Тома

У Октавии выбор не велик: от тонкой полосы света над головой для девочки под полом до упрямо сжатых губ Беллами прямо перед лицом, которые она представляет ночами, уткнувшись носом в колючее шерстяное одеяло. Выбора у нее и не было никогда, вспоминает уже после, под лучами бледного, затянутого утренней дымкой солнца, сминая пальцами прохладную, изумрудную поросль, оставляющую тут же на непривычной земному миру коже алые пятна ожогов. Каждая капля дождя вводит ее в ступор, пугает, вшибая в стену из страха, смятения и боли, заставляет неистово дрожать то ли от возбуждения, то ли от охватывающего ее ужаса. Земля кажется чем-то родным — роднее враждебного к беззащитным, незаконнорождённым детям Ковчега. И Беллами всё ещё остаётся где-то здесь, рядом, под сотнями тысяч, миллионами звёзд, во мраке космической пыли, оседающей на пушистые девичьи ресницы наивной робостью ребёнка, живущего в тайне и назло выжившего, до сих пор выживающего во чтобы то ни стало. Октавия закрывает глаза, раз за разом выуживая в топленный молочный закат родное лицо: представлять его легче, чем она могла себе представить. Вспоминает тихий голос матери и громкий смех брата, завораживающий мир чужого и забытого, которого, кажется, вовсе никогда и не было. Всё меняется. Мир, жизнь, Ковчег, само их существование, их цель уже не выживание. Их цель стало тупая реальность, отстаивание у мироздания не жизнь, а лишь ее возможность, пускай в смраде токсичных отходов и под палевом ядовитого солнца. Но О всё так же предается мечтам, смеживая веки и утопая в мягком облаке из обрывочных, перемешанных отрывков ее истории под гнетом широколистной кроны их нового дома. — Беллами… — улыбка тает на губах, а под глазами россыпь едва видимых веснушек меркнет в нагоняемых на лес сумерках. Здесь всё иначе, складывается все само собой и по-другому, здесь под отраженными во взгляде сияющими точками над головой Октавию оставляют терзания маленькой девочки, затаившейся под полом, оставляет страх, здесь и свободы до одури — захлестнет и не выплывешь. У Блейк выбор не велик. Он ей и не нужен теперь вовсе, когда глаза Беллами смотрят на нее так — обычно, но по-особенному, — как смотрит он на нее всегда. И губы напротив ее все такие же — привычные, но не обыкновенные, — мягкие и чуть горчат на вкус. А большего Октавии и не нужно.