Тома

— Когда-нибудь все вернется на круги своя, — Джун выпускает в черный воздух серую струйку дыма, на мгновение отрывая от груди Ника свою голову и секундой позже возвращая ее на место. Ленивым жестом, медленно и осторожно, передает тлеющую сигарету ему и наблюдает, как мужчина делает глубокую размеренную затяжку. — Я бы хотел так думать, — ни мига не сомневаясь в своей лжи, отвечает ей, и его слова растворяются вместе с табачным дымом в комнате, пропахшей потом и недавним сексом. — Ты лжешь, — не порицает, отнюдь, но приговором озвучивает то, что у него самого вертится в голове. Галаад — гиблое место, Ник не приукрашивает, но смиряется с ним слишком скоро, принимая ту роль, что навязывают ему новое общество и новые порядки. Джун его не винит — так проще; не обдумывает каждый шаг, не разбирает на детали, выискивая в механизме малейшие дефекты. Она лишь вспоминает, жалеет об утраченном, отобранном, изъятом в пользу государства и отданном им на растерзание сомнительной веры. Она вспоминает о дочери, поглаживая шероховатой рукой округлившийся живот, и думает об еще не рожденной, но уже ей не принадлежащей. Не принадлежащей и Нику. На языке оседают горечью отголоски прошлого: недопитый утренний кофе — не молотый, а тот, что из жестяной банки со вкусом пыли и золы — она была бы рада сейчас и такому; подгорелые тосты; недочитанный журнал; оборванный текст песни и заевший из нее отрывок, кружащий голову и раздражающий; помехи на радио; пробки и смог автомобилей; ланч по расписанию и работа; вечером ворчание мужа и запоздалый, подогретый в микроволновке ужин или лучше — еда на вынос, пицца с доставкой к самым дверям, а за окном пустой и звонкий лай соседского мопса. Джун приходится скучать слишком по многому, пускай большая часть из этого — ерунда, на который вряд ли заостришь внимание, прозябая дни в чехарде маловажных дел. Сейчас ее дела стали куда более значимы. Послужной список длиною в незнакомые детские имена. — Ты лучшее, что здесь есть, — подытоживает, выуживая из памяти сладкое томление перед сексом, напряжение и узел внизу живота, каждое прикосновение Блейна и каждое свое ответное действие, экстаз и разрядку, сладкую истому и значимость самой себя, когда она оказывается вправе ответить мужчине так, как того хотелось бы ей. — Ты должна бежать, попробовать еще раз, — Ник предлагает ей, отдает все, что он может иметь, все, что позволил ему иметь Галаад, и немножечко больше: действо, бунт и немного отваги. Он бы предпочел, чтобы она была сейчас далеко, дальше, чем бывшие земли Штатов, он запомнит ее другой, представит ее себе свободной. Но Джун улыбается, секунду-две молчит, а после произносит: — Я подумаю об этом завтра, — и позволяет тихому, но не робкому своему смеху заполнить небольшое пространство комнаты над гаражом, пока первый зяблые лучи солнца не коснулись неба, и рассвет не забрезжил мягким розовым светом. Она в самом деле не намеревается задерживаться здесь.