Железный Эльф

1. Замерзнуть насмерть (Кристиан Сигрейв) Белый город не зря получил свое название: большинство зданий здесь с незапамятных времен строили из белоснежного камня. В прежние дни, когда солнце стояло высоко над горизонтом, улицы были полны света и сияния, а в долгие зимние ночи город казался фарфоровым чудом, случайно забытым среди бескрайних снегов. Сейчас же это чудо выглядело как жалкая подделка: повсюду высились груды снега и льда, которые становились больше с каждым часом. — Ваша Светлость, все готово, — доложил закованный в белый доспех помощник. — Рабы собраны в подвале Торгового дворца, свободные — на первом этаже. Многие жители пожелали остаться в своих домах, и мы не настаивали, как вы и велели. Все уже ждут начала долгого сна. — Хорошо, — голос князя звучал спокойно и ровно, никто и не заподозрил бы волнения. — Приступайте по готовности. Он поднялся на обзорную площадку, откуда открывался вид на весь город, и подключил зеркальную призму, настроенную на отражатели в Торговом дворце. Сейчас внутри не осталось лавок и киосков, все навесы и заграждения убрали, и работники лежали прямо на полу, рядами. Некоторые держались за руки, некоторые плакали. Солдаты в белых доспехах прошли по рядам, расставляя катализаторы холода; они действовали размеренно и четко. Спустя несколько минут офицер показал в отражатель условный знак. Князь кивнул, но скорее сам себе, чем подданным, которые его не видели. Он медленно стянул перчатки и размял пальцы, чувствуя, как мороз кусает кожу. — Спокойных снов, — прошептали его губы, и нити стужи, похожие на непослушные волосы на ветру, потянулись вниз. Воздух тихо похрустывал, на губах то и дело пытался застыть тонкий слой льда. Катализаторы усиливали волны холода, исходящие от князя, и люди сразу почувствовали это. — Началось! Прощайте, друзья! Мы проснемся в новом прекрасном мире, где не будет войны! Боги, как я боюсь! Можно тебя обнять? Мне холодно... как ужасно холодно! — заговорили все и сразу, и их слова быстро спутались в поднявшемся гуле, пока не слились в общий мотив. — Холодно, боги, как холодно! — Холодно, — без голоса повторил за ними князь, сплетая сложную вязь заклятия. — Как холодно... Кожа у собравшихся внизу побледнела до синевы, губы не слушались. Отказывали конечности, и все они, один за другим, сворачивались в беззащитные клубки, инстинктивно пытаясь сберечь остатки тепла. Князь видел это уже не раз, но сейчас перед ним были его люди... впервые. Он смотрел, словно это был ритуал, дань уважения их доверию. Смотрел, как замирают движения, стекленеют и покрываются морозной корочкой глаза. Как застывает дыхание во рту, как живые и полные сил тела становятся ледяными колодами, твердыми и безучастными ко всему. Ему казалось, что он слышит, как останавливается в жилах их кровь, как с тихим стеклянным хрустом превращается она в багровый лед, чтобы остаться так на долгие годы. Последние струйки ледяного заклятья покинули родные руки, и стало так тихо, как не было здесь никогда. Казалось, весь мир замерз и замер вокруг. — Теперь здесь только холод, — произнес князь в тишине. — Я надеюсь, что смогу выносить дитя и передать ему наш город. Иначе... все напрасно. Мой маленький Асфодель, я делаю все это для тебя. Гигантские машины, которые прежде работали в карьерах, теперь сдвигали снежные горы, засыпая весь город. Исчезали улицы, частные дома, общие строения. В Торговый дворец засыпали снег через обзорные окна в крыше, прогулочные балконы, галереи. Вскоре все здания были набиты снегом и покрыты им выше самых высоких крыш. Новая гора высилась на месте города, словно так и стояла тут с давних времен. — Мы закончили, Ваша Светлость. Пора уходить, — позвал помощник. — Да, иду. Пора в столицу. Князь хотел надеть перчатки, но вместо этого убрал их в одежду. Пальцы нудно болели от мороза, словно он тоже лежал сейчас там, со своими людьми, под многометровым слоем снега, такой же скорченный и синий, полный страха и надежды. — Крис... Крис, проснись, пожалуйста! — М? Ох... Уве... — Все хорошо? Ты плакал... Это спальня в общежитии колледжа, все хорошо. Нет никакого белого города, мороза и трупов под снегом, только очень взволнованный Уве и рассвет, занимающийся за окном. — Кошмар приснился, — с трудом хрипит Кристиан, садясь в постели. Горло пересохло так, что вот-вот потрескается, и голова болит, как после долгих слез. — Опять, — Уве качает головой и пихает ему в руки чашку с водой. — Выпей, пожалуйста, это поможет успокоиться. Кристиан кивает и послушно пьет, успокаивая бешено бьющееся сердце. — Спасибо. — Не стоит. Ты помнишь, что тебе снилось? — Как всегда. У меня один и тот же кошмар с детства. Про замерзший город, погребенный в снегах, — Кристиан нервно дергает плечом и хмурится. — Врачи говорят, это потому что я мерзну во сне. — Ладно, — легко соглашается Уве, ласково щуря фиалковые глаза. — Поспишь еще? — Да, надо поспать. Обнимай меня крепче, пожалуйста. Это звучит как команда, и Уве, конечно же, соглашается. Он ждет, пока Кристиан устроится поудобнее, и только тогда ложится за его спиной сам, укрывая одеялом и обнимая свое сокровище. Ни одно чудовище не пройдет, никто и никогда не заберет его. Уве никогда не расскажет Кристиану, что тот говорит во сне на языках Юны, и скорее всего именно ее видит во сне. Общий Уве понимает, сам оттуда родом, а вот другой... этого он прежде не слышал. — Кто же ты? — тихо шепчет Уве, убедившись, что Кристиан заснул. — Как ты сюда попал? Почему ничего не помнишь? Ответов не будет, и он постепенно засыпает сам, мысленно молясь, чтобы их обычная жизнь здесь продолжалась как можно дольше. 2. Ханахаки (Лоран) Сны теперь снились тяжелые и отрывочные. После них голова была тяжелая, яркий свет раздражал, а в горле першило: Лоран чувствовал себя как в начале болезни, когда только-только поднимается первая температура. Зато из зеркала на него смотрел будто бы кто-то другой: таким красивым он себя никогда прежде не видел. Кожа стала нежнее кадейнского шелка, хмурые морщинки разгладились, губы сделались полнее и приобрели приятный цвет. Глаза обрели небывалые глубину и яркость, а локонам позавидовали бы многие модницы. Да только вот... — Все зря, — шептал Лоран, в отчаянии разглядывая себя. — Он ведь даже не смотрит. За прошедшие пару дней он честно собирался все рассказать: думал и пойти лично, и написать письмо (начинал раз десять, и все бросал), и позвонить на комм, но так и не смог. Страх каждый раз сжимал его измученное сердце, и Лоран обещал себе, что еще часок-другой, и он попробует снова. — Что я ему скажу? Как смогу это объяснить? Отражение не отвечало, только продолжало смотреть и смаргивать подступающие слезы. — Я хочу умереть зная, что он продолжает считать меня другом. Кем-то близким... а если я скажу, а он отвернется от меня... Лоран прекрасно понимал, как малодушно и жалко это звучит. Он ведь убеждал сам себя, зная, что делает только хуже. На собственном опыте он убедился, насколько нелогичными и эмоциональными становятся влюбленные. — Я так люблю его, — обессиленно прошептал Лоран, прислоняясь лбом к холодному стеклу. — Великие древние боги, любил ли кто-нибудь сильнее? Приступ кашля начался в груди, глубоко. Лоран согнулся над раковиной, сжимая пальцами ее края и едва не терял сознание. Его выворачивало наизнанку, а боль была такая, что хотелось выть. Сперва выходила только горькая слюна с кровавыми разводами, а когда в глазах уже начало темнеть, на забрызганный мрамор упал первый пунцовый лепесток. Смятый и мокрый, он все равно благоухал, напоминая об ароматах садов по берегам Среднего моря, и Лоран не смог вновь не восхититься: да, все именно так. Он яркий, сияющий, заметный издалека. Розы ему очень идут... и такие же партнерши. А не скучный бледный архивариус. Новый приступ кашля грозил вывалить в раковину желудок, но обошлось только желчью и горстью лепестков. Лоран смотрел на них, моргая и стараясь ровно дышать, и представлял пышный розовый сад у себя в груди. Так, наверное, выглядит его любовь... — Я превращусь в цветы однажды. В одно утро ты придешь, а вместо меня только гора твоих любимых красных роз. Это будет хорошо. Он постарался улыбнуться себе в отражении, медленно вытягивая изо рта застрявший там лепесток. Такой свежий и нежный, как у только что срезанного цветка... Он коснулся бархатистой текстуры губами, не замечая, что оставляет на лице кровавый след. — Моя любовь станет цветами... 3. Протезы (Онори Лей Кан) В свой выходной Онори Лей Кан имел строгий план действий: спать, сколько влезет. Шиори убежал на службу рано утром, так что в квартире было пусто и тихо, и никто не нарушал покой. Не должен был нарушать. — Служба доставки Золотого Эдо, — уведомил механический голос пропускного устройства двери. — Посылка для: Онори Лей Кан. Он, конечно, проснулся, но сперва решил, что это ему кажется, и дождался повтора уведомления. — Что за ерунда, я же не жду ничего? Перепутали с Шиори, может. Онори встал, завернулся в плед и потопал к двери, за которой обнаружился гоблин-доставщик с довольно большой коробкой. И на ней действительно стояло имя Онори, — Странно. "Не трясти, не переворачивать, не ронять. Электронное оборудование высокой точности!" — значилось на маркировке. Отправитель указан не был, словно это обычный подвоз с рынка. Онори попробовал написать сыну, вдруг тот все же заказал что-то, просто предупредить забыл, но тот даже не смотрел сообщения. Занят, наверное. Стоило бы продолжать спать, но любопытство никак не желало отпускать. Промучившись около часа, Онори вооружился ножом и начал вскрывать упаковку. — Это точно... ошибка какая-то, — растерянно сказал он, когда внешняя коробка показала содержимое. Внутри был упакован электронный бионический протез руки последней модели: аккуратный, бесшумный и легкий, с устройством срастания и сенсорным беззарядным аккумулятором, как у хорошего коммуникатора. Тут уже было не до шуток, ведь такой протез стоил больше, чем Онори зарабатывал за полгода. На звонок Шиори ответил, хоть и не сразу. Его лицо появилось на экране на фоне высоких скал, поросших гнутыми соснами. — Шиори, что за посылка? Откуда...это? — А что, не подходит? Тебе не нравится? Нойер сказал, это самый-самый лучший... Но если что, можно будет подогнать, я узнавал, у них сервисный мастер, — скороговоркой понесся тот, — я узнавал, чтобы если что... — Шиори, подожди, не так быстро! Я не открывал пока. Это мне? На какие, интересно, деньги? Во что ты ввязался?! — Нет, нет, ничего такого, ты что! Я же копил, там от жалованья, и еще чаевые, и еще премию два раза давали, за переработку! У тебя ведь уже зарядки даже на день не хватает, палец заедает и в запястье скрипит. Ты же все равно собирался посмотреть новый... Шиори заметно расстроился, и Онори просто не смог ничего больше сказать. Внутри стало тепло и немного остро, словно огромное ласковое солнце расправило там свои лучи. Его сын, которого все считали бесполезным и никчемным, сегодня сделал что-то невероятное. — Я... я тогда попробую. Сейчас, — Онори сам смутился, и от неожиданности не знал, что говорить. — Ага, да, попробуй, пожалуйста! — закивал Шиори. — Я надеюсь, что все подойдет. Ты мне только скажи, хорошо? И если что-то не так, тоже скажи! Старый протез всю ночь стоял на сетевой подставке, а вживленные крепления Онори всегда обрабатывал перед сном, так что готовиться и не пришлось. Он на всякий случай еще раз нанес на разъем антисептический гель-проводник, оставил немного на воздухе, чтобы тот схватился и вскрыл коробку. Внутри под слоем мягкого уплотнителя в прочных пазах лежала новая прекрасная рука — гладкая, красивая, с идеально подогнанными швами. Онори осторожно достал ее и снял предохранительную заглушку со стыковочных креплений. Как и ожидалось, там тоже все выглядело безупречно новеньким и девственно чистым. — Я даже не надеялся подержать такой протез, — пробормотал Онори, Он поднес крепления к разъему, вживленному в плечо, и новая рука мягко вздрогнула, включаясь. Стыковочный канал открылся, обнажая полую сверхпроводную трубку ускорителя, внутри вспыхнули и выстроились живой спиралью мерцающие блестки заряженных частиц. Время отклика функций здесь, должно быть, составляло миллионные доли секунды, быстрее обычной реакции немолодого лиса. Разъем плавно состыковался с креплением и защелкнулся с тихим приятным звуком. Онори пошевелил плечом, согнул локоть, сжал пальцы в кулак. Кажется, даже тактильные ощущения получалось передавать: он точно ощущал гладкость пальцев, соприкасаясь подушечками. Дискомфорта в месте вживления тоже не было, рука ощущалась логичным продолжением тела, а непривычная легкость позволяла двигать ею еще быстрее. Коммуникатор тихо пискнул, уведомляя о присоединении нового устройства; приложение установилось самостоятельно, и обещало собирать данные о работе протеза и сообщать производителю о неполадках. В течение пяти лет гарантия изготовителя включала бесплатное обслуживание у мастера-техника. У Онори никогда прежде не было таких дорогих вещей. Он вдруг вспомнил, как очутился в Небесном дворце, где все предметы — даже плитки пола — были дороже всей его квартиры, и чувствовал себя неловко. Боялся испортить роскошные простыни, сломать что-то из украшений. Оула, скорее всего, даже не заметила бы этого... А теперь у него тут рука словно из того, богатого мира, как привет из прошлого. Лишь бы Шиори не обманывал насчет денег. Онори влез в свой тайник и пересчитал отложенное. Не так уж много, но теперь на руку копить не нужно, а значит, можно купить Шиори этих его лимитных кукол с золотыми крыльями. Вроде бы, он вчера говорил, что сейчас можно заказать всю серию, и переиздаваться они не будут... 4. Шрамы (Мэйлун) — Мой генерал! — Не спеши, Вэйи, от меня, должно быть, все еще пахнет чужой омегой. — Я переживу. Скучал по тебе, — тот ласково обнял его и уткнулся лицом в шею. — Мой... — Твой, конечно, — мягко рассмеялся Мэйлун, обнимая любимого в ответ. — Примем ванну вместе? — Мой генерал, — Вэйи растирал спину Мэйлуна морской губкой, смывая дневную пыль и посторонние запахи, — этот шрам... — Остался на память от стальной многоножки. Она подарила мне одну из своих чудесных лапок с крюками на конце, их пришлось выдирать с мясом. Ее череп, кстати, служит сейчас светильником в тренировочном зале, — Мэйлун усмехнулся, потягивая сладкое вино. — О, представляю. А этот? — Вэйи ласково провел пальцами по длинному кривому шраму вдоль предплечья. — Этот след оставил мне призрак. Тень с далекого Севера, вооруженный тяжелым фламбергом. Меня занесло в те края случайно и я не искал битвы... наверное, поэтому и остался жив. Он меня отпустил, похоже. Рана долго не заживала, гноилась, синела, и рука еще пару лет ныла на холод. — Столкнуться с Тенью... это страшно даже в теории, — хмыкнул Вэйи, осторожно прикладываясь к бывшей ране губами. — Что было здесь? Он коснулся причудливой отметины на груди, немного правее сердца, одновременно целуя любимого в плечо. — Это следы от укусов ядовитых жуков, которыми меня пытал владыка Нуун-Ашреш. Они отрывают множество маленьких кусочков плоти и брызгают внутрь раздражающий сок, который не дает ранкам закрыться. Укушенное место страшно печет и чешется. Тогда я еще не был генералом, просто одним из командиров армии. Он хитростью пробрался в мой шатер и пытался добиться от меня обещания отвести войско. Эта ночь... стала одной из худших в моей жизни. — Но ты не сдался? — Конечно же нет. Я ударил его головой, разорвал путы заклятия и заколол его собственным кинжалом. Мэйлун потянул Вэйи на себя, заставляя сесть к себе на колени и обнять ногами за талию. Тот охотно повиновался, не забывая жадно целовать в ответ. — Ты потрясающий. Не зря я с рождения восхищаюсь тобой! А что это? Не могу понять, что за оружие оставляет такой след, — Вэйи провел рукой по его крепкому животу, очерчивая серебристую от времени отметину. — Заточенная шестерня от древней Шагающей башни. Их используют культисты Бойни и самые отмороженные бандиты Персии, Сахры и Санарвана. Я, видишь ли, зря полюбился с его дочерью, хотя она была очень даже не против, — Мэйлун усмехнулся. — Распахал меня до самых кишок в тот раз, я его с трудом убил. — Каждый раз, когда ты касаешься чужой омеги, я мечтаю убить их всех, — Вэйи выдохнул сквозь зубы, но быстро взял себя в руки. — Нет, я не хочу, чтобы ты прекращал! — Но, любимый, мне самому это в тягость! Я давно не желаю никого, кроме тебя, — грустно вздохнул Мэйлун. — Это будет заметно. Если ты после стольких громких романов начнешь вести себя иначе, это заметят, начнут копаться и узнают правду. Узнают обо мне. И тогда... я лишусь всего, что у меня есть. — Любимый, но ведь я буду с тобой, — Мэйлун прижал его к себе, заставляя почувствовать пульсацию возбуждения. — Я готов объявить, что ты мой сердечный супруг... — Тебе этого не простят, — Вэйи покачал головой, слегка закусывая губы. — И мне тоже. А я не хочу переезжать к омегам и жить там их бесполезной и скучной жизнью. — Я и сам тебя не отпущу, — Мэйлун ласково коснулся его губ своими. — Ты мой Вэйи, я тебя не отпущу никогда. — Тогда пусть все остается как есть, — прошептал Вэйи, прижимаясь. — Пусть никто не знает правды обо мне. 5. Гора трупов (Каэлан) Он уже не помнил, когда стало все равно. Нет, не так. Когда он будто бы разделился надвое. Снаружи осталась только послушная оболочка: Каэлан делал, что ему велено, возвращался, глотал положенные пилюли и садился лицом к стене, слушая Голос. Бесконечный, говорящий о величии ангелов, о судьбе мира и живых. Другой Каэлан оказался заперт внутри, истекая болью и ненавистью. О, как бы он хотел разорвать эту женщину, ее приближенных и всех этих бессловесных кукол вокруг! Они все недостойны жить, ведь в этом мире больше нет его единственного яркого мазка... Милостивые боги, как же больно. Хотя... бывают ли боги милостивыми? Каэлан не обращал внимания на кровь, залившую ему лицо, только тряхнул немного головой, чтобы проморгаться. Вокруг простирались горы, и сейчас их почти целиком скрывал дым побоища. Наверное, обычно здесь красиво... — Повстанцы держат перевал, за ним, должно быть, их поселение. Нам не пройти, — молоденький санар говорил и одновременно дрожал от холода и усталости. — Вы должны, — резкий голос Оулы, искаженный коммуникатором, звучал непривычно. — Разве я не отправила к вам подмогу? Мой лучший рыцарь сейчас у вас, найди его! — Он... он здесь, Пресветлая Госпожа, — неуверенно отозвался санар. Каэлан знал, что у него на уме, потому что продолжал слышать мысли окружающих. Тот думал, что рыцарь выглядит больным и усталым, да и что вообще может один воин против сотен? — Каэлан, я хочу, чтобы ты убил всех защитников перевала и помог нашим воинам войти в крепость! — Да, Пресветлая. Каэлан поднялся на ноги и взялся за меч. Он просто орудие в ее руках, послушное и смертоносное. Госпожа получает все, что захочет. К утру на перевале затихли крики и стоны, дым рассеивался, пепел оседал. Отряды вооруженных санарских воинов с опаской продвигались к крепости, встречая повсюду изувеченные тела. Какая сила могла так ломать людей, сильных и крепких, сотнями? Везде лежали трупы с оторванными головами и конечностями, вскрытыми животами, смятые, будто их стиснул кулак какого-то гиганта. Тела были свалены в кучи, и куда ни глянь виднелись переломанные кости, посиневшие лица, вываленные языки и вылезшие из орбит глаза. Тишина стояла такая, что казалось, будто это слух пропал. Воины ожидали увидеть штурмовой отряд ангелов, но их встречал один безразличный ко всему рыцарь с огненным мечом. — Путь свободен, — тихо сказал он, усаживаясь на ступени и будто не замечая крови, стекающей с него частой капелью. Каэлану на самом деле все равно. Он тоже хотел бы умереть, но Голос продолжал говорить, а значит, пытка не кончится никогда. 6. Кристаллы (Ярет, Циат, Дийна упом) — Циат, ты не можешь отказать мне. — Могу и отказываю уже я не знаю который раз. Ярет, что бы ты ни предложил, мой ответ останется прежним. — Как ты можешь быть таким черствым? — возмутился Ярет, дернув пальцами. — Я каменный. За спиной короля Авалона угадывалась его спальня: кровать с высокой резной спинкой, ширма, расписанная русалками, и тяжелые портьеры. Ярет всегда любил поздно вставать. — Сегодня ночью Дийна снова зарастила камнями всю свою спальню. И немного ванную. До этого она кристаллизировала воду в пруду вместе с рыбами и старым водяным! А еще раньше запаяла в камень бродягу, который ее напугал, причем не просто окаменила его, но и разбила на части, так что на сломах можно было изучать анатомию. Вот вам печень, вид изнутри, вот сердце с каменной кровью, вот желудок с остатками обеда... Ты знаешь, как выглядят в камне полупереваренные суп и каша? А вот я теперь знаю! — Душевно сочувствую, но ничем не могу помочь, — Циат снова покачал головой. — Я многократно объяснял, что не гожусь в учителя маленьким девочкам. У меня вообще не слишком получается учить кого-то. — Вот не надо! Обсидиан показывает прекрасные результаты! — Обсидиан их показывает потому что сам всего добился. Он одарен, как и твоя младшая дочь, и старателен, если захочет. —Циат, это отговорки. Уж я-то знаю, как ты его учил и гонял. А Дийна намного спокойнее, она не будет создавать проблем и влипать в неприятности, ты просто поможешь ей освоить стихию камня... — Ярет, позволь напомнить тебе, что Обсидиан был единственным моим учеником, и того я затащил в постель, едва позволили приличия, — Циат вздохну и потер лоб, сожалея, что пришлось дойти до такого в споре. — Он твой сердечный, — Ярет махнул рукой и улыбнулся. — Я могу не волноваться. А если что и случится... не пойми меня неправильно, но я, как отец, совсем не против, если первым партнером Дийны станет кто-то настолько опытный и надежный... — Так, все, — у Циата лопнуло терпение, — закончим этот разговор, который уже заводит нас совершенно не туда. Я не возьму на обучение твою дочь, и это не обсуждается. Доброго дня! —Доброго, — буркнул Ярет в уже погасший экран. — Но ничего, ничего. Я весьма настойчив, а Дийна, к счастью, растет очень медленно... Мы еще посмотрим, чья возьмет. 7. Операция (Аялн, Занди, Стли) — Ты только сам не поранься, — хихикнул Стли. — А то тебя лечить кто будет? — Уж постараюсь, — Занди чуть нахмурился, но сразу улыбнулся снова. — Не думаю, что прям сразу умру, если что. — Не сразу, но мучения будут страшные, — подал голос с операционного стола Аялн. — Место пореза распухнет, почернеет и заражение начнет расползаться по телу дальше, до самой головы. Потом еще пара часов страшной боли и галлюцинаций — и ты свободен навсегда. А, еще в процессе тебя будет полоскать отовсюду. — Так, пациент, не отсвечивайте, а то обездвижу к чертям, лет на пять примерно, — пригрозил Стли, взглянув на побледневшего Занди. — Неужели так умирали твои жертвы? — тот подал голос, потрясенно качая головой. — Ты, должно быть, очень страдал... — А я-то что, — Аялн смутился. — Они сами виноваты. — Да давайте уже начнем, — Стли постучал ногой по полу. — Время дорого! Аялн с трепетом наблюдал, как некромастер и друид в четыре руки собирают его развороченную после нападения каменной акулы ногу. Обычно собственная регенерация неплохо справлялась, а сейчас, наверное, рана была слишком большой, рваной и грязной. После промывки Стли, надев специальный шлем с инфоочками, кропотливо собирал кусочки разорванных серо-желтых мышц и сажал их на клей для мертвых, сваренный из рыбьих мозгов, слизи и пепла. После него шел Занди, собирая кожу и скрепляя ее аккуратной стяжкой — Хорошо, что не перелом, повезло. Клей для кости варить дня четыре, готового у меня нет, он портится быстро, — рассказывал Стли попутно. — Занди, смотри как тут интересно: пузырьки лопаются при срастании, как газированная водичка... 8. Приколачивание (Тагар, Оула) Гвозди Наказания делают из металла, выращенного чистым Светом, поэтому их почти невозможно сломать. Да Тагар и не пытался. Он знал, что заслуживает гораздо худшего обращения. — Ты понимаешь, почему оказался здесь? — Да, о Великая, — отозвался он, облизывая губы. — Я допустил непозволительные мысли. — Очень хорошо, — Оула кивнула, подходя ближе. — Сколько гвоздей ты заслужил, как считаешь? — Два... за то, что позволил себе думать, имея твой приказ. Два за то, что усомнился в словах. Два за сочувствие к неверным и предателям. И по одному за каждый эпизод... Итого девять гвоздей я сегодня заслуживаю, — Тагор сглотнул, глядя в прозрачный потолок на безмятежное небо. — Нет, ты ошибся. Мы, несущие Свет в этот несчастный мир, обязаны проявлять сочувствие и сострадание к заблудшим душам, поэтому минус два гвоздя. Семь. — Обязаны... проявлять сочувствие, — глухо повторил Тагар, запоминая. — Должен ли я тогда чувствовать жалость к отцу, который бросил тебя еще до моего рождения? — Конечно. Твой отец — лучший из ангелов, образец для подражания и кладезь силы! Если бы не подлый червяк, соблазнивший его и опутавший его разум своими чарами, сейчас все было бы иначе. Помни об этом, Тагар. Однажды вы встретитесь, и ты вернешь его домой. — Да, о Великая, — прошептал он, смаргивая слезы. — Я запомню и это. — Молодец, — Оула ласково погладила его по обнаженному плечу, улыбаясь. — А теперь лежи смирно, малыш, и помни, что мне намного больнее, чем тебе. — Да, я знаю это. Я не шелохнусь. Он лежал на деревянном щите спиной, раскинув руки и ноги так, чтобы Матери удобно было работать, а гвозди не попадали в старые дырки щита. Иначе они будут держать недостаточно крепко и Тагар освободится слишком быстро. Оула приложила первый гвоздь к его стопе; пришлось натянуть ее как можно сильнее, чтобы подошва почти коснулась досок. — О, мой мальчик, как это больно, — вздохнула Оула, ударяя по гвоздю молотом. Тагар зажмурился и не издал ни звука, только чуть вздрогнул. Гвоздь прошил его стопу, раздробив кости и мышцы, и теперь рывками входил глубже в дерево. — Боль очищает разум от неправильных мыслей, — дрожащим голосом заговорил он, открывая глаза. — Я принадлежу Свету целиком и полностью... — Целиком и полностью, — повторила Оула, переводя дух. — Во имя Света! Второй гвоздь достался другой стопе, и вошел не сразу, попав на заклепку щита. Оула выдернула его и стала вбивать снова, чуть сместив. — Я... стану лучше, чем был прежде. Мои мысли ничто не замутит, — почти шептал Тагар, сдерживая всхлипы. — Свет с тобой, дитя, и благословение матери. Во имя чего ты наказан? — Во имя Света... — Во имя Света! — сдавленно выдохнула Оула, вбивая третий гвоздь в ладонь его руки. — Ничто в этом мире не устоит перед ним! Следующий гвоздь почти не чувствовался, потому что боли стало слишком много. Тагар вдыхал запах своей крови и нагретого металла, и старался не терять контроля. — Я подвержен соблазнам и грешен свободомыслием. Великая Матерь наставляет на истинный путь... — О да, мой мальчик, это твой путь, — почти простонала Оула, пробивая пятым гвоздем его плечо. Услышав ее стон, Тагар тяжело выдохнул, мучаясь от чувства вины. Ведь если бы он не позволил себе слабость, Матерь не страдала бы сейчас из-за него... — Я стану лучше, я пущу Свет в мою душу, — чуть не плача, прошептал он. Шестой гвоздь с хрустом вонзился в другое плечо, разбивая сустав и дергая связки так, что потемнело в глазах. — О, Чистейший Свет, как же больно! — воскликнула Оула, склоняясь над ним. Ее грудь тяжело вздымалась, щеки горели ярким румянцем, глаза стали темными от испытываемой боли. Тагар хотел было попросить о смерти, чтобы прекратить ее мучения, но вспомнил, что это черные и неверные мысли. — О, Великая, я так далек от истинного Света, — всхлипнул он. — Мои мысли все еще спутаны... — Корень зла в страсти и желаниях, — Оула выдохнула и убрала с мокрого лба прилипшие волосы. — Ты раб своих грязных помыслов, и за это... Она отвела в сторону его член и оттянула мошонку, стискивая ее в пальцах. Тагар дернулся от неожиданности, причиняя себе лютую боль и чуть не разорвав правую ладонь. Стук последнего гвоздя полностью утонул в его вопле и протяжном стоне Оулы, которая тяжело осела на пол, переводя дыхание и роняя молот из ослабевших рук. — Прости меня, — тихо всхлипнул Тагар, уже не справляясь со слезами. — Я так виноват перед тобой... — Ты виноват, да, — ответила она, тяжело дыша. — Но ты хороший мальчик, Тагар. Очень хороший. 9. Кровавые ванны (Вайолет, Бриан) Он, конечно, сдержал обещание, и уже через два дня у Вайолет была чудесная ванна из цельного куска редкого голубого мрамора (похоже, сохранившаяся еще со времен Гипербореи), выполненная в форме морской раковины. Ее доставили из антикварного салона в Эллинии, и Вайолет, принимая подарок, чуть ли не визжала от радости. Пока слуги в шесть рук отмывали и натирали подарок до идеальной чистоты и гладкости, Бриан распоряжался насчет доставки трехсот литров свежей крови. — Здесь хватит места и для двоих, — кокетливо улыбнулась Вайолет, собирая волосы. Она закусила шпильки губами, скручивая узел на голове, но улыбаться не перестала. Бриан сглотнул, любуясь ее белой длинной шеей. — Тогда... я за себя не ручаюсь. Мы расплескаем все по полу... и, дорогая, ты уверена, что нам не хватит четверых детей? — О-о-о, как все серьезно, — она ловко отправила шпильки в прическу и подмигнула ему. — Теперь мне хочется совместную ванну еще больше. Полотенца они подобрали тоже красные, чтобы следов не было видно. Ванну подогрели, чтобы кровь, доставленная в термоизолированных контейнерах, дольше не остывала, и теперь она наполняла голубую морскую раковину почти до краев. Бриан тяжелым взглядом следил, как Вайолет подходит, неторопливо спускает с плеч полупрозрачную накидку, которая тут же стекает к ее ногам, и осторожно входит в ванну. Кровь обхватывала ее ноги, надежно скрывая белую кожу, как плотное одеяло. Вайолет медленно села, вытянула ноги и облокотилась спиной о бортик. — Какое блаженство, дорогой! Бриан подошел ближе, жадно вдыхая сытные ароматы, и преклонил колени возле ванны. — Позволь быть твоим слугой сегодня, — произнес он. Перламутровый кувшин в его руках медленно наполнился густой краснотой, чтобы потом бережно вылить ее на белые плечи Вайолет, выступающие над поверхностью, как сглаженные ветрами и волнами валуны в прибое. — О, дорогой, — Вайолет тихо рассмеялась. — Я, похоже, буду настаивать на твоей компании рядом. Этот запах... тепло и твои руки заставляют меня трепетать... Бриан осторожно поцеловал ее губы, отставляя кувшин. — Твое слово — закон для меня, моя принцесса, — сказал он, расстегивая белоснежную рубашку. 10. Насекомые (Обсидиан) Бабочки такие жуткие, если обращать внимание на их тельца, игнорируя яркие крылья. Обсидиан наблюдал за ними вторые сутки и все еще с трудом сдерживал омерзение. Труп оленя, наполовину утонувший в болоте, отлично маскировал запах, так что место для наблюдения получилось наилучшее. Просидев здесь больше суток практически без движения, по самые глаза в болотной жиже, ряске и лягушках, Обсидиан с уверенностью мог сказать, что бабочки — отвратительные и страшные твари. Ожидая появления агентов, он от безделья в деталях разглядывал, как бабочки стайкой облепляют труп и начинают быстро-быстро выедать в нем ямки своими малюсенькими хоботками. Нарядные крылышки при этом слабо трепетали, словно бабочки так выражали удовольствие, и труп оленя казался празднично украшенным живыми цветами. Интересно, сколько времени им понадобится, чтобы объесть всю плоть до костей? Обсидиан попытался подсчитать, но быстро сбился: в уме решать сложные системы уравнений он умел не то чтобы хорошо. Вот Макс наверняка справился бы лучше. Минуты медленно текли и складывались в часы; иногда вокруг становилось совсем тихо, и тогда Обсидиан отчетливо слышал пробирающее шуршание сотен маленьких крылышек. Сложно было предугадать, что обычная, не сложная, в общем-то, операция станет причиной новой фобии. — Эй, что за глушь? — послышался голос из-за деревьев. Старая гать всхлипнула и заскрипела от веса идущих по ней мужчин. — Место надежное, проверенное, — ответил второй. — Там дальше островок, на нем шалаш охотничий. Туда иди, внутри припасы и все остальное. Бабочки всколыхнулись и широкой яркой волной поднялись в воздух. Обсидиан невольно зажмурился, боясь почувствовать трепет крылышек на своем лице. — Ух ты, смотри, сколько бабочек! — воскликнул один из пришедших. — Тьфу ты, пропасть, тут олень дохлый! Иди быстрее, вонища же! "Ну разумеется, вонища, — подумал Обсидиан, обращаясь в слух. — И никогошеньки больше. Так что поскорее договаривайтесь, и мы все разойдемся по домам". 11. Изнасилование (Норелл, Джош) Двое держали его за плечи, еще один стоял на стреме. Четвертый пытался схватить Норелла за ноги, которыми тот изо всех сил отбивался. — Да помогите мне, придурки! Одного хватит за руки держать! Норелл понятия не имел, чем привлек их внимание, но просто так сдаваться не собирался. К сожалению, он уже знал, как это неприятно и больно, и повторения опыта не желал. Конечно, его мнения никто не спрашивал. Главарь этой кодлы — тот самый, что собирался посягнуть на его честь — был альфой, высоким и крупным, обладателем роскошной бороды и не менее впечатляющей лысины. Остальные казались бетами, но тут Норелл мог ошибиться. — За ноги, за ноги хватай! Он однозначно проигрывал. Одежда треснула по швам, обнажая подходы со всех сторон; Норелл рванулся в последней попытке обрести свободу, но получил одновременно удары в живот и по лицу. Это заставило его на время потерять все чувства разом, а нападающим дало возможность преуспеть в своем деле. — Ах-ха, я же говорил, что он омежка! Пробочку носит, гляньте! — донеслось до него как сквозь плотное одеяло. В ту же секунду пробку грубо выдернули из него, и Норелл вскрикнул. Так, надо расслабиться, чтобы травм было поменьше... Расслабиться, ну же! Крупный и горячий член сразу же толкнулся в него, заставляя зажмуриться до звезд в голове. Боль вырывалась сдавленными стонами через сжатые до скрипа зубы. О, великие предки, пусть это скорее закончится! Надо просто перетерпеть. Норелл не чувствовал, что из его глаз катятся обжигающие слезы, что он стонет на грани полной хрипоты, а мышцы напряжены до такой степени, что едва не лопаются. Он считал приливы боли внутри, которые становились все резче и чаще. Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре... Яркая вспышка, видимая даже через плотно зажмуренные веки, заставила содрогнуться даже воздух. Что-то ухнуло рядом, заорало, а потом из Норелла резко выдернули член, а его самого отшвырнуло в сторону, накрыв блаженной тьмой. — Да, я все сделал, но он все еще без сознания. Хорошо, еще минут десять, и отнесу к тебе. Нет, не надо помощь, я справлюсь. Этот голос... Норелл невольно улыбнулся, и сразу понял, что лицо отекло и не слушается. Ох, точно, его же били и насиловали! Он постарался открыть глаза, и сперва ничего не увидел. Потом потихоньку начали прорисовываться кроны деревьев на фоне ночного неба, пока их не заслонила голова. — О, живой! Ты как, малыш? — М-м-м... Кажется, по голове прилетело крепко, иначе как объяснить галлюцинации? Не мог же тот красивый ангел с праздника сейчас быть с ним в... а где, правда? — Выпей-ка лекарство, и я отнесу тебя к лекарям, — сказала галлюцинация, подсовывая под нос плошку с чем-то резко пахнущим. — Это остановит кровь и притупит боль. — Ты... снишься мне? Норелл постарался сесть, но вышло плохо. — Я? — ангел осмотрел себя. — Да вроде нет, настоящий. Ты здесь что делал? Зачем с этими пошел, а? — Я не ходил, — Норелл хлебнул из плошки и с трудом проглотил горькое зелье. — Они меня притащили. — Ох, вот оно что. Кто-то из них умеет строить телепорты? — На-наверное. Я не знаю. Почему? — Ну, мы в Ибере. Ты вряд ли тут живешь, верно? Норелл кивнул: он мирно спал в своем бараке в Гиперборее, когда его скрутили с одеялом и понесли куда-то. Хм, надо же, как далеко. — Спасибо. Ты меня спас! — Я опоздал, — разочарованно покачал головой ангел. — Этот успел тебя... ну, поранить. — Ну, это не самое страшное, — Норелл рвано вздохнул, пряча лицо. — Не в первый раз. Он чувствовал, что сгорает со стыда, и в то же время на лицо сама собой лезла дурацкая улыбка. Это наверняка выглядело странно. — Ох, — ангел горестно выдохнул и вдруг обнял его, прижимая к себе. — Бедный малыш. Я этого так не оставлю! — Не надо, пожалуйста! Ты и так сделал больше, чем должен был! Я не хочу создавать проблемы Их Величествам, они добры ко мне. — О, а я бы вот обоим этим величествам добавил проблем! — ангел чуть отстранил его, чтобы заглянуть в глаза. — Как они позволяют обращаться со своими людьми? Это же... — Не нужно, прошу! Иначе меня просто выкинут... — Куда ж они тебя выкинут, ты же драгоценный темнокровый, вы сейчас каждый на вес верелиновой пыли... стоп, или нет? Ты же омега, так? Не бета... значит... не темнокровый? Норелл закрыл руками лицо, понимая, что попался. Он должен был делать вид, что он темнокровый бета, и ни в коем случае не раскрывать себя. Но сейчас, когда из него активно течет масло, а где-то поблизости валяется пробка, сложно отрицать очевидное. — Не... темнокровый. Это был секрет. Я должен был... — Притвориться, — кивнул ангел. — Я понял. Макс хитрая бестия, он использовал тебя, чтобы всем пустить пыль в глаза. Значит, это по его приказу ты был на приеме? А зовут тебя как на самом деле? — Норелл. Это мое настоящее имя, — он растерянно моргнул, не понимая реакции своего спасителя. Тот, вроде бы, был рад? — А я Джош. Вот и познакомились, — усмехнулся ангел. — Давай-ка, цепляйся за мою шею, отнесу тебя обратно. И потолкую немного с твоим начальством насчет этих и всего остального. Он дернул веревку, которой были связаны все четверо нападавших, прижатых друг к другу наподобие букета. Норелл кивнул и сделал, как было велено, убеждая себя, что сердце бьется, как сумасшедшее, от пережитого страха, а не по какой-то другой причине. 12. Ранения (Яндар) Собственное дыхание причиняло почти нестерпимую боль несмотря на все принятые зелья, пилюли и мази. Плотная повязка на горле сдавливала шею, а рана под ней ныла и зверски чесалась. Яндар старался не двигаться вообще, потому что движения делали нестерпимую боль адской. Хуже всех, конечно, была та рана в животе. Зубчатое копье не только разодрало кожу, мышцы и кишечник, но и оставило внутри чешуйки ржавчины, которые лекарям пришлось вынимать несколько дней, постоянно тревожа и промывая рану. И все равно это не спасло от воспаления: на второй день внутри начало печь, временами бросало в озноб, голова стала тяжелой и гулкой, как огромный колокол. При промывке каждый раз выходили потоки гнили, и вонища стояла кошмарная. Яндар почти все время спал, потому что это было единственное, на что хватало сил. Старые лекари суетились вокруг, волнуясь. Чего боялись: за него или... его? Яндар следил за ними взглядом и пытался понять, что у них в головах. Айнура тоже казалась доброй, послушной и понимающей; если бы кто-то еще несколько дней назад сказал, что она всадит кинжал в шею родному отцу, Яндар велел бы немедля насадить наглеца на кол посреди ярмарочной площади. Он и представить не мог, что дочь предаст его, и все же.. так что тут говорить о посторонних. Однако лекари старались помочь, делали свою работу. — Не вставайте, Владыка, — просили они, проверяя повязки и нанося мази. — Пока раны не закроются, двигайтесь поменьше. — Неужели... вы все мечтаете, чтобы я никогда не встал? — слова давались с огромным трудом, горло казалось чужим и ненастоящим. Лекарь замер, а потом продолжил работать лопаточкой для мази. — Я клялся, что не причиню вреда здоровью ни одному своему пациенту, и клятве своей верен. — Молодец, — прошипел Яндар. — Надолго ли? Где мои сыновья? — От старшего Высочества нет никаких вестей. Младшего увели повстанцы, а средний лежит в Доме Скорби, обмытый и готовый к похоронам. — Понятно. Оставь меня. — Но, Владыка... — Оставь меня! — Повинуюсь, — лекарь отложил инструменты и скрылся за дверью. Яндар закрыл глаза, стараясь успокоить мысли. Неужели он станет последним в роду? Как такое возможно? Что-то в груди болело сильнее всех ран сразу, но Яндар знал, что ни один лекарь не сделает лекарства от этого. 13. Съедение заживо (случайный персонаж, упом. Суховей) Солнце палило нещадно, превращая пустыню в раскаленный ад. Песок, песок и песок во все стороны, жаркое марево, выцветшее добела небо и никаких ориентиров. Любой посторонний заблудился бы, неминуемо свернул к центру и ходил кругами, пока не стал добычей песка. Но Сарана была не такая: она родилась в пустыне и выросла здесь, так что могла различить десятки разновидностей песка и почуять в знойном ветре воду за многие мили. Сейчас она уверенно бежала по Ржавым барханам, широко огибая Гибельный Рот с его зыбучими песками и с каждой минутой удаляясь от Песчаного дворца. Все прошло гладко, как она и задумала: никто не заметил одну маленькую женщину, из-за старой накидки кочевницы почти неразличимую в песках, никто не остановил и не поднял шум. Стражники снаружи проглядели ее, а внутри никого не было: Песчаный Владыка недавно пронесся по небу куда-то на восток. Сарана спокойно проникла во дворец через лаз под стеной и потом в оконце подвала, а уж там... Все, что рассказывали о дворце Владыки Песков, было правдой: и мозаики из драгоценных камней, и зеркала во всю стену, и ласкающие усталые ступни прохладные гладкие полы из искрящихся каменных плит, и абсолютная пустота... Сарана рассматривала дворец, разинув рот и совсем забыв, зачем она здесь. А когда вспомнила, поняла, что глаза разбегаются. Наковырять камней из мозаики или унести золотой светильник? Взять драгоценные вазы, расставленные повсюду для красоты, или поискать украшения? Наконец ее внимание привлек ларец, стоящий на постаменте в нише стены. Судя по весу, внутри находилось что-то значительное, но открыть сходу не получилось. Рискнув, Сарана обмотала ларец куском тряпки и помчалась прочь. Ветер быстро смазал и зализал ее следы, и теперь погони можно было не опасаться: не найдут. Сарана пробежала по цепочке барханов до предпоследнего и резко взяла правее. Теперь нужно пересечь Белое плато: почти ровное пространство с мелким песком и отдельными скалами, заселенными птицами-трупоедами. За плато оставалась Колыбель Солнца и все, уже виден оазис, где сейчас располагалось стойбище. Она съехала по краю бархана вниз на подошвах и помчалась к соседнему, за которым уже начиналось плато. Но за барханом стоял другой. Сарана поняла, что просчиталась и свернула слишком рано. Она выровняла направление и побежала дальше, рассчитав, что примерно через час выберется на плато. Однако этого не случилось. В какой-то момент Сарана поняла, что не узнает это место. Желтый песок, приятный и мягкий, покрывал все вокруг ласковыми волнами. Кое-где вздымались плотные отложения, поросшие колючкой и веерной аккой — мелкой и жесткой травкой, не боящейся никакого жара. Похожие пейзажи лежали далеко на юге пустыни, почти у границы Кристальдина, но это многие, многие мили... Сарана не боялась совсем. В пустыне она не пропадет, ничего не случится. Сейчас она найдет направление. Выбрав бархан повыше, Сарана побежала по его краю наверх. Мягкий песок цеплял ее за ноги, будто обнимая: наверное, его совсем недавно нанес ветер, вот и рыхлый такой. Вершина далась ей с трудом, и Сарана тяжело выдохнула, опираясь руками о свои колени. — Не может быть, — прошептала она, осматриваясь. Каким-то образом она очутилась почти в центре Гибельного Рта, будто в самом начале свернула не туда и бежала совсем в другую сторону. Перед ней раскинулись ласковые волны зыбучих песков, а далеко впереди зиял черный провал Глотки: вход в Подземную Сахру и Обратный храм. Надо было срочно возвращаться по собственным следам, чтобы не увязнуть здесь. Сарана сползла с бархана, прислушиваясь к ветру. Она различала в нем нотки незнакомого запаха, который, тем не менее, что-то напоминал. Что-то необычное, она такого в пустыне не встречала... что же? Размышляя, Сарана спустилась и осторожно направилась прочь, осматривая песок вокруг. Легкая рябь обычно указывала на зыбун, а в жарком мареве его легко было пропустить. Задумавшись, Сарана не сразу поняла, что как-то очень уж долго поднимается на вершину следующего бархана: она шла, а расстояние будто не менялось. Ноги утопали в горячем песке до середины икр, как в воде. Остановившись, Сарана увидела, что медленно сползает обратно. Похоже, все-таки попала на зыбун! Она напряглась и постаралась добежать до верха, но добилась только того, что песок стал быстрее обтекать ее ноги и тянуть назад. Обернувшись, Сарана увидела внизу огромный зыбун, который уже заворачивался спиралью, собираясь поглотить ее. Вот теперь она немного запаниковала. Тяжелый ларец замедлял ее движения и заставлял глубже проваливаться в песок. Сарана подумывала бросить его, но тогда получалось, что все это было напрасно, ведь снова она вряд ли так просто пройдет во дворец. Вспоминая все советы старших, Сарана перекинула узел с ларцом через плечо и побежала наискосок по ходу движения спирали. И будь это обычный зыбун, она выбралась бы. Ветер снова принес странные запахи, и теперь, когда воздух уже потрескивал, Сарана узнала тот, что смутил ее поначалу: электричество. — Ох, нет, нет, нет, только не это! — взмолилась она. — Ёлъой-оръёй! Пустынный червь, о котором почти ничего не известно, потому что мало кто смог от него сбежать. Старый шаман рассказывал, что ёлъой-оръёй разбрасывает заряды электричества со слюной, чтобы обездвижить жертву, втянуть к себе и сожрать. Словно в подтверждение ее мыслям из центра зыбуна поднялась в воздух струйка песка, а потом слюняво чавкнула, разеваясь, пасть чудовища. Сарана вязла в песке, но упрямо пыталась бежать, пусть даже и на четвереньках. По бархану рядом пробежал разряд, и волоски у нее на теле встали дыбом. Песок позади мягко зашуршал, а потом издал мерзкий мокрый звук. Вскрикнув и рванувшись вперед, Сарана смогла перепрыгнуть немного выше; в немыслимом для себя прыжке она сдернула с плеча узел с ларцом и швырнула его в центр воронки. И вот тогда она впервые увидела его. Ёлъой-оръёй был похож на гигантскую личинку, длиной больше трех метров и в обхвате как столетний дуб. У него было темно-красное блестящее туловище, одинаково толстое с обоих концов, но с одной стороны из него торчали маленькие наросты, а с другой во всю толщину червя открывалась слизистая пасть, вся усеянная сотнями мелких острых зубов. Ларец провалился туда даже не задержавшись, но чудовище сразу определило, что это не еда и потянулось за Сараной. Глаз или чего-то похожего у него не было, так что ориентировался червь либо по запаху, либо по звуку. Уйти незаметно от него никак не получилось бы, это точно. Заметив, что туловище ёлъой-оръёя слабо засветилось с другого конца, Сарана из последних сил рванула наверх: монстр готовил очередной заряд электричества. У нее почти получилось. Если бы червь плюнул ей в голову, то все прекратилось бы в тот же миг, но она ушла из-под его прицела, и заряд попал в ногу. Конечность тут же онемела и перестала слушаться, и теперь ощущалась как посторонний холодный предмет. Сарана взвыла, кусая губы: шансов выбраться почти не осталось. Она пыталась ползти, хвататься и грести песок руками, но край воронки так и не становился ближе, а только медленно уползал наверх. Что-то с силой рвануло ее за бесчувственную ногу вниз. Сарана боялась взглянуть, стискивая зубы и часто моргая, чтобы слезы не мешали смотреть наверх, в свободное вечереющее небо. Она чувствовала слабую вибрацию и покалывание на коже, пока хлюпающие звуки приближались все быстрее; потом раздался влажный хруст, от которого что-то внутри перевернулось. Она все же посмотрела и... Червь всасывал ее ногу, тут же перемалывая ее на мелкие кусочки вместе с костями. Кровавое месиво быстро исчезало в его утробе, размазываясь по всей слюнявой пасти. Сарана взвыла от ужаса и попыталась толкнуть чудище свободной ногой, но та уже почти не слушалась. Слабость накрыла ее тяжелой волной, затемняя сознание. Червь до упора всосал ее ногу и замер, забуксовав со второй. Он постарался захватить добычу пошире, но нога у Сараны дальше не задиралась, поэтому в очередном рывке просто сломалась с жутким и мерзким хрустом. Онемение уже расползлось выше талии, так что ощущались только движения, а боли не было вовсе. Сарана рыдала, наблюдая, как ее тело исчезает в черве, сразу перемалываясь в кашицу. Над Сахрой спускалась ночь. Темнело здесь быстро, и небо на глазах стало сперва сиреневым, потом чернильным с россыпью сияющих звезд. Мягкие волны песка лениво переползали с места на место, пряча следы ночных жителей и надежно смывая все дневные происшествия. Тут и там слышались шорохи, кто-то пищал, кто-то громко ухал, издалека раздавались вопли, похожие на плач, а потом все стихало. Пустыня всегда полна жизни, если посмотреть под нужным углом. 14. Отравление (Курай, Тяньлун, случайные персонажи; подробнее о них в "Темных Небесах") Старший уборщик Чун Цзы почувствовал себя нехорошо еще днем, но сперва думал, что это из-за съеденного за обедом осьминога. Наверняка был несвежий! Однако к вечеру ситуация стала принимать скверный оборот: на руках проступили синеватые пятна, дышать стало тяжело, а сердце начало биться неровно и как-то особенно резко. Чун Цзы испытал приступ острой паники и поспешил к лекарю, надеясь, что тот еще не закрылся на ночь. Замок клана Тяньлун был огромным и роскошным, но сейчас это совсем не радовало. Чун Цзы миновал галерею с хрустальными колоннами, прошел через внутренний дворик с малым фонтаном, в котором плескались голубые и изумрудные рыбки, спустился в коридор возле тренировочных залов и вышел с другой стороны, под террасой для чтения. Окна флигеля лекаря еще светились, так что Чун Цзы скорее постучал в дверь. — Уважаемый Ха Чжа, ты еще не спишь? Это Чун Цзы, уборщик... пожалуйста, помоги мне! — позвал он. Внутри раздались шаги, а потом дверь распахнулась. — Что случилось, Чун Цзы? Лекарь Ха Чжа был невысок, но обладал очень приятной располагающей внешностью. Судя по небрежно накинутому ночному одеянию, Чун Цзы отвлек его от весьма интересных занятий. — Мне очень плохо. Думаю, я отравился... — Заходи, — вздохнул Ха Чжа, жестом приглашая его в комнату для осмотров. Спустя некоторое время, когда все подозрительные места у Чун Цзы были осмотрены, симптомы записаны, день рассказан в деталях трижды, а Ха Чжа выдал ему уже третий набор целебных порошков, никаких изменений к лучшему не произошло, даже наоборот: синие пятна проявились на шее и животе, а дыхание стало совсем тяжелым. — Боюсь, у меня нет других вариантов, — вздохнул Ха Чжа. — Ты говоришь, что убирался сегодня в покоях супруга Великого Тяньлуна? — Да, — прошептал Чун Цзы, хватая воздух ртом. — Ты трогал что-то, что тебе трогать было не нужно? Только честно. — Я... я смотрел одежду господина Курая, — всхлипнул Чун Цзы. — Его ханьфу такие красивые! Я же ничего не взял, только посмотрел и примерил парочку... — Охохо, — Ха Чжа вздохнул еще горше. — Прекрасный супруг Великого Тяньлуна смертельно ядовит. Я не смогу помочь. Иди к нему и моли о пощаде, возможно, он даст тебе противоядие. Обратный путь дался еще тяжелее. Снова коридор, и внутренний дворик с рыбками, и галерея, а потом башня Солнца, лестница с широкими ступенями на спокойный шаг, резные перила... Чун Цзы часто моргал, обливаясь ледяным потом. В глазах двоилось, одышка едва позволяла хватануть немного воздуха, к горлу подбиралась тошнота. Трясущимися руками Чун Цзы схватился за перила, и через мгновение его перегнуло через них в приступе удушающей рвоты. Его полоскало чем-то мутно-фиолетовым, с резким отвратительным запахом, при этом внутренние органы скручивало от острой боли, словно внутрь тыкали раскаленным прутом. — Прекрасный господин, помогите, — прохрипел Чун Цзы, сползая на ступеньки и из последних сил протягивая руки к верхним этажам. — Спасите меня... — Я говорил, что так будет, дракон, — Курай выглядел спокойным, но Тяньлун знал, что тот смущен. — Это происходит само собой. — Думаю, слуга нарушил границы. Зашел куда не надо было или взял что-то из твоих вещей. Обычно ведь так не происходит, все остальные здоровы. — У всех разная сопротивляемость моему яду. — Что с ним произошло? — Тяньлун ткнул труп на ступенях носком сапога. — Его внутренности растворились под действием яда. Его рвало этим, пока организм оставался жив. — Страшно представить, каков ты в агрессивной форме, паук, — Тяньлун усмехнулся, глядя на супруга. — Растворяешь взглядом? — Я надеюсь, тебе никогда не придется это видеть, дракон, — Курай чуть заметно дернул бровью и спрятался за веером, показывая, что не желает это обсуждать. — Люблю тебя любым, — шепнул Тяньлун ему вслед и повернулся к слугам, ожидающим внизу. — Уберите здесь все как можно скорее! И сами сделайте выводы из случившегося. 15. Плавление (Тэра ди Граннен, Суртур) Черный дым застилал глаза только в первые секунды после прибытия; Тэра привыкла и давно не обращала внимания. Обычно хватало досчитать до пятидесяти, чтобы зрение прояснилось, а остальные чувства справились с переходом на другую степень ощущений. Алое небо Муспельхайма, оттененное оранжево-желтыми облаками, рисовало невероятные пейзажи. Железный дворец в окружении черно-синего леса смотрелся на его фоне особенно величественно. — Младшая госпожа, — дворцовые стражники приветствовали ее поклоном. — Отец у себя? — О да, Владыка в зале Живого Огня. Тэра постаралась расслабиться перед тем, как войти. Обрести отца во взрослом возрасте это совсем не то, что в детстве, но Суртур, похоже, искренне к ней привязался, так что она старалась навещать его хоть иногда. Каждый визит в Муспельхайм давался непросто. Например, сейчас в гулких коридорах дворца пахло паленым волосом, жареным мясом и дымом. — Моя дорогая дочь! — прогрохотал Суртур, хлопая себя по коленям. — Принесите еще один прибор, моя дочь останется на ужин! Тэра сразу поняла, что влипла. — Надеюсь, ты в добром здравии, отец, — сказала она, подходя ближе и кивая приветствующим ее воинам. — В добром, еще бы, — Суртур огладил бороду и указал на место рядом с собой. — Присядь, ты как раз к главному блюду. Слуги тут же поднесли ей горячую воду и полотенце, чтобы обмыть руки и лицо с дороги, а потом поставили перед ней комплект посуды и столовых приборов. Тэра без особой надежды осмотрела стол: коренья в остром соусе, маринованные грибы, черные перечные лепешки, жареный сыр с кровью... В центре зала в котле что-то ерзало, и это привлекало внимание. Тэра ощущала особое давление стихии в этой точке, но никак не могла сопоставить факты. — Что готовится? — Пища богов, — охотно пояснил Суртур. — Плавленое мясо. Ты такого нигде больше не испробуешь. Значит, сперва выбираешь жертву в меру упитанную, не слишком жирную, но и не постную. Набиваешь ее до отказа плодами живительной яблони, даешь любой сонный отвар и помещаешь в котел. Ставишь его на медленный огонь и нагнетаешь давленме, чтобы стенки не пришкваривали. Через два-три часа получаешь дивное блюдо из мясного суфле с мягкими сладкими костями, начинкой из фруктовых потрохов и на десерт чудесное мозговое желе, которое буквально тает во рту! Ты полюбишь его с первого кусочка, я уверен в этом. — Но... в котле кто-то живой... — Да, жертва будет жива, пока ее не порежут. Тебе какой кусочек положить, дорогая? Наверное все же слишком часто она навещает отца. Раза в полгода должно хватать... или даже раза в год. Да. 16. Ножи/кинжалы (Тяньсе) Золотая улица Вечного города в любое время суток выглядела нарядной и яркой. Здесь располагались самые богатые лавки Поднебесной, а цены начинались с месячного заработка целой крестьянской семьи. Здания были украшены цветами, фонариками и лентами, на перекрестках стояли специальные помосты, где находились клетки с редкими певчими птицами или же танцевали красивые девушки. Гладкие камни улицы часто мыли с ароматными средствами, чтобы прогуливающиеся господа и дамы не запачкали дорогую обувь и роскошные наряды. Здесь легко можно было встретить чиновников и высокопоставленных военных из Нефритового дворца, фрейлин, наследников знатных фамилий и прочих представителей аристократии. Во дворике ресторана под сенью цветущих синих роз стояли диванчики с шелковыми подушками, чтобы дорогие гости могли отдохнуть в тени и насладиться дивными яствами. Одно из таких уютных купе с видом на площадь с фонтаном занимал божественной красоты молодой омега. По его манерам угадывалось высокое положение в обществе, а наряд и украшения говорили об удачном браке и щедром супруге. Цин Ва, фотограф модного журнала "Нефритовый сад", сразу заметил его и обомлел: это был идеальный кандидат для проекта, который провисал уже полгода из-за отсутствия нужного лица. — Юнь Цай, посмотри! Посмотри-посмотри, позади меня... я нашел идеальную красоту! Главная редактриса еженедельника уже привыкла к подобным звонкам коллег и тоже не утруждала себя приветствиями; она тут же поняла, о ком идет речь. Красивый омега прекрасно просматривался позади Цин Ва. — Достань его хорошее фото любыми правдами и неправдами! Как угодно, Цин Ва, но чтобы вечером снимки были у меня! — зашипела она. Спорить с редактрисой никто не рисковал, а Цин Ва еще и не пытался, поскольку только и ждал разрешения действовать. — Извините, — начал фотограф, поворачиваясь к красавцу. — Извиняю, хотя это действительно не слишком вежливо: рассматривать и обсуждать незнакомцев вокруг, — голос у прекрасного омеги оказался приятный и медовый, ему под стать. — Приношу мои глубочайшие извинения, — Цин Ва бросился отбивать поклоны. — Я фотограф, и красота пленяет меня! Вы так очаровательны, что наши читатели не смогут глаз отвести! Пожалуйста, позвольте несколько снимков для модного еженедельника "Нефритовый сад"? — Снимков? — омега слегка растерялся, но мгновенно взял себя в руки. — Полагаю, мой супруг не одобрит этого. — Такой строгий? — обезоруживающе улыбнулся Цин Ва. — Гораздо строже, чем можно подумать. —А если я не буду подписывать личные данные? Наши читатели жаждут прекрасного, им не так важны имена и титулы... Соглашаться и привлекать к себе лишнее внимание не стоило, но Тяньсе подумал, что это будет отличным алиби. И потом, какой красивый омега не любит комплименты и не жаждет похвалы? Он отвел взгляд, слегка зарделся и скромно кивнул. — Я все сделаю очень быстро! — обрадовался Цин Ва, распаковывая камеру. — Ведите себя естественно, я сам подстроюсь! Тяньсе снова кивнул и пригубил чай из крошечной полупрозрачной пиалы. Перед ним стояли тарелочка с пирожными в розовых лепестках и высокая ваза с редкой орхидеей; рядом на диванчике покоились свертки из дорогих магазинов одежды и косметики. Цин Ва снимал в режиме пулеметной очереди, чтобы успеть захватить разные ракурсы и детали, так что он не сразу сообразил, что на улице что-то происходит. Раздались возгласы, потом крики и дикий визг. Омега вздрогнул и посмотрел в сторону звуков, прикрываясь веером. — О. боги... Высокий военный в форме полевого легиона упал посреди улицы; в его глазу торчал крошечный метательный кинжал, формой напоминающий хвост скорпиона. Через секунду двое его коллег рухнули рядом: один зажимал ладонью пробитое кинжалом горло, из которого фонтаном брызнула кровь, другой неловко взмахнул руками и упал навзничь, сияя орудием убийства, почти по основание застрявшим в виске. — Господин, господин, вы не пострадали? — к омеге подбежали слуги в синем и белом. — Здесь небезопасно, уйдемте! Тяньсе коротко кивнул фотографу, и тот ответил широкой улыбкой: он уже наснимал достаточно кадров, и теперь хотел бы заняться убийствами. Не каждый раз фотографу популярного издания выпадает такая удача. 17. Головная боль + носокровь (Коралл) Башка болела так, что Коралл почти ничего не видел. Казалось, это мозг давил на глаза, и дневной свет делался тусклым и мрачным. Он бродил по своим апартаментам как призрак, натыкаясь на стены и цепляясь за косяки дверей, и не знал, куда приложить больную голову. Он уже пробовал холодную и горячую воду, повязку, обезболивающие средства разного производства, кальян с несколькими наполнителями, алкоголь, секс, медитации... да все, что только можно. Безрезультатно. Коралл знал, что так будет. Он уже давно заметил, что приступы головной боли становятся чаще, дольше и сильнее. Иногда это сопровождалось временным параличом, иногда — сердечным приступом, когда его трясло так, что стучали зубы, иногда он просто будто проваливался в небытие на пару часов, чтобы потом обнаружить себя в ванне с ледяной водой или в нижнем помещении шкафа. Скорее всего, он скоро сойдет с ума. Коралл побился головой о холодную стену, но легче не стало. Теперь будто огромный колокол бил внутри, с силой ударяя о стенки и делая его почти глухим от гула. — Да еба-ать, — простонал он, падая в кровать и засовывая голову под подушку. Легче не стало, вместо этого с темнотой пришло видение оранжевых ритмичных вспышек под закрытыми веками. Дышать стало тяжело и почему-то мокро; резко запахло кровью. Коралл выбрался на свет и с трудом рассмотрел кровавые пятна на постельном белье. — Совсем хорошо, — пробормотал он, зажимая лицо и спешно добираясь до душевой. В зеркале он был бледным до нездоровой белизны, и с яркими кровавыми потеками, размазанными по всему низу лица. Кровь и не думала останавливаться. Спустя примерно час Коралл сидел на диване в своей гостиной, запрокинув голову; из ноздрей свирепо топорщились скрученные кусочки кровоостанавливающего бинта из стандартного медпака. — Надо расслабиться... надо! Вызвать, что ли, фею из борделя, — размышлял он вслух. На самом деле хотелось взять бутылку и завалиться в гости к лучшему другу, но тот наверняка не оценил бы его порыв. — Вечно занятой сухарь, — почти нежно проворчал Коралл. — Знать не знает, как я тут страдаю! 18. Удушье (случайный персонаж, Иолия) Храм Дневного Ока был самым высоким строением в городе, даже выше чем дворец Иолии Туманной. Выстроенный из китовой кости и кристаллов каменной соли, как было принято еще в древней Гиперборее, он пропускал и преломлял тусклый свет и направлял его лучами в подставленные зеркальные призмы. Благодаря этому казалось, что по всему городу работает освещение, и узкие улицы становились почти безопасными. Иолия иногда думала, что могла бы вычистить здесь все, выгнать за городские стены всех тэингычыт, ангъяков и прочих тварей, но тогда... Да, верно, тогда Морок перестанет быть собой. Их предки жили здесь так, боялись темноты и туманного мрака, берегли глаза и поклонялись Оку, и не ей это менять. Шуба из меха черной лисицы согревала и баюкала; Иолия чувствовала себя сонной и ленивой. Оула собиралась появиться в ближайшие дни, и тогда придется разговаривать и вслушиваться, чтобы не пропустить важного. Пока же можно было не напрягаться и ничего не решать: дела здесь, в Мороке, всегда похожи. Она отвернулась от окна и скучающим взглядом окинула храмовый зал. Работники завершали выкладку новой мозаики на полу, подтесывая камни, кости и кусочки руды, чтобы заполнять отверстия. В центре легко читался рисунок Ока, выложенный кусочками перламутра из местных раковин. Иолия сама подбирала материалы и подгоняла детали друг к другу, чтобы вышло идеально. Раз в четыре года, когда луна становится темной раньше срока, члены королевской семьи Морока меняли всю обстановку в храме, это тоже была традиция. В этот раз Иолия придумала новый пол, розеточную отмостку колонн и красивую модель Ока, собранную из кристаллов и драгоценных камней, добытых в шахтах на западе региона. Ее как раз укрепляли на шнурах под сводами центральной башни, и Иолия не могла не полюбоваться: новое Око ярко сияло в преломленных лучах, и казалось, будто его взгляд следит за каждым, кто находится в храме. У кого нет глаз, того тундра поглотит. Один из рабочих не удержал в руках трос; тот выскользнул, трением обжигая руку неудачника. Вскрикнул и он, и напарник с мостков напротив, который не ожидал резкого увеличения веса груза и не успел перехватить... Драгоценное Око рухнуло на пол, со звонким грохотом разлетевшись по полу и ранив осколками всех, кто работал над мозаикой. За первыми криками и возгласами наступила тишина. Было слышно, как звенят, останавливая свой вальс, последние осколки. — Ваше... Величество, — шепотом произнес рабочий, упустивший трос. — Велите меня казнить... Иолия приподняла бровь и медленно повернулась. Осколки Ока сияли на почти собранном полу, превращая зал в волшебную декорацию. — Не дыши, — тихо произнесла Иолия, глядя прямо в его глаза. Мужчина кивнул, и почти сразу начал краснеть. Его рот непроизвольно делал хватательные движения, но спазм горла не позволял воздуху проникать в горло. Он захрипел, хватаясь за шею, движения стали дергаными, паническими. Краснота лица медленно сменялась на нездоровый синий: сперва посинели губы, потом — тени под глазами, пока румянец отступал прочь, превращая человека в тело. Наконец рабочий упал, хватая себя за шею и безуспешно хватая воздух ртом; слезы выступили на его глазах, синяя жилка расчертила лоб. Он бился в конвульсиях еще пару минут, постепенно затихая. Иолия окинула его еще одним взглядом, запахнула шубу и вышла из храма. Наверное, нужно было заказать новое Око, ведь если нету глаз, тундра придет и заберет с собой того, кого посчитает нужным. 19. Растения (Скеа, Занди) — Ну почему-у-у... давай я поручу это кому-то другому, — ныл Скеа в экран. — Они мне не нравятся, я не хочу! — Ну солнышко мое, ну пожалуйста! — Занди ласково улыбнулся. — Им и так плохо, они всегда болеют к осени из-за климата. А с твоими волшебными ручками им полегчает. Кого мне просить, как не тебя, моего любимого и самого близкого человека? — Вот Циата попроси! Он большой и хмурый, он не боится твоих карниворусов, скорее уж они его испугаются, — бровки домиком у Скеа получались идеально. — Они же кусаются! — Ну конечно кусаются, они же голодные! Ске, ну детка, давай ты покормишь карниворусов, а я... привезу тебе санарских орехов и сладостей, и мы устроим выходной в постельке, идет? — У-у-у, — протянул Скеа, хмурясь. — С козырей пошел! Это нечестно, ты знаешь, что я не выдержу и сдамся. — Конечно, я же хорошо тебя знаю. Еда для малышей в холодильной камере восемь, непременно прогрей до состояния здоровья, иначе у них начнется несварение. Если что — звони. Я вернусь завтра вечером или, самое позднее, послезавтра утром. — Прогреть им еще, — ворчал Скеа, поднимаясь в оранжерею с ящиком еды. — Мерзкие слюнявые капусты! Карниворусы недавно зацвели, и теперь разевали маленькие пасти, усеянные крошечными острыми зубками, требуя кормления каждые пару дней. Почуяв Скеа и его гостинцы, цветы закивали головками и стали выпускать в его сторону побеги, похожие на завитки душистого горошка. — А ну убрали свои щупальца, — Скеа шлепнул по ближайшему завитку. — Иначе не получите ничего! Карниворусы заворчали вразнобой, но побеги теперь не пытались его касаться. Скеа открыл ящик и скривился: маленькие сердечки сокращались, выделяя капельки крови из обрезанных артерий. — Ненавижу мясо. Он надел перчатки и начал кидать сердечки в раззявленные пасти, считая при этом. Оранжерею заполнили звуки чавканья и едва слышного выворачивающего хруста, с которым мелкие зубки карниворусов перемалывали мышцы. Стенка дендрариума тут же покрылась кровавыми брызгами, а плотоядные цветы радостно замурлыкали, пуская алые пузыри. — Все, двести семнадцать, готово! — Скеа вылил остатки крови из ящика в субстрат, вызвав очередной всплеск радости у растений. — Сидите тут смирно и переваривайте. Занди вернется и проверит, как у вас дела. И кормить уже сам будет, слава пирогам! 20. Побои (Урдис, Сунь Лю, Гама, Огма, братья Деш) — Ебаное дерьмо, — с чувством сплюнул кровавую слюну Гама. — Очень точное описание ситуации, — простонал в ответ Сун Лю, придерживая выбитую челюсть. — Как же больно-то... Урдис хотел было одернуть подчиненных, но передумал: во-первых, смена закончилась, и они были формально свободны, а во-вторых, ему было так плохо, что лишний раз раскрывать рот и формулировать мысли не хотелось. На помощь неожиданно пришел не слишком разговорчивый Огма. — Да уж, вломили нам отменно. Давно не получал таких красивых и мощных оплеух, — размеренно сказал он. Вообще по голосу и выражению лица никак нельзя было сказать, что Огма тоже пострадал, если не видеть деталей. По факту его плечо было раздроблено, а половина тела обожжена до черной дымящейся корки: огненный маг, доставшийся ему, был вооружен тяжелой палицей и сдаваться категорически не хотел. Братья наги сидели рядом на лавке, очень прямые и бледные. Кровоподтеки на их телах казались темнее обычных, а в местах укусов запеклась темно-бордовая кровь. Нимрадеш при этом держался за ухо, почти начисто срезанное острым щитком. Это был очередной захват целей, которые неожиданно оказали яростное сопротивление. Не то чтобы совсем неожиданно, конечно... Урдис прекрасно понимал, что спокойно шпионы не сдадутся, но и не ожидал встретить модифицированных нойстеров во главе с истинным тгасклитом. К счастью, все парни в команде были тертые калачи, и объяснять им ничего не пришлось. Тгасклита взяли на себя наги, Урдис, Гама и Сунь Лю разбирались с нойстерами и одним не в меру резвым арбалетчиком народа ухту (ну, такие, синекожие верткие типы с четырьмя глазами, очень назойливые), а Огме достались остальные: обслуга, шифровальщик и огненный маг-связной. В результате жесткой схватки всех, конечно, повязали, но отряд выглядел плачевно. Урдис, например, получил переломы ребер, лишился почти половины крыла, изрядного куска скальпа и, судя по тошноте, приобрел ушибленную травму желудка; Сунь Лю заимел вывих челюсти (нойстер схватил его за подбородок, пытаясь вырвать его целиком), перелом руки минимум в двух местах, прорыв легкого и ушибы по всему телу. Гаме пришлось еще веселее, потому что на него напрыгнули кучей и свалили со стены в узкую расселину, где вволю отпинали ногами и избили металлическими дубинами. Когда Волк оправился от падения, сориентировался и раскидал всех, выяснилось, что он кровит из большинства естественных отверстий и не может стоять на ногах из-за головокружения. Наги Амрадеш и Нимрадеш, спеленавшие в конце концов тгасклита в состоянии исступления, внешне выглядели целее других, но зеленая рвота с кровью прозрачно намекала на сильное отравление. Неудивительно, что после доставки задержанных вся группа получила направление на немедленный осмотр у лекарей, и теперь вповалку занимала один из приемных залов. — Ну что, орлы, — появился в дверях воодушевленный друид, — вам несказанно повезло! Сегодня у нас работают практиканты, а тут такой широкий выбор травм... — О, нет, — простонал Сун Лю, ткнувшись лбом в стену. — О дааа! — отозвался друид, пропуская внутрь группу из восьми юных лекарей в салатовых робах. — Осматривайте тщательнее, друзья, ничего не пропускайте! Не каждый день попадается целый боевой отряд. 21. Падение (случайный персонаж, Снёр) Белоснежный Храм Севера медленно рос ввысь. Каждый день уровень стен неуклонно поднимался, постепенно возвышая башню над окружающими снегами. Внутренние помещения приходилось строить одновременно с общим уровнем, и это изрядно замедляло процесс. И еще кое-что. Снёр старался проводить ритуалы уровней в те моменты, когда Яртис отсутствовал. Не боялся, нет. Просто... ну зачем ему видеть? Понятно же, что не понравится. Сегодня с утра бушевала снежная буря, и Снёр велел заниматься только внутренними работами, чтобы никого не унесло в метели. У него было предчувствие, но ничего больше он делать не собирался. "Не случится со мной ничего, что случиться со мной не должно". Он закрывал глаза и видел свою башню поверх призрачного чертежа, крепкую и величественную. Белоснежные стены, залитые кровью и болью, многие, многие жертвы. Будто памятник не Смерти, а тому, что приходит после... Крики снаружи отвлекли Снёра от погружения в астрал. Голоса приближались и звучали взволнованно, даже панически; кто-то в отдалении кричал. — Великий колдун, — прошептал бригадир сегодняшней смены, заглядывая под полог зимовья. — Прости, что тревожу, у нас тут это... несчастье. Снежный буран безуспешно пытался заметать следы, но снег таял в еще не остывшей крови, как сахар. Снёр помнил этого работника в лицо: его звали, кажется, Зилафом, и он был каменотесом. — Я велел не подниматься на стены, но он не послушался, — бригадир хмуро смотрел в землю. — Говорил, не может успокоиться, там камень криво лег. Думал подправить... Парень упал с высоты больше десяти человеческих ростов. Его голова раскололась, как орех, и выставила на обозрение содержимое. Темная лужа крови расползлась вокруг тела, издали напоминая, вероятно, пятно краски на белом бумажном листе. Из разбитого лица все еще медленно сочились остатки недавнего обеда. — Ты не виноват, Атрольд. Никто не виноват, — негромко сказал Снёр, подмораживая тело. Теперь снегу стало проще заметать его, и яркие пятна начали потихоньку скрываться под белым покровом. Снёр оглянулся на недостроенную башню: очертания края стены угадывались сквозь буран, и напоминали кривые зубы в разинутой пасти. Даже сейчас Храм желал свои жертвы и забирал их, когда считал нужным. 22. Ритуальная жертва (культисты Бойни) И ведь на самом деле нет никакой разницы для Нее: ребенок или старик, мужчина или женщина. У всех одинаковые дыхания, у всех теплые ломкие тела, которые боятся боли. Тут не нужно понимать, главное — видеть. Нет в мире ни единой пяди земли, которая не впитала бы крови. В любом дереве, любом цветке или животном множество частей мертвых. Ради смерти живет все живое, смертью закончится земной круг. Бойня благостно помогает своим детям скорее вернуться в небытие. До кровавых пятен в глазах смотрит она, до содранного горла зовет к себе, до выломанных костей хватает и тянет. Если не Бойня, то и некому больше. Вот как стояли они, двенадцать дев по числу долек года, и держались за руки. И у одной вынули глаза, второй оторвали уши, третьей срезали язык. Четвертая сама отдала ступни, пятая — груди, шестая плакала бы, если б могла, но у нее не осталось головы. Седьмая без матки, восьмая не дышит, ибо нечем, девятая кишками своими держит десятую, что без рук. Одиннадцатая скормила печень свою собакам, двенадцатая холодна и с дырой в груди, где было сердце. И стоять им не перестоять в диком поле, среди горьких трав, пока черная лебеда прорастает сквозь кости, пока дождь со снегом белят их, а земля подъедает. Бойней выросли, Бойней уйдут, и нет здесь больше никакой тайны. Кто дает, у того заберут. Кто пришел по своей воле, тот уйдет быстрее, как по дороге, но по кровавой горячей реке. Идти белым лесом да красным полем, среди черных снегов да под песню ворон — как по писаному, да только под крики Ее. Вольному — воля, храброму — слава, честному — почет; а всем им вместе смерть на пустом месте, будто различать Она будет. Под холодным камнем лежать, корнями расти, землю жевать с собственной плотью, это Бойня велела, а с нею двенадцвть девиц, что по числу долек года. По одной приходить станут, на пороге стоять, смотреть в спину. Если увидеть хоть одну, то все, не забыть. Бойня тогда позовет. 23. Воскрешение (Илай) Должно было пахнуть дорожной пылью и прелой листвой. Мокрыми бревнами, смолой, грибами, порохом. Вместо этого он ощущал только свежий воздух без всяких лесных запахов, и не мог им надышаться. О, святые угодники, как же он ненавидел эту чертову Сибирь, эту чертову тайгу, этих чертовых каторжан... — Загрузка блоков памяти. Семьдесят два, нет, три процента. Думаю, мы можем добавить немного мощности, сейчас опасаться уже нечего, — незнакомый голос говорил на незнакомом, но почему-то понятном языке. — Скеа, закажи нам ужин домой, пожалуйста! Грудь все еще болела после удара, но вкуса крови во рту не было. Дышалось ровно и глубоко. Да, точно, он же упал тогда... скакал на лошади, отплевываясь собственной кровью, а потом упал. Нет, не так. Он не упал, он стоял и целился из револьвера... а потом стреляли в него, в спину. Один, два... много раз. В темной еще памяти всплывали лица, а он не сразу их узнавал. Кто были ему эти люди? В груди пекло, следы от выстрелов чесались. За что его убили? Он агент царской охранки, он ловил каких-то каторжников. Или революционеров? Наверное, да. Скорее всего. Тогда где он сейчас? Что за странный язык, не русский, не польский, даже не немецкий. Надо вспомнить... Как назло, воспоминания лезли совсем не те. Звук удара головой, звон в ушах; кровавые сгустки в руке, выловленные из чужого рта; собственная слюна с алой пеной. Чужие пальцы внутри, крепкий пенис, причиняющий боль и удовольствие... Да соберись же, Илья Семеныч, серьезнее! Илай. На родном языке его имя будет звучать так. Стоп, на родном? — Ему больно, кажется. Не слишком суетливые эти темнокровые сокровища, но все же эмоциональная планка очень высокая. Позову Макса, пусть взглянет. Это снова тот голос извне. Подожди, еще несколько минут, и все получится. Немного времени, и глаза откроются, факты улягутся, все станет понятно. Совсем немного времени...