Я тебя помню

— Егор? — Полина сидела рядом со мной, справа, так же смотря на дорогу. — Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь? — хмыкаю, видя в зеркале ее согревающий взгляд и улыбку. — Просто… ты так напряжен, не могу смотреть! Ну где моя люб-и-и-и-мая улыбка? — сестра потрепала меня за щеку, заставляя засмеяться. — Ура! — Поля сама начала улыбаться, довольно чмокнув меня в щеку. — И где рассказ? — вздохнул я. — Я буду рад отвлечься на твои истории, Полин… — Поля усмехнулась, откинувшись на спинку сидения, я открыл люк и теплый ветер начал встрепывать ее светлые волосы. — Хм… — улыбнулась она. — Знаешь, что бабочка испытывает адскую боль, когда мы ее касаемся? — киваю, вспоминая курс биологии в школе. — Я когда испытывала боль от первых отношений, от первых неудачных отношений… мне казалось, вполне серьезно!.. что душа состоит из бабочек. — прикусив губу, я начал понимать, что… моя сестра не зря по профессии продюсер… ее воображению можно только удивляться. — Представляешь? Я тогда была отнюдь не маленькой! Лет семнадцать… уже подросток! А я… совершенно серьезно лежала дома, на постели, и трогала свой живот, стараясь понять, есть там кто-то или нет? — я начал смеяться, вспоминая, как вошел в Полинину комнату, и резко вышел. — Я думала, что именно поэтому после расставания внутри так больно… бабочки чувствую то, как я рыдаю, и слезы, которые я проглатываю, разъедают их. — мы завернули к кафе, и я начал парковаться. — Поль, знаешь… может, оно так и есть! — вздохнул я, глуша мотор, а после выходя из машины, и открывая дверь для сестры. — Но главная бабочка в моей душе… это ты! — обняв сестру за плечо, я закрыл авто, идя к зданию. Возможно, сейчас именно тот момент, когда я стараюсь отпустить пустоту внутри себя. Полина, мама и папа — те люди, которые для меня самые-самые близкие, они могут притупить любую боль, и спасти даже в самый отвратительный момент. Да, эти отвратительные, разъедающие чувства в любом случае очень сжирают ночами, но днем… днем эти ужасные ощущения именно притупляет моя семья. Это настолько ценная и важная составляющая моей жизни, что порой, когда я нахожусь вдали от них, чувствую себя до безумия одиноким. Я часто говорил, и буду говорить, что примером мужчины, настоящего мужчины, для меня является отец, а примером любви и семьи — он и мама. Но порой… мне становится отвратительно от того, насколько противоположные вещи я делаю. Я никогда, за все свои двадцать три года жизни, ни разу не видел папу выпившего, а тем более пьяного, но сам… сам пару раз говорил о том, насколько это плохо, а в переломные моменты позволял своей крыше съехать, и находил время, чтобы просто отключится от мира, в самом мерзком смысле. Мне кажется, что за все свои отношения я… научился и испытал немало вещей, которые оставили след на мне, не то, чтобы клеймо… душевные шрамы… которые можно разгладить… по крайней мере, я в это верю. Каждые отношения, по сути, оставляют что-то свое… Боль, осадок, возможно светлый, радость за приятные моменты, а возможно темный и жуткий, заставляющий страдать невероятно сильно, мучительно. Конечно же, на всю страну сказанное, теперь не является сокровенным… Самое сильное разочарование, удар по мне — Ню. Даже не так… Самое сильное разочарование, удар по мне — Аня. Я встречался и любил не Нюшу, а именно Аню. Порой, мне так горько от мыслей, что… у них совпадает имя. Может быть, нелепое совпадение, а может… предупреждение? «Не оступись снова!» Она редко говорила о том, где у нее болит. Всего была готова прийти на помощь, всем и всюду, но где было тяжело, выставляла свои хрупкие ручки и настойчиво просила: «Не трогайте!»… В этом вся ее суть. Один раз, ночью, она проронила фразу о том, что… — Я не была такой. Для меня раньше жалость была самым желанным чувством, пока… эта жалость не ранила меня, точнее то, что в ней признались. Я стала жалкой в глазах других, а главное — в своих. Я с того момента боюсь делится чем-то болезненным, люди сразу уходят. Все просто — храни молчание и дорогих людей. А я так не считал… мне всегда было важно поддержать ее, приобнять и услышать вздох облегчения. Глаза разного цвета… они слишком сильно открывали мне истинную глубину этой девочки, но и одновременно становились той книгой, которую я порой совершенно не мог прочесть, потому что не мог открыть. В тот момент, когда я впервые ощутил тревогу за нее, сердце как будто… снова начало отбивать забытый такт, ритм, и тогда я не придавал этому значения, просто не хотел придавать. Думал, что волнуюсь потому что она еще маленькая, я испытываю теплое желание заботы и близком человеке, маленькой Принцессе, но по итогу… все оказалось совершенно иным, а осознать это получилось только тогда, когда этот… маленький близкий человек — пропал. В ночь, когда я понял, что сломал ее… сон не то, что не шел… Он наступал мимолетно и проходил, оставляя за собой шлейф кошмаров, в которых участвовала Аня. Ей нравилось работать на студии ночами… — Ночью все… более откровенно и искренно! — улыбалась она, смотря в окно. — Суровая реальность сменяется окутывающей темнотой… Тайнами и мечтам… Я ночной житель. — мы сходились даже в этом. Мне впервые не хочется, следуя неведомым порывам, писать под своими фото что-то честное, оставлять «зашифрованные тайны», не хочется, чтобы кто-то, кроме самых близких, знал про ту боль, которую я чувствую сейчас. Не хочется догонять ее, просить выслушать или объясниться, зная, что причиню страдания ей и себе, вдвойне. Возраст? Не думаю… просто… осознание. Понимание того, насколько тонкая грань между адскими страданиями и угнетающей пустотой сейчас находится внутри Принцессы. Я не мог терпеть ее слез, они не злили меня… Нет. Мне хотелось, чтобы она не прятала их, чтобы не закрывалась от меня, а позволяла успокоить. Боялась осуждения, быть непонятной, оставленной. Признавалась, что не сможет выдержать предательства, и ни за что не простит измены, как бы сильно не любила человека, и как бы не страдала, когда он уйдет. Слишком честная в своем творчестве, во всех песнях у нее читались искренние чувства. — Я хочу, чтобы в моей музыке люди находили утешение и поддержку… я когда-то нашла ее в твоей. — тогда эти слова заставили меня прижать ее тесно при тесно, гладить по шелковым волосам. — Я часто бью по старым ранам, чтобы быть максимально честной… Даже сквозь боль. Каждому человеку нужно, чтобы его поняли… всем нужна родственная душа. Я хочу стать ей для людей. Моменты, когда я видел, насколько сильно она истощена морально и физически. Танцевальный зал, мои белки только вышли, закрылась дверь, а я решил войти, обрадовать своим неожиданным приездом, и тут… — Аня? — поставив кофе на скамейку, я подхожу к ней, сидящей на полу, уткнувшись лицом в согнутые колени. — Что такое? — подняв на меня свои глазки, она невинно вытерла слезы, мотая головой. — Устала! — выдохнул я, прижимая ее к своей груди, слыша, как она, облегченно выдохнув, сжимает ткань кофты на моей спине. — Я все смогу… — тихий-тихий шепот. — Все смогу. — и уверенный рывок вверх, встав, заделывая волосы в тугой хвост. Мне нравилось, как она могла все четко и точно понять, разложить по полочкам. Каждую мелочь, проблему. Как детально работает ее воображение! Мы сидели вечерами в машине… Пончики и кофе… Даже в этом занятии она была по особенному уютной и… сказочной! Стоило мне начать говорить о чем-то… странном? Как она, с детским восторгом, подхватывала это. Ане удавалось разъяснять мне самые сумасшедшие свои фантазии… Я сам часто просил этого, мне полюбились ее истории и мысли. Я ценил то, как она безупречна в своем желании быть собой. Носить те вещи, которое хочется, пускай это будет безумным! Странным, неподходящим под «критерии моды»… Она никогда не следовала ей. — Я уважаю модельеров и икон стиля, но… ношу то, в чем нахожу себя… все просто! — смеясь, она надевала длиннющие сапоги со свободной бархатной толстовкой. Была готова отдать все, лишь бы помочь другим. Все время старалась окружить заботой и уютном, ценила улыбки людей и слова благодарности. — Я не прошу большего. — хмыкала, ставя в четвертый раз чайник, лишь бы согреть меня. Страшилась быть слишком доверчивой, но все равно была такой. Много раз повторяла, что быть доброй — больно. — Об мою доброту не раз вытирали ноги, да так, что стирали меня в порошок. — горькая усмешка, нахмуренные брови и… отчаяние в глазах. Понимала меня слишком во многом, даже порой пугала этим. Еще в нашу первую встречу я сказала невероятно правильную вещь: -…ни кто, за все года работы, не показывал мне то, что он реально…настолько мой человек. Самая невероятная девушка, которую я только встречал. Преданна своим мечтам, целям и идеям. Чиста и невинна, мысли фактически равны моим, принципы… Маленькая и нежная с виду, но невероятно взрослая и сильная внутри. Моя принцесса… Если бы ты знала, сколько всего я хочу тебе сказать. Сколько мыслей посвящаю тебе каждый день… Как мечтаю снова ощутить твое тепло, вдохнуть твой аромат. Услышать голос… смех. Увидеть твою сонную улыбку, приехав в общежитие. Отвезти усталую домой, и остаться вместе, просто потому, что войдя в твое жилище, я настолько… по-домашнему себя ощущаю, и настолько уютно от того, что ты со мной, что сразу же вырубаюсь, успевая лишь крепко обнять тебя и сесть рядом. Я не ошибался в своих словах, когда говорил, что дело не в возрасте, потому что… Не в нем дело. Дело в том, как сильно я боюсь верить, и влюбиться. Так же сильно, как и ты, Принцесса, я уверен… Малыш, ты бы меня поняла. Мы оба боялись, и медленно заключали себя в хрупкий стеклянный замок, который разрушили своими душевными ранами, тем, что боялись признаться друг другу и сами себе. Разрушил я, сделав отвратительное — ранив тебя. Этого я хотел меньше всего, Принцесса, услышь меня. Люди — глупые, а жизнь — жестокая. Эти два факта сходятся в жуткую истину… Мы губим самых родных, любимых и дорогих людей. Вечно утопаем в мыслях о главном, вечном, и не замечаем, что… теряясь в мыслях, депрессиях… упускаем свое счастье. Раним друг друга словами, даже не замечая, насколько сильно, порой, они бьют. А когда теряем… когда-то ценное и родное просто утекает сквозь пальцы, и мы не в силах удержать его… осознание внезапно приходит, и каждым осколком понимания режет по живому. Тогда, когда исправить что-то становится «невозможно», либо слишком несоизмеримо с происходящим, которое надумываем сами. Ища оправдания или стараясь забыться — делаем хуже. Боимся признаться себе в боли, опускаем руки. Теряемся в догадках, кто и почему виноват, как же вышло то, что вместо тепла и нежности внутрь пробралась ужасная боль и оглушающая пустота. — Все еще не спишь? — раздался позади меня голос, вместе со щелчком открывающейся выдвижной двери. Полина, босая, прошлась по деревянному покрытию террасы, и села рядом со мной на качели, удобно устроившись на матрасе. Я накрыл ее своим пледом, прижимая к себе, утыкаясь в блондинистые волосы. — Больно? — тихонько спросила она, крепко прижавшись ко мне, окутав своими руками, а я лишь… кивнул, в знак согласия, хмуря брови, старательно останавливая потом мыслей. — Ночью всегда так, — продолжила сестра. — она открывает все тайные дверцы в душе, и не спрашивает, хочешь ты этого или нет. — я глажу Полю по спине, стараясь проглотить вставший в горле ком. — Я же рядом, Егор, — я смотрю в ее голубые глаза, так схожие с моими. — просто помни об этом. Я всегда чувствую, что тебе трудно, понимаешь? — горько улыбаюсь, видя искренность в голубых омутах. — И хочу разделить с тобой твою боль, а ты вот так молча уходишь, глупый! — шуточно стукнув меня по плечу, она вздыхает. — Полина… Полина… — через минуту, прижав ее к себе, шепчу я. — Да если бы не ты, я, наверное, умом бы тронулся. — зарываюсь рукой в ее волосах. — Спасибо тебе, Родная. — Тебе спасибо, Йогурт, — тихонько отвечает. — за то, что ты у меня есть. — Это не меня благодарить надо, — усмехаюсь я, слыша, как кто-то идет по лестнице, замирая вместе с Полей. — Ага… — шепотом говорит она. — А маму, которая сейчас нам задаст, если мы не…- моментально укладываюсь на матрас, укладывая Полину рядом, с головой прячась под пледом. Шаги на кухне утихают, как и вздохи мамы, которая, кажется, поверив напускной тишине, уходит наверх. — Пронесло, — выдыхаю я, как раньше, в детстве. Полина начинает смеяться и я вместе с ней, смотря друг на друга. — Пошли спать, а то правда получим… — отдышавшись, сказала сестра. — Да вы и так получите! — хмыкнула мама, опираясь плечом о дверной косяк, смотря на нас, а после… смеясь, заражая этим нас.