. Быстро приближались скалы внизу. Хетар постарался сгруппироваться, но это не слишком помогло: он пронесся метеором и врезался в скалу. Крыло подвернулось и противно захрустело под ним, воздух из легких выбило от удара. Хетару казалось, что сломанные ребра сейчас вылезут из его горла. Затрещала грудина, в голове от удара помутилось, в глазах стало темно. Его рвало кровью с обломками разбитых зубов, пока все остальное тело горячо и тяжко болело, а потом вдруг стало темно. В темноте раздался звук вызова коммуникатора. —Твою ж мать, это сон! — простонал Хетар, нажимая кнопку приема вызова. — Здарова! — широко улыбнулся Тайгер. — Спал чтоль? — Ага. Я ж с дежурства, — зевнул Хетар. — О, ну прости. Хотел спросить, ты планировал что-то дарить Рыбчику? Я тут ему монитор собрал, он давно хотел широкий экран в сортир прикрутить, чтобы смотреть свои фильмы не отрываясь, так сказать, от дела. Хочешь, подарим вместе? Тайгер мог быть раздражительным, бесячим и невнимательным, но Хетар был ему благодарен: он всегда появлялся, когда нужно. Даже если речь о том, чтобы кошмары разогнать. 22. Бессмертие. (Макс) Пока ты человек, ничто не ломает стройную жизненную философию. Ты живешь, взрослеешь, стареешь и умираешь. Конец предопределен: ты точно умрешь. Раковая опухоль, инфаркт, инсульт, аневризма, болезнь или несчастный случай — что-нибудь обязательно произойдет с тобой совсем скоро, и эта жизнь прекратится. Неизбежно. Когда перестаешь быть человеком... будущее растворяется в тумане. Какова на вкус вечность? Что делать, если жизнь не ограничена жизненными сроками, и нет никаких границ кроме тех, что ты установишь себе сам? Оружие врага или магия могут вмешаться, но велика вероятность избежать этого и стать свидетелем смены веков, эпох, тысячелетий. Что делать с бесконечными днями и ночами, как планировать свои поступки, к чему стремиться, если впереди вечность, и ты знаешь, что все успеешь? Будучи воином и участвуя в битвах, ты неизбежно узнаешь, какими бывают тяжелые раны, и какова на вкус твоя кровь, когда ты давишься ею, изрыгая из горла. Вывернутые внутренности, кровавые фонтаны и сломанные кости перестают пугать уже к пятому-шестому разу, смертельные инфекции становятся досадными неприятностями. После первой сотни лет ты знаешь все о том, как может ломаться и болеть твое тело, и перестаешь этого бояться. Это расслабляет на какое-то время. Кто-то останавливается на этом и просто живет в свое удовольствие, пока одна из множества случайностей не изменит его мир. А кто-то начинает изменять мир сам, меняясь вместе с ним. Растет или падает — это у все по-разному. Главный враг здесь не смерть и не внешняя угроза, а банальная скука. Это то, что лишает ума и воли, и воли к жизни в том числе. Зная это... я предпочел бы не жить вечно. Смерть необходима однажды, но не как наказание, угроза или нечто неизбежное. Как избавление и отдых. Для живущего вечность Смерть — большое благо. Настолько большое, что его не могут понять и почувствовать люди, живущие свои маленькие быстрые жизни. 23. Инфекция. (Кайте). Приходить в себя было непросто. Голова казалась тяжелой, зрение долго не прояснялось. Похоже, случилось что-то серьезное... ощущение, что прошло много времени. Так это ранение было или что-то еще, просто память об этом отсутствует? Потолок незнакомый, и капсула тоже. Новая модель или... ох, нет, неужели повстанцы? Пульт управления не просто незнакомый, а чужой. Вообще чужой: маркировка неизвестная, язык непонятный. Либо повстанцы, либо что-то похуже. Кто вообще пользуется другими письменными системами? Вроде, были какие-то на задворках, в отдаленных регионах... Можно ли выбираться вообще? Процесс лечения завершен? Что там за показатели на мониторе не разобрать, а кнопки открытия капсулы не видно. Вроде бы ничего не болит, тело подвижно, голова работает. Только вот следа от последнего ранения нет вообще. Значит, в лучшем случае прошло не менее двух недель, а то и месяц. За это время весь флот мог быть уничтожен, потому что командовать некому! Что-то запищало рядом, на мониторе начал выстраиваться новый график. Внезапная идея ужалила, как удар тока: инфекция! Капсула отдаленно напоминает те древние модели, что использовались в Центральном секторе во время эпидемий. По истории это было, хоть и давно. Так, и что это может быть? Гнойных нарывов не видно, синих пятен с сочащейся вонючей жижей на коже нет. Рвоты зеленой слизью и дефекации собственными кишками вроде тоже не предвидится... остаются гниение легких, поражение мозга (при нем должны быть лютые галлюцинации) и паразиты, живущие под кожей: красные червячки с мелкими волосками, которые прогрызают ходы в жировой ткани и устраивают гнездо где-нибудь в животе, поближе к печени... — Ты и правда ребенок Кайтисиана, — сказал кто-то совсем рядом. — Ты рыжий, как и он. Лицо этого человека... сразу стало спокойно, а в памяти всплыла сумрачная Гиперборея в последние дни, лепестки энергетического купола, точеный профиль короля Айариана и взрыв, опаляющий древние ледяные своды. Сын Кайтисиана. Конечно да. — Мой король, — собственный голос звучал совершенно спокойно, а чужой язык ложился на тот, что был родным до сего дня, заменяя его. — Я готов служить новой Гиперборее и тебе. — Мы рады приветствовать тебя, сын великого маршала Гипербореи. Мое имя Максимилиан, со мной владыка Йотунхайма, мой единоутробный альфа Хайрих, и наследник Сиалиэна, Снёр. Программа "Наследие" начала выполняться совсем недавно. Как твое имя, новорожденный омега? — Я... хотел бы принять родовое имя моего отца, чтобы носить его с гордостью. В память о великой жертве. — Прекрасно, значит, Кайтисиан, Кайте, — молодой король кивнул и отметил что-то в датападе. Да. Так будет лучше, потому что... Новый мир, новый дом — наверное, в миллиардах световых лет от прежнего — новая жизнь. Все старое должно остаться там и никто, никто из прошлого не должен докопаться до правды. Ведь так будет лучше для всех. 24. Пленение/рабство. (Норелл). Йотуны, слава всем богам, никогда не держали рабов в скотских условиях, как, например, санары. Бараки в Йотунхайме были вместительными, крепкими и теплыми, кормили сносно и вдоволь, да и откровенных издевательств обычно не встречалось. Работу, правда, давали тяжелую и как правило скучную: дробить и возить камни, высекать блоки из породы, чистить котлы на общих кухнях, мыть отхожие места. Нореллу не повезло во многих смыслах. Во-первых, он был омегой, что автоматически делало его проблемным с точки зрения распорядителя работ (из-за дней, когда омега не может работать сам и мешает другим) и объектом домогательств. Во-вторых, благодаря своему воспитанию Норелл не был приучен к тяжелой работе вообще, и понятия не имел, как держать инструмент. И, в-третьих, он оставался последним живым наследником королевской семьи Альдена — небольшого королевства с берегов Янтарного моря, которое йотуны недавно сровняли с землей. Норелл чувствовал вину и груз ответственности, и забыть ему об этом не давали. — Ваше Высочество, возьмите мой матрас, пожалуйста. Вы выглядите таким изможденным, — громко прошептал бывший подданный Альдена, которого звали Клисвар. — Мы приготовили для вас тонизирующий чай... — Я больше не Высочество, — отозвался Норелл, качая головой. — Спасибо за заботу, но я теперь один из вас. Альден пал, и мы все никак не смогли помешать этому. Норелл хорошо помнил нападение, короткий штурм и поражение столицы. Отца убили у него на глазах, старший брат Ивай погиб в бою, пытаясь пробиться к горным вратам. Норелл, как младший сын, теперь считался королем... но был захвачен в плен спустя четверть часа. Йотуны связали его, бросили в длинные сани вместе с десятками других северных эльфов и долго везли по льдам под ярким солнцем. Становилось все холоднее, пленники прижимались друг у другу, пытаясь согреться. Норелл повторял про себя эпические поэмы и названия архитектурных элементов оборонительных крепостей, отчетливо понимая, как бесполезно сейчас его блестящее образование младшего принца-омеги. На привале им дали сырого мяса в обгорелой корке и тяжелого плотного хлеба. Норелл ел только хлеб, круто посыпанный солью, и вскоре у него разыгралась страшная жажда. Он растапливал дыханием иней со своих ресниц и пытался глотать капельки влаги с кожи. Когда добрались и разместились в Большом Нууде, всех погнали на осмотр у лекарей, и те мигом установили, что Норелл — омега. Это означало, что все узнают об этом и будут представлять угрозу. Потянулись долгие дни однообразной жизни вдали от родины. Норелл работал и падал от усталости, и просто не имел сил слушать разговоры других и слухи. Поэтому известия о большой войне и закрытии Йотунхайма дошли до него позже всех. Может, к лучшему: хотя бы не волновался об этом. Всех согнали в центральные бараки и велели лечь плотнее к соседу. Норелл едва мог нормально двигаться: у него недавно прошел гон, и его продержали в тесной камере неделю, чтобы он не дразнил запахом окружающих. Он сам не заметил, когда заснул, потому что чувствовал себя слишком плохо. А проснулся будто бы совсем скоро, только вот прошло уже десять веков. Норелл и другие эльфы его королевства стояли вместе на площади, когда молодой король Йотунхайма объявил всех рабов свободными. Казалось, всего на несколько месяцев раньше бы... никак не верилось, что пролетели века. — Ваше Высочество, мы свободны! Вы свободны! Вернемся домой, будем жить, — наперебой говорили ему, трогая за руки и обнимая. — Вернемся домой! — Нашего дома больше нет, — возразил Норелл. — На месте наших городов давно уже другие королевства. Боюсь, нам некуда идти. — И что... вы предлагаете? — спросил Клисвар, касаясь его плеча. — Остаться? — Я изучал архитектуру. Попрошусь на работу в Гиперборею, наверное. Сейчас там мало народу, есть шанс хорошо себя показать, жить безбедно в будущем. Только так мы сможем сохранить и почтить память наших погибших друзей и родных, сберечь то, что осталось от Альдена. — Если таков ваш приказ, то я готов идти с вами, — Клисвар поклонился. — Не приказ, просьба. Я ведь больше не король и не принц даже, а один из вас, — улыбнулся Норелл. 25. Кровь. (Лорд Бриан). Он никогда не хотел жить у моря. Звук волн мешал спать, запах тухлых водорослей портил настроение, а постоянная тревога, что соленая вода размоет фундамент замка, въелась в подкорку. Но Вайолет любила море, и вдали от него становилась грустной и вялой. Ради нее Бриан готов был терпеть неудобства, поэтому отделал древний замок на утесе над прибоем и перевез сюда всю семью. Детям здесь раздолье, конечно: народу никого, вокруг только бесконечный скалистый берег, изрезанный маленькими бухточками, низкая жесткая трава, одичавшие овцы да морские кони, выходящие на сушу в туманные дни. Вот ради детей и Вайолет... Бриан поднял воротник, словно желая защититься от ветра. Подступал рассвет, и он стремительно терял зрение: вот растворилась в пространстве линия горизонта, потом лодки у причала, затем и он сам вместе с береговой линией. — Любовь моя, идем в постель, — руки Вайолет обняли его за плечи, а маленький рот оставил на шее короткий укус. — Да, идем. Ты поела? — Конечно. Девушка была особенно вкусной, я набрала и тебе большой кубок. Попробуешь, пока не остыло? — Из твоих рук — что угодно. Он повернулся и принял из ее рук тяжелый кубок — еще подземной работы — почти до краев полный свежей артериальной крови. На вкус действительно было божественно: похоже, он нашел отличное место в той деревне. Надо бы сохранить его на будущее, может, заповедник сделать, запретить жителям выезжать... — Ярет собирался к нам завтра, — вспомнил Бриан, облизывая кровавые губы. — Опять будет ныть про войну и убытки. Я хотел обсудить с ним пару моментов, но он сейчас все о своем: война или праздник. — Это естественное состояние твоего брата, дорогой, — снисходительно улыбнулась Вайолет, жадно глядя на губы мужа. — Больше всего на свете его интересуют интриги и удовольствия. Поэтому он король, а ты — нет. — О, мне достаточно быть королем твоего сердца. Ну и вот этого болота, которое ты так любишь, — Бриан махнул рукой в сторону моря. — Знаешь, что я придумала? — Вайолет сощурилась, как довольная кошка. — Давай устроим ванну из крови? Мы так давно этого не делали... — Хорошо, я распоряжусь, чтобы привезли побольше жертв. Раз война, то можно на них не экономить, я думаю. 26. Гниение. (Аялн). Аялн ненавидел мыться. К этому отвратительному событию он готовился заранее, постоянно отодвигая, пока это было возможно. В выбранный день он с утра собирался с силами, настраивался и подбирал все необходимое. Состав из трав, чтобы кожа не начала слезать с мертвой плоти. Мягкая тряпочка вместо губки, чтобы не тревожить открытые раны и не царапать мышечную ткань. Состав с воском для обертываний, удаляющий слизь, гной и улучшающий цвет кожи. Маски и кремы, чтобы выглядеть лучше, не слишком благоухать гнилой плотью и продержаться подольше до следующего мытья. Собрав все, Аялн раздевался, растворял в холодной воде первую партию состава и погружался в ванну. Все травмы, порезы и ранки сразу начинали зудеть, даже если до этого не беспокоили. Регенерация на мертвой плоти работала неправильно, не все повреждения затягивались, но и боли Аялн не чувствовал. От этого в ранах могли остаться обломки оружия, занозы или грязь, в жаркое время года даже насекомые заводились. Ванна позволяла обнаружить все очаги заражения и неторопливо промыть каждую каверну с осклизлыми зеленоватыми мышцами или рваными сосудами, похожими на резиновые трубочки. После наступало время очистки кожи и мытья волос. Тут приходилось быть особенно осторожным, потому что от сильного давления размокшая кожа рвалась, как бумага. Волосы тоже не стоило дергать, конечно. Внимательно обработав каждый сантиметр тела, можно было приступать к обертываниям. Аялн сам себе напоминал мумию в этом состоянии: весь в белых бинтах, пропитанных составом с травами, воском и стекловидным телом из глаз глубинных рыб. В таком виде приходилось стоять минут по сорок, но оно того стоило: кожа становилась совсем чистой и упругой, почти как живая. Раны и порезы к тому времени затягивались, можно было наносить маску на волосы, чтобы не выпадали, и крем для кожи, стабилизирующий ее состояние. К окончанию процедур из зеркала смотрел почти нормальный симпатичный юноша, которого с первого взгляда нельзя было отличить от здорового. — Неужели это правда кому-то нравится? — с сомнением спросил Аялн у своего отражения. Букет ненюфар на туалетном столике и открытка с датой и временем не оставляли места для маневра. Этот странный нориец, Этьен, был так настойчив и внимателен, что Аялн решил дать ему шанс, хоть и не очень верил в успех. Но... чем черт не шутит, правда? 27. Кости. (Мицар). Придурок с алебардой без сомнения метил по ногам. Наверное, стратегия у него такая была: обездвижить противника и добить. Но тут вот не сработала. Лезвие только мазнуло по бедру, распоров доспех, кожу и немного мяса, но серьезными эти повреждения никак не могли считаться. Мицар сделал подсечку, вывернулся под рукой противника и атаковал с тыла, загоняя зазубренное лезвие меча в тушу почти по рукоять. — Все, устал. По домам, карапузы. — Стоять, — выпрыгнул из засады Занди, улыбаясь сразу всеми зубами. — А вот у вас тут рана на ножке, сударь, интересная такая с виду. А дайте-ка взглянуть? — Зря надеешься, — Мицар улыбнулся, поднимая с пола куртку и закидывая на плечо. — Кости целы. — М-м-м, скверно, — протянул Занди. — Нет, ты не подумай, я рад безмерно, что ты почти не пострадал, но мне так интересно было бы увидеть твою кость на сломе, понаблюдать, как она станет срастаться... — Есть способ, но не здесь. Это в безвоздушном пространстве меня ломать нужно. Вот, знаешь, однажды сдавило мне плечо в гермошлюзе вакуумного отсека. Мало того, что боль дикая, так еще и кость так и лезет наружу, чуть ли не глаз выкалывает. Снаружи сероватая, у суставов розовая; ломается спирально. Сначала небольшой наружный слой, потом как кровяная губка внутри, а в середине звездная жила: из нее немного вытекает жидкость, похожая на расплавленный металл, только сияет почти невыносимо ярко. Если фрагменты совместить правильно, то срастается за несколько дней. — Кости из звездного вещества, — мечтательно прошептал Занди. — Как бы я хотел их увидеть... — Ха, ну вот сейчас война начинается. Еще увидишь, наверное, — Мицар пожал плечами. — А теперь извини, пора мне. Жена ждет. 28. Самоубийство. (Хайрих). Вот он сидит и работает, как обычно. Такой серьезный, такой красивый. Будь моя воля, из постели бы не выпускал. Я каждый день смотрю на него и удивляюсь, как в нем живет такая стальная воля под маской хрупкого изящества. Каждый чертов день я дышу его дыханием, и чувствую вину, которую не искупить ничем. Это на моих руках он умер однажды. Это я был тем, кто его не защитил. Мне очень легко убить кого угодно, особенно сейчас. Просто стиснуть пальцы на чьем-то горле, оторвать голову или сломать тело пополам. Я даже задумываться об этом не буду. Но не могу избавиться от страха, что моей силы однажды не хватит, чтобы уберечь его. Я завоюю весь мир для него, уничтожу всех, кто может представлять угрозу. Чтобы он один дышал спокойно и ничего не боялся. Чтобы никогда больше... его шелковые волосы в пыли, голова на разбитых плитах. И пустые глаза, устремленные в небо. Никогда. Он столько успел без меня. Когда я вижу, какую махину он ворочал тут один, что-то внутри меня сжимается от боли и почти невыносимой нежности. Господи, какой же он сильный. Я точно знаю, что не проживу без него ни дня, ни часа. Если однажды случится ужасное и смерть заберет его у меня... Сейчас меня так сложно убить, что пришлось долго думать, что я могу с собой сделать. Если я вмерзну в лед, то есть шанс быть однажды размороженным. Я могу принять яд, но и он не даст гарантии. Ни один яд вообще. Я подумал, что мог бы вспороть себе грудь и перерезать огненные жилы: когда пламя вытечет, моя жизнь закончится. Но едва я потеряю сознание, раны начнут закрываться, а регенерация пойдет ударными темпами. Возможно, я мог бы вырезать себе сердце, но тоже опасно: стоит вырубиться, не закончив процесс, и я восстановлюсь. Я подумал, что просто остановлю себе сердце и отключу мозг. Но в глубине души я надеюсь, что сердечная связь удавит меня сама, я молю ее об этом каждый день. Если нам не положена вечная жизнь, то пусть мое дыхание прервется одновременно с его. Я ни секунды не желаю существовать там, где нет его, ведь он единственный смысл моей жизни. 29. Растворение. (Яртис). — Диспетчер, прием! Кто там сегодня на вахте? — Диспетчерская слушает, это Майми, лорд Яртис! — Майми, отлично. Фиксируй координаты, данные на анализ пересылаю телепортом. Заражены две деревни и пристань, ниже и выше по течению реки не замечено никаких проявлений, так что, думаю, кто-то из деревенских наткнулся на спящую кладку, потревожил ее и твари вылупились. Пока не могу назвать источник: в южной деревне копали колодец и сломали вместе с фундаментом один из самых старых домов, а в северной корчевали деревья и рыли канал для орошения. Любые из работ могли потревожить и разбудить гадов. Я там скинул фото и видео, пусть Занди посмотрит: слизни просто огромные, я таких не встречал. Рыжие с черным, с нижней стороны еще коричневые присоски или типа того. Пускают едкую слизь кислотного состава, причем ожоги практически не чувствуются. Многие люди здесь попались этим тварям во сне, ночью. Некоторые дома вымерли полностью: жители в своих постелях покрыты слизью, и даже не проснулись. У большинства плоть облезла до костей на руках и ногах, нескольких я нашел с наполовину растворенными головами. Беременную женщину они облепили целиком, растворили содержимое живота и устроили там кладку. Образцы я послал в лабораторию. Здесь мы закончили с эвакуацией оставшихся в живых; все вывезены во временное поселение, там уже медики, проверяют и обрабатывают каждого с вещами и внутренностями. Пострадавший сектор оцеплен, ждем технику для обработки. После зачистки местности сообщу дополнительно, и если возникнут проблемы тоже. Слышно меня, записали? — Да, лорд Яртис. Пробы прибыли и доставлены в лаборатории. Заканчивайте там и возвращайтесь: здесь вас ждут на обработку и совещание. — Понял, скоро буду. Отбой! Регда, запускай состав, пора устроить этим гадам веселую жизнь! 30. Проклятие. (Нефритовая фея) Слуги в синих одеждах прошли по коридорам яруса Журавлей, возвещая о начале вечерних часов. Солнце перешло на западную сторону Нефритового дворца, освещая мягким предзакатным светом игровые комнаты, библиотеку и зал для курений. В этот час вода в фонтанах меняла цвет с розового на фиолетовый, а в садовые галереи выпускали вечерних птиц: соловьев, певчих дроздов, камышовок и зарянок. Нефритовая фея пересматривала украшения в своей сокровищнице, выбирая убор для приема по случаю свадьбы одного из своих военачальников. Праздник обещал стать крупным событием в столице, так что ей стоило показать нечто действительно дорогое и редкое, и при этом не затмить новобрачных. Альфа-оттенками были назначены белый и жемчужный, омега-оттенками — синий и фиолетовый, объединяющий их акцент — золото. Родственники и друзья подбирали туалеты согласно своей принадлежности к той или другой стороне, а нейтральные гости, как Ее Императорское Величество, могли выбрать любые другие цвета, сочетая их с акцентом. Нефритовая фея решила быть в золоте с зелеными деталями, и не могла принять решение: изумруды, нефрит или зеленый жемчуг? Все комплекты очень красивые и дорогие, над ними работали лучшие ювелиры мира, у каждого были свои особенности и сильные стороны. Например, у изумрудного комплекта имелись восхитительные накладки на ногти, с изображениями сцен из десяти великих поэм древности. Жемчужная парюра отличалась впечатляющими висячими нитями, создающими эффект дождя, а нефритовая тиара хранила особый секрет, известный только Императрице. В центральном камне, украшающем тиару, внимательный взгляд мог различить силуэт женщины. Это могло казаться игрой природы или задумкой гениального мастера, но Нефритовая фея знала, кто та дама. Ее звали Е Хуа, она была ночной садовой феей и обладала завораживающей красотой. Однажды младший сын Нефритовой феи, которого звали Читекуан, посватался к ней, но получил отказ. Мальчик страдал, буквально таял от любви, но Е Хуа была непреклонна. Сама Нефритовая фея приходила к ней и просила смилостивиться, но девушка оставалась верна своим словам. — Мое сердце отдано другому, госпожа. Стать частью Императорской семьи — огромная честь, я и мечтать не могла о подобном. Но ваш сын заслуживает получить жену, которая будет любить его всем сердцем, а я не смогу. Сердцу не прикажешь. Нефритовая фея ушла ни с чем, но прихватила кусочек души Е Хуа в карманном зеркальце. Сейчас она иначе отнеслась бы к честности девушки, а тогда горькая обида за сына жгла ее изнутри. Е Хуа стала чахнуть и хиреть, день ото дня ей становилось хуже. Головные боли не давали спать, начали выпадать волосы, раскрошились ногти. Кожа пошла красно-синими шершавыми пятнами, которые страшно чесались. Е Хуа не могла есть, потому что вся пища выходила наружу, а из потайных мест начала сочиться зловонная серо-желтая слизь. Пальцы скрутило от воспаления суставов, а кости стали такими хрупкими, что ломались даже при легком сжатии или ударе. Через месяц молодая и прекрасная девушка превратилась в вонючую облезлую старуху, которая передвигалась на тележке с колесами, неловко уложив внутри свои переломанные ноги. Она так и не явилась попросить о милости прощения и умерла, сгнив в собственных выделениях, беззубая, уродливая и обезумевшая от боли. Нефритовая фея поместила кусочек ее души в украшение, чтобы эта часть не умирала никогда и наблюдала за миром, от которого отказалась. Наверное, надевать тиару Е Хуа на свадьбу было бы цинично, тем более что ситуация так похожа... Но Нефритовая фея изменилась сама и иначе взглянула на многие вещи. — Ты была права, Е Хуа, — прошептала она. — Сердцу не прикажешь. 31. Зависимость. (Темнобор). Дышать становилось все тяжелее. В груди болело, словно что-то большое и тяжелое распирало изнутри, сердце билось неровно и сильно. Тошнота снова подступала, хотя нечем уже было: за прошедшие сутки Темнобор разве что потроха свои не выблевал. Он толком не мог ни встать, ни сесть; и речи не было о том, чтобы куда-то выйти. Ноги подгибались, руки тряслись, в глазах ежеминутно темнело. На краю зрения мелькали какие-то фигуры, в голове звучали обрывки фраз или просто голоса, а кожный рисунок на ладонях складывался в карты загадочных областей, кишащих мертвецкими знаками и эфирными следами энергетических сгустков. — Блядь, да когда ж оно закончится-то, — едва ворочая распухшим языком пробормотал Темнобор. — Ебаное дерьмо. Симптомы были ему хорошо известны и беспокойства не вызывали. Он переживал такое не раз и не два, нарабатывая толерантность к трупным и прочим ядам, схожим по действию. Когда принимаешь яд понемногу, бывает, что чувствуешь себя плохо какое-то время, но ломка во время выхода из курса хуже во много раз, хотя проявления бывают разными. Иногда полощет изо всех щелей, иногда выкручивает кости. Темнобор переживал лютые галлюцинации, лихорадку, высыпания кровавых волдырей по всему телу, гной из глаз и выпадение волос и ногтей, но так херово, как сейчас, ему еще не бывало. Трупный яд Аялна отличался от прочих, потому что был замешан на мертвой крови йотуна, полной ненависти и горечи. Темнобор привыкал к нему постепенно несколько лет, прежде чем смог спокойно касаться этого необычного парня. Между ними никогда не было особых чувств — только общие интересы, неприятие общества и сходные желания: Темнобор мечтал об Обсидиане, Аялн — о Циате. Их первый секс вышел спонтанно: после одного приема, куда они пришли под видом пары, и весь вечер крутились возле объектов своей мечты. Они вернулись до того распаленными, что оба не слишком поняли, что произошло, просто быстро перепихнулись в темноте, каждый представляя свое. Получилось неплохо, Темнобор почти не ощутил последствий (небольшое высыпание в паху не в счет), так что они продолжили пользоваться этим неожиданно найденным средством снятия напряжения и дальше. Иногда использовали иллюзии, иногда просто трахались в темноте — отношения при этом оставались прежними, сугубо деловыми. Так и было бы, наверное, дальше. А потом явился первый возрожденный темнокровый, и спящая Гиперборея пришла в движение. Теперь там повсюду что-то происходило, шумело и изменялось, а у Аялна появилось множество дел. Темнобор даже слышал, что тот завел с кем-то отношения... Поскольку контакта с привычным ядом больше не было, организм попал в шторм зависимости, и все никак не мог преодолеть ломку. Его снова вывернуло желтой слюной с кровавыми сгустками. Темнобор попытался выпить немного воды, но ее тут же вытолкнуло обратно. Сколько ж можно! Аялн сейчас, наверное, учит какого-то парня технике безопасности по обращению с собой. Темнобор сам ее разработал и заставил его заучить. Любопытно, будет ли новый партнер ее соблюдать? Кто он вообще, раз ему нравится такой необычный юноша? Хотя, если отбросить детали, которые не всем по вкусу, Аялн красивый, да и фигура ничего. Темнобор поморщился от боли и заставил себя дышать глубже. Скоро все пройдет. Пройдет, точно. В конце концов, ничего особенного не случилось, просто ломка. — Он же не обещал быть со мной вечно, — прохрипел Темнобор. — Но ведь ты сам никогда его об этом не просил, — ответил чей-то голос в его голове. — Что имеем — не храним, да? — Отъебись, — буркнул Темнобор, пряча голову под подушку. — Все отъебитесь.