Тома

Суини переводит дух от драки с какими-то мудаками и ещё чувствует на языке вкус собственной крови, сплевывая последнюю на влажный асфальт и различая, как из серого тот превращается в алый, когда слышит безразличный вздох за своей спиной. Неоновая вывеска раскрашивает лицо Лоры в болезненный голубой, и щедро сдабривает кожу под глазами своими вспышками чуть сильнее, превращая ее в синюшное, почти неживое полотно. Бледные губы девушки кривятся, сжимаются и тут же медленно выпускают в холодный после дождя воздух дымные кольца. Она вперивается ему в лицо ленивым взглядом, не смущаясь и не смущая его, лишь чуть раздражая и заставляя лепрекона огрызнуться: — Тебе, сука, чего? Ее лицо кажется ему незнакомым. Хотя, пускай он мог бы сотню раз опровергнуть это, убедить самого себя, он вряд ли бы смог стереть из памяти выражение девчачьих глаз, помутневших и обращённых в себя, когда Лора испустила последний вздох в луже своего дерьма. Даже сейчас, отразись в этих глазах все звёзды вселенной, они не стали бы выглядеть живее, чем в тот миг, когда он вывернул навстречу ей и ее дружку. — Прежнюю жизнь, козел. Где-то в груди саднит, как будто бы Суини и в правду может испытывать сожаление, где-то пониже саднит другое место, и он неловко переминается с ноги на ногу, желая то ли отлить, то ли действительно избавиться от общества дохлой суки. — Пошла ты, нам не по пути. Мертвые должны оставаться в могилах, а не бродить в ночи по земле. Мне нет до твоей сучьей жизни никакого дела. — Я помню тебя, — вворачивает ему в плоть слова, обжигая каждым глотку и раскаляя воздух неожиданным признанием. — Не думаю, — большие пальцы оттягивают карманы, и лепрекону чертовски хочется курить, когда перед глазами его возникает эта девчонка. Живая. На ее скулах выступают алые пятна, а накрашенные дешёвым блеском, скатавшимся в уголках ее мягкого рта, губы складываются в трубочку, степенно выпуская струйку сизого дыма. От неё пахнет удовольствием, наслаждением и сексом, особенно когда проворные тонкие пальчики зарываются в распущенные длинные пряди волос. Она тянется, вскидывая руки над головой, не стесняясь наготы, прохаживается вдоль распахнутых окон, стряхивая пепел прямо на пол. Она молчит. Молчит, когда Робби оставляет смазанный на щеке поцелуй, молчит, когда он уходит. Удовлетворённо вздыхает, когда закрывает за ним дверь, и делает себе кофе, напрочь забывая хоть как-то прикрыть свое бледное, щуплое тело. Суини до сих пор явственно видит, блеклую усмешку на блестящих губах и розовый след на сколотой чашке. Он повторяет себе, что она просто сука, но в какой-то момент перестает в это верит, и даже сейчас, вглядевшись в мутные от смерти глаза, он не думает, что это та сука, оставленная им умирать в дорожной грязи на обочине. — Ты был там, когда я трахалась с ним, — Мун кивает самой себе и закуривает вновь, — каждый раз, когда я трахалась с ним, точнее, — бледный, шероховатый язык проходится по губам, и девушка замирает на мгновение от догадки: — А в последний день? Это просто какой-то ублюдочный форс-мажор — прошлое, Среда, война богов и кровь на широких ладонях, и бледное лицо Лоры, и смазанный, раскрасневшийся ее рот — и Суини вновь представляется тихий, но режущий слух скрежет металлической молнии на ширинке того урода. Ебучая арифметика. Рыжий волос падает на лоб, и злая усмешка появляется на его лице как данность тому факту, что этот ублюдок уж точно не сожалеет о принятом в порыве чувств решении. — Ты должен мне.